Мао

Нашего кота звали Мао. Оригинально, не правда ли? Сразу хочется потянуться, выгнуть спину и промурлыкать: Ма-а-ао! Мя-а-ау!
Я думала, такая кличка во всём мире единственная. И вдруг узнала, что в переводе Мао означает…кот! Получается – кот по имени Кот? Масло масляное…  Но речь не об этом.
В тот год мы насовсем перебрались в деревню: город давно стал не по нутру. Не жилось в нём и кошкам.  Ну какое, скажите, удовольствие – по-собачьи гулять на поводке или целый день сидеть  взаперти и наблюдать жизнь из окна? Потомства от этого не бывает. Потому один из наших котов, намаявшись, бросился в пучину страстей с балкона  третьего этажа…
Словом,  мы обосновались в деревне и решили на приволье завести котёнка. У меня для этих целей была на примете одна городская раскрасавица, белая-белая и пушистая. В момент нашего знакомства она возлежала на полированном столике под абажуром включенной лампы. Говорили, будто она из какой-то известной древней породы, завезённой в пределы Ферапонтова монастыря. Вот это меня и привлекло более всего – шлейф неразгаданной тайны, тянущийся за непростым происхождением. Это вам не где-нибудь в городском подвале родиться или на пыльном чердаке. Нрав животного наверняка зависит от того, что первым увидят его глаза, открывшиеся миру.
Подаренный нам  котёнок внешне оказался весь в свою породистую мать – молочно-бел и характер имел покладистый. За те шесть часов, что я везла его в поезде, он ничем не обнаружил своего присутствия. Улёгшись со мною на второй полке, он посасывал мои волосы и беззаботно мурлыкал.
Эти нежности продолжались между нами до самого его возмужания. Муж мой даже делал вид, что ревнует кота ко мне. А когда родные, не зная о появившемся котике, привезли нам в подарок простую райцентровскую кошечку, сразу было решено: она станет любимицей хозяина. Так мы и ложились отдыхать после огородных работ – каждый на груди со своим котёнком, и те перепевали друг друга, словно соревнуясь.
Дарёная кошечка была обычного чёрного окраса с белым нагрудничком и в белых носочках. Короткая шерсть её на солнце лоснилась и обретала таинственный буроватый оттенок. Однако простецкая кличка Нюша ставила всё по своим местам. Нюша оказалась животным без особых претензий, обиходливой и хозяйственной, и целыми днями намывалась сама и облизывала названного братца.
Тот своё великолепное имя обрёл не сразу. Нарекали его и Пушком, и Белком, и ещё как-то, но ни одна кличка с языка не соскальзывала и, значит, была чужой. Возможно, так и остался бы он безымянным, как многие кошки у старых деревенских жителей, но суждено было котику заболеть. Отравившийся чем-то, он начал таять на глазах. Его густой пух стал блеклым и редким, ноги едва переступали, а глаза закрывались от слабости. Чем бы мы ни поили котёнка, желудок его не принимал ничего.
Дело было поздней весной, на улице стояло тепло, но котик не имел ни желания, ни возможности выйти во двор и обречённо сидел на крыльце, изредка взглядывая на недоступный солнечный мир. Вот тут и объявился наш случайный знакомый. Он  взял доходягу в руки, оглядел его облысевшую голову с полузакрытыми веками и рассмеялся: «Это что ещё за китаец? Настоящий Мао Цзе дун!» И кличка прилипла.
Однако некому было бы её носить, если бы не наша дочка. Крупная, стремительная и угловатая, как все подростки, она рванулась гулять, перешагнула через порог и… наступила на котёнка! Когда мы выбежали на визг и рёв, девочка рыдала, сидя на полу, а Мао безжизненно лежал перед нею. Его дыхание едва улавливалось. Ни слова не говоря, я внесла его в дом, положила на кровать, и мы стали ждать конца… Но – теперь я знаю это точно! – в любом живом существе есть резервный запас сил, на крайний случай. Именно с этого критического момента котёнок пошёл на поправку.
