Вот и всё. Ждать больше нечего. И можно честно обо всём рассказать. Тем более, что греха на мне нет. А и был бы… Я человек откровенный и всегда пишу голую правду. По жизни заметила: люди верят лишь тем, кто сочиняет. А скажи всё, как есть, они настораживаются – знаем мы вашего брата! С чего бы такая открытость? И полагают, что их в очередной раз надувают.
Ну, да я никого и не принуждаю. Хочешь – читай и верь, не хочешь – отложи в сторону. К тому же, ничего такого особенного со мной не случилось. И рассказать хочется, чтобы – забыть. А то маюсь, как девчонка. Неловко даже – в мои-то годы.
1.
Так вот. 18 октября я села в поезд Вологда-Ленинград. В плацкартный вагон. Я иногда и купейным балуюсь – почище в нём и утром очередь к умывальнику меньше. А тут купе не дали. Я не опечалилась: нет так нет. Там тоже, как в камере на четверых, - обязательно придётся общаться. Мне же было не до разговоров.
Едва собрали билеты, я поднялась на вторую полку и уткнулась в книгу. Это верный способ показать, что к беседам ты не расположена. Никто, впрочем, и не навязывался. Внизу, брякая ложками, попили чаю и тоже стали читать. Только на боковушке, скучая, смотрели в окошко старушка и молодой человек. На столике перед ним осталась раскрытая пачка печенья. Парень купил её к чаю и угощал соседку: ешьте, мол, куда мне столько, я с собой всё равно не понесу. Старушка взяла две штучки… А теперь глядела в темноту за окном, выставив отдыхать на сапоги свои опухшие ноги.
Я читала, улёгшись лицом к проходу, чтобы было светлее. События увлекали меня в древнюю древность, в пятнадцатый век, и, придавленная толщей времён, я незаметно задремала.
Проснулась оттого, что рядом говорили о деревне.
- И что же председатель? – спрашивал молодой мужчина.
- А что он может? – отвечала женщина. – У нас и дорог-то нет. К поезду на тракторе выбираемся. Спасибо вот бутылка была, дак сосед согласился подбросить…
Даже дикая музыка не смогла бы меня разбудить. Но тут… деревня… Что поделаешь – болит!
Я подняла голову. Говорили на боковых сиденьях. Старушка, разомлевшая в тепле, расстегнула кофту, скинула пуховый платок на плечи. Парень, показавшийся мне поначалу франтоватым, - подумаешь, печенье он с собой не возьмёт! я взяла бы и не задумалась! – парень этот внимательно слушал собеседницу. Наверное, земляк, подумала я. Иначе зачем ему эта бабка?
- А где вы там живёте? – продолжал он пытать соседку, точно собирался в гости.
- А недалёко, - доверчиво отвечала та, выкладывая заодно всё о своих ближних и дальних родственниках.
Нет, похоже, что чужой, гадала я наверху, втихаря разглядывая говоривших.
Парень меж тем поднялся.
- Пойду-ка я перекурю это дело! – извинительно сказал он старухе и порылся в своём пакете на второй полке. Его затылок оказался прямо перед моим носом.
И тут меня как подтолкнули, и я сказала:
- А минздрав предупреждал – курение опасно для здоровья!
- А я последнюю, - приветливо глянул на меня парень и удалился.
Я мысленно ущипнула себя за несерьёзность – дёрнуло-таки! Чтобы больше головы не подымать!
Однако не читалось. Я то и дело поглядывала вниз.
Вернулся парень незаметно и снова потихоньку заговорил со старухой. До меня долетали лишь обрывки фраз, и это возбуждало любопытство ещё больше. Пятнадцатый век не лез в голову. Нам бы их заботы! А тут…
Я тайно вслушивалась в беседу.
- Как же вы без хлеба?
- А так и живём, - смиренно отвечала бабка. – раз в неделю съездим на тракторе, купим и тянем до другого раза.
- И никого у вас в деревне нет молодых, кто бы помогал? Или магазин открыли бы?
- Да кому мы нужны, милок? Все равно помрём скоро…
На этой фразе, поздней ли, но я оказалась внизу. Уж очень не нравился мне разговор – печальный какой-то. Хотелось повернуть его в ту сторону, где надежда. И я, усевшись ногами в проход, склонилась к старухе.
- А у вас не продают дома горожанам? Чтобы хоть летом кто-то был рядом с вами.
- Не слыхать пока, - тепло обратилась она ко мне. – Да и не купят никто. Места у нас сырые, невесёлые…
Опять как-то горько выходило. А горького о деревне я наслушалась досыта. Получалось, что придётся вставлять про своё. Но сделать это требовалось тактично.
- А у нас в Костромской, - осмелилась я наконец, - сухо, песок да сосны. У меня там теперь свой домик в деревне, где родился мой отец.
Я поднялась, торопливо разрыла бумаги на своей полке и нашла фотографии. Я их всегда вожу с собой – дочкину и вот эту, нашего деревенского дома. И вторую показываю даже чаще, чем первую: радость исполненного желания ещё переполняет меня.
- Вот, - я снова присела. И протянула фотографию почему-то не старухе, а её соседу. Подумала, наверное, что старая плохо видит без очков и просто кивнёт. А мне хотелось в очередной раз насладиться своим счастьем.
- Вот это, - тыкала я пальцем, - наша баня, по-чёрному. Нынче переложили каменку и покрыли крышу. А вот это – сам дом, зимняя половина. Здесь – светёлка, для девчонок на лето, чтобы можно было пошептаться вечерами. А вот тут – хлев, в котором будет жить наша коза.
- Так вы там постоянно живёте? – не понял попутчик.
- Нет, - ответила я. – Пока только летом, но зато подолгу. А вот дочка школу закончит, тогда видно будет. Умереть всё равно хочется там. – Собеседник глянул на меня с любопытством и ухмыльнулся. Но я продолжала. – А сколько нынче грибов было! У меня вот тут, за банькой, совсем рядом своя плантация. Красные и белые. Чистые, ядрёные, даже не верится. Я раньше только в августе грибы брала, а какая от них радость? Устанешь червей выковыривать. А тут в сентябре – прохладненько, и грибочки – как игрушки.
- А у нас почти ничего не было, - вставила негромко старуха. – Совсем плохо стало с грибами. Говорят, от химии всё это.
- Вполне может быть. Теперь чего только с неба не падает.
- А у вас там тоже не лучше, - сказал молодой человек. – Где-то ведь под Костромой атомную строят?
- Там, - ответила я. – От неё что до Костромы, что до Вологды, что до деревни нашей – одинаково… Говорят, приостановили пока, только не верится.
Мне не хотелось заводить разговор в экологический тупик, и я снова повернула его к будничным заботам.
