Прошло три месяца после суда, а я гуляю на свободе, как будто никакого суда и не было. Наконец, 6-го февраля 1986 года я получил из областного суда уведомление о том, что в понедельник, 13-го января этого же года, в областном суде состоится слушание моего дела. Уведомление подписано в феврале, а приглашают меня и моего адвоката на январь – юмор, или сарказм? Я продолжал удивляться, несмотря на то, что удивляться в стране, которую «умом не понять», по крайней мере, глупо. Адвокат написал протест и ходатайство о пересмотре дела прокурору УССР. Прокурору УССР было отправлено и уведомление из областного суда. Ответ пришёл незамедлительно – «Присутствие адвоката и осуждённого в областном суде не обязательно, а дело пересмотру не подлежит».
В конце февраля я решил поехать в Новотроицкое и попрощаться с тётей Аней, так как чувствовал, что эта встреча с нею может оказаться последней. Я приехал в Новотроицкое и долго беседовал с тётей Аней и её мужем. По возвращению моему из Новотроицкого моя мама мне сказала, что из райотдела милиции приезжала женщина и сказала, чтоб я приехал в милицию за направлением в место отбывания наказания. В райотделе милиции с меня сняли отпечатки пальцев – унизительная процедура, но работники милиции ко мне отнеслись с сочувствием и сожалением. Меня направили во вторую комендатуру города Авдеевки. Авдеевка находится в десяти километрах от города Донецка, поэтому у меня будет возможность встречаться со своими детьми и с мамой. Утром следующего дня я отправился в Авдеевку. На восточной окраине Авдеевки стояли два пятиэтажных здания. В одном из них находилась первая комендатура, а в другом здании – вторая комендатура. В камере, в которую меня поселили, стояло шесть коек. Сокамерники сразу же начали интересоваться делом, из-за которого я попал в это «райское» место. Узнав всё о моём деле, о статье, по которой меня осудили и о сроке наказания, мои сокамерники были удивлены до предела. Как?! – по расстрельной статье, у которой минимальный срок наказания – семь лет строгого режима, дали всего лишь два года «химии»?!! Этого не может быть! Это же насмешка над законодательством, над человеком, и над государственным строем!
Третий отряд, в который я был зачислен, работал в сорока километрах от города Авдеевки на кирпичных заводах в посёлках Очеретино и Керамик. «Условно осуждённых» туда возили на мягком автобусе «Икарус». На кирпичном заводе в посёлке Керамик, куда направили меня работать, работали не только «химики» из Авдеевки, но и жители посёлка. Не скоро я узнаю о том, что жители Керамика тоже были осуждёнными на вечное поселение. Этих людей осудили и привезли сюда из Западной Сибири. Из Украины переселяли людей в Сибирь, а из Сибири – в Украину.
В связи с тем, что у меня были больны печень, желудок и позвоночник, меня отправили работать оператором на машину, которая готовила глиняную массу для изготовления кирпича. Машина называлась «глиномес». Помещение, в котором находилась эта машина, возвышалось над всем заводом и посёлком. В этом помещении я работал в одиночестве, что меня вполне устраивало. Я сидел в кресле за кнопками управления. Этажом ниже рабочие брали с конвейера мокрый и холодный, только что сформованный, кирпич и укладывали его на стеллажи. Работа здесь тяжёлая и вредная, так как кисти рук получали ревматическое заболевание, из-за которого человек с трудом сможет потом держать в руках ложку за обеденным столом. Работали «условно осуждённые» и в сушилках, где кирпич сушился угарным газом. Работали у.о. и в печах, укладывая высушенный кирпич для обжига. Работали у.о. и на выгрузке обожженного кирпича. Здесь уже работа была адской, ибо температура в печи была выше 50 градусов по Цельсию. Можно было бы радоваться, что я получил лёгкую работу, но… Машина, на которой я работал, сильно вибрировала. Частота вибрации разрушительная – около шести герц. Оператор этой машины через два года становился инвалидом первой группы, получив вибрационное заболевание. Тот, кто знает, симптомы этого заболевания, ужаснётся!
