Предисловие
«Родственники графа Аракчеева» –- это первая глава, пожалуй, самого значительного исследования Николая Карловича Отто «Черты из жизни графа Аракчеева», основанного на документах из архива графа Аракчеева и свидетельствах очевидцев. При публикации исследования в 1875 г. редактором сборника «Древняя и новая Россия» сделано следующее пояснение:
«Печатаемые под этим заглавие статьи, относящиеся главным образом к частной жизни графа Аракчеева, обязательно сообщены нам И. К. Отто при уведомлении, что статьи эта написаны в 1866 г. его покойным братом Н.К. Отто, преимущественно по документам Грузинского архива, которым он имел случай пользоваться в бытность свою преподавателем в Новгородской гимназии».
Данное пояснение ставит точку в вопросе о дате смерти Н.К. Отто (мы полагаем 1869 год), ибо по отдельным публикациям 2003 года делается попытка утверждать, что он умер после 1895 г.
Кроме того, следует сказать, что Н.К. Отто неоднократно посещал с. Грузино в 60-е годы 19 столетия. Он действительно мог пользоваться архивными документами Аракчеева или в самом Грузине, или в Новгороде. Известно, что в 1864 году архив Аракчеева (дела, касающиеся Аракчеевской вотчины, личных дел графа А.А. Аракчеева) был перемещен Н.Г. Богословским в Новгородский музей древностей.
Очерки исследования «Черты из жизни графа Аракчеева» стали определяющими для последующих публикаций других авторов о графе А.А. Аракчееве в журнале «Русская старина» и других изданиях.
А. Одиноков
Н.К. ОТТО
ЧЕРТЫ ИЗ ЖИЗНИ ГРАФА АРАКЧЕЕВА
I
Родственники графа Аракчеева
Родословное дерево графа Алексея Андреевича Аракчеева, как видно из одной жалованной грамоты, восходит к концу XVII столетия, когда один из его предков, Иван, в царствование Иоанна и Петра Алексеевичей, был пожалован вотчиною в Бежецком (1) уезде, за свою верную службу, ратоборство и храбрость, кровь и смерть своих предков и сродников, в коруне Польском и княжестве Литовском. Родоначальник же Ивана Аракчеева, по всей вероятности, принадлежал к числу тех выходцев с татарского востока, которые вступали в службу к русским государям.
Даже в лице графа, сколько можно заключить по сохранившимся его портретам, еще ясно заметны следы какого-то восточного типа.
Все Аракчеевы служили в военной службе. Прадед и дед графа участвовали в турецких походам и были известны, как храбрые офицеры; отец же его, Андрей Андреевич, служивший в Преображенском полку, после манифеста 1762 г., освобождавшего дворян от обязанности службы, вышел с чином поручика в отставку и уехал в свое поместье, сельцо Гарусово, Вышневолоцкого уезда. Там, вместе с женою своею, Елизаветой Андреевной, он занимался сельским хозяйством и воспитанием троих сыновей. Старший из них, Алексей, будущий граф, родился 23 сентября 1769 г. Другие братья, Петр и Андрей, были гораздо моложе его: первый 7-ью годами, а второй 9-ью. Отец прочил всех в военную службу. Домашнее воспитание их ограничилось только обучением грамоте. Об этом первоначальном воспитании граф Аракчеев упоминал впоследствии в письме к Глинке:
«Я, как бедный (1) дворянин воспитан был совершенно по-русски,—писал он в 1808 году,— учился грамоте по часослову, а не по рисованным картам. Потом, выучен, будучи читать псалтырь за упокой по своим родителям, послан на службу государя и препоручен в Петербурге чудотворной Казанской иконе, с таким родительским приказанием, дабы я все мои дела начинал с ее соизволения, чему следую и по сие время».
