Ровно в тринадцать ноль-ноль перед телецентром остановилась неброская темная иномарка, и из нее вышел приезжавший в Трешкино следователь областного следственного комитета Александр Попов. Он поднялся по ступеням и встал у входа, посматривая на часы. Долго ждать ему не пришлось. Из сквера напротив вышел Анатолий Михайлович, неторопливо пересек улицу и тоже поднялся по ступенькам. Они поздоровались.
- Что-то скромно, Саня, - кивнул на машину Бусыгин, - мало на лапу кладут?
- Очень смешно, - сказал «Саня». - Нормально кладут, только лапа маленькая, в нее не убирается... Ты давай, не тяни, – зачем звал? У меня часа полтора всего.
- Да полчаса хватит. Корочки с собой?
- Всегда.
- Надо поговорить с такой Алевтиной Ципрус.
- Кто такая?
- Предположительно дочь Брезгуновой от второго брака.
- А, да-да… что-то припоминаю. А она разве здесь? Не в Карелии?
- Ну… Это предположительно она. Хотя такие имя и фамилия, – сам понимаешь, - здесь встречаются не часто.
- А ты откуда узнал, что она здесь?
- В результате следственных действий, - улыбнулся Анатолий Михайлович.
- Ой! Улыбается… - подколол его Попов. – Наверно накопал чего-то…
- Да не особо… Ты послушай, - она дамочка, видимо, та еще, - надо ее поддавить, - посмотрим, как это подействует, как разговаривать будет.
- Поддавим.
- Только не особо… Лицо посерьезнее сделай, документ разверни. Представь меня как-нибудь, я поговорю. И никаких закидонов!
- Кого ты учишь!
Они зашли внутрь. Бусыгин подошел к внутреннему телефону и нашел номер «руководителя творческого отдела» бывшей Артемовской телекомпании. Попов снял трубку телефона и набрал указанный им номер. Потом он сделал такое серьезное лицо, что Бусыгин обернулся, - не смотрит ли на них кто, - и полушепотом сказал:
- Придурок!
Но когда в трубке зазвучал деловой женский голос, Саня абсолютно нормальным тоном переспросил:
- Извините, это Алевтина Александровна?
- Да.
- Алевтина Александровна, здравствуйте. Меня зовут Александр Попов, я – следователь областного следственного комитета. Вы не могли бы спуститься в фойе, у нас есть к вам несколько вопросов.
Она некоторое время молчала, а потом ответила:
- Хорошо.
Они сели на кожаный диванчик в уголке и стали ждать. Попов посмотрел по сторонам и сказал:
- Здесь уютно.
Бусыгин только вздохнул.
- А этот прекрасный корпоративный дизайн, а? Что скажешь?
- Саня, а чего ты в деревне так не самовыражался?
- Там я на дело приехал, под телекамеры сразу попал, в образ не войдешь, все на нервах…
- А тут телекамер, типа, нет, - и ты вошел.
Попов засмеялся, а потом мечтательно протянул:
- Эх! Уволюсь – куплю у вас дом в селе, свалю отсюда. Буду только рыбу ловить, - и больше ничего! Достало все…
- Я тоже так думал. А теперь вот по твоей милости…
Бусыгин не договорил, – Саня дернул его за рукав:
- Вон, идет, наверное…
Она тоже сразу поняла, кто к ней пришел. Алевтина была одета в строгий серый костюм, держала себя скромно, в ней чувствовалась врожденная аккуратность, последовательность. Анатолий Михайлович долго не мог понять – где же внутри этой деловой мышки скрывается механизм, заставивший проделать все то, о чем рассказал Артем?
- У меня пятнадцать минут, - сказала она, - что вы хотите?
Попов продемонстрировал корочки.
- Это я уже поняла. В чем все-таки дело?
- Скажите, - осторожно начал Попов, - такая фамилия, - Брезгунов, - вам о чем-нибудь говорит?
По ее лицу пробежала легкая тень и она не сразу нашла, что ответить. В конце концов она просто сказала:
- Да.