Через две недели, после того как я начал работать на кирпичном заводе, я увидел человека, появление которого в этом месте вызвало у меня удивление. Я увидел майора Лунина, который несколько лет назад в кабинете директора камвольно-прядильной фабрики пытался отобрать у меня удостоверение инспектора БХСС. С какой это радости майор Лунин начал работать на заводе, выгружая из печи обожжённый кирпич? С какой радости он поселился в общежитии нашей комендатуры? Несколько дней я молчал. Говорить кому-то за глаза, о ком бы то ни было, мною неприемлемо, но надо сделать так, чтоб осуждённые узнали о том, что рядом с ними работает майор МВД. Надо сделать это так, чтоб я не оказался доносчиком, чтоб я не потерял человеческое достоинство, которое в местах лишения свободы среди заключённых ценится необычайно высоко. Ценится так, потому что в местах лишения свободы сохранить личное человеческое достоинство так же трудно, как и в российской армии. Мне представился удобный случай для выполнения моего желания. Однажды по окончанию работы я вместе с ребятами мылся в бане. Мылся в бане и майор Лунин. Я сказал ему:
– Не кажется ли Вам, что я с Вами уже встречался в УВД области. Не так ли?
Лунин сделал вид, что меня не услышал, а ребята в бане переглянулись. После этого случая майор исчез, а через три дня ко мне в комендатуре подошёл один молодой человек и сказал:
– Мы навели справки о том человеке. Это майор Лунин. В его деле написано, что он осуждён за превышение служебных полномочий, но он исчез.
Комендатура, в которой я отбывал наказание, была для «светлых» людей. «Светлые» потому, что здесь были как «белые», так и «серые» люди, А «чёрные» люди отбывали наказание в первой комендатуре. Узники первой комендатуры работали на коксохимическом заводе в цехах с особо вредными условиями труда. На побывку домой узников первой комендатуры не отпускали и не давали им возможности свободного передвижения по городу Авдеевка. Даже в кинотеатр на просмотр кинофильмов узников первой комендатуры водили так, как водят на прогулку детей в детских яслях – по два человека в шеренге. Во второй комендатуре узникам разрешали свободное передвижение по городу Авдеевка и отпускали в выходные дни на побывку домой. Конечно же, не всех узников и не каждый выходной день. Во второй комендатуре отбывали наказание водители автотранспорта, совершившие наезд на человека, прорабы со строек, медицинские работники и представители других профессий. Здесь отбывал наказание капитан второго ранга. В прошлом, командир подводной лодки. Здесь был директор средней школы, здесь был ведущий конструктор оборонного завода, и здесь был академик, Фёдор Поддубный.
Директор средней школы был осуждён на год «химии». Срок его наказания заканчивался, в связи с чем, этот предельно интеллигентный человек волновался неимоверно – он боялся возвращаться домой! История осуждения этого человека удивительна для тех, кто видел коммунистический спектакль, растянутый на семьдесят лет, но не заглядывал за кулисы этого театра. История директора школы такова:
После выпускного вечера старшеклассники немного выпили шампанского и отправились в парк – они сделали так, как во все времена делали выпускники средних школ. В парке милиционеры задержали нескольких старшеклассников и избили их так, что несколько парней надолго попали в больницу с переломами ребер. На заседании партийно-хозяйственного актива района директор школы подвёрг резкой критике работу районного отделения милиции. После заседания партийно-хозяйственного актива начальник милиции подошёл к директору школы и сказал ему: «Я тебя посажу». «За что ты меня посадишь? Я – законопослушный человек» – ответил директор школы. «Найду, за что» – ответил начальник милиции. После этого заседания прошёл почти год. Директор школы хотел иметь дачный участок земли, поэтому он подал заявление в садово-огородный кооператив. Новые участки земли не выделялись, поэтому надо было ждать удобного случая, когда какой-нибудь садовод изъявит желание уйти из кооператива, чтоб купить у него дачный участок земли. Такой случай представился ранней весною следующего года. Председатель кооператива по телефону обрадовал директора школы долгожданной вестью. Бюрократизм у славян такой, что оформление документов занимает много времени, а время не ждёт – весна быстрыми шагами двигалась к лету. Пока черепашьими темпами проводилось переоформление документов, директор школы решил навести порядок на садовом участке – он занялся обрезкой деревьев, а в это время к участку подъехала милицейская машина. Директора пригласили к машине. Директор школы подошёл к машине с ножовкой в руках, а его милиционеры связали и отвезли в тюрьму. После этого директора школы судили за то, что он самовольно захватил чужой участок земли и оказал вооружённое сопротивление работникам милиции, а ножовка была этим оружием. Нашлись и «свидетели» вооружённого сопротивления. Директору школы присудили год «химии», но начальник милиции был недоволен решением суда и грозился подать ходатайство о пересмотре дела и о более суровом наказании преступника. Дело не пересматривали. Директору школы начальник милиции сказал: «Вернёшься из заключения – снова тебя посажу». Теперь бывший директор школы, тихий интеллигентный человек, боялся возвращаться домой.