Отец Аракчеева быль простой, добрый русский помещик. Рассказывают, что он с людьми своими обращался чрезвычайно ласково, и особенно любил одного из слуг, Василия, который был отличным винокуром и преданным камердинером, исправлявшим при барине всевозможные должности. Когда Василий умер, то барин сильно горевал и, провожая тело верного слуги своего на погост, плакал навзрыд, как ребенок. Сына его, Степана, оставшегося круглым сиротою, он растил вместе со своим Алексеем и заставлял не редко Елизавету Андреевну мыть обоих мальчиков в одном корыте. Такое внимание мужа к крепостному ребенку не было по душе помещице, от которой сироте доставались иногда не материнские щипки. Слыша, пронзительный плачь, и крики мальчика, муж догадывался, в чем дело, хмурил брови и прикрикивал на жену: «Смотри ты у меня Лиска». Добрый помещик утешался мыслью, что между подростками сверстниками будут существовать те же гуманные отношения, какие были между их отцами. На поверку, однако, вышло, совершенно противное, и Степан Васильев испытал на своем, веку от графа чрезвычайно много горя.
На 13-м году, Алексей Андреевич поступил в артиллерийский и инженерный шляхетский корпус, где, вскоре, своим необыкновенным усердием и точным исполнением всех заведенных порядков и приказаний, обратил на себя внимание начальства. По отзыву сверстников и современников, он, еще, будучи сержантом в корпусе, обнаруживал крутой нрав и необыкновенную жестокость в обращении с подчиненными ему товарищами. К соблюдению чистоты и порядка он был приучен еще дома своею матерью, а в корпусе сделался в этом отношении самым образцовым кадетом. Его занимали преимущественно фронтовое учение, артиллерия и фортификация, а арифметика – была и прежде, и после – его любимым коньком. Словесности же он не любил и не научился даже орфографии, которая у него сильно страдала.
Старики крестьяне, знавшие Аракчеева, объясняют жестокость его тем, что кто-то из учителей графа был строг и крут и научил его так обращаться с другими. Они утверждают, будто сам Аракчеев зачастую говорил: «был у меня сердитый учитель и все меня шпионил, так и я потому уже и спуску никому не дам».
Успехи Аракчеева в артиллерийских науках и его аккуратность, как известно, много способствовали впоследствии возвышению его при императоре Павле I. Родители особенно гордились таким сыном и радовались его счастью, но отец его жил после того недолго и скончался в 1796 г. Государь, узнав о смерти его и о горести Аракчеева, утешал последнего и заметил: «я знал его: он был человек старого шлагу».
По смерти мужа, Елизавета Андреевна переехала в Бежецкий уезд, в село Курганы, где находились старый господский дом и старая церковь. При этом надо заметить, что у Аракчеевых, как потом оказалось, в одном Бежецком уезде было более 500 душ крестьян мужского пола. В Вышневолоцком же уезде было два имения: Гарусово и Щеберино (или Щербино) и в Московской губернии одна какая-то деревня.
У бабушки графа, Надежды Яковлевны (фамилия ее неизвестна), было, между прочим, порядочное состояние. Старшего внука она, однако, не любила, как кажется, и всю свою заботливость и попечение сосредоточила на среднем, Петре, которому еще малолетнему подарила 100 душ крестьян. Младший же из братьев, Андрей, по смерти отца получил тоже несколько деревень, но он умер в молодых годах, оставив крестьян своим старшим братьям.
Мать Аракчеевых, Елизавета Андреевна, имея более сотни крестьян, жила самостоятельно и почти никогда не обращалась за пособием к детям. Два села и 4 деревни вполне ее обеспечивали.
Судя по ее письмам и по сохранившимся рассказам, она была домовитая хозяйка, большая хлопотунья и усердная богомолка. Грамоте она, подобно помещицам средней руки того времени, не знала, но это не мешало ей постоянно переписываться с любимым сыном. У старухи была своя канцелярия, состоявшая из крепостных писарей, которым она часто диктовала письма к сыну, называя его своим д р а ж а й ш и м с о к р о в и щ е м, п р е м н о г о л ю б е з н е й ш и м д р у г о м, с в о е ю н а д е ж д о ю и р а д о с т ь ю.
С возвышением графа Аракчеева и Елизавета Андреевна сдалась известным историческим лицом в двух губерниях: Тверской и Новгородской. Бежецкие городничие старались предупреждать ее желания, а губернаторы оказывали особое почтение. В 1819 году, между прочим, Тверской губернатор сменил в Бежецке городничего и доносил графу Аракчееву, что он нашел на открывшуюся вакансию расторопного человека, которому «поручил быть в т о ч н о м п о в и н о в е н и и у Елизаветы Андреевны, относительно могущих встретиться ей нужд».
