1.
Всё равно ведь не даст это всё мне заснуть!! Лежи теперь, ворочайся с боку на бок, слушая, как хрипнет за окном коростель, пытаясь перекричать загулявшего соловья. Пищат комары над ухом, словно приставлены, подвешены надо мной именно с этой целью: поднять до рассвета и заставить сесть за клавиатуру. Да компьютер ещё и остыть не успел – два часа лишь прошло, как я легла! И зачем бы проснуться вдруг, выйти по нужде, зная заранее: тут же атакуют мысли, коварные, точно гнус, загрызут, как в ночной тайге, и никуда ты от них не денешься, не сбежишь…
Так и получилось – промучилась в постели час и всё равно встала. Взяла в оправдание своё видеокамеру, приставила к открытому окну, к самой сетке, позаписывала соловьино-коростельный дуэт в полумраке. Словно мало у меня подобных шедевров в залежах плёнок! Поди потом докопайся при необходимости, в какой кассете и на какой минуте приютилась в кустах эта парочка!
Однако голова включилась в работу. Вынужден был проснуться в неурочный час и компьютер. На сайте новостей выпало сообщение о ночном пожаре в развлекательном клубе на фестивале «Кинотавр» в Сочи. Очень кстати!! Могу себе представить, каково там сейчас на душе у людей! Боже упаси от подобного и друзей, и врагов!
Интересно, каждому ли выпадает по судьбе быть – тьфу-тьфу! – не жертвой, а хотя бы свидетелем подобного ужаса? Не просто где-нибудь в городе издалека наблюдать за клубящимся дымом и работой пожарных, а оказаться в непосредственной близости, по соседству с очагом, и даже посуетиться в ужасе первых минут, пока за дело не возьмутся профессионалы?
Настоящий жуткий пожар мне довелось видеть лет в тридцать в одной из командировок. Случился он в деревне среди бела дня, горел частный дом, полыхал уже, как на цветных иллюстрациях к детской книге «Кошкин дом». И бабы, старики и дети, как курицы в тексте, неуклюже и надрывно бегали с вёдрами, поднося воду, благо рядом было озеро. Потом появились, примчались с полей, из колхозного гаража мужики, взяли всё в свои руки, выстроившись цепочкой, передавали ведро за ведром, лили на строение, да только напрасно: осталась от домика лишь обгоревшая печная труба. Добравшиеся наконец до цели пожарные долго потом стерегли дымящиеся развалины.
Ещё тогда меня поразила неотвратимость горя, начинающегося с короткой вспышки. Кажется, шутка, досадная оплошность, которую вот-вот получится ликвидировать. Однако хитрые язычки пламени вырываются из рук, проскальзывают тайными путями в новые закоулки, чтобы со свистом и победным треском вынырнуть где-нибудь на крыше или по-за другой стеной. И предательские мурашки вдруг лопаются на ягодицах от сознания безысходности.
Конечно, чтобы быть пожарным, нужно иметь особые свойства характера. Но, несмотря ни на что, для них огненные трагедии – лишь работа, в которой главное условие – хладнокровность. А вот пострадавший всегда находится на грани помешательства и если не падает в обморок, то начинает совершать необъяснимые поступки. Бабы рассказывали, одна старушка, обнаружив среди ночи пожар в своём доме, зачем-то схватила в руки будильник и стала ходить с ним по кругу, глядя на циферблат и не сознавая, что нужно спасаться бегством. Да мало ли подобных несуразных случаев!
Меня почти вплотную стихия огня коснулась два года назад, в такое же летнее предрассветное время. Я привычно встала до ветру и уже легла снова, как ухо уловило странные звуки: что-то то ли постукивало, то ли потрескивало. Я поднялась и направилась в другую комнату, к форточке, сквозь которую кошка иногда возвращалась с гулянья. Подумалось, что и теперь она там цепляется когтями за раму с наружной стороны и досаждает мне.
Я нередко смотрела в ночи на деревню – нравился покой, который родительски окружал меня в этих краях на протяжении уже двух десятилетий. Всё здесь казалось надёжным, нерушимым, вселяющим надежду, хоть и оседали, как повсюду, брошенные дома, догнивали бани, старились и мы, последние жители. Но живое живёт живым, и глаз всегда отыскивал какой-нибудь милый пустячок, который согревал дрожащую душу: например, зацепившийся за землю и вдруг заалевший новый куст шиповника, или закружившийся хоровод солнечных купавок, или новые заросли зверобоя, который предстоит собрать и высушить в ближайшее время. У стареющего сердца много причуд и радостей, не задевавших его в молодые годы.