- И что же?
- Не знаю, о каком Брезгунове вы говорите, но с одним таким Брезгуновым моя мать изменила моему отцу. В чем же, наконец, дело?
- Скажите, - продолжил гнуть свою линию Попов, - вы знаете, где сейчас находятся ваша мать и ее муж?
Она собралась с мыслями и сказала:
- В Старом Селе, здесь, в области. Я слышала, что он даже стал районным депутатом. Вы скажете, в конце концов, что случилось? – она посмотрела на Попова, потом на Анатолия Михайловича.
Попов молчал, не зная, что и как хочет подать ей Бусыгин. А тот соображал, как при Сане не сболтнуть лишнего про Артема. Ведь на него уже указывал Куканов. Тут еще разбираться и разбираться, а если всплывет эта связь, за нее любой следователь ухватится, - и если кому-то будет нужно притянуть что-то за уши, - притянут, глазом не моргнут. Да и про само Трешкино желательно бы пока умолчать, - посмотреть – знает она про него или нет.
- В Ивана Николаевича Брезгунова стреляли, - сообщил он.
Она даже немного повеселела.
- Этому я не удивляюсь. Кому еще он наставил рога?
- Давайте пока оставим этот вопрос в стороне, - сказал Анатолий Михайлович. – Скажите, вы вообще ничего об этом не слышали?
- Ничего.
- Но ведь были сюжеты по телевидению…
- Я почти не смотрю телевизор, - только по работе.
- А Интернет?
- То же самое. Кстати, а как вы узнали, что я живу здесь, в городе?
Бусыгин вдруг понял, что даже не подготовился толком к этому разговору, - половину не скажешь при Сане, еще половину надо скрыть от Ципрус. Он, было, осекся, но Попов выручил его стандартной отмазкой:
- Господи, Алевтина, мы же следователи! – уж поверьте, мы знаем, кого и как найти.
- Алевтина Александровна, - сказал Бусыгин, - нам все-таки важно понять отношения, которые сложились у вас с матерью, с Иваном Николаевичем, с отцом… Расскажите, как все было…
- Ничего хорошего не было. Мы жили в Карелии, при гарнизоне. Мать время от времени ездила сюда, на родину.
- А как познакомились ваша мать и отец? Он ведь, кажется, из Прибалтики?
- Да, из Прибалтики. Он же военный, - послали сначала сюда, потом в Карелию. Там он дослужил и вышел на пенсию. Потом вернулся на родину.
- То есть познакомились они здесь.
- Да, в городе.
- А как появился Брезгунов?
- Ну, я же говорю, - мать часто ездила на родину… Как они сошлись, я не знаю, меня это не волнует…
- А когда они развелись?
- Перед рождением этого… Володи.
- Почему вы остались с отцом, ведь вам же было…
- Пять лет… Меня забрала бабушка и увезла в Литву.
Она запнулась на какое-то время, подумала и сказала:
- Мне кажется, моя мать никогда не любила меня. Ведь я так похожа на отца… Они ругались… А он хотел, чтобы я была с ним.
Бусыгин с Поповым разом посмотрели на нее. На самом деле она была похожа на мать, только в ней была какая-то... прямота. Не напор, а… прямолинейность и последовательность, - без истерик.
- Что-то не так? – спросила она.
- Нет-нет, - ответил Брезгунов, - все в порядке. – Скажите, а какой он – ваш отец?
- Он очень честный человек, очень добросовестный, воспитанный… Даже… благородный. Он ведь из католической семьи. То есть, конечно, католиками они не были, просто традиции такие… Еще он меня очень любил.
«Любил… - подумал Бусыгин, - он что, умер?»
- Пьет? – Мягко спросил он.
Ему показалось? У нее что-то блеснуло в глазах?
- Пьет… и живет в нищете… Это ужасно… Знаете, как я ненавидела их раньше?
- Мать и Брезгунова?
- Да.
- А сейчас?