- Нет, - сказала я, - в нашей деревне пока всё растёт. Старожилы, правда, говорят, раньше больше было. А мы и этому рады. Вот только брусники нынче нет…
- А в Вытегорском районе – полно! – подхватил парень.
- А вы оттуда, что ли? – удивилась я. На провинциала он походил мало.
- Почти что. Геолог я, там сейчас наша партия стоит.
- Первый раз вижу живого геолога! – искренне воскликнула я и позволила себе разглядеть его. На вид ему было лет 35. Усики на узком лице. Улыбка добрая, располагающая. Не случайно старушка разговорилась с ним. Вот только штаны его модные поначалу смутили меня: такие, сторублёвые, не каждый себе сегодня позволит. Впрочем, если человек зарабатывает…
- И что же вы в том районе ищете? – Я действительно ничего не знала о работе геологов.
- Не обязательно ищем. Почву исследуем, где для железной дороги, где для стройки.
- А живёте?
- В палатках, где же. Две недели вахта, потом столько же выходных.
- А кто же вам готовит?
- Сами, кто же… Мы по двенадцать часов в поле, через день. Если я сегодня отработал, то завтра отдыхаю и варю обед. Грибы вот тоже собираем, когда есть.
- Всё ясно, - сказала я, теряя интерес. Подумалось, что вникать в чужие дела незачем, а сама я про свою деревню уже всё выложила. – Теперь, значит, на выходные, домой?
- Так точно, - был ответ.
- Что же не прямиком в Ленинград? Оттуда ведь ближе.
- А у нас контора, где деньги выдают, в Вологде.
- Понятно, - протянула я, соображая, как бы пристроиться перекусить. Нечто вкусное, прихваченное в дорогу, не давало покоя. Поворачиваться назад, в своё купе, к чужой читающей компании не хотелось. Но и здесь, на глазах у этого парня, есть я почему-то стеснялась.
- А если я сейчас возьму и поем? – решила я шутя извиниться за свою человеческую слабость. Сказала и посмотрела на старушку. – Вы не перестанете меня уважать, а?
- Во брякнула! – от искреннего недоумения парень перешёл на «ты». – Да ешь ты спокойно! – Он поднялся. – А я пойду покурю.
Не было его долго. Смущаясь от сидения в проходе, я успела прожевать свои подорожники, переброситься парой слов со старушкой и сходить умыться на ночь.
- Ну, теперь всё в порядке? – спросил геолог, когда я вернулась.
- Так точно, - ответила я, - можно ложиться.
- Ну, и я тогда ещё курну и ложусь… Давайте- ка я пока достану вам матрас!
Ужас, сколько курит, подумала я, но смолчала.
Он раскрыл старушке боковую полку и опустил на неё тюфяк. Заметив это, откуда-то с середины вагона прибежала её товарка.
- Чего, устилаться будешь? Давай я подсоблю.
Она была помоложе и справлялась со всем бойчее. Чтобы не мешать, я поднялась наверх.
Попутчицы меж тем устроились рядышком.
- Интересно, встретят меня, не встретят, - сказала старая.
- Должны, ведь давали телеграмму.
- Работает сын-то!
- Отпросится, не часто и ездишь.
- Это правда…
- Ну, а этот, - спросила пришлая, головой показав на место геолога. – Не обижает?
- Ой, хороший! Видишь, мне нижнюю полку уступил. И всё рассказал про себя… Отец у него шесть лет, как помер, от рака. А мать жива, к ней едет.
- А жена?
- Нету, говорит. Всё некогда с его работой.
- А сколько ему годов-то?
- 36 сказал.
Подруга покачала головой.
- Ты подумай! Вроде и ничего парнёк-то… Слушай, а может, посватать его к Вальке?
- К какой Вальке? – не поняла старая.
- Ну, к этой, из Понизовки… А чего? Она девка справная, а мается одна.
- А ну как вернётся её пьяница?
- Куда вернётся, если новый мужик будет?
- Ой, не знаю…
- А ты попробуй, не убудет.
Они шептались ещё о чём-то, но я уже не слушала. Без того было досадно, что не выдержала и вступила в беседу. Давно зарекалась ведь! Что это может дать? В прежние годы – понятно. По молодости, в каникулы студенческие, даже проводницей подрабатывала – так тянуло слушать и слушать новых людей. Глядишь, ума наберёшься или, не ровён час, судьбу свою встретишь – в поезде всё-таки больше шансов… А теперь-то чего? Со старухами наговорилась в командировках. О жизни давно всё знаю. Ну, а судьбу свою, уж какая ни есть, менять не намерена: поздно. Да и не предлагает никто…
Я взбила подушку и прикорнула на ней, по-прежнему головой в проход. Слышала, как вернулся геолог, пахнущий сигаретным дымом, и забрался к себе. Я не шевелилась, чтобы не напрашиваться на вопросы.
Он сам прошептал первый:
- Ну что, всё прочитала?
Меня не столько подтолкнул вопрос, сколько повторное обращение на «ты». Я подняла голову. Сама всегда быстро переходившая на «ты», если видела в собеседнике родную душу, я теперь только ощутила, как гипнотизирует такая смелость и вынуждает открыться.
- Прочитала, - ответила я. – Теперь размышляю.
- Над чем, если не секрет?
Ну что ему в моих думах? Посторонний, временный человек. Стала бы я кому другому рассказывать о своих замыслах! А тут…
- Пьесу мне вроде как заказали. О далёкой истории. Вот теперь и маюсь. И сознаться стыдно, что ничего я о том времени не знаю, и самой узнать хочется! Да ещё так, чтобы другим на пользу пошло. Всё равно ведь у людей во все времена главные вопросы одни и те же: об истине, о смерти, о любви. Правда?
- Правда, - ответил он, почему-то прикрыв глаза, и долго молчал. – А ты, что ли, пишешь?
- Ага, - ответила я, радуясь, что он от моего признания не охнул и не закомплексовал, как иные. – В газетке тринадцать лет отпахала, потом на кинодраматурга выучилась, сценарии пишу. А недавно даже роман начал писаться…
- Интересно! – он заёрзал на полке, укладываясь поудобней. – Расскажи, о чём.
Я выложила ему и это, благо получался тоже рассказ о себе: как дошла я до жизни такой, что возмечтала удрать из города в деревню.
Мне бы остановиться, не выворачивать душу наизнанку! Но он слушал так, словно всё это касалось его лично, словно теперь, сию минуту, он решал, как ему жить, и я помогала ему в этом.
- А как же ты без денег? – спросил он, всё поняв обо мне.