Вот и тогда я глянула за окно и отметила светлеющее ясное небо, высоченную берёзу на его фоне, а за ней – дорогой сердцу дом моих деда и бабушки, дом, в котором родился и жил почти до двадцати лет, до отъезда в Питер, мой будущий отец. Теперь это была дача, принадлежавшая моей двоюродной сестре. Вчера они с мужем как раз приехали из райцентра на выходные, истопили баньку, заодно и меня помыли, и теперь, чистенькие, видели сладкие сны.
Мне захотелось снова поскорей угомониться, чтобы с утра легко взяться за огородные дела. Но тут я опять услышала странное потрескивание, которое доносилось оттуда, со стороны дорогого дома. Лишь через несколько мгновений моё сонное сознание отметило и жёлтое зарево, окружавшее строение. Оно походило на предсияние солнца, рвущегося из-за горизонта, но не было в нём радости, а была жуткая пронзительная тревога. Вот тогда до меня и дошло-таки, что это – пожар!
Удивляясь самой себе, я спокойно взяла мобильник и набрала нужные цифры. Мне ответил диспетчер почему-то соседнего района, не знавший даже названия нашей деревни. Тогда я сняла трубку местного телефона и почти без волнения изложила ситуацию.
Натянув на ноги резиновики, я застукала в окошко гостевого домика, где ночевал с подругой сын. Через пару дней ему предстояло уходить в армию, и она приехала его проводить.
Они выскочили чумные, ничего не понимавшие, однако тут же подхватились и понеслись к месту ЧП. Я потом всё смотрела на девичьи тонкие туфли-тапочки, все в блёстках, и переживала, что их хозяйке не в чем будет форсить на проводах. Она и юбочку нарядную всё одёргивала, норовя рвануться в бой, но сын её отгонял подальше, равно как и нас всех.
Горела баня, та, в которой вечером успели помыться мы, взрослые, и намеревались молодые. Хозяева ещё долго поджидали их, но потом сын решил, что уже поздно, и отложил это мероприятие на утро. Я доложилась об отбое, щёлкнула в доме выключателем, который обесточивал баню, и ушла восвояси.
Того, что творилось на улице, сестра с мужем не слышали, я едва добудилась их, стуча в окно. Она выскочила с завываниями, потом заохала, норовя рухнуть наземь, а он с выпученными глазами стал кричать, что нужно было выключить свет. Оправдания были бессмысленны: я знала, что самолично привела выключатель в противоположное положение, как приказали, а уж где там располагались не помеченные «вкл» и «выкл», теперь одному богу известно. Во всяком случае, когда сын, боровшийся с огнём, схватился за кабель, тянувшийся к бане, его хорошенько тряхнуло, и он смачно выругался.
Поначалу мы тягали вёдра с водой из старого колодчика возле бани, но быстро его осушили, а огонь всё равно охватил все стены. Шифер, треск которого насторожил меня и спас деревню от большой беды, теперь разлетался в стороны крупными кусками, норовя попасть в нас и на поветь, расположенную напротив. Брёвна сеновала стали горячими уже настолько, что пришлось бегать с вёдрами до общего колодца в середине деревни. Раза три совершив это путешествие и задохнувшись вконец, я обречённо уставилась на полыхавший остров. Радовало лишь то, что совсем не было ветра и утро занималось чистое, счастливое.
Мужики, после того, как рухнула крыша, принялись сталкивать и раскатывать по земле верхние брёвна, чтобы лишить огонь пищи, но результат был почти не заметен. Сестрёнка тупо всхлипывала, глядя в одну точку, и тоже твердила, что нужно было выключить свет. А я понуро пыталась внушить родным, что всё случилось наилучшим образом: и они, и все мы были дома и сумели удержать огонь от распространения до приезда пожарной машины. Случись бы возгорание при других обстоятельствах, неизвестно, чем бы всё кончилось.
Пожарные потом выяснили, что загорелась старая проводка, и огонь пошёл сначала на потолок. Так что щелчки шифера просигналили мне о начальной стадии трагедии и спасли нас.
А деревенские проснулись и прибрели, когда был уже составлен протокол и дымились залитые головёшки. Крепок наш сон и беззаботен!
С того дня я едва ли не каждую ночь гляжу в окно на спящую деревню и мысленно молю высшие силы сохранить нас всех от подобного бедствия.
Для сына, между прочим, это происшествие стало боевым крещением. Он и в армии попал в пожарную часть, и после возвращения со службы полгода работал в районной пожарной команде. Я, конечно, всегда желала ему лучше «спать, как пожарник», нежели оказаться на выезде, однако опыт тушения он поиметь успел.