- Я уже почти забыла о них. Если бы вы не напомнили… Я бы… Я ведь сюда приехала, чтобы доказать ей… Училась, пыталась сделать карьеру… Я была такой дурочкой! Думала, стану тут телезвездой… или начальницей всего на свете. Хотела, чтобы она увидела – и поняла, что я – лучше ее! На самом деле все не так. У меня теперь другая жизнь… Своя.
- Покурим? – Спросил Саня, когда они вышли из телецентра.
- Давай. Только в теньке, а то жарко.
Они перешли через дорогу, зашли в скверик, откуда полчаса назад вышел Анатолий Михайлович и сели на скамейку.
- В этом году Рубен должен выйти, - сказал после пару затяжек Бусыгин.
- Да… Утекла десяточка… Да он вышел уже.
- УДО?
- Ага. Ты что, считал, когда он выйдет?
- Ну как же… Я, можно сказать, у всех считаю… Кто уж он там был? Чемпион чего по чему?
- Не помню… По карате какому-то. Все думали, как брать будем, - помнишь?
- Ага. А оказалось все просто, - сам приперся, типа, с ментами вопрос решить. Дверка-то за ним и захлопнулась. Обиделся, наверное…
- Тогда, наверное, обиделся. Горячий был. А недавно видел его с братом – спокойный такой. Повзрослел. Мимо шли, улыбались…
Они замолчали.
- Ну как, она сказала что-нибудь? – спросил, наконец, Попов.
- Алевтина Александровна?
- Да.
- Ну… Прояснила маленько… Как думаешь, правду говорила?
- Да вроде…
- Мне тоже так показалось. А ведь та еще оса…
- Ну, может, не подготовилась… А чего там вообще? Прорисовывается что-нибудь?
- Ничего конкретного. У вас как?
- Да я не знаю. Я тут по горло в делах… А там… - кропают помаленьку…
- Ты базы по району смотрел? Есть что?
- Смотрел. Ничего похожего. Днем стреляли, под вечер, сгоряча, по пьяни – такого добра навалом. На охоте всякое приключалось. Ну, случай этот ваш с собакой есть, - помнишь, ты говорил… А так чтобы тихонько изготовиться и ночью шарахнуть по сортиру – это феномен!
- Заказуха была?
- Была. Но не такая. Там все раскрыто до исполнителей.
- Ну, как обычно…
- Да нет, заказчиков тоже брали иногда. В основном они там лесопилки делят.
- Это понятно… Лес – наше богатство…
- У вас там тоже лесопилка есть.
- Есть. Но связи никакой пока не просматривается… Вы засидку нашли?
- Нет.
- Я тоже.
- Я же тебе говорю – самострел!
- Да нет, не самострел. Он был слишком напуган.
- Но согласись, - если не самострел, то кругом ерунда одна выходит.
- Согласен. Ерунда. Хотя… Кто знает… Как думаешь, Рубен сядет опять?
- А как же…
Бусыгин покачал головой.
- Не понимаю… При таком отце… Такие чудики выросли… Два брата-акробата…
Костька лежал дома на кровати и думал, - записать то, что он узнал вчера от Васюгина или нет. Память-то не дырявая, - и две фамилии с названиями оружия он как-нибудь не забудет. Однако он помнил, как Бусыгин держал в руках его бумажку с планом Брезгуновского тира. Михалыч документ любит, это ясно. Да и в книжонке своей все время черкает. Нет, придется все-таки записать…
Кашин встал, походил по комнате, потом зашел к матери, достал из комода тетрадку, куда она записывала всякие рецепты из телевизионных передач и свои долги в магазине. Там еще лежал листок, который остался, когда он в прошлый раз вырвал страничку для поездки к верхнему оврагу. Костька встал у комода, взял ручку, собрался с мыслями и записал на этом самом листке:
«Бондарев, участковый – корабин «Сайга»
Шальнов, трактарист – корабин «Вепрь».
Он долго смотрел на эти строки, а потом скомкал бумажку:
- Да ну его на фиг! Что, языка, что ли, нету? Михалыч и сам все запишет.