Академик, Фёдор Поддубный, подошёл ко мне и познакомился со мною. Он был зачислен во второй отряд, который возили в Донецк на строительство здания для УВД области. Однажды Поддубный пригласил меня к себе в камеру. В камере у него была пишущая машинка, на которой он печатал свои труды. Поддубный рассказал мне о своём знакомстве с ведущим экономистом США, Терещенко, и показал мне его книгу с дарственной надписью автора. Фёдор Поддубный до осуждения работал в городе Славянске директором института повышения квалификации инженеров. Он опубликовал свой труд о методике преподавания в высших учебных заведениях. Мировым научным сообществом методика преподавания, разработанная Поддубным, была признана одной из самых лучших в мире.
Методику преподавания, по которой велось обучение в высших учебных заведениях СССР, разрабатывала группа учёных, за которую они ежегодно получали деньги. Теперь эта методика и денежные доходы могли полететь ко всем чертям. Надо было убрать Поддубного с научной арены. Кто же должен был выполнить заказ влиятельных лиц? Ну, конечно же, правоохранительные органы! На Поддубного было заведено уголовное дело. Его обвинили в том, что дипломы его института были отпечатаны в обыкновенной типографии и не на гербовой бумаге, а Поддубный торговал этими дипломами. Да кому эти дипломы нужны? Они же не дают человеку никакого превосходства над другими инженерами! На курсы повышения квалификации инженеров направляли по разнарядке, куда те ехали с большой неохотой. Факт торговли дипломами не был установлен, но, тем не менее, Поддубного осудили. Мало того, при обыске квартиры Поддубного работники милиции изъяли всю научную литературу, которую после суда обязаны были вернуть подсудимому. Предполагая о том, что начальник милиции не захочет возвращать дорогостоящую литературу, Поддубный спрятал список изъятой литературы с распиской начальника милиции об изъятии этой литературы. Поддубный теперь требовал возврата дорогой и редкой литературы, а начальник милиции пытался у жены Поддубного изъять расписку. Возможно, это и удалось бы ему, но Фёдор Поддубный не сказал своей жене, где он спрятал расписку. Не оставили академика Поддубного в покое его конкуренты по научной деятельности даже в месте лишения свободы, а проявилось это таким образом:
Во двор комендатуры неожиданно въехали два автомобиля из Донецкого телецентра. Работники телецентра потребовали от коменданта, чтоб он предоставил им Фёдора Поддубного для съёмки видеосюжета под рубрикой «Преступник исправляется». Надо было Поддубного отвезти на стройку в Донецк и там снять его во время работы. Таков был заказ от влиятельных лиц страны. Поддубному объяснили, что от него требуется. Академик протянул руки и потребовал: «Наденьте на меня наручники и везите на стройку. В наручниках я и буду работать. Без наручников я не поеду, и без наручников я не буду работать». «Почему?» – удивились телевизионщики. Поддубный повернулся к начальнику комендатуры: «Здесь собралось много народа. В присутствии свидетелей я не желаю ничего объяснять. Предоставьте комнату, где я смогу объяснить работникам телевидения причину своего требования». Такая комната была предоставлена. Поддубный рассказал телевизионщикам свою историю, а в заключение сказал: «Научным кругам СССР необходимо меня превратить в живой труп, необходимо морально меня уничтожить. Научным кругам необходимо создать обо мне плохое общественное мнение. Теперь вы решайте, будете ли вы меня снимать в наручниках, без которых я участвовать в съёмках отказываюсь». В группе телевизионщиков было два оператора. Один из операторов сказал: «Я отказываюсь участвовать в этом грязном деле». Второй оператор тоже отказался производить съёмку заказного материала. Телевизионщики уехали.
