Рецензия на повесть Антона Тюкина
«Небо медное, земля железная»
Начнём с того, что добраться до конца повести Антона Тюкина – значит совершить своеобразный подвиг. С чем и хочется поздравить тех, кто на это оказался способным. Потому что подвиги могут быть не только бессмысленные, а и такие, о которых потом не жалеешь.
Лично я не жалею о времени, потраченном на чтение «Неба медного», потому что открыла для себя автора, озабоченного самыми главными проблемами нашего времени.
Более всего в современной литературе мне не интересны сочинения, похожие на разговоры на лавочке: «А вот был ещё случай…». И далее идёт конкретная узкоформатная история, претендующая лишь на то, чтобы увеличить количество ей подобных, но никак не подняться над ними.
Чтобы подняться, нужно повести разговор настолько откровенный и жгучий, чтобы дыхание у читателя перехватило, чтобы он проснулся наконец и стал думать.
Во времена нашей молодости, в семидесятые-восьмидесятые, немногие отваживались брать такую планку, хотя атмосфера, казалось, к тому звала. Из тех, кого мне пришлось читать к областным семинарам и кто остался в памяти, назову лишь два имени.
Первый это молодой Олег Ларионов с его повестью о ровесниках. На страницах сочинения они бились над смыслом жизни и произносили фразы, которые и мне казались чрезвычайно важными, но я почему-то боялась пришпиливать их к бумаге. Я искренне завидовала Олегу и училась у него смелости быть откровенной.
Второе имя, оставшееся на слуху, - Ольга Шарынина из Череповца с романом «Нюнечка», рукопись которого тогда попросил себе в архив Виктор Астафьев. Ему хотелось понаблюдать, как будет развиваться это молодое дарование. К сожалению, следы Ольги потерялись, но не изгладились из моей памяти строки воспоминаний о её бабушке, в переломные революционные годы вынужденно отплывавшей на пароходе за границу.
Я и сама в самом начале литературного пути замахивалась на роман «о жизни», в котором в тугой узел должны были быть сплетены все проблемы времени. Но поскольку по молодости я не имела о них достаточного представления, то усердно правленые мною машинописные страницы были полны многозначительных намёков и неуклюжих фраз. И позднее мне стало понятно, почему помучившийся над ними Астафьев написал по краю одного из листков карандашом: «Ну, ты, бля, даёшь!»
К чему я это всё? А к тому, что для написания серьёзной вещи недостаточно иметь отвагу и апломб, нужно ещё и достаточно пожить на этой земле. И желательно не в тепличных условиях, какими одарила многих из нас судьба на закате советского периода. То, что лежало не на поверхности или было тайным, попросту игнорировалось юным сознанием. Хотелось просто верить лозунгам и честно служить родине.
Детям нашим досталась иная судьба. Поколение Антона Тюкина получило в душу пули, рикошетом отскочившие от стен Белого дома. Наши мальчики и девочки оказались внутри развернувшейся схватки за власть и вынуждены были начать анализировать случившееся. Это сделало их зрелыми раньше, чем того требовал возраст. И опыт этот со временем не мог не взывать к сочинительству.
Характеризуя «Небо медное», каким оно мне увиделось, хочу остановиться сначала всё-таки на достоинствах повести, которая по объёму тянет на роман. Однако выдержавший это испытание чувствует к концу нечто близкое к катарсису, потому что выстроено произведение по законам драмы, которая полностью вовлекает нас в своё русло. Ожидание развязки становится уже почти невыносимым, потому что предугадать итог невозможно. И когда главный герой узнаёт, участником какого эксперимента он стал, жизнь для него теряет всякий смысл, и мы соглашаемся с эпилогом всей душой.
Какие бы претензии к сочинению ни последовали далее, несомненным будет то, что автор создал незабываемый образ молодого человека нашего времени. Причём человека неординарного, не из породы мещан-наблюдателей, а из среды людей думающих, пытающихся разобраться в хитросплетениях не только человеческих судеб, но и исторических событий.
Этот прецедент важен тем, что приоткрывает завесу над внутренним миром современной образованной молодёжи, которая придавлена к земле материализмом жизни и почти обессилена в попытках взлететь над обыденностью. Тот вал информации, которая прежде, в наши годы, лишь изредка просачивалась сквозь все шлюзы и вызывала более удивление и сомнение, теперь этот вал либо напрочь отторгается, либо сбивает с ног и сдвигает «крышу». Мир, казавшийся нам таким добрым и понятным, предстаёт перед нашими детьми оскалившимся и не готовым к перемирию. И со всем этим молодым людям приходится справляться в одиночку, потому как старшее поколение в большинстве своём просто в отстое или «не в теме».
Свидетельством этого становятся характеры родителей главного героя и других его родственников. Причём то, что поначалу кажется утрированием, излишним подчёркиванием нелепости и приземлённости взрослых, к концу обнаруживается как приём, и мы понимаем: даже время не способно изменить человека, не умеющего или боящегося думать самостоятельно. Этот печальный вывод после последнего застолья у родных тем ужаснее, что уже поселилось предчувствие: герой наш обречён, а растительная жизнь людей так и будет длиться без изменений. Так стоила ли игра свеч?!
