Иван Иванович Грундез стремительно вошел в свой кабинет с некоторым негодованием, но тут же взял себя в руки. Поводом его взволнованности была женитьба младшего сына, на которую он в очередной раз сказал «Нет!» Иван Иванович никогда не позволял себе ни гнева, ни раздражения, ни крика – ни малейшей вспыльчивости. Для него самым главным было – сказать спокойно, но веско. И один раз. Чтобы никаких прекословий и возражений больше не возникало. Конечно же, вся проблема, как обычно, заключалась в состоянии, которое он нажил своим многолетним и тяжелым трудом. «И чтобы какая-то вертихвостка всем этим задорма завладела и вела себе роскошную непринужденную жизнь?» Это больше всего и возмущало старика Грудеза. На пороге появилась жена с просящим лицом.
- Что, Кларушка? – ласково, но твердо проговорил Иван Иванович.
Жена в ответ молчала. Она знала, что решение муж не поменяет, и затруднялась начать разговор.
- Дорогой! – наконец сказала она тихо, - Андрею уже много лет и мы не можем его держать всю жизнь около себя. Он мается. Ты же знаешь, что рано или поздно ему все равно придется жениться. Хочешь ты этого, или не хочешь.
- Я –хочу! – несколько даже удивленно проговорил старик Грундез, - Пусть свою найдет. Суженную. Тогда я возражать не буду.
- Да где же ее сейчас найдешь? Сейчас не те времена, - попыталась возразить Клара Альбертовна.
- При чем здесь времена?!! – воскликнул с горечью Иван Иванович, - Вы жизни не знаете! Мой дед женился на бабушке в пятьдесят лет и был счастлив! Он был действительно счастлив! И прожил девяносто лет! А разве ты забыла про соседей Невских? Когда они выдавали сына, у них кошки скребли, отец мне потом признался, что это было не то. А в результате? Сын умер! Ты забыла? Ты такой женитьбы хочешь нашему Андрюше?
- Я не знаю, как теперь Андрюшеньку успокоить, - вопросительно проговорила Клара Альбертовна.
- Время лечит. Сам успокоиться. Пусть научится в людях разбираться. И то слишком скор на глазки!
Чмокнув мужа, Клара ушла.
Старик был расстроен. Он вспомнил о своих дочерях, что от них давно не было никаких вестей. Им удалось удачно выйти замуж, но дело повернулось так, что в его средствах они не нуждались, и уехали заграницу насовсем. Грундеза это очень уязвляло, что он на старости лет оказался своим любимым дочкам не нужен ни по поводу, ни без повода. Все немалое по современным меркам состояние должно было теперь перейти к младшему сыну.
Андрея старик Грундез приучил зарабатывать деньги самостоятельно. «Ты не должен в жизни ни от кого зависеть, запомни это! Ты должен самостоятельно стоять твердо на ногах.» - так учил он всегда своего сына. И эта учеба пошла Андрею впрок. Когда он был маленьким, очень любил рисовать. Даже ходил в студию и педагоги заметили в мальчике какой-то необычайный дар. Но Иван Иванович сказал жене, что с рисованием их сын всегда будет беден. Андрея стали учить иностранным языкам. Он успешно закончил иняз, выучил дополнительно еще три языка и прилично зарабатывал. Старик был доволен. А то, что личная жизнь у сына не складывалась – так это дело случая. Тем более, что все сейчас с ног на голову поменялось. Все ценности и нравственные устои пошли под откос. Об этом даже с молодежью странно говорить. Засмеют. Надо уметь ждать. И он приучал к этому своего любимого сына.
После душного офиса Андрей не торопился домой, в душную квартиру. Ему захотелось прогуляться по весенней Москве. Он сделал лишний переход, вышел на «Чистых прудах» и неторопливым шагом пошел по своему любимому бульвару. Давно он здесь не был. В отличии о других мест Москвы, Чистопрудный бульвар, по счастью, остался нетронутым резвыми любителями все перестраивать и переделывать. Да и можно ли всю Москву переделать? Конечно, нет! Это его и успокаивало. Аромат свежих распустившихся липовых листочков напоминал какое-то варенье или конфеты из детства. Теплая, даже жаркая для начала весны погода дарила хорошее настроение. Женщины сняли однообразного цвета плащи, и все запестрило вокруг легкими тканями, дополняя весенние краски. У Андрея все было хорошо.