Война с начальником милиции у Поддубного растянется на долгие годы. Пройдёт много лет – я уже буду иметь иное гражданство и жить в чужой стране, но всё еще о войне милиции с Поддубным буду читать в газетах даже за границей. От милицейской агрессии не спасло Поддубного даже личное знакомство и дружеские отношения с президентом Украины Л.Д. Кучмой. Фёдор Поддубный вынужден будет бежать в Россию.
В комендатуре отбывал наказание один молодой человек, которому пришлось воевать в Афганистане. Он был осуждён за хулиганское действие. Этот молодой человек был постоянно угрюмым. Его лицо было искажено гримасой переживания. Я никогда не видел его спокойным, и он ни с кем не разговаривал. В глубоком одиночестве он переносил душевные муки. Я понимал, что в таком состоянии этот молодой человек может сойти с ума, или же покончит жизнь самоубийством. Ему надо поговорить с кем-нибудь, излить наружу свои чувства, тем самым хоть немного облегчить свои страдания. Я обратился к этому человеку с предложением сделать перекур. Мы курили, а я осторожно завёл разговор о политической ситуации, царившей в стране. Молодой человек вяло поддерживал разговор, отвечая мне короткими фразами. Постепенно он втянулся в разговор и начал рассказывать о себе. Говорил он рублеными фразами, как будто стрелял из крупнокалиберного пулемёта:
– Я сильно избил трёх человек, защищая свою честь. Я превысил необходимые меры своей обороны. За это я и попал сюда. Не думай, что я родился таким жестоким. Я не был жестоким до того, как попал в Афганистан. Формально все те, кто воевал в Афганистане, считаются добровольцами. Нас никто не спрашивал, хотим ли мы воевать на территории чужого государства. Каждому из нас в добровольно-принудительном порядке предложили написать заявление. Страшная участь ждала того, кто отказался бы написать такое заявление. Я – солдат. У солдата нет выбора. Солдат должен любой ценой выполнить приказ, даже ценою собственной жизни. В Афганистане у каждого советского солдата собственная жизнь была на втором плане. Приходилось убивать женщин и детей, если было подозрение, что они могут быть опасными для нас. Видеть смерть людей страшно. Ещё страшнее видеть, как от твоих рук погибают женщины и дети, и помнить об этом. Приходилось употреблять наркотики. С заглушенной наркотиками совестью легче убивать всё, что может представлять для тебя потенциальную угрозу. Накаченные наркотиками солдаты насиловали женщин, а затем гранатами уничтожали жертвы своих насилий. Я превратился в зверя! Московской банде нужны территории, нужны рынки сбыта русских товаров и рабы. Эта правящая банда в глубине России довела свой народ до нищеты. Обнищавший материально и морально народ, попадая на завоёванные территории, превращается в зверя бездумного и жестокого. Я увидел настоящий русизм и понял, почему русские в Украине, в Прибалтике и в других республиках такие агрессивные. Им быть на правах «старшего брата» порабощённых Россией народов лучше, нежели жить в нищете и бесправии в русской глубинке. Россия воспитывает людоедов, голодных и беспощадных – тем она и сильна. Теперь я ненавижу Русь, как мирового людоеда. Я ненавижу политический строй в нашей стране и людей за то, что они не борются за личную и национальную независимость. Я ненавижу себя за то, что я был завоевателем и убийцей, и за то, что я навязывал афганскому народу русский образ жизни. Я теперь не человек, а огромный клубок ненависти. Я не вижу ничего святого вокруг себя и в себе. У меня нет никакой надежды на то, что я смогу снова стать нормальным человеком. Я ничего не боюсь – меня ничем нельзя испугать, но меня угнетает то, что я превратился в зверя и зверем умру, а это самое ужасное из того, что можно придумать.
Я ответил этому человеку:
– Твоя судьба ужасная, но у тебя есть надежда на спасение души твоей, ибо ты самокритичен и правильно понимаешь Справедливость. Я выслушал тебя. Теперь я всю жизнь буду болеть за тебя и надеюсь на то, что ты сможешь найти хоть какое-нибудь утешение в этой жизни.
Двадцать пятого апреля я получил телеграмму о том, что умерла тётя Аня. Похороны должны были состояться 26-го апреля 1986 года. В комендатуре мне разрешили ехать на похороны и выдали пропуск, после чего я поехал в Новотроицкое.