- Перебиваемся. Вдвоём с дочкой не много надо. А там уж что Бог пошлёт – то гонорарчик какой, то помощь от друзей. А ещё государство мне на дочку целых двадцать рублей платит! – сиронизировала я. – На хлеб и на квартплату хватает. А из-за остального я ни в какую контору продаваться больше не пойду, хватит! Свобода дороже… Знаешь, даже если бы ничего в стране не стало меняться, я всё равно после учёбы на Курсах не смогла бы жить по-старому. В 85-м это было, наверное, единственное заведение в стране, где можно было мыслить и где к творческому человеку относились действительно с уважением, мнение каждого учитывали и ценили. А тот, кто познал такое, в другом климате уже не выживет…
Много чего ещё я наговорила. Меня обо мне давно никто не спрашивал, вот я и растаяла.
- Слушай, - прошептал он, помолчав, - ты хоть скажи, где тебя почитать можно и как твоя фамилия.
Я назвала себя и журнал, который собирался меня опубликовать.
- А тебя как?
- Сергей.
Он замолчал, а я ощутила вдруг тоскливое-тоскливое чувство. Только что казалось, будто со мной – родной человек, с редкой готовностью слушать и понимать. А теперь открылось, что за этим – обычное любопытство: всё-таки не каждый день ездят в поездах живые писатели!... Хотя на что большее могла я рассчитывать, заливаясь соловьём? И в честь чего?!
Я молча оплакала свою простоту.
Соседи давно улеглись и посапывали. Только женщина подо мной давилась кашлем.
Сергей ворочался неподалёку, не давая мне забыться.
Я приподняла голову, и он тотчас отозвался:
- Что, не уснуть?
- Не-а.
- И эта вот бедолага мается, - кивнул он на женщину внизу. – Чем бы помочь ей?
- А чем поможешь? Грипп, - ревниво ответила я. Ещё ясней стало, что его чуткость не есть отражение каких-то особых чувств ко мне. Просто – воспитание. Да и жизнь в палатке, вдали от людей, научила его быть внимательным ко всем, кто рядом, - сегодня я тебе пригожусь, завтра – ты мне… И всё равно было обидно, и я буркнула: – А ты чего не спишь?
- Режим у меня. Я теперь часов до двух не усну.
- И я, наверно… Слушай, а…
Договорить не дали.
- Да хватит вам болтать! – прохрипела снизу «бедолага», поворачиваясь на другой бок. – Даже вздремнуть не дадут!
Мы с Сергеем удивлённо вскинули друг на друга брови: надо же, мешаем! А нам казалось, что никто в целом свете нас не слышит…
- Знаешь, - проговорила я одними губами и показала на боковушку в соседнем купе. – Вон там, кажется, выходить собираются. Давай туда спустимся, а? – И, чтобы не показаться навязчивой, добавила: - Если ты вправду не хочешь спать.
- Правда, - ответил он и спрыгнул. – Я схожу покурю.
Мне тоже хотелось рвануться за ним, чтобы не прерывать общение, но я сдержалась.
Когда Сергей вернулся, я уже сидела внизу в полумраке и смотрела в темноту за окном. За те минуты, пока его не было, я призналась себе, что он мне нравится. Это было неожиданно и радостно: мне казалось, что в душе моей давно и уже навсегда – пустыня. Понятно, я спустилась вниз не для того, чтобы кокетничать. Моя судьба уж решена… Но и променять редкий дар человеческого общения на прозаический сон было бы глупо.
Сергей сел напротив и тоже облокотился на столик. Мы вынуждены были сидеть рядом, чтобы вновь не получить нареканий за разговор. И близость эта вдруг окатила меня волной чего-то позабытого и желанного.
- Послушай,- прошептала я, - а когда ты родился?
- В 53-м, а что?
- Странно… У Змеи с Тигром ничего общего… А месяц?
- 12 апреля.
- Ну?! – возликовала я, насколько это можно шёпотом. – Вот теперь всё ясно! То-то у меня чувство, будто я всё знаю о тебе. Просто ты – тоже овен, как и я, понимаешь?
- Нет. Объясни.
Я рассказала, как сумела, о родстве душ, предопределённом звёздами. Сергей слушал с недоверием, соглашаясь и – противореча..
- Да, - сказал он наконец, - совсем я тёмный стал, в лесу.
- Наверстаешь, - успокоила я, – теперь об этом везде печатают… А где ты родился?
- В Новгородской. Там в деревне бабка ещё жива.
Вот почему, подумала я, он так пристрастно расспрашивал старуху об её деревне: не просто любопытствовал, а сравнивал.
- А мать?
- А мать под Ленинградом, неподалёку от Красного Села живёт. Полем напрямик – всего четыре километра.
- Ты сейчас к ней?
- К ней. И к себе зайду.
- У тебя и своё жильё есть? – почему-то напугалась я.
- Квартира в Селе. От тётки осталась. Я у неё прописан был, по уходу, а потом она умерла.
- А отец? – осторожно спросила я, зная ответ.
- Шесть лет, как умер. Он славный у меня мужик был. С 24-го года… Отсидел незаконно. Оправдали. Много чего мне порассказывал. Так что я до всяких разоблачений кое-что понимал в жизни.
Мне не хотелось поддерживать политическую тематику. Симпатия толкала на разговор о личном. И я сама не заметила, как подумала вслух:
- С 24-го?.. Странно как. У моей дочки отец с этого же года…
Сергей отпрянул на мгновение, а потом энергично, точно желая защитить меня от опасности, спросил:
- Ну, ты даёшь! Это как тебя… угораздило? Прости, конечно.
- Да ничего, - ответила я, пожалев о сказанном. Вечно меня за язык дёрнут! Сама всё и ломаю. Нет бы похитрее быть. – Ничего, - сказала я, - только в двух словах тут не объяснишь. Это – для литературы…
Уловив, как что-то во мне изменилось, Сергей поспешил повернуть беседу.
- А ты чего в Ленинград?
- К отцу. Проведаю да вот грибы везу в гостинец. И дела есть…
На сей раз у меня хватило ума промолчать, не открыть главную причину поездки. Сергей допытываться не стал.
А говорить хотелось. И не на светские темы, не о пустяках, а о главном.
- А ещё кто у тебя есть? – спросила я.
- Сестра. Там же живёт, недалеко от матери.
- Замужем?
- Развелась. Есть теперь друг, но не записаны.
- А у меня из родных – брат. Тоже развёлся, троих парней пришлось оставить. А что делать? Загуляла жена, другого нашла. Теперь, слава Богу, снова женился, дочка вот родилась. У самого вокзала в Ленинграде живут… А двоюродных у тебя много?
- Ой, этих полно!
- И у меня тоже!
Странно: я уверена была, что он думает о том же, о чём я, но сказать не смеет. Например – с чего это мы узнаём друг у друга про родных, словно смотрины заочные устраиваем? Уж какой бы смысл среди ночи? Но я видела – ему действительно интересно! Мы близко сидели, глаза в глаза, и солгать было невозможно.
- А мать у тебя… хорошая? – спросила я, - интонацией давая понять о глубине подтекста, который я вкладываю в эту фразу.