В сентябре 1815 года, Новгородский губернатор, незадолго пред тем вступивший в должность, впал в уныние, узнав, что в городе останавливалась Елизавета Андреевна, проездом в Тихвин, и он не успел заявить ей своего почтения. В сильной душевной тревоге он писал графу: «Боже мой, как я сокрушался! Виноват! Причитаю какому-либо злобному намерению против только вступившего губернатора, что лишили меня счастья, живейшего наслаждения благодарности – целовать милостивую руку родительницы моего благодетеля. У меня слезы наслаждения на глазах… Я мучусь этим лишением».
Всякий год, раза-два или три, выезжал из Кургановской усадьбы старомодный рыдван. При виде этого экипажа люди останавливались и низко кланялись. Так езжала обыкновенно старая Аракчеиха на богомолье в Нилову пустынь, в Сергиеву лавру, в Ростов или в Тихвин. Путешествия эти она называла всегда в о я ж е м.
По-видимому, Елизавета Андреевна была добрая старуха, так как многие лица, по разным делам, ходатайствовали у нее, прося замолвить за них у графа ласковое словечко. Благодушная помещица, любившая, кажется, сильно почет, никому не отказывала в заступничестве и содействии и в каждом письме непременно о чем-нибудь или о ком-нибудь просила, прибавляя: «а я, мой батюшко, этим человеком очень довольна, по его ко мне почтительному уважению».
В 1818 году она таким же образом хлопотала у сына о соседних еськовских (2) мужиках, объясняя графу, что они (т. е. еськовцы) так для нее усердны, как собственные ее крестьяне. В том же году бежецкие жители явились целою депутациею к Елизавете Андреевне, умоляя выслушать их просьбу и помочь им в крайней нужде. Старуха велела рассказать, в чем дело. Оказалось, что в Бежецке квартировал Литовский уланский полк и только что выступил; а, на его место назначен уже квартировать Оренбургский уланский полк, так просят они, чтобы граф их покровительством от оного защитил и от постоя назначенный полк отвратил и помиловал бы их для роздыху и поправления, хоть на годок, потому что не только они, но и все окружные обыватели разорились почти.
Старухи была тронута этими убеждениями и тотчас продиктовала письмо к сыну.
Объяснив просьбу бежецких граждан, она заключила письмо словами: «Не дай нашему уезду половинным числом по миру ходить. Ты, сокровище наше, знаешь сам, что в нашем уезде не имеется для продовольствия конницы изобильных покосов и обширных полей: а особливо по нынешнему произрастению трав и х у д ы х г о д о в, так что другие многие в нашем виду от того совсем разорились и последний свой скот распродали, а впереди уже и ждать нечего. Пощади, батюшко, и умилосердись к ним».
Аракчеев составлял гордость матери. Об одном только она сокрушалась не мало: графу было уже 30 лет, а он все еще был холост. Старуха беспокоилась, что у любимого ее сына, пожалуй, не будет наследников, и потому в письмах своих употребляла все свое красноречие, чтобы убедить его жениться.
После 1804 года он действительно вступил в брак с фрейлиной Натальей Федоровной Хомутовой, но брак этот был очень несчастлив. Супруги не сошлись характерами, и Наталья Федоровна, кроткая, добрая женщина, видя холодность и ветреность графа, принуждена была его оставить. Удалившись в свое поместье, в Тихвинский уезд, она оплакивала там печальные дни в глубоком уединении. После развода они, кажется, уже более не встречались в жизни.
Труды и беспрестанные разъезды графа тревожили иногда его мать. «Ты, мой батюшко, – писала она сыну в 1818 году, – не успел от дорожных своих трудов нисколько себя успокоить, да и опять поднялся летать и мучиться». Не видя иногда, по целым месяцам и годам, любимого сына, Елизавета Андреевна умоляла его приехать, хоть на денек или на один час. При этом нередко присылался из Курган деревенский гостинец, заключавшийся в куске холстины. Сын посылал за это матери или какие-нибудь заморские пряники и конфеты, или, например, фуфайку из козьего пуху или платок и т. д. А раз даже прислал он ей атласное платье и кисейную юбку при следующем письме: «прошу уведомить, как оно (т. е. платье) вам покажется, а я здесь казал многим, и мне хвалили. Желаю, чтобы оное вам понравилось, и чаще бы оное носили и меня вспоминали».
