Андрей Андреевич, поначалу увлёкшись концепцией выставки - некоего художника, что горделиво носил претенциозный псевдоним Ян Гений, - вскоре стал скучать, а по прошествии получаса пребывания в картинной галерее «Старик» и вовсе почувствовал, что его охватывает раздражение. В самом деле, несколько сотен картин Гения (невероятная плодовитость!) были назойливо объединены порядковыми номерами - выписанными, вырисованными искусно, но подчас столь крупно и вычурно, что прочее, изображённое на картине, как-то застенчиво терялось, оставаясь почти незамеченным (какие-то цветы да козы). Эдакая нелепость!..
Утомившись лицезреть разнообразные цифры в обрамлении никчемных пейзажей и натюрмортов, Андрей Андреевич не нашёл ничего лучшего, как остановиться подле барной стойки, окинув утомлённым взором выставку иную, скромнее той, что только-только представала пред ним, но гораздо более привлекательную – с этикетками и наклейками. Галерея «Старик» заманивала посетителей не только частотой смены экспозиции и странностью подбора выставляемых художников, но и недурным баром, расположенным при входе в необъятное, почти бескрайнее пространство галереи.
- А Вы помните... Раньше, давным-давно, галерея называлась «Мужчина»? И она была почти пустой, голой? Лишь где-то в уголке ютилась какая-нибудь выставочка. Такая, якобы, была концепция... – новая знакомая Андрея Андреевича потянулась к бутылке - с неумеренно яркой этикеткой, с буквами, уверяющими, что в сосуде содержится «Вечер с ведьмой». Увы, бутыль была уже пуста.
Андрей Андреевич тем временем разглядывал свою собеседницу, женщину роста совсем невеликого, трогательного, рассматривал уже пристально, без первоначальной стеснительности, - как делал, только находясь во хмелю. «Сколько же тебе годков, милая?.. – поток мыслей в голове Андрея Андреевича был неспешен и спокоен. – Двадцать пять? Сорок? Вот загадка, так загадка... Как там говорится?.. Рост как у ребёнка, голос как у птахи, глаза как у старика?»
- Ну... Это было так давно... Словно в неких прошлогодних... прошлых жизнях, - Андрей Андреевич постарался припомнить, как выглядела галерея пустой, но вышло у него это дурно. – В позапрошлой жизни. Или в поза... поза... позапрошлой. На самом деле я почему-то не могу вспомнить. Как всё здесь тогда было. П... простите.
- Хотите увидеть? – Взгляд у Ларисы... («Или её зовут Лена?», - Андрей Андреевич наморщил лоб.) Взгляд у Л. нежданно стал каким-то чрезмерно пристальным, напряжённым.
- Что... Увидеть?
- Как галерея выглядела раньше?
- Увидеть? Узреть-прозреть?.. Х... Хочу.
- Тогда давайте руку. Давайте, давайте!
- Ну... Держите.
- Держитесь.
Это не было всего лишь ощущением, воздух в самом деле стал тягучим – как горячий мармелад – липучим, плотным, окрашенным в тёмные тона – полупрозрачным чёрным мёдом. «Какого... Какого чёрта?!..»
Что бы увидеть Л. (спросить, воскликнуть, изумиться!) Андрей Андреевич повернул голову - с превеликим трудом, и всего лишь на пару миллиметров - воздух больно обжёг щёку: «Ч... то э... то?!»
Превозмогая боль, Андрей Андреевич всё ж разглядел Л. – та по-прежнему держала Андрея Андреевича за руку, но смотрела куда-то вперёд. Ещё одно невозможно болезненное движение головой, и пред Андреем Андреевичем предстал пустой огромный зал галереи – слегка покачивающийся в чёрном мареве - с очертаниями картин в углу и замершими возле них людьми, что походили на зыбкие тени.
«Что это?!» - наконец Андрей Андреевич встретился взглядом с Л. «Про-шло-е», - кажется, именно это можно было прочесть на губах у Л. Только сейчас, справляясь со жжением и оцепенением, Андрей Андреевич, понял, что он оглох – лишь дребезжащий звон в ушах был подвластен его слуху. «Идём, - вновь прочёл по губам Андрей Андреевич. – Покажу».
Прикусив губу от боли, стараясь сосредоточиться целиком и полностью на ощущениях нежданно блаженного холода в руке, в кисти – там, где она смыкалась с рукой Л. - Андрей Андреевич стал продвигаться вперёд, к картинам.
Подле несносно огромных полотен («На каждом... чёртовы буквы... во всю картину... Видел уже...» - к собственному удивлению сумел отметить Андрей Андреевич) недвижимо замерли четыре человека. Теперь можно было разглядеть, что на плечах одного из них - острых, словно сложенные крылья - повис знакомый серый свитер. Такой знакомый... Бабушкой связанный для «Андрюшеньки», давно уже выброшенный свитер. «Нет, - не обращая никакого внимания на боль, Андрей Андреевич замотал головой. – Нет!..»
«Да, - Л. смотрела вновь пристально, но на сей раз губам её не нужно было размыкаться – ответ читался во взгляде, и никакой расплавленный чёрный мармелад тому не мог быть помехой. – Да. Да. Это же. Так. Интересно».
Л. стала поднимать руку со сжатыми пальцами Андрея Андреевича. Она хотела, чтоб его пальцы коснулись плеча человека в сером свитере.
- Мужчина... Мужчина! – Андрея Андреевича кто-то схватил за плечо. – Просыпайтесь! Просыпайтесь, наша галерея закрывается.
- Да, да, конечно... - голова тотчас отозвалась приливом тошнотворной боли, и Андрей Андреевич почувствовал, что он вновь готов распроститься с сознанием. – Я... Сейчас... Уже ухожу. Ухожу... Кажется, весь треклятый мармелад теперь в моей башке...
Не обращая внимания на недобрый и слегка удивлённый взгляд уборщицы, Андрей Андреевич пробормотал: «Чёрт... Чёртова... ведьма...», и уже собирался было направиться к выходу из галереи, когда заметил небольшую записку, лежащую на барной стойке.
«Дорогой Андрей! Надеюсь, Вам наше скромное путешествие понравилось. Кто знает, возможно, оно было не последним.
С сочувствием к Вашим страданиям, Ваша юная и мармеладная Л.
p.s. Голова скоро пройдёт.
p.p.s. Если когда-нибудь ощутите чьё-то прикосновение, а рядом никого не будет, не пугайтесь. Это просто к Вам прикоснулись Вы сами».