На бульваре, в соломенной шляпе, сидела девушка-художник. С мольбертом и подставкой для красок. Вот эта ее соломенная шляпа была сейчас «ни к селу, ни к городу». Вечер. Солнцепека нет. Да и шляпы-то начинают носить летом. А она уже напялила ее в мае, когда из-за поздней весны, только как две недели назад сошел снег, и все стало бурно и торопливо распускаться.
«В шляпе так в шляпе!» - весело подумал Андрей, и прошел мимо. Дойдя до конца бульвара, он развернулся, и пошел обратно, целенаправленно усевшись на скамейку неподалеку от художницы в смешной шляпе.
«А! Так она наверно, иностранка! Тогда понятно! Тогда все сходится.» Девушка вела себя для россиянки чересчур раскованно и по-детски непринужденно. Она периодически вскакивала со скамейки, отходила на несколько шагов от мольберта. То с одной стороны, то с другой стороны смотрела на рисовавшийся пейзаж. Что-то восклицала. Садилась снова за работу. Вылив из банки на газон цветную воду, она достала из сумки двухлитровую бутыль, налила чистенькой воды и снова принялась за работу.
Лет ей было около тридцати. Светленькая, с быстрыми голубыми глазами, веснушчатым лицом, она походила на озорного ребенка, который привык вытворять всякие фокусы абсолютно безнаказанно. И очередные проказы взрослые воспринимают со смехом, что постоянно провоцирует на новые выдумки.
«Француженка! Это французы любят не обращать на окружающий мир никакого внимания, полностью уходить в себя.»
Самое интересное было то, что сидя на так сказать «природе», художница рисовала не с натуры, а что-то свое. Проходили мимо прохожие. Останавливались. «Не похоже!» - и шли дальше. Художница мило улыбалась, делая вид, что не понимает.
«Точно, иностранка!»
Андрей набрался смелости и проговорил по французски: «Замечательная картина у вас получается! А что это?»
Художница положила кисточку, повернулась с серьезным лицом к Андрею и стала вопросительно на него смотреть, но с некоторым мучением.
«Простите! Я задал Вам бестактный вопрос!»- снова продолжил он со старательным французским акцентом, с каким даже французы сейчас не говорят.
Испуг у художницы усилился. Она стала с любопытством рассматривать Андрея. Увидев в его руках пакет с картинкой Деда Мороза, какие выдавали в супермаркетах на 8 марта, она облегченно вздохнула:
- Ты по-русски можешь говорить? Или уже забыл напрочь?
Андрей расхохотался от неожиданности. Художница тоже рассмеялась и наконец-то сняла свою шляпу.
- И давно ты тут сидишь? – спросила она.
Андрей взглянул на часы:
- Да, уже как полтора часа!
- Как! А сколько сейчас время? Мне Масю кормить надо! У меня Мася не кормлена!
Художница стала торопливо собирать все свои баночки и тюбики. Андрей стал ей помогать, и они почти что побежали к метро. Но художницы быстро устала и перешла на шаг. Ей домой тоже идти не хотелось. Тем более что такой смешной персонаж попался.
- Что-то есть хочется. Пойдем, там кафешка есть летняя. Перекусим.
- А как же некормленая Мася? – удивился Андрей.
- А! – небрежно ответила художница, - у нее воды много. Водой обойдется.
- А она потом не обидится?
- Нет, не обидится. Будет только рада. Она всегда рада, когда бы я ее ни покормила. Прожорливая такая.
- И кто же она такая? – недоуменно спросил Андрей.
- Рыбка!
Андрей рассмеялся так, как давно в жизни не смеялся.
- Тебя как зовут?
- Андрей!
-Это хорошо! – ответила художница вместо того, чтобы взаимно представиться.
- А тебя?
- Что меня?
- А тебя как?
- Что меня как?
- …Зовут?
- По- разному, - уклончиво ответила собеседница.
- У тебя что, имени нет?
- Ну, а ты так и спрашивай! Девушка! Как Ваше имя? – И художница сделала реверанс.
- Ясно. Знакомится не хочешь.
- Какие могут быть знакомства на улице? Разве можно на улице повстречать порядочного человека?
- Можно, - с уверенностью ответил Андрей, - Считай, что ты его уже повстречала.
Художница остановилась и стала смотреть на Андрея в упор. Взгляд ее становился все серьезнее и серьезнее. Андрей почувствовал, что сердце у нее забилось быстрее. И у него тоже. Её щечки покрылись легким румянцем. Андрей покраснел весь сразу.