Когда я представляла его в эти моменты, мне всегда по-матерински, а заодно и профессионально, хотелось понаблюдать, поподсматривать за ним, чтобы понять, каков он как мужчина, как спасатель. Он всегда твердил, что больше всего на свете ему хочется помогать людям. Вот и в ту ночь, когда отстаивали баню, он, несмотря на усталость и стресс, выглядел счастливым и удовлетворённым, потому что делал то, на что способен был не всякий.
И одно лишь не давало мне потом покоя, наверное, с год. Я понимала, что подобные события на веку человеческом, к счастью, очень редки, и можно никогда не получить возможности запечатлеть проявления характера в чрезвычайной ситуации. А тут – такое, простите, везенье, такая «пруха» для документалиста, коим я себя позиционирую! И что же?!
А ничего, потому что камера моя была в ремонте! Ни раньше, ни позже, а именно в эти дни меня угораздило отправить её в чистку и не поспешить забрать назад: дескать, птичек записать в сотый раз всегда успею, не горит!
Горело.
2.
И горело на моих глазах ещё раз.
Не скажу, что страдаю ночными кошмарами. Но в то утро мне приснился пожар, причём такой оглушительный, что после него в душе осталось чувство полной опустошённости. Я поднялась заторможенная, не вышедшая из потустороннего состояния. Пророчества не были мне присущи. А хоть бы и вправду предвидела я, поди угадай, что, где, когда. Потому я предпочла заглушить в себе чувство тревоги. И после обеда, как и планировала, направилась на центральную усадьбу, в сельсовет, где нам, депутатам местного разлива, предстояло привычно позаседать.
Глава корпела над компьютером, что-то там в бумагах уточняя. Я бесшумно присела в уголок, чтобы записать родившиеся в пути стихотворные строки. И вдруг ощутила недомогание, какое бывает, когда вдруг на миг падает давление или сахар и хочется рухнуть в обморок. Наверное, в этот момент бледнеешь, а ещё обязательно выступает на лбу испарина. Вытерев её, я призналась в своём состоянии, но от лекарств отказалась. Тогда был быстро организован чай, вернее, кофе, который я пью в редчайших случаях и только «на халяву». Кусочек запретного для меня шоколадного торта, конфета – и я пришла в себя, не особо раздумывая над тем, что это было.
- Это кому тут плохо?– входя, заповодила носом депутатка, бывший директор нашей начальной школы. – Валерьянкой пахнет.
- Вроде я не пила…
- Это я пила, - созналась глава.
- Прихватило?
- Прихватит тут, с самого утра звонки с недовольствами, - ответила она, собирая бумаги для заседания.
- Опять обижали? – вставила и я.
И заметила, как тотчас набухли слезами глаза у местной начальницы и она трудно сглотнула. О безвыходной ситуации в поселениях только самым верхам не известно, или не хотят они этого знать. А мы вот тут собираемся каждый месяц и кроим из блохи голенище.
На этот раз обсуждали, как реагировать на только что наложенный на поселение штраф за отсутствие договора с мусоровывозящим предприятием. Приезжала комиссия, которая осмотрела все наши владения, безукоризненно чистые в сравнении с другими такими же территориями, и запросило бумагу, удостоверяющую наши официальные взаимоотношения со специализированной конторой. Бумаги не было, потому что в районе мусор вывозит одна-единственная беднейшая организация, у которой ни транспорта лишнего, ни денег на горючее, ни работников дополнительных нет, дай бы бог справиться с городскими завалами.
Используйте свои трактора, везите, а мы утилизируем всё на общей официальной свалке! - вот ответ, который получают все живущие далеко от райцентра, обратившиеся по указанному адресу. А своих тракторов, денег на горючее и лишних рук нет ни у кого в районе. Да и расстояния до других поселений не чета нашим пятнадцати километрам! Поэтому все, как и мы, вывозят отходы своими силами, чаще женскими и стариковскими, на огородных тачках, и наращивают свои местные опаханные и контролируемые мужиками свалочки, которых по приказам свыше быть не должно, ибо они – не санкционированные. А про санкционированную – читайте выше…
Зная бессмысленность наших сходок, мы, депутаты, тем не менее, всегда в срок собираемся, чтобы ещё раз попытаться разрулить проблемы низового слоя российских жителей. Взрыхлим тонны присланных сверху указаний, упрёмся в очередной забор из запретов и глупостей, взвоем, схватившись за голову…да и разойдёмся, хороня в душе горечь, приправленную иронией. А что делать? С каждым новым районным начальством в людях возрождается наивная вера в хоть какие-то разумные перемены. И тут же терпит крах, потому что, прижученные сверху, начальнички быстро меняют вектор своих устремлений с помощи землякам на соответствие занимаемой должности и научаются бесстрастно пресекать любые крики о помощи.