Тётя Аня стала жертвой советской неподсудной медицины. Тётя Аня последние два года плохо держалась на ногах. Было какое-то нервное заболевание, которым страдали тётя Уля и моя мама. Мама упорной работой боролась со своей болезнью. Болезнь ломала мамины руки, но, пересиливая боль, мама продолжала работать и победила болезнь. Потом болезнь, оставив руки, занялась мамиными ногами, но и здесь мама победила, пройдя через мучение нервных болей. У тёти Ули усохла одна нога. Подобное заболевание терзало и тётю Аню. Она почти не ходила, а лежала на диване, или же сидела на стуле. Тётя Аня упала со стула и раздробила бедро правой ноги. Её отправили в город Волноваху в районную больницу. Здесь ей пытались соединить разрушенную во многих местах берцовую кость. Тётю Аню оперировали без наркоза и без местного обезболивания. Операция шла долго. Тётя Аня от сильных болей кричала так, что у неё полопались кровеносные сосуды в лёгких. Тётя Аня захлёбывалась собственной кровью. Теперь она могла умереть от этого кровоизлияния. Операцию прекратили, а тёте Ане сделали укол морфия и вызвали в больницу родственников. Родственникам объявили, что тётю Аню спасти невозможно, что она умрёт, не прожив и сутки, поэтому тётю Аню необходимо забрать домой. Под воздействием морфия тётя Аня будет спать и умрёт во сне. Родственникам выдали медицинское заключение о смерти тёти Ани, а с родственников взяли слово, что они не отправят труп тёти Ани на медицинскую экспертизу, и не будут обращаться в прокуратуру. Я не знаю почему, но родственники согласились с такими условиями. Приняв медицинское заключение о смерти ещё живой тёти Ани, родственники привезли её домой, где она и умерла спустя двенадцать часов.
Хоронили тётю Аню 26-го апреля 1986 года. Был ясный, тёплый солнечный день. До кладбища надо было пройти четыре километра. Мы уже прошли половину пути, как вдруг погода резко изменилась. Внезапно появились тучи, и повалил снег. Мы ещё не знали о том, что в Чернобыле произошла катастрофа, а снег, падавший на наши головы, был радиоактивным. Чернобыль вынес свой приговор Советскому Союзу. Чернобыль 1986-года поставил заключительную точку в истории СССР, о которой в 1979 году я говорил в Ессентуках работнику Днепропетровского обкома партии.
Город Авдеевка был городом районного подчинения, поэтому районная администрация находилась в городе Ясиноватая. В мае 1986 года меня вызвали в Ясиноватую в районный суд. Судья подал мне толстый том уголовного дела.
– Знакомься со своим делом.
Я начал внимательно читать дело. Дело было начато по моему письму в газету «Правда». Так вот почему меня не арестовали после суда и не отправили в тюрьму! Вот почему после суда я три месяца гулял на свободе! Не удалось следователю Губенко отправить меня на долгие годы в какой-нибудь лагерь бархатной смерти.
Следствие вёл неизвестный мне человек. Следствие было проведено тщательно и не предосудительно. Опрашиваемые свидетели этому следователю давали показания совсем не те, которые были записаны следователем Губенко. Теперь свидетели в точности рассказывали то, что было на самом деле. В деле было подшито ходатайство следователя о продлении следствия. Потому что следователь не смог в положенный двухмесячный срок завершить следствие, и ходатайствовал о продлении следствия ещё на два месяца. Следствие было закончено 4-го апреля 1986 года. Решение прокуратуры по этому следствию было таким: «Следствием не установлено фактов хищений со стороны старшего кладовщика Бабича В.А., поэтому в ходатайстве администрации завода об уголовном наказании Бабича В.А. за недостачу материалов отказать. Рекомендовать руководству завода обратиться в суд с гражданским иском к гражданину Бабич В.А». Я спросил у судьи:
– Следствием установлено, что я не виноват. В таком случае, за что я сижу?
Судья возмущённо мне ответил:
– Не я же тебя судил! Тебе предъявлен гражданский иск. У тебя есть какие-либо оправдательные документы по этому делу?
– По долгу службы заведующего делами склада мне приходилось часто писать докладные, объяснительные и служебные записки. Я их писал под копирку, а копии давал на подпись начальству. Копии хранились в сейфе, но когда у меня отобрали ключи от сейфа, эти копии были уничтожены заинтересованными в том лицами. Копии были бы оправдательными документами. Но однажды, по окончанию рабочего дня, я принёс директору завода докладную записку с подробным описанием того, как охраняются материалы на складе и условие хранения их. Огромное количество материалов хранится под открытым небом. Склад занимает огромную территорию и не огорожен со стороны железной дороги, а сторож охраняет только свою сторожевую будку. Я отдал директору докладную записку, а копию с подписью директора отвёз к себе домой, так как рабочий день уже закончился. Эта копия хранится у меня дома. Это единственный мой оправдательный документ.