Через полгода Мао превратился в огромного вальяжного меланхоличного кота. Шерсть была длиной до пяти сантиметров и вокруг шеи обхватывала его роскошным воротником вроде тех, что когда-то носили европейские вельможи. Хвост, всегда победно торчавший, был пушист, словно выросшая на солнечной опушке одинокая ель. На задних лапах только подушечки были голы, а выше начинались мохнатые, будто мохеровые, шаровары, окрашенные в подхвостье лёгкой желтизной, как пальцы у курильщика. Никакого иного цвета в облике кота не было, кроме, разумеется, глаз – огромных, зелёных,  задумчивых. Ими-то он, даже в детстве почти не игравший, недоумённо взирал на подраставшую рядом Нюшу.
Кроме глянцевой чёрной шерсти, похвастать той было нечем: она была низка, коротка, кривонога и – глупа. Целыми днями она каталась по полу, носилась за своим хвостом или совершала иные необъяснимые поступки. Частенько ей доставалось от нас за сбитые половики, сдёрнутые занавески, опрокинутую посуду. Не раз – да простит меня общество охраны животных! – приходилось ей лететь на улицу с крыльца за воровские прогулки по столу или наглость справить свою нужду в доме вместо подвала.
Вот уж чего – ни первого, ни второго – никогда не замечалось за Мао! Он без упрямства спускался при надобности в подполье и вообще предпочитал улице дом, где дневал и ночевал на русской печке. Он же охранял нас и от мышей, которые иногда любили пошнырять по полкам. В ожидании жертвы Мао мог высидеть на одном месте сутки. Однако и исполнив свой кошачий долг, не хвастался сделанным, а спокойно засыпал.
Нюша же пропадала в огороде, в хлеву, на сеновале, выслеживая мышей, и подхалимски тащила их в дом. Хозяйственная! Я равнодушно поругивала её, а муж, подзадоривая меня, напротив, нахваливал. Так вот мы и жили со своими любимцами.
А потом настала для них пора любви. По нашему чердаку стали шастать деревенские коты. Задетый бессовестным нарушением границ, Мао доблестно встал на их защиту. Ночи напролёт дикими воплями он отпугивал пришельцев и даже вгрызался в их задрипанные шкуры. Но любовь оказалась сильнее: Нюша познала её и с чёрным, и с рыжим, и с серо-буро-малиновым котом, плодом чего явилось разноцветное потомство, тут же нами утопленное. Хорошо, что гуляла кошка в силу своей неказистости только раз в году, и это смиряло нас с её распутством.
Отвергнутый Мао стойко перенёс оскорбление и стал дожидаться повторения весны. Кошачья жизнь в мирное бессезонье представляла идиллию: Нюша спала в обнимку с котом, и, если бы не полярность их окраски, невозможно было бы разобрать, где чьи лапы и хвост. Мао ходил ухоженный и вылизанный до снежной белизны и иногда снисходил до того, что намывал Нюшину шею.
Но истинным джентльменом Мао бывал за обедом. Что бы ни наливали в миску, он терпеливо сидел рядом и ждал, когда насытится его невеста. Накормить её было непросто, и порою он оставался ни с чем, однако зла не таил. Ему достаточно было корки хлеба глотка молока, чтобы жить дальше. Нюша же пихала в себя всё подряд, лишь бы набить желудок. После обеда на её тощей недоразвитой фигуре живот выглядел так, словно она только что проглотила мячик для лапты или вот-вот родит. Однако проходило полдня, она обретала прежние корявые очертания и снова с рёвом ходила возле пустой посуды. Мао ни разу в жизни не позволил себе подать голос от голода. И лишь при запахе мяса или рыбы он терял рассудок и забывал про даму. Впрочем, именно в этом он и был истинным мужчиной.
И Нюша сдалась. Хоть нас и уверяли, что домашняя пара в брак не вступает, таинство это свершилось на наших глазах. Никого прежде не знавший, Мао вознёсся в своих чувствах до небес и не отходил от любимой ни на шаг. Его дом стал его крепостью. Даже к забору теперь не допускались всякие там деревенские бродяжки. А когда у Нюши родились два котёнка, оба они были белоснежные и пушистые, и лишь чёрная царапина на лбу удостоверяла материнство. Гордый Мао, которого по-домашнему давно звали просто Мавиком, оказался очень заботливым отцом: он умывал и согревал своих детей и даже позволял им разыскивать у себя на животе бледные сосочки.