- Я ей говорю, - не избежала волнения наша глава и на этот раз, - говорю, что нельзя же наваливать на поселение то, что ему не под силу! Вы же знаете, что мы живём только за счёт лесных налогов, а арендаторы совсем перестали их платить, ссылаются на какие-то свои проблемы. Но нам-то что делать? В этом месяце всех поступлений было – сто рублей. Сто! А скоро и этого не будет, потому что и местные налоги иссякнут. Перестанет народ держать скотину, откажется от земельных наделов, которые станут не нужны, и всё! Куда нам идти с протянутой рукой? Ладно Москва, она давно о нас не думает, но свои-то, районные…
- То-то они соловьями разливаются, когда их выбирают! Да и мы хороши – с чего взяли, что с этого поста вообще можно навести порядок? Это не в доме!
-Да полно вам! – сказал своё и мужичок среди нас. – Снизу воевать без толку, когда главная голова гниёт.
- А голову теперь шесть лет не снимешь!
- Если не двенадцать…
Посетовав привычно на две российские беды, мы переключились на другой пункт повестки дня.
И тут увидели за окном суету: кто-то из группы парней подбежал к подвешенной рельсе, ударил в неё несколько раз и ринулся прочь, увлекая за собой всю ватагу.
Мы выскочили на улицу и тоже побежали.
Дым валил с веранды двухквартирного дома. Таких, типовых, в своё время колхоз на свои деньги понастроил немало, и теперь этим нескольким улицам даже дали названия, развесили на домах номера. Все, кто мог и хотел, недавно эти квартиры приватизировали и стали приводить в порядок. Возводившие их в советское время закарпатцы, понятное дело, не шибко убивались, зарабатывая на семью вдали от дома. За тридцать лет строения подгнили и поразъехались, покосились, становясь приметой невесёлых перемен.
Горевший дом был не из самых плохих, скорее, наоборот. До недавнего времени в нём жил с семьёй молодой предприниматель, один из немногих сельских мужичков, попытавшихся не утонуть в волнах внезапной перестройки. Вместе с отцом и братом они заимели пилораму и неплохо похозяйствовали какое-то время. Но потом опять что-то подрубило российских смельчаков, и наш герой вместе с родными тоже был выброшен на берег хватать ртом воздух.
Вот тогда-то ему, уже сорокалетнему, и подвернулась молодая красавица, подлечившая израненную душу. Он расстался с семьёй и перебрался к зазнобе в соседнюю деревню. Однако оставленную жене квартиру помог привести в благопристойный вид – закупил материалы для ремонта, помог с бытовой техникой. До того отремонтировал баню, поставил новый хлев. Живите!
Они и жили – жена и сын-школьник, иногда приезжала издалека замужняя дочка. Богатство великое не наживалось, но и в отчаяние не впадали: мать работала по мере сил. Ещё в начале перемен пыталась с кем-то на паях открыть магазинчик промтоваров, но он на селе оказался убыточным. Потом на дешёвой легковушке подрядилась возить на продажу в райцентр молоко, собранное с домашних подворий. Позднее зацепилась за кочегарку, топившую клуб и сельсовет. Доход мизерный, но хоть стаж сохранялся. А к лету вставала, до нового сезона, на биржу в качестве безработной. С этим статусом приходилось ей и территорию центральной усадьбы благоустраивать, собирая мусор или подкрашивая памятник защитникам отечества, и выкашивать заросли иван-чая на кладбище, готовя его к Троице.
Словом, труженицей была Лена. И в тот миг, когда обозначился дым над домом, она с сынишкой хлопотала над чем-то во дворе – мало ли дел в крестьянском хозяйстве. Наверное, за работой ей мечталось о чём-то хорошем. Клубника цвела на грядках. Спрятаны были под плёнку помидорные кусты. Лук зеленел, кустился вовсю.
Она так страшно закричала, Лена, когда увидела дым, что у меня, бежавшей, ноги подломились. Значит, мы спешили к самому началу беды. И людей глазевших было ещё не много – у заторможенного сельского жителя сразу не укладывалось в голове, что среди белого ясного дня может начинаться трагедия. Ну, валит над крышей дым, значит, печку затопили, а тяга плохая…
Однако самые юркие парни уже притащили к чердачному окну лестницу и взбирались наверх. Я сунулась по пути в соседскую баню, схватила ведро и с ним подбежала к калитке, за которой суетились первые мужики. Нужно было брать воду, но где? В двух квартирах напротив хозяева безмятежно обедали – никто не слышал ударов в рельсу, потому что работали телевизоры. Подхватились, ринулись с вёдрами, включили насосы во дворе, потянули шланги. На дороге образовалась большая лужа, пока присоединяли один к другому, отбиваемый напором. Укрепили стык изолентой и поставили сторожем молодого деревенского дурачка. Он караулил свой пост и после того, как везде отключили электричество и змея из шлангов стала пустой.