- Хорошая, - ответил он, задумавшись, и взглядом добавил: «Ты бы ей понравилась». – Вот только после отца выпивает иногда («Уж ты прости, если сможешь»).
- А у меня мачеха. Золотая! – успокоила я его на будущее. – Для неё все наши стали её родными. И дочку мою она любит, будто родную внучку.
- А у вас с дочкой в Вологде квартира?
- Две комнаты в трёхкомнатной.
- С соседями, что ли?
- Ну. Старики, обоим за семьдесят.
Он оживился вдруг.
- Так ты добивайся, чтобы вся твоя была потом!
- Как? – усмехнулась я, зная лишь один выход для этого.
- А ты роди ещё ребёнка! – смело прочёл он мои мысли. И впился в меня взглядом («Ты поняла? Я влюбился в тебя и готов на всё!»).
Легко сказать: роди ребёнка!
- А ты его сделаешь?! – дерзко молвила я и ответно вцепилась взглядом («Мне кажется, я именно тебя и ждала всю жизнь!»).
- Да запросто! – выпалил он и сжался в испуге.
В один миг было сказано всё. Мы ослабли вдруг, словно одолели гору. У меня потемнело в глазах, и я уронила голову себе на грудь.
- Господи…
Наверное, со стороны это выглядело комично. Головы наши над столиком соединились вдруг лбами, а руки нашли друг друга.
- Но так не бывает, - прошептала я с отчаянием.
- Бывает, - раздалось в ответ.
- Не бывает! – твёрже произнесла я.
- Бывает!! – ответили мне.
- Не бывает!! – почти выкрикнула я.
- Бывает!! – отрезал Сергей и поднял взгляд.
Больше сопротивляться я не могла. Пальцы мои обмякли в его ладонях и вздрагивали.
- Когда ты назад? – спросил он.
- Дней через десять, а ты?
- Числа первого, не знаю точно. С матерью к бабке собрались, а как выберемся, неизвестно… И потом, я не через Вологду назад поеду, а прямиком до Вытегры… Ну, чего ты скисла?
- А когда же…
- Моя вахта кончается 15-го, значит, числа 17-го я буду у тебя. Если ты позволишь, конечно.
- Конечно!
- А что скажет твоя дочка?
- А что она может сказать? Она вполне взрослая и всё понимает. И потом, я её предупрежу… Ей на меня обижаться не за что.
- Ты знаешь, - сказал он вдруг настороженно и прошил меня тёмным взглядом. – А я ведь очень ревнивый!
- Ну и что? – пожала я плечами. – У меня давно никого нет. И я столько в жизни изведала, что теперь хочу только спокойно работать и работать… А тебе… ты кого-то должен будешь обидеть?
- Не понял…
- У тебя есть кто-то, кого ты опечалишь своим решением?
Я боялась назвать словами то, что случилось между нами.
Сергей напрягся и мотнул головой:
- Нет. Нет, там всё кончено!
- Ну, и слава Богу!
Он подумал и торопливо добавил:
- Ты не бойся, алиментов у меня нет!
- А если б и были?! – мне стало смешно. – Я никак не хочу претендовать на твои деньги, потому что привыкла жить на свои. И каждый, по-моему, вправе сам распоряжаться собственными доходами.
- А Вологду…ты ведь не бросишь из-за меня Вологду?
- Я деревню не брошу, это точно.
Он всё ещё держал мои руки.
- Послушай… А когда ты станешь знаменитой, зачем я тебе буду нужен, а?
- Серё-ёжа…
Теперь я взяла в свои ладони его пальцы и погладила по очереди каждый ноготок.
- Ты знаешь, я сто лет ни с кем не заговаривала в поезде.
- Я тоже!
- А сегодня вдруг сорвалась… И ещё удивительно – почему я взяла билет именно на 18-е? Ведь мне всё равно было, когда ехать.
- И мне… Ты прости, но мы с ребятами обычно после вахты выпьем. Вот и тут… Я мог бы ещё на день задержаться. Но почему-то вдруг пошёл и купил билет!
- А ты знаешь, - я таинственно понизила голос, - ты знаешь, почему так случилось?
- Нет, а что?
- А то, что у нас сегодня – у обоих! – по гороскопу удачный день! – Он вскинулся удивлённо. – Да-да! Ведь мы оба – овны, и я, когда пошла за билетом, подумала: уж если всё равно, когда выезжать, то выберу-ка я удачный день. Вдруг…
- Что вдруг? – он поймал мой взгляд.
- Ничего…
Мы снова уткнулись друг в друга лбами. Казалось, я даже слышу, как бьётся у Сергея сердце.
Но совместный наш полёт прервали.
- Э-эй! – сказали рядом. – Спать пора!
Я открыла хмельные глаза. Возле нас стояла проводница.
- Спать пора!
- Да не хочется! – дуэтом взмолились мы.
- Идите, идите, я тут лягу, а то у меня купе занято! – и она легонько подтолкнула меня за плечо.
Пришлось встать.
- Пойдём, покуришь, да и ляжем, - предложила я, понимая, что сам Сергей меня с собой не позовёт.
Мы прошли по спящему вагону и оказались в неожиданно ярком свете тамбура. Я тут же пожалела, что на мне старенькое хлопчатобумажное трико. Ведь говорила же дочка – надень получше! А я рукой махнула – кто на меня глядит! И вот – на тебе!
Впрочем, на свету моя вера в творящееся чудо пошатнулась. Я догадалась, какое усталое немолодое теперь у меня лицо, и поняла, что Сергей отметил это.
Чтобы скрыть своё смятение, он попытался за руку притянуть меня к себе. Я воспротивилась, и кстати: в тамбур заглянула проводница – якобы по делу, с метлой. Наверное, она думала застать нас за чем-нибудь неприличным. Не удалось. Она молча скрылась, а я пробормотала:
- Господи, стыд-то какой! Вот ведь, скажут, дура старая, а туда же!
- Перестань ты, - Сергей привлёк меня к себе, обнял и стал искать губы.
- Подожди, - отрезвлённо сказала я. – Не надо. Не надо так быстро. – И спрятала лицо у него на груди.
Был он выше меня почти на голову, это было приятно, как всякой женщине. Но чувство, тёплое чувство исчезло, как исчезает сон, который не успеешь поймать вовремя. Я зачем-то вспомнила, что еду в Ленинград на свидание, пусть и не нужное мне теперь, но – обещанное, а потому неотвратимое. Кто же я теперь, если не лукавая обманщица? Лгу сразу двум мужчинам! Такого со мной не бывало.
От этих мыслей стало совсем зябко.
- Серёжа, - проговорила я, мечтая вернуть тепло, но тотчас ощутила фальшивость своего голоса. – Серёжа, а тебе не смешно, что я верю тебе?
