8
Генерал ретиво взялся за наше политическое образование. В кабинете политпросвещения он уже которую неделю подряд пугает нас тем, что из-за болезни Андропова затаившиеся потенциальные агрессоры даже во сне мечтают о нападении на СССР.
Мероприятие проходит по одному сценарию: сначала длинное вступление директора по теме, потом содокладчики выползают на кафедру и бубнят оттуда содранные из журнала «Коммунист» и «Политическое самообразование» статьи, приписывая себе их авторство. Собственных мыслей на заданную тему никто не имеет. Прочая публика тайком проверяет работы заочников, приспособив их на коленках или на столе и прикрывая портфелями и сумками.
Генерал либо делает вид, что не замечает этого, либо берет на заметку каждого, но пока помалкивает.
На этот раз я не занимаюсь подпольной проверкой – не до этого. Мне выступать. Я волнуюсь. Еще и потому, что ясно понимаю: гроза готова разразиться именно над моей головой. Что-то происходит за моей спиной, и мое выступление лишь отодвигает событие на какой-то срок.Я – содокладчик по теме "Опасность мирового сионизма". Воскресенье я угробила на читальный зал, выискивая материал, подтверждающий, что мировой сионизм – штука, опаснее фашизма. Нам, будущим докладчикам, так намекнули накануне. Мне лично это явление пока не встречалось, зато антисемитизма было вокруг навалом. Он процветал среди учеников и их родителей, но в учительском коллективе проявлялся с тем лицемерием, которое даже дураки легко считывали…
Пока я соображала, с чего начать, чтобы меня услышали все, генерал уже завел свою волынку:
– Товарищи, самая большая опасность, которая угрожает и СССР, и всей планете, – это... – он сделал паузу, медленно оглядев притихших подчиненных, – это... всемирный сионизм! Он проник и в наше общество, и мы должны разоблачить поборников этой чумы, куда бы она не проникла!
Товарищи скромно опустили глаза, скрывая собственное невежество в этом вопросе. По легким ухмылкам коллег и этим опущенным взглядам я догадалась, что такое боевое начало вызывает иронию не у одной меня. В нашем маленьком коллективе скрытыми сионистами и не пахнет. Не считать же таковым нашего безвредного историка Илью Юльевича, которого угораздило сохранить святую веру в людей даже в таком гадючнике, как школа, где он преподает этот коварный предмет – историю?
– Людмила Евсеевна, чему вы улыбаетесь?
Ага, значит, я все-таки улыбалась...
– Вам показалось.
Генерал подготовился капитально. Он читал доклад, обильно цитируя классиков марксизма-ленинизма и ловко повязывая с темой, и получалось, что мировой сионизм беспокоил этих классиков куда больше, чем революционная ситуация в Европе конца девятнадцатого века. Это уже было смешно. Но когда генерал заявил, что более актуальной задачи в нашей державе, чем борьба с мировым сионизмом, больше не существует, все зашевелились, стали переглядываться.
Чем так досадил сионизм лично товарищу генералу, я понять не могла. И, очевидно не только я: на многих лицах застыло ожидание разгадки – уж очень злобно наш шеф клеймил Израиль, который «погряз в болоте сионизма» и мешает жить прочим государствам. Получалось, что единственным спасением для мира является сметение в лица земли этого «очага зла». Затем генерал нарисовал жуткую картину засилья сионистов в нашем государстве и призвал немедленно раскрыть все заговоры, которые подтачивают фундамент СССР.
– Ваша бдительность, товарищи, это единственный залог нашего успеха в борьбе с проклятым сионизмом! Кто еще хочет высказаться? – спросил генерал, недовольный молчанием. Он обвел всех угрюмым взглядом:
– Я считаю, что не имеют права отмалчиваться те, кто связан с идеологическим фронтом.
Тут он устремил вопрошающий взгляд на преподавательницу истории, которая сдуру пришла на эти занятия, хотя работала на кафедре, и политзанятия отсиживала там, у себя.
– Людмила Богдановна, вы же историк!
Бедняжка с перепуганным лицом, в красных пятнах, попыталась встать ровно, но большой ее живот препятствовал такой выправке – в узкой щели между столом и стулом, тянул ее вниз, и Людмила Богдановна пару раз шлепнулась на место – под тихое чужое хихиканье.
– Ну?! А как же вы будете освещать эту злободневную тему в своих группах? Если вам нечего сказать?! – сощурился насмешливо генерал.
– Так нету ж этого по программе, – пролепетала несчастная трусиха.
И вдруг четко повторила несколько фраз из только что произнесенной речи генерала.
– И это все? Вам больше нечего сказать?