- Маруся, - серьезно проговорила она. – Мария! – более строже повторила.
- Очень приятно! – ответил Андрей, не зная, что еще сказать.
- Ага! – Маруся проговорила уже совсем тихо, не отрывая взгляда от Андреевых глаз. В них было столько доброты и ласки, спокойствия. Она не встречала еще в жизни такого человека, как Андрей.
Иван Иванович сразу заметил перемену в сыне, но ничего расспрашивать не стал. Он видел, что во-первых Андрей похудел. Потом он стал задумчив и рассеян, что ему было абсолютно не свойственно.
«Наконец-то! – обрадовался Гриндез, - Пусть теперь испытает, что такое настоящая любовь. А то все им – кино!» Он и сам стал взволнован, но не торопился вызвать Андрея на мужской разговор. Делал вид, что ничего не замечает. Ясно , что Андрей все рассказывает матери – что-то она стала больше, чем надо улыбаться последнее время. А Клара все расскажет ему. По секрету от Андрея. Но время шло, Андрей продолжал худеть. Клара с разговором в кабинет не приходила. Но, все же пришла. Как всегда, вошла тихо, с просящим лицом, тихо закрыла за собой дверь и села напротив, доверчиво вглядываясь в глаза мужу.
- Кто она? – спросил Иван Иванович
- Ты про кого? – как бы удивилась Клара Альбертовна.
- Клара! Это на тебя не похоже! Мы прожили с тобой душа в душу. Зачем ты из меня сейчас делаешь какого-то монстра? Что, я ничего не понимаю и не вижу? Разве я не желаю добра Андрею? Это разве не мой сын? Разве я ничего не вижу? Вижу, больше, чем ты думаешь. – Ивану Ивановичу становилось обидно.
- Педагог, - ответила Клара тихо.
- А где они познакомились? – Иван Иванович просто поинтересовался, не ожидая никакого подвоха.
- На Чистопрудном бульваре, - тихо ответила Клара.
- Клара! – Иван Иванович призывал жену опомниться и перестать врать, - Клара! Скажи, пожалуйста, как можно с педагогом познакомиться на Чистопрудном бульваре?
Клара молчала, пойманная на обмане.
- Клара? – горестно продолжал Иван Иванович, - Ты никогда в жизни не обманывала меня. Зачем ты это сейчас делаешь? Кто она?
- Художница. Но она дает уроки – педагог, - ответила Клара виновато, и все в ее сердце рухнуло.
- У вас есть ее рисунки?
- Есть.
- Почему ты мне раньше не сказала? Почему ты от меня скрывала? – на глаза старика Грундеза навернули слезы. «Это измена. Этого я от Клары не ожидал! Я всегда был уверен, что она любит меня. А тут?..»
Клара вспыхнула.
- Прости! Прости меня! Я хотела как лучше! Прости меня, Ванюшка! Я сделала тебе больно! Да? – она прекрасно понимала, что не просто сделала больно дорогому мужу, но нанесла в его сердце жестокий удар.
- Еще не было в жизни человека, который не сделал бы мне больно. Я всегда был уверен в тебе. Но… - старик Грундез замолчал.
- Я сейчас принесу тебе рисунки. Хорошо?
- Хорошо, - Иван Иванович успокоился и горечь обмана сразу прошла.
Первым делом Андрей рассказал Марусе про отца. Про всю его жизнь, даже про детство.
- Да-а-а! Тяжеленный случай! Даже не знаю, что придумать. Знаешь, Андрей, надо пробить путь к сердцу твоих родителей. С мамой будет проще. Она любит живопись?
Услыхав утвердительный ответ, глаза у Маруси загорелись.
- Так! Это хорошо! А что она любит? – в голове Маруси созрел грандиозный план по захвату материнского сердца.
- Пейзажи, - неуверенно ответил Андрей.
- Какие? Где? – Маруся уже стала на ходу складывать акварельную бумагу, распаковывать новые кисточки.
- Море любит.
Это немного охладило Марусин пыл.
- С морем сложновато будет. Ладно. По фотографии нарисую. Та-а-ак! – протянула Маруся и села в задумчивости на диван.- Значит так. Начнем с моря. Ты будешь приносить маме мои картинки. Только про меня ничего не говори. Скажи, просто купил в художественном салоне.
- А если спросит, зачем купил?
- Ну ты и странный какой! Зачем люди картины покупают? Просто нравится и все.
Месяц плодотворной Марусиной работы принес ожидаемый положительный результат.
