Люси Аткинсон Воспоминания о Татарских степях и их жителях
Пер. с англ. Волковой Н.
https://www.directmedia.ru/?page=book&id=255895
Предисловие
Возможно, читатель пожелает узнать, при каких обстоятельствах написаны эти письма, и как случилось, что англичанка отправилась в Сибирь и Tartary, страны столь отдаленные и столь непривлекательные для тех, кто привык жить в роскоши и удовольствиях.(1)
Я родилась в большой и небогатой семье, и в начале жизни должна была сама позаботиться о себе (2). Я нашла прибежище в Санкт-Петербурге, где в течение восьми лет оставалась в семье генерала Муравьёва, занимаясь образованием его единственной дочери (3). В 1846 году я познакомилась с мистером Аткинсоном, который в то время собирался путешествовать по Сибири. И по его возвращению, через год, вышла за него замуж, с согласия семьи генерала Муравьёва и Губернатора Москвы (4). Я сопровождала мистера Аткинсона во всех его трудных поездках в течение шести лет.
Научные и живописные результаты тех рискованных путешествий собранные в двух книгах, он издал в конце своей жизни (5). В них есть несколько намеков на приключения, с какими нам пришлось столкнулись во время поездок, но нет ни одного упоминания о странных инцидентах, происходивших со мной, часто остававшейся в одиночестве с грудным ребенком среди полудиких людей, для кого я была прекрасной незнакомкой (6). Мои друзья так часто докучали мне вопросами о том, что случилось со мной в странах, где никогда прежде не бывала английская леди, и просьбами описать манеры, характеризующие женское общество диких киргизов, что я собрала несколько писем, написанных моим друзьям в тех местах. Их, с небольшими исключениями и изменениями, я теперь рискую представить общественности.
(1) Английское слово Tartary – Тартария, синоним Татария – общее название в западноевропейской литературе и картографии для обширных областей от Каспия до Тихого океана и до границ Китая и Индии. Использование термина прослеживается с XIII и вплоть до XIX века. ( лат. Tartaria, фр. Tartarie, нем. Tatarei).
(2)Люси Шеррард Аткинсон, в девичестве Люси Шеррард Финли (Lucy Sherrard Finley), родилась 15 апреля 1817 года в городе Сандерленд графства Дарем. Она была четвёртым ребёнком в семье, где кроме неё подрастало ещё десять детей. Отец, Мэтью Финли, и мать, Мэри Энн Йорк, были небогаты, поэтому в 1839 году Люси пришлось покинуть родину и в поисках заработка отправиться в Россию.
(3) Генерал Муравьев, как считает британский исследователь Ник Филдинг, скорее всего генерал-майор Михаил Николаевич Муравьев-Виленский (1796 - 1866). Он имел трёх сыновей и единственную дочь Софью (1833 - 1880). Василий Иванович Муравьев-Апостол (1817-1867), которого я посчитала работодателем Люси, вряд ли был тогда генералом. Федор Торнау вспоминает в "Гергебиле", что в 1843 году ротмистр В.И. Муравьев-Апостол был адьютантом генерал-майора Гурко В.О.
(4)Губернаторов на тот период в Москве было два: военный - Щербатов Алексей Григорьевич(1776-1848) и гражданский - Капнист Иван Васильевич (1794-1860). Иван Васильевич являлся родственником генерала Муравьёва-Виленского и его дети засвидетельствовали своими подписями брак Люси и Томаса в английском консульстве.
(5) T.W. Atkinson: Oriental and western Siberia: a narrative of seven years' explorations and adventures in Siberia, Mongolia the Kirghis Steppes, Chinese Tartary, and part of Central Asia. – London, 1858.
T.W. Atkinson: Travels in the regions of the upper and lower Amoor and the Russian acquisitions on the confines of India and China. – London, 1860.
(6) После смерти художника в 1861 году вскрылось одно очень неприятное обстоятельство – оказывается, миссис Люси не имела права на наследство, поскольку была жива первая, законная супруга художника – Ребекка Аткинсон! Оставшись без гроша, наша героиня не сдалась и не опустила руки – она опубликовала книгу воспоминаний и получила пожизненную пенсию.