За это время колхозные тракторы подтащили две бочки с водой, хранимой для таких случаев. Грязные брезентовые рукава от них толкали вверх по лестнице в чердачное окно, из которого упругим полотнищем поднимался к небу дым.
- Да не видно здесь, куда лить! – доносилось оттуда.
Через окно вверху, цепляясь за боковины, перешагнул на склон крыши парень с лицом, по глаза завязанным свитером. Я «приблизила» свой взгляд трансфокатором и узнала в нём Лениного племянника, одноклассника моего сына. Он приподнял закопчённую тряпку, сплюнул с высоты на землю и тыльной стороной кулаков потёр глаза. Потом он глубоко вдохнул, спустил свитер и вновь нырнул в дымный проём, увлекая за собой рукав от бочки.
- Молодцы, что никто хоть окна-двери не расхлебячил! – услышала за спиной. – А то пыхнуло бы всё, как спичка!
Пришлось признаться себе, что о таком я не знала, равно как и электричество не сообразила бы сразу отключить. Народ же вокруг, словно передавая с рук на руки, проговаривал правила тушения проводки, которую ни в коем случае нельзя заливать водой - только вещами захлёстывать.
- Всё-таки электричество причиной?
- Говорят, в кухне загорелось, чайник...
- Ничего ещё толком не ясно!
С другой стороны дома, видно было, толпились женщины. Я пыталась разглядеть среди них Лену, но зрения не хватало.
И тут снова мне вспомнилась видеокамера: наехала бы трансфокатором, приближая нужное, и всё было бы видно, как на ладони. И племянник бы наверху хватал чистый воздух на крупном плане. И вёдра бы мелькали, расплёскивая воду. И из шланга, в начале самом, бил бы фонтанчик в разные стороны.
Как мне хотелось оседлать какую-нибудь машину и сгонять до своей деревни за камерой! Но почти все местные мужики прибежали на своих двоих, а подкатившие на машинах к месту событий были в их гуще. Что бы я им сказала, прося съездить? Как бы язык повернулся?
Сбивая мои мечтания, подъехала наконец и райцентровская пожарная машина, из которой выскочил молодой парнишка. «Вот так вот и мой сынок когда-то летал по вызовам», - подумала я, следя, как водитель-напарник помогает тому тянуть к дому спасительные рукава. Сокращённый до двух человек расчёт, конечно, прокопался бы долго, не будь рядом наших добровольных помощников. Они по цепочке передавали рукав за железный нос, пока он не нырнул в чердачный проём.
А мне опять предательски подумалось: камерой я отметила бы, как аккуратно, несмотря на спешку, протягивали мужики этих огнеупорных змей мимо ухоженных Лениных грядок, на которых беззаботно махала белыми лепестками клубника. Казалось бы, жизнь кончена – с той стороны дома слышались завывания и женский гвалт, сходные с похоронными. Но трагедия будто бы в приказном порядке пока проходила по деревянным мосткам в огородце, и именно эти ненарушенные посадки давали надежду на то, что всё кончится благополучно, во всяком случае, дальше огонь не пойдёт.
Мой взгляд отметил, как какая-то из женщин сорвалась и сбегала до дома, а потом вернулась с бутылкой со светлой жидкостью. Возможно, с самогоном – поддержать кого-нибудь из смельчаков, боровшихся наверху. Потом ещё кто-то мелькнул мимо меня со склянкой лекарства.
Это всё были упущенные мной крупные планы, ведущие репортаж о бедствии. Я сознавала, что бессмысленно теперь и начинать бы его, потому что не будет уже на плёнке первых ярчайших минут, когда все в округе ещё сонно выглядывали из-за своих заборов, глядя вслед неведомо куда бежавшим. Не будет многого.
Но сознание, чёрт бы его возьми, продолжало оценивать и сортировать происходящее на моих глазах. Я знала каждого из местных жителей, многие из них уже не раз за долгие годы попадали в поле зрения моей видеокамеры. Правда, события были повеселее, но тем и важен был текущий момент, что добавлял к их характерам новые яркие штрихи. А я хлопала ушами, терзаясь сомнениями.
Впрочем, я знала, чего я боялась больше всего. Того, что земляки заметят меня, снимающую, и заклюют, не поняв моих лучших намерений. На этот случай я уже представляла, как и во что спрячу свою крошечную мини-дивишку, чтобы никого не травмировать. А если кто всё-таки увидит её и возьмёт меня за грудки, я твёрдым голосом скажу о подвигах фронтовых операторов, которые плакали над гибнущими, но оставляли на плёнке свою видеохронику…Однако вынудить кого-нибудь съездить за камерой я так и не смела, а лишь стояла и смотрела, наматывая на душу очередные не отснятые сантиметры.