Как-то Андрей пришел к Марусе озадаченный.
- Ну, что? – строго спросила она.
- Мама спросила, а что, в художественном салоне кроме морских пейзажей ничего больше не продают?
Маруся поняла, что малость перестаралась.
- А что бы ей хотелось?
- Маш! Ну как я у нее спрашивать буду? А потом я ей эту картинку принесу? А?
Маруся задумалась.
- Что же делать? Что же делать? – торопливо бормотала она, не зная, что придумать.
- Какие тогда твоя мама еще пейзажи любит?
- Она очень любит нашу дачу и окрестности!
- Сколько ваша дача километров от Москвы?
- Пятьдесят.
- Это можно жить. Поехали!
Окрестный пейзаж был действительно прекрасен. На высоком берегу кончался лесок, который шел прямо от самого забора Андреевой дачи. Внизу была речка с крутым спуском. Для удобства заботливые дачники сделали лестницу с перилами. На том берегу – необъятная равнина, уходящая к самому горизонту. И если бы не редкие кустарники и пасущиеся коровы, то можно было бы это поле представить за море.
Поездив с недельку туда-сюда, Маруся сказала, что у нее не получается правдоподобно нарисовать. Дорога отнимала силы, каждый раз приходится сосредотачиваться заново, так работать невозможно. И творческий работник потребовал поставить палатку. Андрей охотно исполнил это пожелание. Взял отпуск на два месяца и теперь верно прислуживал искусству в Марусином лице.
Пейзажи стали получатся действительно прекрасными. И закаты, и рассветы. И предгрозовое небо. И послегрозовое небо. И радуга… Они переплывали на резиновой лодке речку и Маруся весь день рисовала другой берег, на котором был лесок, в котором была ее палатка и виднелась крыша Андреевой дачи.
На десятой «купленной» и подаренной маме картинке вышел очередной неожиданный казус.
- Ты чего? – Маруся уловила в Андрее опять какую-то мрачность.
- Мама спросила… - начал он неуверенно.
- Ну что? Что опять твоя мама спросила? – Маруся не готова была сдаваться.
- Мама спросила, почему в художественном салоне продают пейзаж с их дачей?
- Как? – Маруся обалдела от удивления. – Что это за мама у тебя такая?
Через несколько секунд Маруся повалилась на землю от хохота. Она поняла, что опять перестаралась.
- Я же не хотела!... Я же не хотела!!! – давилась она от смеха, - Я же не хотела с самого начала эту крышу рисовать. А потом увлеклась и забыла про все на свете.
- И даже про меня забыла? – горестно спросил Андрей.
Маша осеклась, но быстро совладала с собой. Да. Пришлось признать, что действительно она больше ни о чем и ни о ком на свете не думала. Думала только о работе.
- Ты что, хочешь, чтобы я и тебя на этом пейзаже нарисовала?
- Маш! Ты правда меня любишь? Или ты не можешь никого любить? Ты только искусство любишь? – Андрей был расстроен не на шутку.
- Не знаю, Андрей. Мне с тобой хорошо. А что по-твоему такое любовь? Чтобы я сидела и не отрываясь только на тебя целый день смотрела? Что, разве я не имею при этом права на свои личные интересы? Искусство – моя сущность? И я должна принести его тебе в жертву и быть никем? Просто посудомойкой и уборщицей? И любящей женой? И все?..
Маруся стала неторопливо собирать вещи.
- Ты что? – Андрей испугался, - Ты куда?
- Все. Хватит с меня этого цирка.
- Ты никуда не поедешь, Маша!
В голосе Андрея Маша услышала ужас и какую-то власть над собой. Что-то в ней в этот миг сломалось и ей захотелось первый раз в жизни повиноваться этой власти. Она замерла и неподвижно смотрела на Андрея. Она поняла, что не может уехать и бросить его. Андрей подошел к Маше и сильно обнял ее. Маша доверчиво прижала к его груди свою головку. Ей стало хорошо и покойно.
- Андрюш! Мы же – культурные люди. Искусство любви не помеха. Ты должен меня понимать. И я должна тебя понимать. Правда?
Дождавшись, когда как следует стемнеет, Андрей и Маруся стали тихонько пробираться к заблаговременно приставленной к окну второго этажа лестнице.
Иван Иванович проснулся раньше, чем всегда. Думая еще немного вздремнуть, он повернулся на спину и закрыл глаза. Но сон почему-то не шел. «Странно!» - подумал он и сел на кровати. – «Что это мне не спится?»