Раздался тихий, но почему-то очень звонкий стук. Стучали в его комнате. Звон стоял по всему дому. Он вернулся к себе. В окне торчали дула двустволки и позвякивали по стеклу…
- Едрена мать! – Костька подпрыгнул на месте и побежал на улицу.
Под окном стоял Колька-«Индус», - еще одна из многочисленных местных достопримечательностей. Индуса он напоминал только чуть смугловатой кожей, но когда-то в детстве пацанам для прозвища хватило и этого.
- Индус, ты чё, совсем охренел? В дверь постучать никак? – Налетел на него Костька.
- Да ты чё, Костян, - нормально все! Я же знаю – ты в этом углу живешь. А разве я дотянусь?
- Я те щас дотянусь! Ты мне, что ли, стекла вставлять будешь?
- Ну чё ты, чё ты… Целое ведь все! Ты это, слышь… Купи ружье…
- Да на хрена оно мне?
На лице Индуса изобразилось крайнее недоумение:
- А Васюгин говорил…
- А… Ну да… - вдруг сообразил Костька, - точно. А чё у тебя?
- Да вот, смотри, - двустволка, тулка нормальная… Пятнадцать лет уже. Работает как часы! Птица там… Утка, перепелка, тетерев, глухарь - без проблем!
- Почем? – деловито спросил Кашин и взял оружие в руки.
Индус замолчал и захлопал глазами.
- Ну? Почем?
У того задрожали руки и он промямлил:
- Ну… Там… Тысяч… Сколько не жалко…
- Понятно. Слышь, Индус, - а мне ведь двустволка-то не нужна. Мне бы нарезное. Я серьезно охотиться хочу, - на кабана там, лося…
Колька замахал на него руками:
- Да ну ты чё! Сразу – нарезное! Из него пуля знашь куда летит! А зверь знашь какой! Тут опыт нужен! На кабана, к примеру, один не пойдешь, – а один не пойдешь, – так на номера вставать надо, гнать, - наука целая! С зайцев надо начинать да с уток! Купи ружье-то!
Кашин как будто засомневался:
- Да… Крупняка хочется… Чтоб мяса поднять можно было нормально… А заяц – что! – Ел я зайца. Он сладкий – противно. Васюгин сказал – научит. На охоту с собой звал.
Индус стоял весь разобиженный. Деньги были нужны позарез!
- Я тебе говорю – нарезное – это не баловство!
- Да уж понял! Не дурак…
- Это каждый так думает! А на самом деле…Вот той весной случай был… В Трешкинских стреляли.
- В Трешкинских? – насторожился Костька, - в кого? Я Трешкинских всех знаю! Не слыхал я такого!
- Конечно! Это только охотники между собой говорят. А то – мало ли! Менты узнают, - может, проверять будут – кто стрелял, у кого билет есть, у кого ружье незарегистрированное… А так – между собой все – тишь – да гладь! Андрюха Бондарев тоже в курсах, но он – свой человек, понимающий… Ну если только бабе своей сболтнет кто… Тогда уж пойдет трезвон!
- И как?
- Что как?
- Как стреляли, в кого?
- Да эти… Глухов с Кукановым, да еще один, - электрик наш, Луговской, - Валерка. Сделали засидку на лужайке на глухаря, - на току, значит. Знаешь, где дорога лесная от нас на Юрму выходит – и старица вот эдак к ней стоит?
- Ну…
- С вечера засели, баланду травят. Это у Юрмы-то… За старицей…
- Да понял я!
- Ну вот. Сидят, значит.
- Ну!
- И с берега того постреливать стали.
- Со старицы или с Юрмы?
- С Юрмы. Там песок еще такой… Коса…
- Ага. У Верхнего оврага по их стороне…
- Точно.
- Прям по ним стреляли?
- Ты чё! Если б по ним – это уголовка чистая! Статья! Покушение и все такое… Как там у этих, у ментюков?...
- Так я не понял, стреляли или нет?