- Но ведь я же тебе – верю?! – резко ответил он и вновь сделал попытку поймать мои губы. Я чувствовала его близко всем телом, и именно этого мне теперь не хотелось больше всего. До тошноты не хотелось!
- А я знаю, в чём дело! – тихо воскликнула я, точно совершив открытие.
- В чём? – с плохо скрытым раздражением отстранился он.
- Про нас так и записано в гороскопе, я вспомнила. Овны до преклонного возраста сохраняют юношескую наивность! Жизнь ничему их не учит, и они снова и снова набивают себе шишки там, где другой давно сделал бы выводы. Понимаешь?! Просто мы с тобой – сохранившие наивность! Вот и верим друг другу…
Кажется, я напрасно ещё раз ляпнула про гороскоп. Сергей посмотрел так, будто я – чокнутая. И совсем уж властно нашёл мои губы.
Он впился в них, а я подумала: и как ему хочется этого? В прежние бы годы, лет десять, даже пять назад, в подобной ситуации я могла бы потерять голову. Но теперь… Я покорно выдержала атаку, и ничто во мне не дрогнуло. Я понимала: рядом со мной просто изголодавшийся мужчина, способный обидеться на «динамо». Поэтому надо быть осторожной. И вообще – ложиться.
Я незаметно отстранилась. Сергей ничего не сказал. Он молча покурил рядом со мной, и мы вернулись в вагон.
Лёжа наверху, головой к окну, я сквозь прикрытые веки наблюдала, как укладывался мой избранник. Ему было тесновато на боковой полке. Он подтянул ноги к животу и ладони зажал между коленей, как мальчик. Забылся он быстро. А я лежала и лежала. На душе было скверно.
Подремала я часа три. Проснулась до общей побудки и сразу глянула на своё будущее счастье. Сергей лежал по-прежнему на боку, сжавшись калачиком, тихо и невинно, без одеяла. На нём были белые махровые носки, какие может себе позволить только очень чистоплотный человек.
Чтобы он не видел меня заспанной, я поспешила умыться. Когда вернулась, все уже встали, складывали постели. Я старалась не встречаться глазами с соседями: они были свидетелями нашего сближения и вряд ли думали обо мне лестно. Бабка, та, наверное, сожалела о разведённой Валентине, которой не удалось сосватать жениха. Впрочем, мне важно было одно – что чувствовал с утра Сергей.
Я примостилась на краю лежанки и посмотрела по коридору вдаль. Он стоял в очереди и глядел в мою сторону. Что-то надо было делать, чтобы понять, не приснилось ли мне вчерашнее.
Я поискала глазами и вдруг увидела полотенце. Он не взял с собой полотенце! Это был выход. Я стремительно поднялась и, как сквозь строй, прошествовала через весь вагон. Понимала – Сергей глядит и оценивает мой вид.
- Вот, пожалуйста! – весело протянула я принесённое.
- Благодарю! – приветливо сказал он и посмотрел мне в глаза («Всё – было, всё – правда!»).
Вернувшись, я села на сложенную боковушку. Неловко было молчать рядом со старушкой. Но она принялась собирать свои сумки и вскоре с подругой утащила вещи к выходу. Я осталась одна.
У Сергея не было иного выхода, кроме как сесть напротив. Да он и желал этого. Я тотчас поняла это, лишь оказался он рядом. Ночное состояние душевной близости вмиг охватило нас. Презрев окружающих, мы снова соединили руки.
«Смотрите, смотрите, - победно думала я. – И такое бывает, и в таком возрасте! Я тоже не верила, но вы же видите?!»
- Как жалко, что уже приехали! – произнесла я.
- Давай будем ехать и ехать, - согласился он по-мальчишески.
- Если б можно!..
За окном мелькали пригороды в огнях, народ ручейками стекался к автобусным остановкам.
- Послушай, - спохватился Сергей, - а курить ты будешь выгонять меня на площадку? Или балкон есть?
- А ты, - спросила я вместо ответа, - ты будешь все вечера просиживать перед телевизором? Или вы в экспедициях уцелели от этой болезни?
Пассажиры стали приготавливать свои вещи, одеваться.
Я вырвала из блокнота листок со своим адресом и протянула Сергею. Он прочитал и положил в карман.
- Если ты потеряешь это…
- Почему я должен потерять? – спросил он спокойно.
- Потому что в таких случаях именно так и бывает, - сказала я опытно. – Так вот, если ты потеряешь, то найти мой дом очень просто, слышишь? Ты знаешь трикотажный магазин у вокзала? Так вот, рядом – старый немецкий дом в три этажа, и в нём моя квартира – самая последняя по счёту. Запомнил?
Он хлопнул глазами и улыбнулся, показывая, что волнуюсь я зря.
- А если сумеешь или будет нужда, позвони моей подруге, номер я написала.
- Я видел. Только как я позвоню из леса? У нас только рация…
- Перед вылетом позвони. Или хоть открытку пошли, чтобы я знала, что всё в порядке.
- Послушай. Я честно не напишу. Я даже матери никогда не пишу. А тебе просто побоюсь.
- Из-за ошибок, что ли? – догадалась я.
Он сжал моё запястье.
- Ты лучше жди, ладно?
- Значит, числа 17-го?
- Да, не раньше…
И мы расстались. Он хотел ещё помочь мне вынести вещи. Но зашла моя мачеха и забрала у него сумку. Второпях сознаваться в знакомстве нам не хотелось.
Сергей вышел на перрон первым – высокий, худощавый, в кожаной куртке и спортивной шапочке. У вагона он не посмел обернуться, прошёл немного вперёд. А когда оглянулся, лица я разглядеть не успела: толпа пассажиров поглотила его, унесла, и я спохватилась, что не узнала даже его фамилию.
2.
А дальше всё было, как будто во сне.
Я рассталась с прежним возлюбленным. Я сказала:
- Ты же мечтал, чтобы я стала счастливой. Вот мне счастье и улыбнулось. И ты сам мне его подарил. Позвал приехать именно в эти дни. Чтобы случилось это знакомство… Так всё в жизни и плетётся. И когда кончается что-то одно, начинается другое. Поэтому я и не плачу, видишь? Мне не придётся больше воровать тебя у жены. Мне не больно прощаться с тобой. У меня есть надежда.
Как по волшебству, решились дела на киностудии. Всё не надо было, и вдруг – купили фильм и даже вели речь о новом. Я понимала: это потому, что я стала сильной. От меня веяло уверенностью. И никто не сомневался, что дело я исполню талантливо.
Волновались близкие. Я намекнула на грядущие перемены, но не назвала срока: зачем торопиться? Пусть будет сюрприз. Очень хотелось порадовать их. Они устали ждать. Все люди, как люди, с детьми, с семьями, есть с кем в праздник в гости выйти… Одна я в роду непутёвая.