Кажется, Елизавета Андреевна, несмотря на преклонные уже годы, любила моды и наряды и молодилась. Старуха была бережлива и копила деньги; даже не прочь была отдать их в частные руки, в надежде на хороший барыш. Так раз, например, продавши свою московскую деревню, она думала было пустить вырученный капитал в оборот, но граф не советовал матери отдавать деньги в п о р т и к у л я р н ы е руки «тогда, – писал он, – еще будете иметь более хлопот и неудовольствий по нынешним неверным людям на свете».
Аракчеева не прочь была также округлить и увеличить свое владение покупкою земли у соседних помещиков Корсаковых, просивших 6000 руб., но граф был скуп, и не торопился высылкою требуемых денег. Продавцы, между тем, объявили, что дешевле 8000 р. они за землю не возьмут, и дело, таким образом, кажется, не уладилось.
Граф закупал для матери каждый год разную провизию и пересылал в Курганы. Елизавета Андреевна всегда сообщала аккуратно, что именно необходимо купить и в каком количестве. Так, например, в начале декабря 1816 г. она просила сына прислать в деревню: «красного медоку – один анкерок, сельдей голландских – один бочонок, пшена сорочинского пять фунтов, карт, лаврового листу и пять замков висячих небольших».
Из этого можно заключить, что в Рождество, в Курганы съезжались гости, веселились и играли, по обыкновению, в бостон. Но особенно торжественно праздновался в маленькой усадьбе день 23 сентября, считавшийся чем-то вроде эры в фамилии Аракчеевых. Это был день рождения графа.
Мать всегда описывала потом сыну, торжество и сообщала даже сведение о числе гостей. В Кургановской церкви служили в этот день молебен, а за столом пили за здоровье графа и заочно желали ему всякого счастья и успеха. Уединенные Курганы тогда заметно оживали.
В числе гостей бывала обыкновенно двоюродная сестра хозяйки, Настасья Никитична Жеребцова, бежецкая дворянка. Она принадлежала к числу тех старых барынь екатерининского века, которые, не зная вовсе грамоты, умели каракульками подписывать свою фамилию. Графу она писала нередко письма, которые тоже диктовала своему крепостному писарю, и во всяком письме тоже хлопотала за кого-нибудь из кумовей или знакомых. Один из жеребцовых, вследствие ходатайства графа Аракчеева, был несколько лет новгородским губернатором и, по своему крутому и жестокому нраву, оставил память народу (3).
Между посетителями Елизаветы Андреевны, непременными гостями находились тоже двоюродный брат графа, Петр Константинович Еремеев, добродушный старик и опытный сельский хозяин, владелец небольшого Бежецкого имения, села Бустрыгина, и богатый помещик, Михайло Михайлович Волынский, большой почитатель фамилии Аракчеевых.
Волынский питал даже благоговение к графу Аракчееву до самой смерти и делал ему сюрпризы, присылая в Грузино и дорогих аргамаков для графской конюшни и лебедей для грузинских прудов. Этот уже ветхий, расслабленный старик, кутавший даже дома, в комнатах, свое дряблое тело в ату и теплую одежду, жил тогда на широкую ногу и удивлял Москву своими причудами. Он ездил по городу на рысистых лошадях в сопровождении исполинских ливрейных гайдуков, задавал банкеты с шампанским и стерляжьей ухой и строил себе палаццо, который был любимою темою его разговоров. Праздная жизнь навевала на него тоску и скуку в Москве, и он обыкновенно уезжал в Бежецкий уезд, в свое Борисовское, собирать оброк с крестьян для новых затей, которые он устраивал в Москве.
Глубоко почитая графа и дорожа его мнением, он побаивался, чтобы Аракчеев не поверил слухам о его шалостях и старался оправдать себя и представиться невинным (4).
Хозяйство в Курганах, из года в год, велось по установленным, давно заведенным порядкам. Все было точно расписано и распределено. С вотчины Елизаветы Андреевны, заключавшей 105 душ крестьян муж. Пола, оброку собиралось в год 945 руб. асс. Кроме того, крестьяне отправляли барщину: работали на господ 3 дня в навозницу, 3 дня в сенокос, жали господского хлеба каждое тягло по 100 груд (суслонов) и вывозили дров однополенных, по одной сажени с тягла. Со всех крестьян собиралось так же, как с барщинников, так и оброчных, холста по 15 аршин и яиц по 20 с каждого тягла.