- Да я же говорю! Охота – дело опасное, тем более с нарезным! Спроста не постреляешь! Ты думал – купил ствол – и бабахай направо и налево?
- Че ты гонишь, Индус? Никто бабахать не собирается! Ты толком можешь сказать? Кто стрелял, куда?
- Да ёкарный бабай! Я и рассказываю! Я ж полчаса говорю: приехали на машине какие-то, - городские или со Старого Села, выехали на Юрму у Верхнего оврага. Развесили там банки из-под селедки – здоровые такие, - и пуляли по ним. Вода высоко стояла – дробь-то и летела наискосок – на тот берег – через кусты. А за кустами – Глухов сидит, да Куканов, да Валерка наш – электрик. Он говорит – не поняли даже сначала. Ну стреляют и стреляют. Только слышал – дробь сыпет. И все ближе и ближе. Уже по лодке резиновой стучит. Ну, Глухов вскочил, заорал, - мол, вы с ума сошли! Смотреть надо!
- Погоди, я не понял… Ты меня все нарезным стращаешь, а сам про дробь рассказываешь… Разве это не разное оружие?
- Ясно, разное. А ты прикинь – если бы нарезное было? Чиркнет пулька об ветку, свернет куда не надо – и поминай как звали!
- Понятно. Так что эти-то?
- Молчали. Тишина полная. Потом дверка хлопнула – и уехали.
- А кто это был?
- А кто ж знает? Это у нас обычное дело. Купили ружье, обмыли как полагается, - проверить надо! А если б нарезное проверяли? Точно уложили бы кого-нибудь! Последний раз говорю: купи ружье!
- Не куплю.
Индус от досады сплюнул и махнул рукой. Потом посмотрел на Кашина и в сердцах сказал:
- Ты вот тут на своей шестерке ездишь, - калымишь все, а у самого дом не обшит! Дура Любка твоя, что к тебе ластится! Обшей дом! На вагонку-то уж заработал как-нибудь, наверное?
- Колян, иди домой, а то как бы тебя еще куда подальше не послать!
Индус махнул рукой, развернулся и ушел.
Однако, он был прав. Дом неплохо бы обшить… Любка бы это оценила!
Скоро будет уже две недели как он жил в деревне. Время то летело незаметно, то застывало и дни казались нескончаемыми. То его затягивали события, связанные с ночным выстрелом, то целыми днями ничего не происходило.
Рыбалка, лес, тишина, свежий воздух… Все это хорошо. Это даже больше чем хорошо – это прекрасно! Но он был один! Он вдруг понял, что один, совсем один! Уезжая в деревню, он хотел одиночества, - и вдруг оно стало мучительным. Он дошел до какой-то необъяснимой, тяжкой тоски…
Может быть, пора в город? Может быть… На душе было пусто, впереди – никаких просветов. Не хотелось ни новой работы, ни объяснений с родителями. Слава Богу, в телефонных разговорах они пока не касались ни разрыва с Алевтиной, ни увольнения. Но об этом рано…
Надо было развеяться. И потому он стоял на автобусной остановке – с семи часов утра. Он съездит в город, посмотрит на людей, заявится к отцу на работу, поболтает с его редакторами… И, может быть, все станет на свои места… А там – посмотрим.
В семь на остановку подтянулись таджики с лесопилки, которые жили на съемной квартире в Старом Селе и работали здесь вахтами. Не зная, как с ними разговаривать, Артем еле выдавил из себя «здравствуйте». Те ответили вразнобой, но на удивление бодро, а потом прошли мимо и встали кучкой за остановкой – будто загородившись ей от чужого для них мира.
Потом пришла продавщица, - полная крашеная женщина с непонятным – не то добрым, не то – себе-на-уме – лицом. Она поздоровалась с Артемом и спросила:
- Отпуск кончился?
- Да нет… Я туда-сюда прокатиться.
- Ну, Слава Богу! А то я думала – клиент сбегает! У нас ведь знаешь как? – На одних дачниках держимся!