Неудивительно, что в своих книгах художник ни разу не обмолвился о жене и сыне, зато у миссис Люси имя мужа не сходит с языка.
Сын Люси – Алатау Тамчибулак Аткинсон (1848-1906), был директором школы на Гавайях и занимал видное место в общественной жизни.)
Письмо из Екатеринбурга от 7-го марта 1848 года
Мой дорогой друг, поскольку я собираюсь погрузиться в дебри Сибири, я обещаю делать для Вас подробные отчеты обо всём, что случится со мной в этом царстве льда и снега, обо всём, что будет Вам интересно.
Москва и все, что в ней есть, настолько известны нам обоим, что я не буду утомлять Вас, вспоминая места, которые мы так часто посещали вместе. Я должна, однако, упомянуть доброту наших друзей Капнист [Capnists] (1), они сделали все, чтобы мое короткое пребывание здесь было приятным. Мое первое письмо поведало Вам все новости о моем браке, и теперь я должна дать Вам общее представление о приготовлениях к долгому путешествию в Сибирь.
Поскольку уже прошла середина февраля, следовало поторопиться и отправиться в дорогу прежде, чем закончится зима. Меня захватил такой водоворот волнений и забот, что я не могла выбрать время и кратко записать даже эти несколько строк. Было и другое большое препятствие к нашему отъезду – Масленица (2), даже человека [слугу] мистера Аткинсона, Николая, нигде не могли найти, а ямщики(3) так часто требовали на водку(4), что казалось, нет никаких шансов уехать. Все эти обстоятельства заставили беспокоиться о нашем путешествии на восток.
Утром 20-го нас встревожило быстрое таяние снега. Вскоре вода затопила улицы Москвы, показались голые тротуары, и ездить в санях стало затруднительно. Однако мы не отступили и решительно собрали все вещи, необходимые для нашей поездки, перед полуночью 21-го. Несмотря на то, что многие из наших друзей доказывали абсолютную необходимость отсрочить наш отъезд на несколько дней, мистер Аткинсон заявил, что мы должны ехать на следующий день, во что бы то ни стало.
Во время моего короткого пребывания в Москве многим семьям изгнанников(5) стало известно, что я собираюсь посетить места, где их мужья, отцы и братья провели больше двадцати лет жизни. У каждого члена этих семей было несколько слов, которые они желали передать со мной. С какой грустью они вспоминали прощание у ворот Москвы. Я словно видела, как жена с младенцем на руках бросает последний взгляд на мужа и отца, когда его медленно ведут мимо. Как маленькие дети, теперь уже взрослые мужчины и женщины, испуганные звоном цепей, получают последнее объятие. Как матери, убитые горем, глядят вслед сыновьям, уходящим под высокие своды и потерянным для них навсегда. Как сестры оплакивают последний привет, а братья, схватив друг друга за руки, понимают, что обречены никогда не увидеться.
Я не могла отказать им, хотя понимала, что это повлечёт за собой несколько отклонений от намеченного маршрута. Порой нас звали на дюжину обедов в один день, и нам приходилось принимать приглашения, поскольку каждая семья с беспокойством ожидала, будем ли мы их гостями. Не все могут понять печальный интерес этих сборов. Только зная обстоятельства, ввергнувшие их родных в изгнание, и трудность любой конфиденциальной связи со столь дорогими для них людьми, я понимала их страстное желание видеть нас. При этом я никогда не забуду прощание с ними и благословения, которыми они наградили нас. Далеко за полночь в воскресенье мы возвратились, наконец, к себе, чтобы последний раз отдохнуть в Москве.
В воскресенье утром мы поднялись до рассвета и занялись приготовлениями, надеясь упаковать все вещи прежде, чем кто-нибудь придёт проститься с нами. Сразу после завтрака мистер Аткинсон, Николай и другие начали укладывать багаж в сани. Начало долгого путешествия, это – вопрос не малой важности, и мне сказали, что всё зависит от того, насколько комфортно мы устроимся в санях на двенадцать дней и ночей, но поскольку этим занимался тот, кто имел практический опыт, я не боялась результата. Пакет за пакетом без труда уложили на свои места, затем всё покрыли двумя большими медвежьими шкурами, и наши сани, в которых мы собирались предпринять поездку почти в 5000 миль, сделались весьма удобными и привлекательными.