Не в его обыкновении было просто лежать в кровати. Он оделся и вышел на террасу. Пить чай не стал. Дверь на кухню все забывали смазать, и она скрипела иногда на весь дом. Не хотелось никого будить. Иван Иванович вышел в сад.
Было замечательное утро. И на душе у Ивана Ивановича было хорошо и светло. Какая-то давным-давно позабытая легкость вернулась к нему за эти последние три месяца, когда Андрей стал влюбленным. «Хорошо! – Мечтал Иван Иванович, - у меня внуки будут! Много внуков!» В таком благостном настроении Иван Иванович прогулялся до конца сада и пошел обратно. Издалека внимание его привлекла приставленная к окну Андрея лестница.
«Так! Совсем хорошо! Вот этого я не ожидал!». Старик Грундез ускорил шаг и оказался у этой самой лестницы. Не объясняя самому себе, почему он это делает, Иван Иванович поднялся по лестнице и заглянул в раскрытое окно. Андрей и какая-то незнакомая девушка спали на разных кроватях. Это уже успокоило Ивана Ивановича. Значит, она не из тех, что прыгают из постели в постель, пока не добьются своего. И Андрей ее уважает. И она не допускает преждевременно супружеских отношений. Значит, хорошо воспитана. Андрей и девушка почему-то одинаково слегка улыбались во сне. «Наверное, снятся друг другу!» - подумал старик Грундез, вспоминая себя влюбленным в Клару. Он стал вглядываться в лицо девушки. Смешная какая! С веснушками! И озорными чертами лица. Бойкая значит. Иван Иванович был счастлив! «Хорошо иметь детей! Какая это радость. Тем более можно гордиться собой, что воспитание сына удалось. И он также будет воспитывать своих детей, вспоминая меня. Значит, я всегда буду в памяти своих потомков.» Иван Иванович был счастлив!
Уже собираясь спускаться обратно, старик Грундез вдруг заметил на столе папку на завязочках. С рисунками. Он стал тихонько перекладывать рисунки, стараясь не шелестеть, чтобы случайно не разбудить молодежь. Но утренний сон особенно крепок! Что тут только не было нарисовано! И забавные котята, и щенята, и птенчики какие-то немыслимые, со смешными недотепистыми (или вопросительными) глазками. Потом почему-то пошли пейзажи их дачи. А вот и он сам! Да! Это он – старик Грундез! Копает грядку. Сидит на скамейке под яблоней. Прохаживается по дорожке.
«Шельмы! - добро подумал Иван Иванович, - через забор подсматривала за мной и рисовала!» Вот старик Грундез смотрит на закат… Этот рисунок больше всего поразил Ивана Ивановича. Он долго смотрел на себя, не отрываясь. Сердце вдруг согрелось таким теплом, каким оно наполнялось только в детстве, когда мама брала его маленького, плачущего, из кроватки на ручки и прижимала ласково к себе.
«Хорошо, что есть на свете такие дети, которые понимают, что нельзя рушить родительское стариковское сердце. Мы все равно, рано или поздно, уйдем из жизни, и вы будете жить без нас. И те болезни, которые вы доставили своим родителям, вернуться к вам, но только все в этом же, преклонном возрасте, когда надо уметь беречь стариков.»
Старик Грундез спустился с лестницы. Он понял, что переродился с этим рисунком - «Старик Грундез смотрит на закат». Маруся пришлась ему по душе. «Удивительная девушка! – думал Иван Иванович, идя в свой кабинет. Он раскрыл окно.. Подошел к шкафу. Достал из него старый-престарый узенький чемоданчик. Сколько лет он не видел его в глаза! Даже трудно сосчитать! Щелкнул замочек. Откинулась крышка, аккуратно подбитая изнутри старинным бордовым бархатом. Как и тогда, его охватил трепет. С замиранием сердца Иван Иванович дотронулся до флейты и осторожно взял ее в руки. Подошел к раскрытому окну и заиграл какую-то тихую мелодию, которую он слышал в раннем детстве.
Аромат сада и щебетание птиц вызвали в нем еще большее вдохновение. Он ни о чем не думал. Он был счастлив. Надо было и раньше взять в руки флейту. Но он боялся.. Боялся вспомнить, боялся, что у него ничего не получится. Так прошло ровно шестьдесят - шестьдесят! лет.