А главное – удалось подготовить дочку. Я долго молчала. Но однажды сорвалась – запрыгала по квартире молодой козочкой, руками размахивала, напевала что-то, рожицы корчила.
Дочка долго таращилась на меня, потом покрутила пальцем у виска:
- Влюбилась, что ли?
- А что ли похоже? – спросила я с реверансом. – Или нельзя мне?
Она посмурнела.
- Правда, что ли?
Я опустилась напротив.
- Правда. Тебе это не нравится?
Она набычилась, как первоклассница.
Вот тебе и раз! Пятнадцатый год, сама уже дважды влюблялась, а меня понять не хочет. Или не может?
Всё, ушла к себе, хлопнув дверью. Надолго ли? Обычно её обиды хватает минуты на две. Но тут дело посерьёзней, чем прежде.
Конечно, я не права. У ребёнка время любить наступает. А тут мамочка ещё задержалась, очередь тормозит… Может, и правда – плюнуть на всё? Жили же нормально вдвоём!.. Но как это – самой вдруг отказаться от счастья? Нет, это ужасно. Легче пойти и наладить с ней отношения.
- Нам что, разве плохо вдвоём? – встретил меня извечный детский вопрос.
- Нам хорошо вдвоём, - спокойно ответила я. Вот и давай им после этого «Новую книгу о супружестве»! Всё без толку. – Нам хорошо. Но когда ты выйдешь замуж, хорошо мне будет остаться одной?
Она поникла головой, задумалась.
Моё счастье, что головка у неё светлая, а сердце доброе. Она физически не может жить среди раздоров и сама устанавливает мир.
- Он, что ли, придёт к нам?
- Приедет.
- Ещё не лучше… А на чего хоть он похож?
- На человека.
- Старый, наверно?
- Почему это? Разве в меня может влюбиться только старый?
- Ну, тебя-то хоть не моложе?
- На три годика.
Она скривилась недоумённо.
- Ничего страшного, - успокоила я. – Это в вашем возрасте такой разрыв кажется катастрофой, а в нашем это не имеет никакого значения.
Она помолчала скептически.
- Симпатичный хоть?
- С усиками, на твой вкус! – обрадовала я.
- А мне дак как-то всё равно, - наигранно равнодушно ответила она. – Ладно, иди, хватит на сегодня!
И она легла на диван усваивать информацию.
На другой день, придя из школы, она спросила:
- А зовут-то его как?
Я ответила.
- Ладно, нормально, - оценила она. – Только я свою комнату вам не отдам!
- А с чего ты решила, что мы у тебя её отнимем? – я сунулась было обнять её, но она отпихнулась. – Без нежностей, пожалуйста. И подлизываться нечего. Давай лучше обедать.
Я разлила по тарелкам суп.
- Теперь, что ли, только и будешь у плиты стоять? Мужа ублажать?
- Ещё не хватало!
- Может быть, ты думаешь, что он тебе готовить будет?
- А почему бы и нет? Он ведь это умеет, они сами себе в экспедициях готовят.
- В каких ещё экспедициях?
- Геолог он, представляешь?! – я не могла скрыть своего восторга. – И самое прекрасное, что он работает по две недели подряд, а две потом отдыхает.
- Ну и что? Не понимаю, чего радоваться.
- Да того, что я могу спокойно себе писать в его отсутствие!! Это ж не профессия, это просто находка! Я бы ни на какой другой вариант не согласилась, ты сама знаешь. А тут – просто подарок! Никаких нарушений в нашей привычной жизни, и всё-таки мужчина в доме.
Она хмыкнула. Я не стала акцентировать на этом внимание.
- Вот если думать о деревне…
- Вот именно! – подхватила я, довольная, что она сама всё понимает. – Как нам славно будет в деревне! Во-первых, он и дом починить поможет – уж всяко у него руки тем концом вставлены, на его работе без этого никак. Во-вторых, ночевать нам теперь будет совсем не страшно – кто посмеет потревожить, если все знают, что в доме есть хозяин? А главное, и в Ленинграде, и в деревне все будут больше нас счастливы, что всё наконец-то устроилось у нас по-человечески.
- Ладно, уговорила, - сказала дочка. – Когда ждать-то?
Я ответила.
- Ну, это сколько воды ещё утечёт!..
Через несколько дней за обедом она сказала:
- А я выдала нашу тайну подружке… Ты заругаешься?
Так вот почему та с таким пристрастием разглядывала меня!
- Ладно, - ответила я. – Пускай знает. Чего нам таиться? Мы ничего плохого не замышляем.
Дочка ела, думая над чем-то.
- А ты знаешь, у нас в классе очень у многих отчимы, - она светло глянула на меня. – А у одной девочки даже отношения с матерью наладились после того, как она вышла замуж.
- Вот видишь… Но у нас с тобой и так всё нормально, правда?
Она доверчиво улыбнулась.
- Ты что! Никто даже не верит, что мы на любые темы разговариваем. У нас у многих дома политикой не интересуются, книжек не читают. А об интимных делах девчонки вообще ничего не знают, представляешь?
- Зато ты у нас всё знаешь! – подколола я.
- А что, не знаю, скажешь?! – на миг взъерепенилась она. Увлечённо допила компот и спросила: - А вечером я буду с ним гулять, можно?
- С кем? – не поняла я.
- С кем, с кем, - надулась она, - а то не догадываешься… Тебе всё равно будет некогда со своей писаниной. А все добрые люди вечером гуляют семьями.
- Особенно с собаками…
- Одно другому не мешает, между прочим!
Однако не всё оказалось так просто.
- Он, что же, с тобой спать будет? – с усмешкой спросила она ещё через день.
Я оторопела: только теперь и догадалась?!
- А вот не пущу! – прошипела она с вызовом и не по-доброму сузила глаза. – Встану перед дверью и не пущу!!
Я опустилась на стул. Вдруг вспомнилось, как в её возрасте, заправляя родительскую постель, я случайно обнаружила то, чего мне не надо было видеть… Душа моя корёжилась и плакала целый месяц. Ведь мы с девчонками думали, что родители наши грешили ночью только раз в жизни - чтобы сделать нас. Ну, и второй если – ради братика. О, святость детского сердца! Как близко оно к истине, пока не коснулось грязи… И вот я сама уже, презрев тот час, допускаю в дочкину душу мысль о греховном. А она верно чувствует: когда целуется молодость, это одно, но родители взрослых детей!.. У каждого свой час, и если упустил его, то на себя и пеняй.
Однако страсть ли влечёт меня замуж? И ласки ли мне нужны?
- Можно подумать, что я спрошу тебя! – ответила я резко, давая понять, что рассуждать на эту тему не намерена.
Дочь струхнула. Мы редко ссорились. И если уж я изменила тон, значит, дела плохи.