Среди гряд, в стороне от спасаемой стены, беседовали двое. Один был знакомый мне пожарный следователь, который, не будь бы занят, не отказался бы накрутить на колёса три километра. Однако эта мысль пришла ко мне уже остывшей и не зовущей к действию. Я наблюдала за парнишкой, который отвечал на вопросы, и с трудом узнавала в нём, вытянувшемся, Лениного сына. А на давней плёнке у меня он когда-то прыгал зайчиком в детском саду и во весь рот улыбался…
Под тарахтенье не заглушенных колхозных тракторов подъехал микроавтобус с представителями МЧС. Видя, что работа кипит и ничего неординарного, на их взгляд, не происходит, они вальяжно прошагали до толпы местных зевак и безмолвно затерялись в ней. Вот их водителя и нужно бы мне «запрячь», всплыла во мне последняя отчаянная надежда и тут же ушла на дно.
Дальше всё шло по вполне предсказуемому сценарию. Дыма стало меньше. Видимо, удалось основательно пролить потолок, утеплённый опилками. Я смотрела на красную машину и бочки, неустанно качавшие вверх воду, и думала в ужасе, куда же она девается. О похожем думали, наверное, все. Осмелев, люди стали стыдливо проходить по сырым деревянным мосткам к дому и заглядывать в уже открытое теперь окно в залу. На новенькие плюшевые кресла, на стенку с посудой и книгами, на стол стекали грязные потоки.
Опахнутая чужим горем, я торопливо отошла опять на дорогу. Парни стали подавать из окна уцелевшее в другой комнате имущество: телевизор, музыкальный центр, какие-то коробки. Всё это шло у меня на экране крупным планом. Были видны руки, грязные, вздрагивавшие, и глаза, строго и быстро скользившие вокруг, оценивая ситуацию.
- А в кухне-то что творится, батюшки! – вздохнула возле меня наша глава.– Вы видели?
Мне жуть как не хотелось запечатлевать в сознании этот чужой кошмар, но «камера» толкнула меня вперёд. Я споткнулась на крылечке о раскатившиеся мокрые и раздавленные в суете луковицы и зачем-то сложила их в лежавшую рядом корзинку. Вышедший передохнуть пожарный недоумённо проследил за моими действиями, отойдя в сторону, чтобы не мешать.
Облик почерневшей залитой кухни сдавил горло и вызвал на ягодицах мурашки. Как недомытые детишки разного роста и возраста, все в разводах копоти, испуганно стояли холодильник, стиральная машина, газовая плита, столы и тумбы, и сверху на них задумчиво лился неравномерный мутный дождь. Над головой висели какие-то обрывки непонятно чего.
- У них всё было этой плиткой модной оклеено. Долго ей полыхнуть - по всему потолку и пошло!
- Но началось всё-таки с чайника, говорят, всё под ним сначала выгорело, а потом на штору перекинулось.
- И как можно оставлять включённым, если уходишь?
- А ты не оставляла никогда? Он же должен сам отключаться.
- Да на современную технику вообще надеяться нельзя!
- Ага, а холодильники у всех день и ночь в сети – ничего?
На большинство вопросов не было ответа, да никто их и не ждал. Многие стояли, потому что неловко было расходиться раньше времени. Хотя чем было определить конец случившемуся?
Я стала пробираться к другой, прогоревшей стороне дома, где толпились женщины. Похоже, успокаивали, как могли, пострадавшую, но её я не видела.
- Мы ведь вон сколько тряпок ненужных храним, чего их жалеть? - обнаружив свежее лицо, обратилась ко мне одна из соседок. - Я халат старый каждый раз посмотрю, выкинуть – нет, а потом всё равно оставлю.
Я кивнула, ища взглядом Лену. И увидела, что её под руки выводят из распахнутых ворот гаража. Она то ли тихо выла, то ли стонала, склоняясь к ногам, будто подвешенная.
- Да не убивайся ты, милая, так, - приговаривали над ней. – Погляди – вон и стены стоят, и крыша цела, ничего не сделалось!
Но несчастный глух к чужим доводам. Да и физически Лене было не до рассуждений – ноги у неё в прямом смысле подкашивались. Бабы с трудом доволокли плакавшую до машины, которая и увезла её на соседнюю улицу, к родным.
- Вот ведь что беда делает! – не удержалась вставить глава, бесплодно прежде радевшая за сплочённость жителей. – Сколько раз я приглашала собраться по поводу пожарной безопасности – никто не приходил, будто это только мне надо. А тут нужда заставила.