– На судебное заседание по иску привези мне этот документ.
Я съездил домой за копией докладной записки и привёз её в суд. В кабинете судьи сидела заместитель главного бухгалтера завода. Я отдал судье копию докладной записки. Судья внимательно прочитал докладную записку, а затем протянул копию заместителю главного бухгалтера рудоремонтного завода:
– Прочтите.
Женщина прочитала копию записки.
– Сведения, указанные в документе, верны? - спросил у женщины судья.
Красивая честная женщина честно и ответила:
– К сожалению, всё это правда.
Судья предложил мне удалиться на время из кабинета. Я вышел в коридор и сел на стул в ожидании решения судьи. Через несколько минут в коридор вышла и женщина. Лицо красивой стройной женщины было в слезах. Хватило же мужества у этой женщины признать мою невиновность! Успокоившись, она мне сказала:
– Зам. директора по снабжению, Сулима, уволился. Фактически он сбежал, опасаясь, что по этому гражданскому иску относительно его может быть возбуждено уголовное дело, а он сядет на скамью подсудимых.
Спустя несколько минут нас пригласили в кабинет судьи для оглашения постановления суда. Судья объявил:
– Ревизией на складе было обнаружено излишних материалов на сумму в 24 тысячи рублей. Эти материалы оприходованы. Ревизионной комиссией также была установлена недостача материалов на сумму в 16 тысяч рублей, по которым и предъявлен иск. Суд решил взыскать с гражданина В.А. Бабича в пользу завода половину этой суммы, то есть, восемь тысяч рублей. Решение вынесено на основании копии документа, которая была предоставлена суду.
Судья отложил в сторону постановление и продолжил:
– Если бы Вы, гражданин Бабич, предоставили суду и остальные копии своих служебных записок, тогда Вы заводу не платили бы ничего.
После суда я начал писать письмо в «Литературную газету». Много дней писал я это письмо. Безусловно, в комендатуре знали о моём письме, так как скрыть что-либо в местах отбывания наказания чрезвычайно трудно. Однажды в камеру ко мне зашёл заместитель начальника комендатуры по политической части, Хая.
– Можно ли мне ознакомиться с тем, что ты пишешь? - спросил меня Хая.
– Безусловно, можно, - сказал я и протянул ему исписанные листы бумаги.
Хая стал читать моё откровение. Хая прочитал моё незаконченное письмо и взялся за голову:
– Это же по твоему письму в комендатуру приедет комиссия!
– Но я же не жалуюсь на порядки в комендатуре.
– Приедут к тебе, как к автору письма, но приедут в комендатуру.
После этого разговора я передумал отправлять письмо в газету, дабы не навлечь неприятностей на администрацию комендатуры, потому что в администрации комендатуры работали честные и обходительные люди.
Летом ко мне приехала стройная женщина привлекательной наружности. Я с нею был раньше знаком, так как она работала на камвольно-прядильной фабрике в то время, когда и я там работал. Теперь она работает на ХБК. Её появлением я был крайне удивлён.
– Я узнала, что ты попал в нехорошую историю, и отбываешь наказание в Авдеевке. Я приехала поддержать тебя морально и скрасить твоё одиночество, - объяснила она мне своё появление.
Можно ли в это поверить? Восемь лет назад она пыталась несколько раз спровоцировать меня на такие действия, которые опозорили бы моё имя, а я перестал бы быть тем, кем был. Тогда она выполняла задание администрации завода. А сейчас чьё задание она выполняет? С какой целью? Чего они добиваются? Во всяком случае, было бы глупо отказываться от тех услуг, которые мне предложила эта женщина, учитывая моё положение и плюс – моё желание узнать истинную цель её внимания ко мне. Восемь лет назад у меня был с этой женщиной последний и очень неприятный разговор. Тогда я ей сказал такое, после чего она оставила меня в покое. Я испробовал все методы, но прекратить её публичные и настойчивые ухаживания мне не удавалось. Я пошёл на крайнюю меру, но сказал ей правду. Вспомнив наш последний разговор восьмилетней давности, она теперь мне сказала:
– Тогда, выслушав тебя, я получила такое потрясение, что приехав домой, я чуть было не повесилась. Я нашла выход из положения и долго работала над собой. Теперь я стала лучше, не так ли?