Людмила Богдановна – немолодая женщина, добродушная и бесконфликтная, жена доцента с кафедры философии. Преподавать историю она стала недавно, до сих пор заведовала кабинетом марксизма-ленинизма. Очевидно, курсы для нее были самым безопасным местом. Как преподаватель она полный ноль, но совсем бесконтрольный: никто из начальства или коллег не ходил к ней на лекции. Зато ей дали самую сильную группу – будущих историков.
Даже Валентине, старожилу курсов, достались две филологические группы, а не чисто «исторические».
Настоящий асс в своем предмете – Илья Юльевич, читающий у романо-германцев, наши занятия не посещает. Это к нему Людмила бегает за консультациями, и странно наблюдать, как в коридоре, подперев стеночку, один историк читает другому лекцию перед самым звонком.
Вряд ли генерал знал обо всем этом, иначе не стал бы позорить перед всеми бедняжку.
Людмила Богдановна плюхнулась на стул, а генерал поискал глазами очередную жертву и поймал меня.
– Людмила Евсеевна, а что вы думаете по данному вопросу?
Я встала и двинула по проходу:
– Я ваш содокладчик.
– Замечательно. Может, в свете мировой современной литературы вы нам все и осветите.
– Мировая литература на эту тему пока молчит, – сказала я, выкладывая на кафедру бесполезные конспекты и журналы. – Но у меня есть… живые наблюдения, тоже связанные… каким-то боком… с сионизмом.
– Это очень интересно! Слушаем вас!
Генерал опустился на стул и устремил на меня настороженный взгляд.
– Я много лет проработала в школе и встретилась там с обратным явлением сионизма – антисемитизмом.
Все напряглись. Кто сидел с опущенной головой, тут же ее поднял. Нина Ивановна суетливо завозилась в портфеле, не поднимая глаз. А я, придавая голосу некоторый шутливый оттенок, продолжала:
– Сионизм – это, конечно, кошмар, но антисемитизм – не лучше. Я имею в виду не только бытовой, тот все-таки зависит от степени культуры человека... – Публика явно оживилась. Все головы сразу поднялись и стали меня разглядывать. – Вы видели когда-нибудь по-настоящему интеллигентного человека, страдающего этим... пороком? Я – нет.
Прозвучало вызывающе, генерал даже приподнялся с места:
–Людмила Евсеевна, – вы уклонились от темы.
– Нет, я как раз – по теме. Я заметила, что многие недальновидные ... начальники ставят палки в колеса талантливым евреям, не принимая их на работу или преследуя по пустякам, в то время как государство такую политику не одобряет. Ведь я правильно понимаю, что у нашего советского человека не должно быть таких предрассудков, как антисемитизм? Хоть бы одного живого сиониста увидеть!
Кто-то хмыкнул, по комнате прошел шепот, генерал стал багровым.
– Когда я работала в школе, там...
- Спасибо за выступление, садитесь!
– Я только начала. Я же до сионизма пока не добралась!
Кто-то засмеялся.
– Садитесь! – повысил голос генерал. – Вот, товарищи, ваш коллега, своим выступлением еще раз подчеркнула, что сионизм – подлинная опасность для общества! Она сказала, что убедилась в этом на своем школьном опыте.
Все задвигались, а я все-таки смешок не удержала.
Генерал что-то еще говорил – я плохо слышала от волнения. Чуяло мое сердце: так просто для меня это не пройдет!
Прозвенел звонок, выручая генерала. Никогда я не видела его таким – злобно-растерянным. Я выходила из аудитории последней, потому что сидела далеко от двери. Коллеги предусмотрительно не общались со мною, словно я провинилась. Все быстро покинули аудиторию.
За дверью меня поджидала Нина Ивановна.
–Люсенька, молодец, – шепнула она. – Посадила в лужу нашего генерала. Какая ты…неосторожная, ужас!
Следующий день прошел на удивление спокойно, генерала не было...
И в семье было спокойно. Хотя покой – понятие очень относительное, когда имеешь сына-язвенника, кочующего по больницам…Он болеет с девяти лет, а в 1985 году был десятиклассником. Военкомат его уже отверг как потенциального защитника социалистического отечества, но нам от этого было не легче. То желудочное кровотечение его укладывало в больничную постель, то сильное обострение.
Вспоминаю последний год его учебы в школе.