Оказалось, что это был совершенно напрасный страх. Он играл для этой милой доброй девочки, которая так смешно появилась в его доме. Чтобы она не волновалась и не боялась его. Что все в ее жизни будет хорошо. Он играл ей в благодарность за ее рисунок «Старик Грундез смотрит на закат».
…
Мама держит маленького Ганса на руках. Они – на балконе и смотрят, как солнышко спать ложится. Ганс начинает плакать.
- Почему ты плачешь, Ганс? – ласково спрашивает мама.
- Солнышко заболело!
- Оно не заболело! – мама улыбается, - Оно спать ложиться. Оно идет в свою кроватку. И мы сейчас спать пойдем.
Ганс перестает плакать:
- У солнышка есть кроватка?
- Есть, - с улыбкой отвечает мама.
- И одеялко есть?
- И одеялко есть.
- И игрушки даже есть?
- И игрушки.
- А кто же ему сказку на ночь расскажет?
- Папа сейчас ему сыграет колыбельную, и солнышко будет сладко-сладко спать. Оно встанет раньше тебя. Когда ты завтра проснешься, солнышко уже будет снова на небе, - с улыбкой говорит мама, - Ив! Сыграй солнышку колыбельную!
На балкон пришел папа с флейтой и заиграл колыбельную. Ганс окончательно успокоился. Солнышко село и мама отнесла малыша в кроватку.
И так было каждым летним вечером.
…
- Вот Ганс, держи, это возьмешь с собой, - папа протянул Гансу флейту в старинном кожаном футляре. Береги, глаз не спускай.
Десятилетний Ганс был уже полностью собран. Осталось только отвезти его на вокзал. Эшелон уходил в Советский Союз через два часа.
- Ты не волнуйся. Все будет хорошо. Мы с мамой не успели упаковать все инструменты нашего музея. Через два дня будет другой эшелон, и мы на нем приедем.
Это было первое расставание в жизни Ганса. Правительство Советского Союза согласилось на эвакуацию по просьбе самих жителей. Они поедут туда, где нет войны – в далекий Ташкент.
Выехавший следом через два дня эшелон не доехал до Российской границы всего каких-то двадцать километров и был полностью уничтожен.
Ганс благополучно прибыл сначала в Москву, потом, через два дня снова всех посадили в поезд и поездке этой, казалось, не будет никогда конца.
Ганс приехал в Ташкент, так ни разу и не выпустив из рук отцовскую флейту. Он не знал русского языка и не мог объяснить, что флейту надо беречь.
Все пять лет Ганс каждый день ждал приезда своих родителей. Чтобы как-то успокоить мальчика, педагоги ласково заставили его заниматься на флейте каждый день по часу. Он выступал перед раненными. Ему аплодировали. Ганс играл очень хорошо. Можно было поступить в консерваторию, которая также была эвакуирована в Ташкент. Когда кончилась война, Ганс узнал о гибели своих родителей и что от их села ничего не осталось.
- Куда ты теперь поедешь? Оставайся у нас. Ты будешь мне сыном. Я всех детей люблю одинаково, - уговаривала Ганса мама его друга Рауфа. Эта узбекская семья стала для Ганса вторым домом. Все играли на каких-нибудь народных инструментах, собирались в воскресенье вечером всей семьей перед домом и играли свои замысловатые узбекские или русские песни. Ганс подыгрывал на флейте. Когда узнали о гибели родителей Ганса, музыка затихла.
- Я поеду в Москву. Я пойду на исторический. Я люблю вашу страну, - ответил Ганс.
- Он больше никогда не будет на своей флейте играть, - сказала про Ганса мудрая узбечка.
Став педагогом по истории, Ганс в летнее время работал экскурсоводом по Москве. Так он встретился с Кларой.
Заведя семью, он понял, что будучи педагогом не сможет обеспечить достойно ни жену, ни детей. Гансу, ставшему теперь на русский манер Иваном Ивановичем, хотелось иметь большую семью, большой дом, как когда-то у него на родине. Ему пришлось бросить свое любимое дело и заниматься состоянием, что у него, как мы знаем, получилось.
…
Играя в это сказочное утро на флейте, старик Грундез вдруг решил, что теперь он каждый летний рассвет будет встречать этой новой, только что сочиненной им песенкой для просыпающегося солнышка.
«Старик Грундез смотрит на закат! – все восклицал он с восторгом, - Но в жизни есть еще и рассвет!» Ему было легко на душе. Музыка, прекрасная музыка разливалась по дачным окрестностям, по всему сельскому простору.