Аракчеева деятельно занималась хозяйством, откладывая всякую лишнюю копейку в сторону. К концу 1818 года, силы ее и энергия стали, однако, заметно слабеть и, опасаясь умереть, не видавши любимого сына, она звала его к себе: «Милостию Божию я жива, – писала она тогда, – но здоровье мое слабо. Давно уже лишаюсь я радости читать п и с ь м ы твои. Скажи мне, мой милый друг, здоров ли ты и посетишь ли меня? Я ожидаю, но не знаю, утешишь ли меня, моя надежда? Ежели тебе, моему бесценному другу, нельзя посетить меня, так уведомь, – я останусь, тогда спокойна. Поздравляю тебя, моего прелюбезного друга, с наступающим днем твоего ангела. Молю Бога и ангела твоего, да сохранит тебя. Письмо сие писано другою рукою для того, что мой писарь болен. Буди на тебе, моем премноголюбезном друге, Божие и мое материнское благословение…»
Здоровье старухи становилось все хуже, но она все еще перемогалась и даже в 1820 году съездила на богомолье в Ростов. После этого, Елизавета Андреевна сделалась, так слаба, что слегла и не вставала уже более с постели. В мыслях у нее был постоянно сын, о котором она тосковала и которому за несколько дней до смерти написала последнее письмо: «Я уже тебе, прелюбезному другу моему, писала в двух письмах о вояже в Ростов и полагаю, что ты оные уже получил, в которых неоднократно уведомляла тебя и о положении слабого моего здоровья и вместе с сим просила тебя, чтобы ты, мое сокровище, в проезд твой с Государем Императором в Тверь, меня навестил и пожаловал бы ко мне, хотя на один денек. Также и при сем прошу тебя, мой батюшко, навещением своим не оставить меня, при слабом моем здоровье, ибо я крайне, мой друг, не могу: с принуждением могла приказать к тебе и отписать. Поверь Богу, что мало и с постели схожу, и то тогда, когда меня насильно поднимут, о чем я чрез мои письма просила, при свидании с тобой, пересказать тебе, Михаила Михайловича (Волынского) и Ивана Терентьевича Сказина и с надеждою осталась в нетерпеливом тебя ожидании».
Смертный час старухи, между тем, уже быстро приближался, а граф все не приезжал.
Вдруг он получил записку от П.К. Еремеева со следующим известием: «Батюшко, ваше сиятельство, Алексей Андреевич! К общему нашему прискорбию, должны известить вас: дражайшая наша родительница, Елизавета Андреевна, отъиде веку сего 17 числа, поутру в 11 часов»
Поспел ли граф на похороны, неизвестно. Тело покойной поручице было предано земле с почетом в Курганах. 56 лиц съехались отдать последний долг покойнице. В сохранившихся бумагах (реестрах) все присутствующие при погребении обозначены по званию и по уезду. Мужчин было 26 человек, дам 30. На похороны израсходовано было около 750 р.
Наконец, в конце июля, граф занялся Курганскими делами. Вместе с Ив. Тер. Сказиным он сосчитал оставшиеся после матери капиталы, которых оказалось более 30000 руб. Сумма эта, по завещанию Елизаветы Андреевны, была разделена поровну, по 10000 р., между графом, братом его, Петром Андреевичем и Ванюшкой (вероятно сыном последнего). По воле покойницы, 8 человек дворовых было отпущено на волю, а две женщины подарены в вечное владение поручице Наталье Даниловне Заостровской, дальней родственнице Аракчеевых, которой поручено было и управление Курганской вотчиной. Платье и 700 р. раздали людям (5).
В поминовение родителей своих, раб Божиих, Андрея и Елизаветы, Аракчеев заказал в Петербурге для Кургановского образа Божией Матери всех скорбящих серебряную ризу в 9 ф. 22 з. весом. Вскоре затем, он принялся за переделку церкви и исправление колокольни и предполагал назначить особый капитал на сохранение Кургановской церкви в «грядущие веки» (слова графа).