Бабы молчали провинившимися школьницами.
- Теперь будете покупать огнетушители?
- А что с них проку? – буркнул кто-то за спинами.
- А то и проку, что огонь на время задохнулся именно от огнетушителя! Илюха сообразил и из своей машины притащил наверх. Вот вам и ерунда. Так что записывайтесь, если надо, привезём с доставкой.
- Кому надо, тот купит, - опять недоверчиво встрял кто-то.
И тут уж я не выдержала, дивясь, как люди не понимают:
- Да ведь дело-то не личное, а общее! У вас же дом на доме, сарай на сарае! Ладно, что ветра сильного не было, а то бы…
- Всё равно бомжиков не заставишь покупать. У них вон и печи-то развалены, а кто им за так чинить будет? Вот и живём рядом с пороховой бочкой.
- Ими займёмся, а про сказанное подумайте.
- Сейчас думать надо, как прибрать в доме! – резко, на повышенных тонах высказалась одна из активисток. – Чтобы Лена не увидела этого, когда вернётся!
- А что можно сделать?
- Да хоть воду убрать, хоть повыкидать что или вывесить сушить.
- Э-э, вы погодите! – вмешался подошедший наш мужичок-депутат. – У неё ведь страховка была? Наверняка. Значит, ничего пока трогать не надо.
- Ты думаешь, они разбегутся возмещать? Держи карман шире! Говорят, только если одна труба печная останется, тогда и помогут всерьёз, а так – для отвода глаз.
- Значит, сами будем собирать, кто сколько может.
- Так когда приходить убираться-то?
Завелись трактора, увозя бочки. Доглядывать за зданием оставалась районная пожарка. А народ всё сидел и сидел – кто на корточках, кто на брёвнах, кто на заборы опирался. Не хотелось расходиться.
Правду говорят, что горе сближает сильнее радости. Может, эгоизм человеческий тому объяснением? Наблюдая чужое счастье, мы обычно не думаем, что нам тоже подобного хочется. Счастье для каждого имеет свои границы и определения. А вот горе – оно похожее у всех: болезнь, смерть или пожар. И всякий раз, глядя на страдающих, каждый человек думает: как хорошо, что это сегодня не со мной! Даже если он не сознаётся себе в этом, он всё равно так думает, хотя бы раз в жизни, хотя бы секунду, пока не поймает себя на такой мысли.
Конечно, жизнь всё равно берёт своё. Любые раны заживают, как зарастает вновь травой перепаханная земля. Войну – что страшнее? – осиливали и головы поднимали, отстраивались, детьми обзаводились, планы на завтра вынашивали.
Вот и теперь мужики, совершив то, что от них требовалось, медленно перестраивались на будничный ритм – покуривали, щурясь и поддакивая неспешному разговору, взглядывали на часы. Вскоре должны были вернуться с пастбища коровы, всё равно их встречать, так что никаких особых дел затевать уже не стоило.
И бабы, кучкуясь, всё чаще ненароком перескакивали с горячего события на собственные заботы – у всех внучата крутились под ногами, огороды зарастали сорняками, да и тех же коров предстояло напоить и отдоить до очередной мыльной серии. Начали потихоньку, стеснительно расходиться по домам.
Вернулись в сельсовет и мы. Чистота, тишина и оставленный нами покой были здесь не тронутыми. Такое же чувство звеняще-радостной тревоги окатывало меня в прежние годы, когда я приезжала в деревню только на лето и распахивала двери в зимовавший в одиночестве дом. Казалось, что время законсервировалось в этих стенах и можно возобновить его отсчёт с той, годичной давности точки, и исправить то, что выстроилось «не по мысли». Но это только казалось. Текущий день врывался через распахнутые окна, вливался с голосами охрипших от молчания радиостанций.
Мигом исчезла эта иллюзия и теперь. Продолжать заседание было неуместным да и бессмысленным: наши мнения с мнением главы нашей администрации совпадали по родству душ, а с мнением всех вышестоящих начальников – по необходимости и безвыходности. Так что голосовать по любым вопросам мы могли бы и заочно. Однако нам требовалось хотя бы изредка чувствовать рядом плечо и душу думающего товарища, которому тоже довелось жить в пресловутую эпоху перемен.
С инстинктивной теперь боязнью включили чайник. Заварили кофе. Помянули добрым словом колхоз, который, несмотря на арестованные счета, каким-то чудом ещё держится на плаву и сохраняет на ходу технику.
- Даже если его обанкротят, эту бочку на десять тонн надо хоть самим выкупить, но не терять! Что толку от этой пожарки, которая доберётся только через полчаса и привезёт с собой всего две тонны?
- Опять скажут – оформляйте свою дружину, выделяйте ставку, открывайте счёт.