Но я смотрела на эти приготовления без малейшего интереса – мыслями я уносилась в те места, о которых мы часто говорили с генералом, но ни один из нас и не мечтал, что мое желание могло когда-либо осуществиться. Так же часто мы говорили о тех изгнанниках, кому я несу много памятных подарков, в знак того, что даже после долгого отсутствия о них помнят!
Обед заказали в два часа, но посетители не иссякли ни до, ни после того часа, и при этом мы не могли лишить их доступа. Прибыли лошади и это предупредило гостей о скором отъезде и необходимости оставить нас в покое для трапезы. Она продлилась не долго, в половине третьего мы уселись в сани, нам сказали напутственное слово и ямщик погнал.
День был теплым и солнечным, снег таял быстро, но это не вызвало у мистера Аткинсона ни малейшей тревоги о состоянии дорог. Лошади неслись галопом, разбивая снег и слякоть и разгоняя тоску в душе. Кое-где наши сани скользили по голым камням мостовой. В пять часов страж остановил нас в воротах Москвы. Офицер потребовал наши паспорта, которые сразу вернул и приказал поднять решетку. Когда мы проходили под высокими сводами, мне показалось, что я прощаюсь с миром. Я думала о многих несчастных, кто пересек этот барьер. Мне стало легче, когда мы оказались за пределами ворот.
Среди заключенных, которые проходят через эти врата на пути в Сибирь, одни погрязли в самых ужасных преступлениях, другие осуждены за незначительные проступки, но тут прошли сотни тех, чьё преступление заключалось лишь в сопротивлении зверствам их жестоких владельцев.
Вскоре после выезда из ворот мы повернули на прямую дорогу, ямщик погнал галопом лошадей, и мы поехали дальше. Наш возница объявил, что подмораживает – для нас это было самой долгожданной вестью. Быстрый бег лошадей и звон бубенцов не давали забыть суету последних дней перед отъездом и наполняли мои мысли тревогой о предстоящем пути. Пришла прекрасная ночь, звезда за звездой вспыхивали на небесном своде, пока он весь не превратился в мерцающее чудо. Пока я наблюдала появление звёзд и всматривалась в глубокий мрак, который постепенно скрыл всё от наших взоров, мои мысли невольно вернулись назад, к Вам, к той, от кого каждый час уносил меня всё дальше и дальше. Я загрустила, и очнулась лишь тогда, когда наш возница осадил лошадей у почтовой станции.
Всё казалось пустынным: и в здании было темно, и вокруг ни души. Мистер Аткинсон велел Николаю разбудить людей и скорее поменять лошадей. Слуга быстро распряг тех, которые привезли нас, и исчез в темноте, а мы остались одни. Много времени прошло – никто не появлялся. Тогда я предположила, что будет лучше позвать Николая. Мистер Аткинсон так и сделал, но не получил никакого ответа. Тогда он оставил меня в санях, а сам вошел в дом.
Нащупывая путь в темноте, он прошел через две комнаты и не встретил ни души. В третьей он наступил на чьё-то тело, и чуть не упал на другое, но никто не произнёс ни слова. Свеча мерцала в коридоре, взяв её, мистер Аткинсон обнаружил, что прошел через комнату, в которой шесть человек лежали в состоянии пьяной бесчувственности. От них он ничего не добился и, пройдя далее, нашел других в подобном же состоянии. Здесь оказался и Николай, крепко спавший на скамье. Наши дорожные бумаги и сумка с деньгами лежали на полу. Николай также был пьян и забыл и о нас, и о лошадях.
С трудом нашли смотрителя [smatrical], или руководителя почтового дома. Когда он увидел печать и подпись Министра почты, к нему вернулись умственные способности, и при помощи кнута он скоро привёл людей в чувство. Зажгли огонь и мужчины стали слоняться туда и сюда в поисках лошадей.
Николай получил хорошую трёпку. Его лишили всех бумаг и денег, которые отдали на моё попечение. Таким образом, я оказалась утверждена в новой должности «министра финансов». Казалось, это немного отрезвило Николая. Но наши перспективы были не блестящи, поскольку чиновник уверял, что мы найдём людей пьяными на каждой станции.