Я закрылась у себя. Через некоторое время услышала скрип. Дочь робко протискивалась в дверь. Я глянула строго, и она замерла у порога.
- Ну, прости меня…Я же пошутила…
- Дурак ты и шутки твои – дурацкие! – ответила я, голосом успокоив её. - Иди учи уроки. А то опозоришь меня перед человеком…
Но и это было не всё. На другой день, додумав думу, она сказала в пренебрежительной стойке:
- Быть может, вы ещё ребёночка родите?
Ребёночка? Это, конечно, мысль. Без ребёнка какая семья? Сергею, наверное, хочется сына. Всем мужчинам хочется сына. И я должна буду это исполнить. Вот только с беременностью придётся обождать. Нужно всё подготовить для издательства, что обещано. Нужно успеть запуститься с фильмом. И нужно хотя бы разок всё лето прожить в деревне – землю обработать, урожай собрать. А родить – почему не родить? В сорок или в сорок с половиной – какая разница. Дольше ждали, как говорится…
- Ребёночка? А ты как думала? Обязательно!
- Ну уж не-ет! – взъершилась она. –Чтобы тут пелёнки всякие да слёзы!
- Глупая, - сказала я ласково. – А ты не мочила пелёнки и не плакала? Да я за это тебя и полюбила. И потом, не ты ли страдаешь, что нет у тебя братика, а?.. Только тебе теперь, уж прости, придётся повременить с внуками для меня.
- Дура, что ли?! – отпрянула она. – Какие внуки?! Совсем уж!
Я не стала упрекать её за грубость. Как бы славно, если б с таким же отпором ещё годочков пять она встречала любовь! А то ведь разорвусь я на части между мужем, детьми и письменным столом. Мне и так-то страшно затевать перестройку – только всё решилось в моих творческих делах, только бы работать теперь!.. А на пути – приманка. Так называемое «личное счастье». Которое всегда приходит, когда поздно. Променяю – не променяю? Да – или нет? Ну же?!.. А вот и обману всех! Зачем выбор, если можно удачно совместить? Ведь можно?
- Мама… Ты только не обижайся и, если не хочешь, не отвечай… Скажи, зачем я была тебе нужна, а? Мы с девчонками думали….
- И что же вы придумали? – ухватилась я за спасительную фразу.
- Они говорят, что ты не хотела остаться одна, вот и родила меня… И что было уже поздно…
- В каком смысле поздно?
- Ну, в этом, сама понимаешь…
- Господи! – я притянула её к себе. – Да что за ерунду ты несёшь?! Я хотела тебя, очень хотела. Тебя Бог мне послал, понимаешь? Мне было очень плохо, потому что мой любимый человек умер. И тогда появился твой папа, и он пожалел меня в горе… Так что я ждала тебя и заранее любила. Ведь ты спасла меня. И не только ты мне обязана жизнью, но и я – тебе… Понимаешь?
Она уткнулась в меня лицом и молча прижала к себе. Я слышала своим её сердечко, и оттого моё пульсировало чаще и озабоченней.
- Знаешь что, - пробубнила она в меня, - а можно мне, когда я буду получать паспорт…
- Погоди, ничего я так не понимаю!
Я отодвинула её и поставила перед собой.
- Ну?
Она опустила глаза и так, глядя в пол, пробормотала:
- А можно, когда я буду получать паспорт, записать мне настоящее папино отчество?
Она ожгла меня папиным взглядом и снова потупилась.
Я в сотый раз пожалела, что указала в метриках выдуманное имя. Думалось, весь город кинется смотреть мои документы. А никому и дела не было… Молодая была, глупая.
- Если позволят, конечно, запишем, - успокоила я.
- Только фамилию я нашу оставлю, ладно?
Я горько засмеялась.
- Отцову фамилию тебе и так никто не даст. Твой папа навсегда во всех документах Веселов…
- Ну, и ты тогда новую фамилию не бери, хорошо?
Я не сразу поняла ход её мыслей и мотнула головой.
- Погоди… Это если замуж выйду, что ли?
Она смотрела на меня. И я легонько шлёпнула её по заду.
- Иди учись! Жениха ещё не дождались, а уже документы меняем и ребёнка нянчим! Дурочки!!
И мы обе, не сговариваясь, залились таким смехом, каким никогда прежде не смеялись. Дочка даже села на пол и заколотила по нему пятками.
- Ну, и дурочки мы с тобой, а? Ой, не могу больше!..
И назначенный день пришёл.
Накануне я сменила постельное бельё.
Раздвинула у дочки в комнате кресло.
- Я к тебе потом спать приду.
- А сначала вы будете шушукаться, да? – она сощурилась.
- Ася! – зыркнула я. – Я просила тебя… Откуда я знаю, как всё получится!.. Во всяком случае, поговорить с человеком по душам надо или нет?
- Надо.
- Вот и всё. Теперь смотри. Здесь суп, его мы беречь не будем. А вот эти баночки пока не трогай. Всё-таки хоть стол украсим. Пиво я поставила, завтра будет готово.
- Поняла.
- Что ещё?
Она жалобно глянула на меня.
- Посиди последний раз рядышком…
- Почему последний?!
- Ну, всё равно посиди.
Я опустилась рядом с ней на диван.
- Мам… - она ткнула меня локтем. – Ты только не плачь, если он не приедет, ладно?
- С чего ты решила, что он не приедет?
- Я на всякий случай… Ты всё равно не плачь и не расстраивайся, хорошо?
- Хорошо. Только я никогда и не расстраиваюсь!
- Ага, знаю я тебя!.. А помнишь, когда…
Правда. Было. Лежала всю зиму, ни есть, ни пить, ни жить не хотела. Но это – однажды. И в последний раз.
- Я не буду, обещаю. Я даже обрадуюсь. Ты мне веришь?
Утром перед школой она спросила:
- Так мне приходить сразу или у девчонок побыть?
- Зачем у девчонок? – возмутилась я. – Чтобы сразу домой! Если он и явится, то вечером, раньше самолёта нет.
- Ладно, поняла. Жди. Аля-улю!
16-го он не прилетел.
- Ну, где жених? – спросила дочка с порога.
Я развела руками.
- Х-ха! – она оглядела меня. – А ты, оказывается, ничего!
- А ты как думала! – ухмыльнулась я, оглаживая длинную юбку.
Перестав ждать, под программу «Время» мы доели суп.
- А что ты завтра сготовишь? – спросила она. – Мясо кончилось?
- Сообразим. Не в этом счастье.
- А как ты думаешь, почему его нет?
- Я думаю, что погода нелётная. Или дорогу в районе развезло, а ему выбраться не на чем…
- Наверно…
17-го он не приехал тоже. Дожидаясь, я до блеска вычистила чайник. Вытерла пятна на дверях. Повесила в комнате новый тюль.
- Похоже, что у него сменщик не явился, - пояснила я дочке. – Мало ли, заболел, а он без него не может оставить объект. Подождём ещё.