Управительнице Кургановской вотчины дан был приказ:
1. Наблюдать, дабы на гробах родителей происходило поминовение; во 2, дабы крестьяне исправно и бездоимочно платили все казенные подати.
Старосте же Анисимову предписано было не держать в Курганах, отпущенных, по завещанию покойницы, на волю дворовых людей и не производить им никакого хлебного содержания, а отправить в Бежецк. Лошадей и дворовых людей отправить в Гарусово и Богородское, оставив в Курганах 4 лошади, а в селе Зауженье одну.
После того, Курганы сделались у Аракчеева чем-то вроде места ссылки для Грузинских крестьян, впадавших в немилость у барина. Кургановская вотчина считалась в то время в Грузине неприветливою серою стороною.
Старый господский дом, бывший при Елизавете Андреевне образцом чистоты и порядка, стал мало-помалу приходить в неопрятный вид. В нем завелись даже, к ужасу графа, клопы, что заставило его выстроить новый дом, стоивший до 6000 р. Для отделки нового помещения из Грузина присланы были мастеровые.
Когда все было готово, Аракчеев написал управительнице в Курганы: «Покорная моя просьба: во 1-х, ради самого Бога, старых клопов ваших в новый дом не пускайте и старые, с у м н и т е л ь н ы е мебели лучше оставить в кладовой, а с клопами в новый дом их не носить, 2-я просьба – содержать новый дом в чистоте, а 3-я, намолотить побольше хлеба, ибо мои грузинские мастеровые м н о г о у т е б я с к у ш а л и х л е б а, то и постарайся оное пополнить».
Только в начале 1830 года, следовательно, 10 лет по смерти матери, между братьями Аракчеевыми последовал окончательный раздел родовых Бежецких деревень.
Граф взял земли и 105 человек крестьян, принадлежавших Елизавете Андреевне, а брат его, Петр Андреевич, – закрепил за собою с землею 277 душ, доставшихся ему еще от бабушки, Надежды Яковлевны, и младшего брата.
В бумаги, по этому делу, не были внесены Вышневолоцкие вотчины: Гарусово, в котором летом обыкновенно жил Петр Андреевич, и Щеберино, принадлежащее графу.
Гарусово, по верящему письму, было еще в 1804 году уступлено графом и младшим его братом среднему, но Петр Андреевич тревожился насчет дальнейшего обладания Гарусовым и не прочь был присоединить к нему Щеберино. Составив такой план, он приехал в Грузино, но застал брата не в духе и не объяснился с ним. Возвратившись расстроенный в деревню, Петр Андреевич написал к графу письмо, в котором, называя его истинным отцом, просил о включении в раздел Гарусово. «Глядя на комнаты, где мы родились, – писал он, – ходя по тем местам, где мы развились, нельзя, чтоб чувства не воспламенились. Проживая с полсотни лет, желал бы, где узрел я первый свет, чтоб там сокрыт был оный и навек. Расположение сердца моего, вот какое! Проводить с весны до зимы в любезном Гарусове, а зиму в Москве у милых родных, но надо построить новую хату, ибо все строение, того и гляди, что развалится, а построив хату, надобно подумать, чем бы жить, но чтобы достигнуть оного, то без Щеберинского имения вашего обойтись не можно, по крайней нужде в землях, и без общего соединения всего имения. Ради самого Бога доставьте родному единственному брату провести последние дни жизни своей спокойно. Продайте оную часть мне. Я денег вдруг заплатить не могу, но ту сумму, которую вы получаете дохода, я обязываюсь вам доставлять ежегодно, как вы назначите. Вам малый клочок сего имения никакой разницы не сделает, а мне по смерти доставит совершенное спокойствие, да и то ненадолго, по моему слабому здоровью. Что же оно останется цело и неприкосновенно, в том даю пред Богом клятву. Негде более писать. Сердце бьется, рука дрожит…»
Письмо это, адресованное в Курганы, пролежало там полгода до приезда Аракчеева, который остался недоволен братом и в ответе укорял его за неоткровенность. О Гарусове сообщил он, что дело не может представлять недоразумений; о Щеберинском же имении просил распорядиться, без обиды для брата, а на счет Курган объяснял, что и это имение он никому и никуда не прочит, как в род свой. «Сюда единственно меня привлекают гробы родителей наших, – писал граф, – и нужная переделка церкви, где весь пол провалился и лежит на гробах родителей… Сие имение мне не доход делает, а расход, как и нынешняя переделка дома мне стала слишком 6000 р.».