Последних четырёх лошадей запрягли в сани, ямщик сел на своё место и начальник почты дал ему строгий приказ ехать быстро. Человек издал дикий вопль, просвистал кнут, и лошади помчались во всю прыть.
Вскоре после отъезда со станции ямщик свернул в лес, поскольку невозможно было ехать на санях по голой дороге. Но и среди деревьев снег лежал клочками, лишь мороз на траве позволил нам успешно двигаться дальше. Как необычно и дико ехать через русский лес, где высокие сосны бросают вокруг глубокие тени. Тут каждый склонен думать, что за ними прячутся волки и медведи, готовые схватить путешественника. Но среди безмолвия не слышно ни рычания, ни других звуков, кроме возгласов ямщика да звяканья бубенцов на сбруе лошадей. И только эхо отвечает им.
С нарастающим интересом я наблюдала каждый шаг нашей дороги. Утро застало нас в Петушках [Petooshka], станция приблизительно 112 верстах от Москвы. Мы надеялись прибыть во Владимир, но длительные задержки в течение ночи не позволили нам достигнуть цели. После короткого сна в мою первую ночь на большой сибирской дороге, я приветствовала новый день с удовольствием. Не разговевшись, начиная с отъезда из Москвы, я была настроена немного отдохнуть.
Сначала казалось сомнительным, возможно ли получить самовар [somervar – Tea-urn], но вскоре я с удовольствием увидела на столе шипящую урну. Нашу корзину с провизией подали, съестные припасы вынули. Мы быстро поели и снова отправились в путь. За ночь упало много снега, погода стала очень холодной, и путешествовать стало удобнее.
Когда приехали в древний Нижний Новгород [Nijni Novogorod] меня порадовало, что останемся тут ночевать - я давно мечтала здесь побывать. В Нижнем городе(6), чрезвычайно грязном, заняли маленькую комнату в гостинице. Я испугалась, узнав, что вся поклажа должна быть вынута из саней, и спросила, не будет ли лучше уехать сразу. Такого не могло быть, мистер Аткинсон пригрозил обратиться к князю Урусову [Prince Ourousoff], губернатору города. После короткой передышки я с удовольствием расстелила медвежьи шкуры и вытянула свои ноги, которые немного затекли.
Утром мы встали с солнцем. Николай явился к нам с печальным лицом и сообщил, что ночью прибыл чиновник из Иркутска [Irkoutsk] и сделал самый неблагоприятный отчет о состоянии дорог. Даже лёд на Волге считали небезопасным для проезда. Был дан приказ уложить всё в сани и приготовиться к отъезду.
Пока я заканчивала упаковку, мистер Аткинсон пошел выразить почтение губернатору и передать мои извинения княгине. Однако они и слышать не захотели о нашем отъезде из города, пока мы не пообедаем с ними. Нас предупредили, что лучше ехать ночью, когда дороги станут более твердыми. Мы согласились, тем более у нас теперь появилось время спокойно прогуляться по городу. Как мне сказали, он очень интересен во время ярмарки, которая обыкновенно имеет место в конце июня или в начале июля. Сама ярмарка проводится на левом берегу Оки, за мостом.
В Верхнем городе(7) расположены все главные здания, и как все российские города с церковными куполами, усыпанными звездами, он имеет симпатичный и даже внушительный вид. Окружающая страна должна выглядеть красивой летом. Я бы с удовольствием и дальше осматривала местность, но в четыре часа нас ожидал обед, и следовало быть пунктуальными.
Нас приняли весьма доброжелательно и гостеприимно. Вся семья приветствовала нас, как старых знакомых. Они все удивлялись моей храбрости и решению предпринять такую поездку, и даже сомневались, обладаю ли я достаточной силой для этого. Они желали задержать нас на несколько дней, чтобы мы могли увидеть и оценить многие городские достопримечательности. Нам предлагали посетить женские монастыри и правительственные школы для дворянских дочерей, церкви, а также стекольную мануфактуру, но дороги не позволяли нам задерживаться. Мистер Аткинсон очень стремился попасть в Барнаул [Barnaoul], прежде чем зимние дороги будут полностью разбиты.
Около шести часов мы попрощались с любезным хозяином и хозяйкой, и вернулись в гостиницу, в нашу комнату, где мы намеревались пить чай перед отъездом.