Денис худющий, плохо ест, любит только то, чего ему нельзя категорически (например, гренки и жареное мясо). Он высокий и красивый мальчик, миновавший подростковый возраст без обычных проблем. У него прекрасные друзья – домашние мальчики без вредных привычек, из интеллигентных семей и бедных, как все мы… Он – пожиратель книг и толстых журналов, с прекрасной памятью на прочитанное. Но учится так себе. Ленив ко всему, что ему не нравится. Абсолютно равнодушен к оценкам, тщеславием не обременен, увы… По складу ума… не знаю, кто! Потому что любимый его предмет – биология, зоология, и здесь он – Бог! И мечтает поступать на биофак, куда никто больше из его друзей не рвется: там запредельный конкурс. Но ведь нужен еще отличный аттестат или два года стажа работы по специальности.
Таковы были условия поступления на сей престижный факультет, о котором сейчас, в новом веке, отзываются чуть ли не с презрением! Ботаник! И правда, что сейчас делать ботанику – во всех смыслах, и в прямом, не только в переносном? Деньгами эта специальность и не пахнет…
А тогда… перспективы у нас были весьма иллюзорные. Если бы не математика, с которой он не дружит, но которую нужно сдавать (как и химию, с которой он тоже в полном разладе), его знания по биологии и зоологии оценили бы высоко. Потому что толстый том «Детской энциклопедии», посвященный жизни животных и растений, он знал наизусть.
Я помню, как сын пришел в седьмом классе после урока зоологии – глубоко разочарованный..
– Представляешь, - с несчастным видом стал рассказывать, – у нас новая учительница. – Она назвала всего три стадии развития крокодила!
– А их сколько?
– Одиннадцать! Мама, что это за учитель!Вот наш бывший...
– Но вам-то в седьмом классе – зачем знать все стадии? Вы же – не студенты биофака? – пыталась я его утешить.
Не получилось.
С таким же запоем читал он книги по истории. О современной литературе уже не говорю: однажды прочитанное в нем оставалось навсегда. С такой уникальной памятью он мог бы грести лопатой пятерки по литературе, стать победителем на олимпиадах но увы… Чихать ему было на оценки.
И учительница русского языка ему попалась из вот той категории – не одобрявшая инакомыслие и своемыслие. На уроках он руку вообще не поднимал, скучая неимоверно. Как и все остальные одноклассники.
Дома, с нами, он разводил дискуссию после прочтения новинок в толстых журналах, а на уроках молчал.
Я помню, как однажды все-таки пошла к учительнице, возмущенная незаслуженной двойкой - не за ответ, а за… молчание. На уроке внеклассного чтения по повести Айтматова «Первый учитель» никто добровольно не рвался отвечать. Спрашивали – отвечали, а нет, сидели тихо. И Денис, которого НЕ спрашивали, просидел урок молча. Повесть он знал хорошо, прочитал все книги Айтматова, еще и удивлялся, почему учительница выбрала для изучения эту повесть, первую, хотя были уже опубликованы куда более сильные произведения Айтматова.
Когда в конце урока учительница объявила оценки, Денис удивился: за что ему влепили двойку? Неужели за молчание? Но и другие молчали! Нельзя же было опросить за сорок пять минут весь класс!
Конечно, меня это возмутило. Пошла в школу. От разговора с этой особой осталось ужасное впечатление. Передо мною стояла холодная чиновница, понимающая, что не имела право так поступить, но не желающая признавать свою ошибку:
– Раз он молчал, значит – не читал.
– Но как вы это узнали, не задав ни одного вопроса?
- А зачем? Он же мог поднять руку. Вот за пассивность и поставила.
– Покажите мне документ, где сказано, что за молчание БЕЗ вопроса ставят двойку? Сын прочитал ВСЕ произведения Айтматова, и мы это прямо сейчас можем проверить в кабинете у директора. А давайте сходим туда все вместе, с Денисом?
Подозреваю, что учительница сама не знала всего Айтматова. Иначе бы выбрала произведение, где поднимаются проблемы поинтереснее и сложнее, чем в этой, пусть и хорошей повести, но совершенно простой, для шестиклассников.
Да, она якобы пошла нам навстречу, то есть потом сына вызывала, чтобы эту двойку перекрыть. Но больше четверки не ставила.
А однажды я написала домашнее сочинение, работая под отличника. Хотела проверить, как она меня оценит. И тема была раскрыта, и ошибок не было. И с моей точки зрения, это была работа, к которой трудно было придраться. Но ее оценили на четверку. В аттестат пошел трояк! Человек, знающий досконально всю русскую и зарубежную классику, а также современную литературу (читал «Иностранную литературу», «Новый мир», «Знамя», «Юность», « Дружбу народов» ) и мог на равных со взрослыми обсуждать любые проблемы, был оценен на тройку!
продолжениеhttp://www.proza.ru/2012/12/24/176