Генерал-майор Петр Андреевич Аракчеев принадлежал к числу довольно обыкновенных смертных. Он любил иногда, и помечтать и вставлять в письма нескладные вирши собственного изделия (6). Несмотря на свои уже преклонные лета, он имел пристрастие к духам и помаде и, бывая в гостях у брата в Грузине, без церемонии опустошал запас розовой воды, находившейся в тамошней госпитальной аптеке. Зиму он проводил большей частью в Москве и развлекался ее новостями, свадьбами и обедами, о которых сообщал брату. Последний писал к нему о Петербурге, подтрунивая иногда в веселый час над знакомыми чудаками (7).
Петр Андреевич был одно время комендантом в Киеве. Там он заказал на фарфоровой фабрике кн. Юсупова сервиз для графа, заключавшийся в 36 тарелок, на которых представлены были редкости и чудеса Грузина: висячие мостики, пруды с храмом Мелиссино и Китайской беседкой, руина кн. Меньшикова, бельведеры в саду, яхта на Волхове, чугунный храм с колоссальной статуей Андрея Первозванного, бюсты, монументы и т. д. (8)
Аракчеев умер бездетным. Но свое богатое Грузино он не завещал никому из родственников, а отдал в казну. Это обстоятельство так сильно подействовало на брата его, что, по рассказам, расстроило его рассудок. Петр Андреевич провел последние годы жизни в печальном положении.
У графа Аракчеева были еще и другие родственники, к которым он, однако, никогда особенно не благоволил. Двоюродный брат его, Ник. Вас. Аракчеев, был даже постоянно в опале у графа. В молодости он служил в гвардии и, как видно, отличался запальчивостью и горячностью. На дуэли с товарищем он был ранен в ногу и принужден был несколько недель пролежать в постели. Отцу его, Василию Михайловичу, граф написал по этому поводу письмо, в котором сообщал, что Николай Васильевич великой шалун и большой мот, и ему в Петербурге жить совсем нельзя… «Он, – пояснял Аракчеев, – во 1-х м а р а е т нашу фамилию, а во 2-х и может легко быть несчастлив на век свой, то я его и намерен, по выздоровлении перевести из гвардии в армейские полки и отправить из Петербурга подалее, что я непременно исполню, в чем прошу и не противиться. Теперь ему уже гораздо лучше и лекаря обещают, что к Новому году он непременно выздоровеет. Видно Бог услышал ваши молитвы…»
Более 20 лет граф сердился на Николая Васильевича Аракчеева и не хотел вовсе его видеть. В 1832 году, однако, узнав о горестном положении его, он послал 200 р. но отдал приказ в своей канцелярии: «написать Николаю Васильевичу, чтобы не ездил в Грузино, пока я ему не позволю, а без того я его не приму».
Видя запальчивость и горячность двоюродного брата, он часто повторял ему сначала «смотри, Аракчеев, когда меня не будет, то ты много потерпишь». После дуэли граф отшатнулся от своего родственника и постарался о переводе его в армию. Николай Васильевич попал там под суд и следствие, которое продолжалось около 4-х лет. Это еще более вооружило Аракчеева против молодого человека, хотя он по суду был, наконец, оправдан и признан невинным. Равнодушие графа продолжалось, и если он потом подал руку помощи своему бедному родственнику, то только вследствие убеждений одного из своих близких знакомых, О. Гурьева, который писал в 1831 году Аракчееву: «Со смирением преданных чувств великой душе вашей осмеливаюсь представить несчастное положение Н.В. Аракчеева, он болен, он без куска хлеба… Он в положении столь гибельном, что одно только сострадательное и христианское ваше чувство может оживить его. Христос воскресил Лазаря. Воскресите же, ваше сиятельство, подобно Лазарю, который со слезами вспоминает о ваших к нему милостях» (9).
Из фамилии Аракчеевых встречается еще несколько лиц, но сведения, сохранившиеся о них в старом графском архиве, чрезвычайно скудны. Упоминаются иногда в письмах Наталья и Надежда Аракчеевы. Надежда Аракчеева, как кажется, племянница графа, жила в очень бедном состоянии, а Наталья Аракчеева имела до 170 душ в Бежецком уезде.