Раскрыв свою главную коммерческую тайну, она поставила сумку на скамейку, примостилась рядом и замолчала.
Подошел какой-то незнакомый Артему парень в тренировочных штанах и дешевой поношенной майке, закурил и сел на корточки.
Потом показалось целое семейство: дедушка в костюмчике и кепке, стоявший, помнится, рядом с бревнами, когда Артем ходил к депутатскому дому; внучок-дошкольник в футбольной форме, конечно же, с фамилией «Месси» на спине; и, судя, по их разговорам, дедушкина дочь, а, по совместительству, – еще и «тетя Аня». Они шли медленно, поминутно отгоняя увязавшегося за ними здорового местного пса – Буяна.
- Чего вы! – крикнул им парень, едва вынимая сигарету изо рта. - Чего он вам! Пускай провожает! Чай, не уедет! – и засмеялся.
- Буян, б’ять, пошел домой! – не слушая его, завопил перед самой остановкой дошкольник.
Но Буян так и пришел вместе с ними, обнюхал Артема, потом по-поросячьи, снизу вверх, ткнул парня носом в колено. Тот ухмыльнулся, взъерошил псу загривок, ласково скрутил ему ухо.
- Здорово, Андрюха! – неожиданно поздоровался с ним пацаненок, и все заулыбались.
- Здорово, студент! – сказал Андрюха и протянул «студенту» руку.
- Заку’ить есть? – спросил тот, здороваясь.
- А то! – Андрюха достал из коробки спичку и передал мальчишке.
Тот взял спичку двумя пальцами, со знанием дела приставил ее к губам и затянулся. Время от времени он отводил спичку в сторону и, поднимая нижнюю губу, пускал вверх воображаемую струйку дыма. Взрослые, улыбаясь, наблюдали за ним.
- Мужик растет, - не то радуясь, не то огорчаясь, произнесла тетка Анна.
- Конечно, мужик! – сказал Андрюха. - Скоро в школу-то, Санек?
Санек, вынув спичку изо рта, произнес:
- Нехрен там делать.
Пока взрослые обдумывали, – каждый сам по себе, - есть там что делать или, действительно, «нехрен», - лицо мальчика стало необычайно серьезным, он бросил «окурок» себе под ноги, затушил его носком сандалии и сказал:
- Автобус, мужики!
Всю дорогу до Старого Села он думал про этого ребенка. Вся остановка, включая таджиков, смеялась над этим: «Автобус, мужики!». Тот был плотью от плоти этой жизни вокруг, «настоящей жизни» – той жизни, которую Артем хотел не то чтобы видеть, а жить ей, раствориться в ней. Но… это было невозможно. «Я должен был напиться, дать кому-нибудь в морду, написать на двери Алевтины пару неприличных слов, что там еще… Вот он вырастет – И сделает так… По-настоящему… А я… А что сделал я? Уехал в деревню, пишу рассказы? И…» - перед ним вдруг пронеслись все события его жизни здесь, в деревне и он похолодел от догадки: его подозревают! Бусыгин его подозревает! Куканов показал на него! Это все очень серьезно!
А у нас ведь никому ничего не объяснишь, не докажешь! Никто ни в чем не захочет разобраться, понять хоть что-нибудь! Захотят обвинить – и обвинят! И – «По тундре, по железной дороге…» Только наоборот – не оттуда, а туда! Ужас! Он даже вздрогнул. Нет, надо ехать в город – и не развеяться, а насовсем! Нечего тут делать.
Он подумал так, но тут же отогнал эту мысль. Если он уедет – это будет подозрительнее в пять раз! И наверняка это понимает и Бусыгин, - и потому так запросто ходит к нему в гости, пьет чай… И не требует никакой «подписки о невыезде». И даже в город посылал! Стоп… А, может, это была проверка – не сбежит ли он? А он-то, дурак… играл в разведчиков! Его проверяют и перепроверяют…
На душе у него было совсем муторно. Какая уж тут Агата Кристи…
На автовокзале он купил обратный билет и сел в тот же самый автобус, на котором только что приехал.