Филарет Гарилович казался себе утонченным во всех смыслах.
К первому, чтобы далеко не блуждать. К смыслу, так сказать.
Филарет намастыривает тонюхонькие, облегающие по ляжкам, и по лодыжкам брючки, собирая накрахмаленными ладошками складки, чтобы выровнять амплитуду облегания до завидного блеска. Нанизывает на свое благородное тельце креолиновую водолазочку, поправляясь и вертясь, как встрепенутая бабочка. Мучается с носочками сетчатыми, туфельками цветастыми, и когда переходит к лощеному личику и подкрашенным волосикам, то млеет, награждая шейку бусиками, а ручки браслетиками и кольцами.
Вторая утонченность - это печалька. Она пульсирует, возгорается на изогнутом востроносом взгляде Филарета. Всенощное доказательство творческого интеллекта, покрывает сущность Филарета золотым окрасом загара, будто в авантюрном романе глава, где главный герой – утонченная, лимонная личность.
Третья утонченность - бокал вина Аль Севолье 1933 года. В утро. В брызги душевного замка, романтизмом под свежесть настроения и благоухание надушенного песнями и ароматами состояния души.
Филарет делает взмах ногой, раскручивается вокруг своей оси, и приседает на одной ноге. Он ждет своего ласкового друга Вальвонсио. Сегодня Вольвонсио будет жадно драть своего Филарета, и кричать от радости, и возможно воспламенит у Филарета сдохнувшее чувство стыда. М-да…