Во время государственного значения Аракчеева, у него было очень много знакомств, что видно из множества сохранившихся писем. В последние же годы его жизни круг приятелей графа ограничивался только немногими семействами. Говоря о людях, близких Аракчееву, нельзя не упомянуть о двух лицах, на которых он сосредоточил всю свою заботливость и внимание. Это были Грузинская экономка Настасья и Михаил Шумские. О них скажем, что нам известно, в следующей главе.
Примечания:
(1) Аракчеев любил упоминать о недостаточных средствах своих родителей, но, как будет видно ниже, фамилия Аракчеевых не находилась вовсе в крайности.
(2) Еськово в 6-ти верстах от с. Курган, богатое торговое село в 500 дворов.
(3) После ревизии сенатора Баранова, жеребцов был уволен в 1827 году от должности губернатора. В 8 лет своего управления губерниею он отдал под суд до 200 лиц, облагал денежным штрафом чиновников и оставил 11 тысяч нерешенных дел. С него взыскано было 10 тысяч руб. на содержание комиссии, учрежденной в Новгороде для решения старых дел. Об этом опубликовано было в сентябре 1827 г. в «Московских ведомостях».
(4) Приводим выдержки из его писем… «1830 г. с. Борисовское,.. а чтоб я занялся с Н. Б. актрисами, – писал старик, - и забыл вас, оного не может случиться во всю мою жизнь… Н. Б. исполняет долг природы: человек бывает в юности и старости малодушен. Можно завидовать, что глаза его обольщаются еще всеми соблазнами мира сего. Я полагаю, оное облегчает его старость, а я одержим слабостью земледелия: думаю, что могу искусственным удобрением пересилить природу». В июле 1832 г. он опять писал графу: «Не могу здоровьем похвалиться. Одна голодная пища облегчает меня, а лежанье освобождает опухоль в ногах; зубы совсем потерял. Мяса почти не могу есть. К тому же праздная жизнь наводит скуку, а на деятельную силы худы. На днях получил известие (из Москвы), что, как стали ломать флигель для настройки этажа, стена пошатнулась. Полагаю, фундамент плох, для чего завтра должен ехать в Москву и осмотреть: без хозяйского глаза плохо. Думаю, весь мой капитал 66-ти летних трудов на то (т. е. дом) употребиться…» (Он издержал на поправку дома более 200 тысяч руб.)
(5) За Аракчеевыми числились в то время в Бежецком уезде следующие деревни: у поручицы Елизаветы Андреевны были: село Курганы – 6 душ женс. пола (муж. Не было); в с. Зауженье – 32, в д. Путилове – 8 душ; Осипове – 19; Иванищеве – 23; Кошмарихе – 23. Всего 105 душ м. п. За братьями Аракчеевыми: в с. Богородском – 64 души; в с. Лацкове – 21; в Струбищах – 29; Сараеве – 52; Анисимове – 41; Заболотье – 6; Збухах – 26; в Колесниках – 5; Гостинницах – 6; Петелице – 26 д. Итого 277 душ.
За Натальей Аракчеевой (в каком родстве приходилась она братьям Аракчеевых, неизвестно) числились: дер. Морозова – 125 д. м.; дер. Раменье – 44 д. Всего 169 душ. Таким образом, в одном Бежецком уезде у Аракчеевых было 551 душ крестьян; кроме того находились деревни в Вышневолоцком уезде: Гарусово и Щеберино.
(6) «Начну, вместо поздравления, своими стихами, которые мне сейчас родились в рассудке, – писал он раз графу: – «Не с Новым годом должны мы поздравлять, но старый должны Всевышнего благословлять и милости просить его покрова».
(7) «Новостей здесь особенных нету, – сообщал как-то раз граф брату, – а все старое по-старому. Только наш любезный С.Т.Т. уже морской артиллерии генерал и в мундире несколько ночей спит: так рад, и т. д.»
(8) Эти изображения на тарелках были снимки с литографированных видов Грузина, изданных Аракчеевым в небольшом числе экземпляров для своих знакомых.
(9) Рассказывают (насколько это, верно, не ручаемся), что Ник. Вас. Аракчеев служил потом на Кавказе, доказал свою храбрость в деле с горцами и был потом генералом.