В десять часов мы оставили Нижний Новгород. Наш путь теперь пролегал по льду вдоль Волги. Моё сердце колотилось, когда мы спускались по её берегу, известно, что местами могли встретиться весьма большие полыньи. Дул резкий бриз, все выглядело темным и мрачным, и я почти жалела, что мы не выехали днем. Укрывшись с головой, я крепко заснула. Меня разбудила внезапная остановка саней и нестройный хор голосов. Оказалось, на дороге перед нами мужчины пытаются шестами вытащить сани, проскользнувшие в полынью во льду. Я благодарила небо, что нас опередили, поскольку наши тяжело нагруженные сани, несомненно, утонули бы немедленно.
На следующий день погода стала чрезвычайно холодной, подул острый пронзительный ветер, так что, добравшись до Казани [Kasan] я нашла свое лицо и губы в ужасном состоянии. Мне сказали, что закрыв лицо белой марлей, можно предотвратить повреждение кожи морозом. Русские применяют эффективный, но чересчур неопрятный способ защиты – они никогда не моют лицо до прибытия в то место, куда едут. Кожа моего лица была раздражена и очень болезненна.
Мы получили приглашение обедать в доме одного из профессоров Казанского Университета. Он – перс и убежал из своей страны, поскольку его обратил в Христианство один из наших миссионеров. И он, и его жена показались мне очень любезными.
После обеда наш хозяин посчитал своей обязанностью прочитать молитву к Богу по-персидски, чтобы я могла услышать язык, и он показался мне мягким и симпатичным. На следующий день, в воскресенье, мы пошли к губернатору, князю Барятинскому [Prince Baratinsky], где встретили блестящее общество. Вечером мы посетили концерт, на который были приглашены княгиней.
После Казани дороги снова сделались очень плохи. Я дежурила на часах до первой станции (мы, вообще, делали это по очереди), и заснула. Нам предстояло подняться на снежный холм, почти голый. Я не предполагала в этом каких-либо затруднений, однако и понятия не имела, что может случиться. Перед рассветом я проснулась, и обнаружила, что мы находимся в том же самом месте, где и были – в одной версте от станции. Ямщик кружил всю ночь, безуспешно пытаясь подняться на этот холм. Я разбудила мистера Аткинсона и рассказала ему о том, что случилось. Николая быстро послали назад, на почтовую станцию за новыми лошадьми и помощью, но, прежде чем он вернулся, наш ямщик, при свете утра, преуспел в том, чтобы добраться до вершины, и галопом доставил нас на станцию. Николай и лошади прибыли через несколько часов, когда мы позавтракали и были готовы ехать.
В этом месте мы нашли за завтраком офицера и его компаньона, гражданское лицо. Очевидно, с утра они просили подавать не чай, а водку. Мы обменялись несколькими любезностями и завязали разговор. Русские, без малейшего намерения быть грубыми, часто спрашивают, откуда Вы приехали, куда Вы идете, и какое у Вас дело, а некоторые интересуются даже Вашими деньгами, и так же свободно они рассказывают о себе.
Мы снабдили нашего нового знакомого настолько подробными сведениями, какие пожелали дать. У офицера лицо было словно у покойника, словно он был в последней стадии болезни. Он сообщил нам, что едет из Киргизской Степи, где служил несколько лет, в Петербург, а оттуда отправится в Одессу, чтобы соединится со своей семьёй, которую не видел много лет. Он навязывал нам свой адрес, говоря, что будет очень рад принимать нас в собственном доме. Он сказал по секрету, что имеет некие карты, и с удовольствием покажет их нам. Его сани распаковали и карты принесли. Раскладывая бумаги на столе с множеством поклонов и подмигиваний, он уверял, что их нельзя показывать ни одному иностранцу, но, из глубокого уважения, каковое внезапно почувствовал к нам, он позволит посмотреть на них. (Я купила для мистера Аткинсона те же самые карты в прошлом году в Петербурге). Офицер предложил, если мы пожелаем иметь их, то он готов расстаться с ними за скромную сумму в сорок рублей. Мы отказались, сообщив, что они для нас бесполезны. Он немедленно согласился отдать их за двадцать. Мы решительно сказали:"Нет!" Поняв, что карты не нужны, с плохо скрытым разочарованием, он отодвинул их в сторону. Тогда маленький штатский господин с острой лисьей мордочкой вынул колоду карт. Они оба старались уговорить моего мужа играть. Какова же была их досада, когда мистер Аткинсон сказал, что не отличает одну карту от другой и отказался играть.