- Спасибочки, мы это уже проходили! – хохотнул наш мужичок, сполна глотнувший бюрократической стряпни при оформлении и ликвидации местной коммунальной конторы. – Никакой нам помощи от них не надо, лишь бы они нас не трогали!
- Святые слова, - устало вздохнула глава, сворачивая файлы. – Такой беды насмотришься и сразу понимаешь цену всему. Я как вспомню этот обвисший лохмотьями потолок…
И вот тут во мне как что-то щёлкнуло: ведь именно эта картина была утром в моих видениях! Именно это чувство непоправимости, какое настигло меня в затопленной кухне, ощутила я и в недавнем сне!
Спохватившись, точно можно что-то ещё исправить, я с немеющим горлом и колотящимся сердцем озвучила привидевшееся. Однако эффект был почти нулевым. Потому что сон бывает только твой, и ничей больше. Да и здравый рассудок не допускает надрывающих попыток мысленно переставлять события во времени, как будто ты и вправду волен что-то изменить. Все были слишком подкошены случившимся, чтобы нелепо думать об упущенной – и кем?! – возможности трагедию предупредить.
Вернувшись домой, я до ночи прокручивала в голове страшные картины минувшего и запоздало стыдилась своей ярко-жёлтой весёлой кофточки, надетой по случаю заседания. Я отключила в доме все приборы, которые сейчас не используются. Каждый час я смотрела в окно на деревню. Зачем? Хоть укараулься, ничего жданного не выждешь. А только расслабишься, тут оно и случится, таков закон.
Все в округе, наверное, не один день жили тем же. А потом страх притупился, сущность человеческая требовала надежды и гармонии. Трагедия становилась простым фактом, который требует спокойного осмысления и разумных действий.
На дверях магазина повесили объявление, что в сельсовете принимаются заявки на огнетушители, желающие могут сдать деньги. Внутри, на витрине, появилась копилка для сбора средств в помощь пострадавшим от пожара.
И через неделю, придя за хлебом, я заметила непривычное оживление среди деловых мужиков: доски складывали в ковш бульдозеру, везли куда-то. Когда же на одной из крыш сверкнули под солнцем новенькие листы профнастила, я наконец-то догадалась: ну, конечно же, это у Лены кипит работа! Хотят, чтобы она, выписавшись из больницы, застала дом обновлённым, не гнетущим.
Вот и всё. Случается, что после страшной беды жизнь вдруг становится более счастливой. Как знать, может, так и будет дальше с этой семьёй. Тогда понятно станет, зачем нужна была трагедия.
А вот зачем мне накануне неё приснился кошмар, понять не могу. И зачем именно на этот день, удобный мне, я упросила перенести депутатское заседание?
Я совсем не провидец, но, как ни ряди, мне давался судьбою шанс запечатлеть эти страшные события на плёнке. Дополнить свою видеолетопись редчайшими кадрами. Оставить внукам свидетельство маленьких подвигов их дедов.
А я прохлопала эту возможность: сначала не разгадала во сне намёка, а потом не отважилась сгонять домой, боясь осуждений. Хотя изначально чего бы проще? «Я всегда с собой беру видеокамеру», на то она и мини!
Однако позднее я обнаружила у моих страданий второе дно. Я и сама его долго не чуяла, пока не спросила себя прямо: о чём плачем? Не случайно же читатели этого текста заподозрили было меня в цинизме и в неудавшемся стремлении позднее разместить на ютубе трагичные кадры. Как им такое в голову взбрело?!
Или я и впрямь стала циничной, холодной, равнодушной? Ведь даже собственное горе не способно теперь поколебать мой разумный покой. Некоторые называют это мудростью – кому что ближе или выгодней. Но жива ли я, когда – без чувств? Когда я – просто наблюдатель, просто свидетель того, что случается вокруг?
А может, нервы мои давно оплавились от ожогов и теперь замыкаются только токами иного напряжения? Всё происходящее наяву уже давно видится мне отстранённо - ставшим историей, канувшим в Лету. И я ловлю ускользающее Время за хвост в надежде ещё успеть прощально придать ему гармоничные формы. И когда упускаю неповторимое, стыжусь и корю себя.
Каждый волен объяснить это для себя по-своему. И я подумала было, что это гноится во мне так и не удалённый киношный аппендикс: я рисую в воображении, как на каком-нибудь документальном фестивале мне наконец-то вручают заслуженную награду и публично благодарят за достойную службу.
Глупая, ведь давно уже знаю, что всего-то и надо нам, чтобы в Воротах тебе были рады и чтобы Боженька при встрече молчаливо погладил тебя по плечу. И чего тоскую? Ведь всё уже так близко…
2012 год.