Однако куда нам ещё двух кошек? Чудесных котят мы быстро пристороили по знакомым и стали принимать заказы на следующий помёт. Но Нюша, кривоногая тощая Нюша заартачилась! Она больше не подпускала к себе Мавика!  И так, и этак обхаживал он её, ни на секунду не выходил за ограду, караулил. И всё равно проворонил: опят Нюша принесла разноцветных котят – больных, кривых, противных. Я сочла её непригодной для материнства, и оказалась права: в прежнем, белом потомстве один котёнок оказался глухой, другой просто неожиданно сдох.
Прошло какое-то время. Однажды осенью, навестив в деревне старика Шутова, я заметила мелькнувший за его баней белый комок. «Мао!» - крикнула я, но кот не обернулся. Старик глянул на меня недоумённо и позвал: «Муська, Муська!» Та тотчас же выбежала из-за поленницы. Дед игриво сдвинул шапку и подмигнул мне: «Молоденькая, от весны. Не ваш ли приходил?»
Так открылась тайная сторона жизни нашего кота. Похоже было, что Нюша перегордилась. Больше Мавик на неё не глянул.
Слух о красоте и разумности нашего Мао распространился далеко за пределами деревни, района и даже области. Когда мы приглашали на лето гостей, то первой достопримечательностью называли именно его, а потом уж грибные и ягодные места. И люди ехали, чтобы увидеть чудо собственными глазами.
Я понимаю, что всякий живущий бок о бок с животным может порассказать о нём немало удивительного. Но Мао действительно был неповторим!  Он мог подолгу сидеть напротив меня и смотреть неотрывно глаза в глаза, словно силился поведать что-то о своей прежней или будущей жизни. Он не мяукал, не канючил, не бегал хвостиком, как иные. Он просто подходил к моим ногам, скользил по ним шеей, а затем поднимал взгляд кверху и помыркивал: «Ну?» и я понимала: надо молока. Или: надо выйти. Или: надо ласки. Однако обниматься с любимым, но не известно где гулявшим котом я теперь брезговала и лишь милостиво опускала для него руку. Мурлыкая, кот мог тереться о неё по часу. Или вставал на задние лапы, клал голову мне на колени и безмятежно дремал. Иногда он вдруг прорывался на диван и по-пластунски начинал двигаться к нам. Но стоило мне или мужу недобро глянуть, как он безмолвно соскакивал на пол и оттуда глядел виновато-преданным взором. Будь он более сдержан в своих чувствах, иногда, особенно при недомогании, можно было бы допустить его до себя. Но Мао так изнывал от любви, так блаженно выпускал когти в такт мурлыканью, что впору было выпороть его. Иногда он казался мне наркоманом, нализавшимся валерьянки, иногда – разумным существом, ещё не научившимся произносить слова.  Как-то ночью, поднятая с постели его взглядом, я пошла открыть коту дверь, но по пути Мавик надумал перекусить. И вот я, дремотно покачиваясь, минут десять простояла над его миской, не смея прервать трапезу. Да разве стала бы я ждать Нюшу?! Словом, Мао был уникален.
Однажды он на неделю пропал. Не раз видевшие его гуляющим по лесу, мы не переживали: птичек наестся и вернётся. Или травкой какой подлечится.  Но осенью он опять вдруг исчез, уже на полмесяца.  Куда, зачем, почему, так и осталось тайной.  И когда наконец в дождливый вечер его долгая белая фигура замаячила в поле за дорогой, я кинулась ему навстречу, подхватила мокрого и грязного на руки и позволила тереться щекой о мою щеку. В тот момент я заглянула в будущее и поняла, что без Мао наш дом осиротеет.
- Дед Вася! – сказала я при встрече старику Шутову. – Будут у твоей кошки котята, оставь нам беленького!
- Да только вчера троих закопал, где вы были?! - огорошил он, и я едва не взвыла от досады.
Недели сменялись месяцами, а Мао не спешил на сторону. Он исчезал только на день-два и возвращался умиротворённый и тихий. Съев холодную картошину в мундире, он засыпал тут же, уткнувшись носом в тарелку. Всё чаще приходилось его, сонного, убирать с дороги, чтобы не споткнуться, и укладывать на печку. Туда же, под бочок к нему, торопилась и иссохшая от тоски Нюша. Однако Мао спал, как убитый, и она постепенно прекратила его намывать. Никто больше нашей кошкой не интересовался, боёв на чердаке, не дававших нам спать, не слышалось. И я решила, что подходит кошачья старость. В конце концов, пять лет – возраст немалый, никуда уж, наверное, им не хочется, ничего не надо.