18-го я пошла в магазин и наказала:
- Если придёт, то прими его вежливо и не отпускай.
- Я не умею!!
- Сумеешь.
Это было бегство. В первый день я знала: открою дверь, и в глазах помутится от счастья. Во второй приготовила ироничную фразу – чтобы скрыть волнение. В третий… Я не знала, как вести себя в третий, и нарочно ушла из дома.
Только он не пришёл и на третий.
Дверь мне открыла дочка. В квартире пахло ванилью
- Что ты делаешь?
- Кексы пекла… Заругаешься?
Я скривилась: до того ли мне!
- А чайник горячий?
Она накрыла стол на двоих и выложила два кекса.
- А остальные?- - спросила я с подвохом.
- Подождём, - серьёзно ответила она.
Но тут раздался звонок. Я рванулась…
И обнаружила за дверью пришедшего к старикам-соседям внука! Он галантно поклонился и стал раздеваться в прихожей.
Дочь встретила меня молчаливым вопросом. Я скорчила в ответ рожицу.
Когда убирали со стола, показалось, что опять коротко прозвенел звонок.
- Иди! Слышишь?- толкнула меня дочь.
- Да кажется тебе.
- Пойдём вместе!
Вдвоём мы сунулись к щеколде…
Два парнишечки пропищали с лестничной площадки:
- А у вас макулатура есть?
И тут нас снова разобрал смех, да такой, что ребятишки поспешили по лестнице вниз. А мы в изнеможении прижались к стене и задыхались от подступавших судорог. Мелькнуло в проёме двери и скрылось недоумённое соседкино лицо.
- Всё! – сказала я резко. – Кончили. Тащи на стол кексы!
- Ну, мама…
- Тащи!
Под программу «Время» мы их уничтожили. Было очень вкусно.
Я жевала и думала. Чем я хуже других баб? Не красавица, конечно, но и не дурнушка. Всё на месте. Даже больше… Почему же так не везёт? А я всё верю и верю… В сотый раз, как в первый. Хотя как не верить? Могла бы и Сергея проглядеть. Стала бы выискивать в его словах ложь да хитрость. Шрамик у него на щеке – тоже подозрительно. А на одном из пальцев – татуировочка, в виде кольца. Уж не бандит ли? Вот и бабку расспрашивал, будто грабить собрался. Да и меня «расколол» на откровения – а зачем? Потому и не приехал, что взять с меня нечего, одни долги! А уж с девочками у него проблем нет, тут нечего обольщаться на свой счёт…Невеста нашлась! Кому рассказать – не поверят… А я всё равно верить буду. Пока меня не ткнут носом. Потому что всё могло быть. Во-первых, он мог заболеть, всерьёз. А писать, сказал, всё равно не буду, не жди. Во-вторых, и с матерью что-то могло приключиться. Хорош бы он был, оставив её и выбрав меня! В-третьих, и записку он мог потерять, и потерял наверняка. А поди-ка сыщи меня в этом городе… Надо не отчаиваться и ждать. Конечно, при моих служебных связях я могла бы сама разыскать его очень просто, даже без фамилии. Не тысяча их там работает, геологов. Но не хочется, потому что, пока жду, есть надежда. А вдруг найду и пойму: забыл он меня…Или - с другой судьбу связал. Приехал тогда к ней, к прежней, чтобы проститься навсегда, а она и говорит: пока тебя не было, я поняла, что у нас будет ребёнок! Оно ведь всегда так случается, в последний миг, когда люди уже охладели друг к другу. Разве он мог её оставить? Ведь со мной-то ещё ничего не известно: полюблю – не полюблю, рожу – не рожу… Да и прав он, если так: в моём возрасте можно и не выжить, с нашей-то медициной. Раньше надо было думать о детях. Теперь одну бы выкормить до ума да от беды уберечь – такое вокруг творится! Так что – всё к лучшему, всё к лучшему…
- Вот ведь дура какая, - хохотнула я тихо и схватилась за голову. – Чуть кровать новую не купила, двуспальную! Представляешь?!
- Представляю, - смиренно ответила дочь.
- Обои кооперативные в Ленинграде присмотрела, не стала брать, что одной везти тяжело. Думаю, потом вдвоём и привезём, когда будем с родными знакомиться. Представляешь?
Дочка с тревогой глянула на меня.
- Потолок… Потолок белить не стала – потом, думаю, вдвоём, заодно…
- Мамочка…
- Хризантемы…сама себе хотела купить хризантемы, я их так люблю, а мне никто никогда их не дарил…только потому не купила, что вдруг приревнует, думаю…
- Ну, мам…
- А груши? Для тебя я хотела купить груши. Всё равно бы на рынок пошли, он спросил бы, чего тебе хочется, и я сказала бы – груш…
Ася повисла у меня на шее, обнимая.
- Ну, не надо, родимая, мамочка, хватит! – целовала она мне глаза. – Ну, не надо!
А слёзы мои текли и текли.
- А что же, - сморкалась я, - что же ты теперь скажешь своим подружкам? Ведь они расстроятся.
- Я знаю, что сказать.
- Что? А? Ну, скажи мне!
- Нет.
- Ну, пожалуйста!
- Чего ты, как маленькая? Нюни распустила…Фу!
- Ага-а, тебе хорошо говори-ить… - рыдала я. – У тебя всё ещё впереди-и…
- Что впереди? Слёзы-то? Ну, уж увольте! И тебе не советую. Лучше бы села и писала, деньги зарабатывала.
- О чём я могу теперь писа-а-ать!
- Да хотя бы об этом!
Я замерла.
- Ну, ты даёшь…
- А чего? Как всё было, так и напиши. Может, он прочитает и прилетит. На крыльях любви!
- Издеваешься?
- Шучу. Дура. И шутки у меня дурацкие.
Я высморкалась и задумалась.
- Да нет…что-то в этом есть…
Потом я умылась. Выпила чаю. И села за машинку.
- Уже писать? – удовлетворённо заметила дочь.
- Да нет, только планчик набросаю. Пока не стоит торопиться с выводами. Ведь ждала я всего три дня. Плюс тридцать.
- Сколько же будешь ещё? Всю жизнь?
- Не знаю… Каждый месяц с 16-го по 18-е. Как ты думаешь?
Дочка пожала плечами и ушла. У неё были свои заботы.
А я накидала вот этот рассказ.
И вы его теперь прочитали. Если можете и хотите – верьте, здесь всё – правда.
Но главное – мне стало легче.
Знаю, там, в лесу, где палатки, мои строчки вряд ли прочтут, и не для Сергея это писано.
Но ведь бродит же где-то по свету обо мне тоскующая моя половинка! Вот я и кричу ей сквозь чащобу людскую: я здесь! Здесь!
1989 год.