- Здравствуйте. Скажите, пожалуйста, это улица Лермонтова?
Женщина не ответила. Несколько секунд она молча глядела на меня совершенно круглыми глазами, потом уронила веник и затрясла головой.
- Простите, я… Не подскажете, как пройти…
На бледном безгубом лице вдруг обозначился мокрый ругательный рот – тоже совершенно круглый.
-Сирожа!– завопила жещина, оглядываясь на раскрытую калитку, - Сиро-о-о-ожа-а-а!!!
Этого ещё не хватало. Мне вдруг представился этот выкликаемый Сирожа – какой-нибудь здоровенный шкаф. Вряд ли это муж. У такой сумасшедшей тётки не может быть мужа. И не сын тоже. Это, наверное, племянник. Мордатый такой племянник, тупой и злобный. И пофигу ему, что я всего лишь улицу спросил – он разбираться не будет, а сразу наедет.
Ужасно захотелось повернуться и уйти, но было неловко. Получилось бы, что я испугался Сирожи и убегаю. А я не испугался. Ну, разве самую чуточку. А вообще – нет, не испугался я. Подумаешь, Сирожа. Тоже мне. А ну, пусть только выйдет!
Тётка заорала в третий раз:
- Сироооууужааау!
Я приготовился к бою. «Пяткой по пальцам ноги…» - подумал я – «… и сразу локтем в поддых. А там посмотрим.»
Из калитки выбежал изумительный чёрно-белый щенок. Размером с варежку.
- Сирожа… - жещина подхватила щенка на руки, уткнулась в него лицом и ушла во двор. Калитка скрипнула, лязгнул засов… Я остался один на пустой улице. Высокие глухие заборы, и ни звука кругом, ни души. Только забытый веник ехидно улыбается на тротуаре. Впрочем, в его улыбке больше тоски, чем ехидства…
Блин. Блин… Где же улица Лермонтова? Может, её и нет вовсе? Фу, блин, как это нет? А где тогда Борис живёт? Вчера после концерта мы поехали к Борису. Вызвали такси, сказали, чтоб ехал на улицу Лермонтова, дом двенадцать. Это оказался пригород – сельские улицы с деревянными заборами и одноэтажными домами. Полчаса езды от центра – и пожалуйста, деревня-деревней. Под утро петухи орали у соседей, я слышал. Как обычно, засиделись мы часов до трёх ночи, хотя в этот раз почти не пили, а я - так совсем не пил, потому что мне утром на работу. Утром Борис меня разбудил, напоил кофе и объяснил, как пройти к остановке двадцатого автобуса. Хорошо объяснил, остановку я нашёл сразу. Когда уже садился в автобус, вспомнил, что забыл телефон. Плюнул, обругал себя кулёмой и тормозом, пошёл обратно. И заблудился. И спросить не у кого.
На углу квартала должна быть табличка. Должна, но её там нету. В соседнем квартале есть, но там не Лермонтова. Там написано «ул. 17 марта». Интересно, что это за семнадцатое марта, не припомню ничего, связанного с этой датой. Хотя нет, вру. Неинтересно. Сейчас, по крайней мере. А интересно мне: куда же идти? Бред какой-то. Тётка ещё эта… Может, я сплю? Лежу себе у Бориса в мансарде, сплю, и снится мне, что я пошёл на работу, забыл телефон, вернулся и заблудился? Да нет, не сплю, вроде. Сумка, зараза, тяжёлая. Книги в ней. Мне Боря книги вернул: «Шантарам», Геласимова и Зузака. О, а это что? Гумилёв… Гумилёва я ему не давал. Всё-таки сплю? Или всё-таки пил? Да ну нафиг, не мог я, мне ж на работу… Голова побаливает. Но это с недосыпу, и от того, что ночевал не дома. Помню всё хорошо: о Бердяеве говорили. То есть, сначала говорили, что мне надо жениться, а я ответил, что но пасаран, что плавали-знаем, и что я выбираю свободу. А Борис сказал, что Бердяев называл свободу сатанинским даром. А Серёга сказал «Да!» и выпил. А я тоже хотел, но взял себя в руки и сказал, что Бердяев не то имел в виду. О! Вот откуда Гумилёв!!! Я цитировал «Трамвай» - «Понял теперь я: наша свобода - только оттуда бьющий свет…»
И Серёга снова сказал «Да!» и выпил, а Боря подарил мне своего Гумилёва. Всё я помню, всё! Не сплю я! Но где ж эта грёбаная улица? Да хрен с бы с ним, с телефоном, позвоню с работы, и Борис мне его привезёт. Но я и дорогу к остановке потерял. Город где-то там, на севере, вон телебашня. Но выйти, выйти как туда? Это же лабиринт какой-то просто. Петляет всё, кружит, путается… И пусто так. Не то что людей – машин не слышно, а этого уже не может быть. Должны быть машины, собаки, воробьи в конце концов. А, собака была. Сирожа. Но это была не очень убедительная собака, нет. Сирожа – это не аргумент.
А в пользу чего, собственно, не аргумент? А в пользу того, что это всё – настоящее, вот. Что это явь. Потому что, если это не явь, то я или сплю или умер… Вот это будет номер, если окажется, что я умер… Но вот же, вот, я дышу, у меня руки тёплые, и голова болит!
Вообще-то… Чего-то мне не дышится… И не такие уж тёплые у меня руки. И как-то мне всё безразлично. Пусто мне всё..
Да… Ну, допустим, умер. Ну и что? Хех, на работу зато не надо. Хех. Гм… Ой, а сын как же? А мама? Мама?????
Господи, где я? Что со мной? Отпусти меня! Пожалуйста!
Фффу… Вот она – улица Лермонтова. Вот она родимая, мать её за ногу через коромысло. Вон Борин дом. У меня защипало в глазах , защекотало в носу, и я оглушительно чихнул. Оглушительно. Мир вздрогнул, потемнел, по воздуху пробежала рябь, с западного края неба сорвался и упал самолётик. Но остальные замкнули строй и полетели дальше, как ни в чём не бывало – по кругу, по кругу, по кругу.