И вдруг зимой в чудовищные морозы кот исчез опять! Летом, понятно, он мог как-то прокормиться, но в стужу?! Через две недели сомнений в том, что это – конец, не осталось. И, как всегда при утратах, стало мучить раскаяние. Ничем-то мы его не побаловали, ни мясом по-настоящему, ни рыбкой лишний раз. Поневоле полюбишь хлеб и картошку! Потому и весу-то в нём было всего ничего – пушинка. Никогда больше собачонкой не выбежит он встречать на остановку, никогда не взглянет укоризненно за грубое слово…
Но вот как-то ночью – оглушительный скрежет когтей по брёвнам промёрзшего дома…
- Мао!!! – с радостным воплем перекатилась я в постели через мужа и кинулась в одной рубашке на улицу.
Белым снежным шаром Мао спустился с чердака прямо в мои объятия, и мы не разнимали их, пока не получили выговор от хозяина. Кот был накормлен и отправлен на печку, а я долго не могла вновь заснуть и дивилась его бодрости, пушистости, а главное, выносливости: чтобы голодным на холоде по две недели совершать свои кошачьи подвиги, надо иметь отменное здоровье. Значит, жив курилка! И стоит позаботиться о продолжении рода.
Наутро я дошла до бабы Лизы, которая всё про всех знала.
- У бавшки Насти кошка толстая ходит, спроси.
- Может, не от нашего вовсе?
- Как не от вашего? У Горбуновых кот помер, чистяковского увезли на станцию, кому больше? И бабшка Настя говорит: ваш ходит!
В деревне десять домов, подумала я, да в каждом по кошке. Скоро ли управишься с таким гаремом? Я ещё больше зауважала Мавика и почти на крыльях полетела домой, чтобы поведать мужу о разгаданной тайне исчезновения кота. И на белой и укатанной дороге вдалеке с трудом, но всё-таки заприметила его самого. Котяра шёл мне навстречу, как на работу, - не торопясь, вальяжно, лапки в шароварах, хвост парашютом. Возле меня приостановился, поднял морду и мыркнул многозначительно. Я, словно он понял бы меня, ответила: «Иди, иди, но недолго!»  И он снова заперебирал лапками. Нет, это был не Мавик. Это действительно вышагивал Мао! На дворе стоял март.
С тем бы и распрощаться с читателем. Красивая получилась концовка, вполне достойная редкого кошачьего имени. Но я документалист по натуре и не умею эффектно лгать.
Спустя месяц с надеждой спрашиваю дочку бабы Насти, окотилась ли кошка.
- Давно уж!
- А нам оставили?
- Куда вам? Белых-то не было.
- Ни одного?! – я стояла, ошеломлённая новой загадкой. – Так зачем же он по две недели в деревне пропадает?!
Так хотелось услышать нечто романтичное, такое, чего в жизни не бывает. Но собеседница глянула снисходительно и сказала, как отрезала:
- Мясо в чуланах таскает, зачем ещё?!
Мясо? Ласковый красавец Мао нас на мясо променял?!  Как фары, вспыхнули в моей памяти дикие кровожадные глаза кота в тот миг, когда ему дома перепадало такое лакомство. Видимо, мало перепадало. И век нам не рассчитаться с соседями за голодного шкодливого Мао. Впрочем, за Мавика, конечно, за Мавика! А Мао… Про Мао – читайте рассказ с начала.
Кто же хочет правду до конца, то прожил у нас Мао недолго – околел во дворе, измученный давней своей болезнью желудка. Нас снова одолели мыши, и пришлось привезти из райцентра кошку-охотницу. Переловив всю живность, она растолстела и неожиданно по утру принесла котят. А вечером того же дня давно обитавшая на чердаке больная Нюша с истошным криком испустила дух – жизнь в доме вполне могла теперь продолжаться без неё, и она таинственным образом уловила это…
Она и продолжается, жизнь. Незаменимых кошек, как и людей, не бывает. Вот только рассказать об иных после их ухода бывает совсем нечего.

1995 год

Рисунок Анастасии Астафьевой