– Да, ты изменилась в лучшую сторону настолько, что я крайне удивлён. Ты, как мне кажется, совершила невозможное.
Изменилось у этой женщины и мышление. Она многое знала, а скорость обработки информации её анализатором увеличилась во много раз. Радовало то, что вектор направления её выводов был предельно правильным. С нею можно было легко и просто беседовать на любую тему, а её лукавые вопросы давали мне возможность в поисках правильных ответов забираться в такие высокие сферы, что ей и мне это приносило удовольствие. На прощание женщина стала уговаривать меня никуда не писать и ни на что не жаловаться.
Приезжала эта женщина ко мне часто, и каждый раз уговаривала меня никуда ничего не писать. Не это ли истинная цель её приездов ко мне? Кого это волнует? Неужели администрация ХБК была так сильно увязана хищениями и махинациями с администрацией рудоремонтного завода, что эта женщина теперь вынуждена беспокоиться о безопасности администрации ХБК? А в прочем, меня это не волнует.
Однажды эта женщина зашла в кабинет Хая, и долго с ним о чём-то беседовала. Я стоял в коридоре и ждал окончание этой беседы. Я не знаю, о чём говорила она с заместителем начальника комендатуры по политической части. Дверь в кабинет приоткрылась – женщина пригласила меня войти в кабинет. Хая сказал женщине:
– Забирайте с собой этого мужчину на три дня и никуда его от себя не отпускайте.
Затем он обратился ко мне:
– Зайди на КПП, там тебе выдадут увольнительную. Я туда уже позвонил.
Всё странно и загадочно, но, хочешь много знать – молчи, ни о чём не спрашивай, и будь предельно внимательным. Ездила эта женщина ко мне более полугода. В январе 1987 года она приехала ко мне в последний раз и неожиданно задала мне вопрос:
– Может быть, нам следует объединить наши судьбы? Что ты по этому поводу скажешь?
Я рассмеялся.
– Что тебя рассмешило?
– Совсем недавно, на новогоднем празднике, ты была в гостях. Там ты познакомилась с цыганом. Этот стройный худощавый мужчина немного моложе тебя. У вас завязалась прочная связь. Ни у тебя, ни у него нет никакого сомнения в том, что вы с ним идеальная пара. Через два месяца вы поженитесь. Теперь я у тебя спрашиваю. Ради какого хрена ты задала мне свой каверзный вопрос?
– Да-а-а, не напрасно на камвольно-прядильной фабрике о тебе говорили «кто Бабича обманет, тот трёх дней не проживёт».
– Как видишь, напрасно так говорили, ибо я нахожусь здесь, а мои обманщики ещё живы.
На прощанье женщина мне сказала:
– Никуда ничего не пиши и не жалуйся. Первого апреля этого года ты будешь освобождён. И после своего освобождения никуда ничего не пиши.
Быть досрочно освобождённым? Я – государственный преступник. По статье, по которой я осуждён, досрочное освобождение не предусматривается.
Я довольно часто ездил домой. В увольнительных записках указывалось: «Условно осуждённый, условно освобождённый, условно отпускается домой на … дней». Оставалось только добавлять и остальные понятия условности, ибо в России есть только одно определение о безусловности – «безусловно, не человек». Каждый раз надо было зайти в райотдел милиции и зарегистрировать своё прибытие домой. Отправляясь из дому в комендатуру, я снова должен зайти в милицию и отметить своё убытие. Каждый раз, отмечая моё убытие, дежурный офицер милиции у меня спрашивал:
– В высшем командном составе милиции есть N…. В каком родстве Вы состоите с ним?
Я не отвечал на этот вопрос, но однажды ответил:
– Я его не знаю.
Дежурный многозначительно улыбнулся:
– Почему, в таком случае, он обеспокоен Вашей судьбой?
Дежурные в районном отделении милиции каждый раз были разные, но мне всегда приходилось слышать этот странный для меня вопрос. Одни загадки, на которые нет вразумительного ответа. Чем дольше я живу, тем больше загадок появляется.