Николай позавтракал и всё подготовил. Мы распрощались с нашим новым знакомым, и тот, слишком воспитанный, чтобы показать своё плохое настроение, с очевидной теплотой и сердечностью потряс наши руки и пожелал нам успеха в нашем путешествии. Однако приглашение в Одессу не было повторено.
На почте нас пытались убедить поставить наши сани на колеса, но на подобное изменение мы не могли согласиться. Крестьяне сказали, что мы не найдём снега на дюнах. Для нас запрягли шесть лошадей. Ямщик предложил ехать через лес, где ещё лежал снег, но расстояние в таком случае стало бы вдвое больше.
Вскоре после отъезда со станции мы оказались в лесистой стране и быстро помчались среди тёмных сосен. Описать Вам красоту пейзажей, мимо которых мы ехали, невозможно. Многие из них были совершенно великолепны. Словно проезжая по дворянскому парку, мы восклицали в экстазе: «Как красиво»! Для полноты иллюзии не хватало присутствия оленя. Ночи мне показались более очаровательными, чем дни. В сиянии бледной луны, струящей мягкие лучи на вечнозеленые сосны, в тишине этих прекрасных ночей, лёжа в санях и наблюдая каждый поворот дороги, я вызывала в воображении фантастические картины.
В одну из этих прекрасных ночей, по дороге к Перми [Perm], меня удивило, что Николай никогда не спит. Каждый раз, когда я просыпалась, он сидел вытянувшись в струнку – и это он, который, до настоящего времени только и делал, что спал и днём, и ночью. Следующим утром он бодрствовал, как и в предыдущий вечер. И когда вечер наступил, я снова видела его сидящим, Я встревожилась, думая, что бедняга заболел, и упомянула об этом мистеру Аткинсону. Дело полностью объяснилось, когда, на станции, муж пришел сказать мне, что люди в почтовом доме просили нас остаться на ночь, поскольку на дороге в лесу орудовала шайка грабителей. Слухи о них разлетелись по округе, и Николай, этот великий трус, боялся спать, опасаясь нападения. Мистер Аткинсон просто принял к сведению и, перезаряжая пистолеты, убедился, что его оружие в порядке. Таким образом, в готовности мы двинулись вперед, но никого не встретили. Кроме наших одиноких саней никто не ехал по пустынной дороге.
Мы прибыли в Екатеринбург [Ekaterinburg] 6-го марта. В полночь постучали в дом джентльмена, одного из знакомых моего мужа. Тот брал у мистера Аткинсона обещание остановиться у него.
Темнота царила в комнатах, семья удалилась на покой несколько часов назад. Но все немедленно проснулись и нас приняли тепло и сердечно, как старых друзей – на наш голос ответил родной язык, столь милый сердцу путешественника. Мы сидели, болтая, пока крик петуха не напомнил, что пришло время разойтись и отдохнуть после такой серьезной тряски, испытанной нами на голой дороге без снега.
Никто не может описать роскошь хорошей кровати с чистыми простынями, кроме тех, кто лишался этих удобств на несколько недель, как мы. Солнце взошло высоко на небеса прежде, чем я проснулась. Семья давно бодрствовала, но они не тревожили меня. Я открыла глаза – всё улыбалось мне и выглядело счастливым! Все мои желания были учтены, и даже чистое полотенце леди приготовила для меня, чтобы я могла отсрочить открытие моих баулов до более удобного времени.
Перевод с англ. Волковой Н.
(1)Родственники генерала Муравьева.
(2) [Maslinitz – карнавал] Здесь приводится перевод русских слов, сделанный Люси Аткинсон
(3) [yemschick – кучер]
(4) [vodky – спирт из зерна и картофеля]
(5) Имеются в виду ссыльные декабристы и их родные.
(6) Район города назывался Нижний посад.
(7) К Нижегородскому кремлю прилегал Верхний посад.