К заслуге автора я хотела бы отнести то, что ни на этот, ни на все другие вопросы он не даёт однозначных ответов. А вопросов понаставлено столько, животрепещущих тем затронуто такое количество, что хочется уже взвыть: да где же Истина-то? Так и будем мы вместе с героем метаться в её поисках, проглатывая книгу за книгой, слушая лекцию за лекцией в исполнении сластолюбивой Марыси? Но ради чего, если никто не может дать окончательный ответ? Может, отступиться и просто жить, как живёт большинство?
Всё это было бы возможным, если бы речь шла о милых пустяках, занимающих свободное время молодых. Но разговор затеян по большому счёту – о судьбе России и о судьбах мира. Допустимо ли насилие ради прогресса? Можно ли построить на земле справедливое общество? Кто из исторических личностей принёс миру больше добра или зла? Какова роль масонства в мире? Кто такие арии и кто сегодня является их потомками? Исправимы ли пороки в человеке или он обречён быть трусом, предателем, животным? Окончательно ли разрушена страна предков? Возможно ли примирение и согласие между отцами и детьми? Что в истории нашей родины было спровоцировано заинтересованными мировыми силами? Насколько фальсифицирована история, которой нас потчуют? И так далее, далее, далее.
Возможно, кому-то из приступавших к чтению повести всё это не показалось интересным и он не добрался до последней страницы, но тут уж дело вкуса, точнее, состояния души. Лично я ищу и предпочитаю в литературе разговор именно на такие темы, поскольку нет ничего более важного и решающего для наших личных и общественных судеб. И во времена, критические для человечества, мне кажется неразумным баловаться чисто развлекательными сочинениями.
Именно поэтому я и начала рецензию со слов похвалы. Молодой автор, вгрызающийся в основы бытия и позволяющий себе без кокетства вывалить перед нами всё, чем переполнена его душа, заслуживает по крайней мере уважительного и подробного разговора о том, что ему удалось создать. Добавим к этому, что позволить себе выработать такой объём тоже способен не каждый, и это убеждает нас в трудолюбии и творческой готовности Антона усовершенствовать написанное.
Что в этом плане я ему посоветовала бы?
В первую очередь, убрать, сократить до минимума начало повести, больше похожее на навигатор, ведущий туриста по Вологде. Понятно, сколь дороги автору детали и характеристики местности, но именно они многим так и не позволили добраться до сути произведения и зацепиться за неё. А из-за рыхлости, размытости начала и вся повесть вынужденно обрела необязательные размеры, которые отпугивают читателя, что явно не входило в планы создателя.
Мне кажется, в писательском деле, как в кухонном, всё должно быть в меру и всё -в гармонии с другими ингредиентами. Если сладость – то не до приторности, если соль – то лишь для оттенка, а не бочонком, если пряности, то не все сразу, а избранные.
Искусство намёка, дуновения, подсказки особенно важно в произведении большого объёма. Антон же, оседлав какую-то тему, слишком часто не может остановиться и загоняет до изнеможения не только свою лошадь, но и читателя.
Это касается таких отступлений от сюжета, как сны главного героя о Германии.
Это впрямую касается и практически всех встреч с Марысей. Как дотошный студент, Антон считает себя обязанным раскрыть тему от и до, не замечая, что экзаменующий уже давно дремлет либо думает о своём. Будь перед нами диссертация о современных духовных исканиях человечества, всё было бы понятно. Но ведь мы читаем сочинение художественное, а оно строится по иным законам. Порою было бы достаточно намёка, отсылки к теме, и знающий читатель был бы удовлетворён, а ищущий обратился бы позднее к специальной литературе. Однако автор неотступно продолжает кормить нас демьяновой ухой.
Взявшись сокращать вышеозначенное, Антон неизбежно воспользуется косвенной речью вместо прямой. И тогда главы обогатятся внутренним монологом главного героя, а это сделает их более эластичными и приятными для внутреннего взора.
Правка эта сразу уберёт и излишние красивости в языке, использованные для характеристики Марыси. Синонимы чаще всего приходится использовать там, где текст излишне велик и не мускулист. Делая же его динамичным, мы заодно избавляемся и от случайных слов.
Мне думается, что повесть только выиграет, если Антон не побоится сделать её короче как минимум на треть, а то и в два раза. Зато тогда она будет читаться на одном дыхании и возымеет на читателя именно то действие, которое и предполагал автор.
Однако и эта работа не может, не должна стать чисто механической. В своё время я усвоила по поводу прозаического текста одно важнейшее правило: в нём должна жить своя собственная неповторимая мелодия. Её нельзя придумать нарочно – её нужно дождаться, услышать внутри, вышагать, выносить, буквально: услышать первую фразу, которая, как камертон, сразу задаст все параметры будущего произведения – и объём его, и стилистику, и те точки сочинения, в которых будут слышны отголоски сверхзадачи.
Я очень надеюсь, что Антон Тюкин не остановится на достигнутом и найдёт в себе решимость и силы довести повесть до ума, потому что её серьёзнейший, очень важный для нашего времени замысел, а также объём уже проделанной работы к тому взывают. Я же, в свою очередь, готова буду, если автор пожелает, помочь ему в этом.