I
Ларе было девять лет, столько же, сколько и мне. Ее сестра Оля была старше нас на два года.
Познакомили нас наши бабушки. Сначала они разговорились о ценах на фрукты на местном рынке, а потом вспомнили и про нас. Наши топчаны под длинным навесом, где обычно прятались от солнца старики и женщины с детьми, оказались рядом. Девчонок я заметил, но к ним не подходил, и мы тихо ковырялись в песке поодаль друг от друга. Наши бабушки сидели рядом, каждая на своей подстилке, и лениво глядя на море, вели неторопливую беседу. Из разговора выяснилось, что так же как и мы, приехали они в Феодосию недавно, на все лето, и остановились на соседней от нас улице.
Знакомство состоялось, и с тех пор мы каждый день встречались на пляже, вместе купались, а после обеда я бежал к девочкам в гости на соседнюю улицу.
Оля, как старшая, придумывала игры, но она мне казалась большой и серьезной, и влюбился я в худенькую смешливую Лару.
Лето прошло. Они уехали в Петрозаводск, а мы в Москву, но наши бабушки стали переписываться. И однажды я с радостью узнал, что следующим летом мы будем опять отдыхать вместе, той же компанией, в тех же домах по соседству.
И после долгой зимы и учебы вернулись каникулы и лето, и песчаный пляж, и заполоненное людьми море, и наши игры в виноградной беседке.
Потом мы еще несколько раз ездили с бабушкой в Феодосию, но Лары и Оли больше там не было.
* * * * *
В шестнадцать лет я впервые оказался в Петрозаводске. Родители купили мне экскурсионную путевку: Архангельск, Петрозаводск, Кижи, Ленинград, Псков, - и я заранее взял у бабушки Ларин телефон.
Мы встретились, но свидания не получилось. Лара подошла к гостинице, и когда я увидел, какой она стала, сам себе показался маленьким и невзрачным. Мы поговорили недолго и расстались. Лара приглашала к себе домой, но я так и не пошел.
* * * * *
Мне было двадцать лет, я учился в институте и в каникулы любил приезжать на недельку к своему дяде в Ленинград. Перед отъездом я почему-то неожиданно представил себе Лару и позвонил ей. Я не думал о ней и не вспоминал. Но вдруг захотелось ее увидеть. Ее голос в телефонной трубке мне показался радостным и взволнованным. На удивление она быстро согласилась, и мы договорились о встрече в Ленинграде.
Я люблю пригороды Ленинграда и его белые ночи. Мы гуляли по набережной Невы, а потом поехали в Павловск. Лара превратилась в стройную красавицу. Светлые волосы оттеняли смуглое лицо, глаза были темными и пронзительными и в зависимости от настроения меняли оттенок: от карих до черных.
Мы возвращались на электричке в Ленинград и вышли в тамбур покурить, когда Лара вдруг обняла меня, прижалась ко мне и впилась жаркими губами в мои губы.
- Ты даже не представляешь, как я тебя ждала, как я мечтала тебя поцеловать, как часто мне снилась наша встреча.
Я обнял ее и поцеловал, прижал к себе ее бедра и почувствовал желание. Но вместе с тем, глубоко в голове, под слоем перекинувшейся от нее бурлящей лавы, удивленно тренькал звоночек: «Не понимаю, не понимаю».
К этому времени у меня были девушки, но я никогда не соприкасался с женской страстью.
Дядя выделил мне комнату в своей квартире и не задавал нескромных вопросов. Дни мы проводили в музеях, а ночи в постели. В любви Лара была ненасытной и нежной.
Пролетела неделя, и новые дни разбросали нас по своим городам.
* * * * *
Не знаю даже, почему я не звонил Ларе все эти годы и не пытался с ней встретиться. Молчала и она.
Я окончил институт, уехал на три года работать за границу, вернулся в Москву в новую, купленную мной квартиру, и за круговертью лиц и дел ни разу за прошедшие шесть лет не вспоминал о Ларе.
Однажды вечером, когда разошлись очередные гости, я почувствовал, что устал от приятелей и любовниц. Странно, я опять подумал о Ларе и впервые понял, что она приходит в мои мысли, когда мне становится совсем одиноко. После стольких лет молчания я не решился позвонить и написал письмо. В те времена еще принято было писать письма и отсылать их по почте. Ответ пришел быстро. Ее письмо показалось мне чужим и веселым. Она писала, что собирается замуж и что ее будущий муж прекрасный человек. Мы никогда не давали друг другу ни клятв, ни обещаний, но это письмо почему-то неприятно задело меня.
И больше я ничего не слышал о Ларе.
II
Иван Алексеевич любил отдыхать в Феодосии, хотя случалось это не так часто. Бабушка давно умерла, родители состарились, с женой он развелся, а детей у него не было.
Его принимали все в том же доме, где когда-то дед нынешней хозяйки встречал их с бабушкой. Людин дед умер, умерла ее мать, и теперь сама Люда заранее, после телеграммы, готовила для него комнату. Ему было семь лет, а ей семнадцать, когда они в первый раз приехали сюда с бабушкой. За долгие годы у Ивана Алексеевича с Людой сложились дружеские, почти родственные отношения. День рождения у него приходился на лето, и ему нравилось отмечать его в Феодосии, когда удавалось выбраться туда. Через две недели Ивану Алексеевичу исполнялось сорок пять лет.
Он всегда останавливался в маленьком, уютном флигеле с отдельным входом. Дом, как и в детстве, был переполнен гостями и родственниками. Посторонних Люда старалась не пускать. Вечерами все собирались на ужин в виноградной беседке, и эти вечерние посиделки, пропитанные свежим морским воздухом, успокаивали и умиротворяли душу.
Кажется, и пляж не изменился, только людей стало больше. Иван Алексеевич любил море, особенно это, сохранившееся с детства море. Когда он смотрел на синюю бухту, когда соединялся телом с прибоем, то больше не видел чужих людей, а за гомоном голосов слышал только шуршание волн.
Прошло два дня безмятежного солнца, и Иван Алексеевич понял, что за ним наблюдают. Иногда он чувствовал затылком чей-то взгляд, резко оборачивался, но не видел никого, кто мог бы так внимательно смотреть на него. Ни одного знакомого лица, а для чужих он тоже был чужим.
Однажды, когда после жары и обеда он валялся в кровати, впитывая кожей прохладу комнаты, в дверь постучала Люда:
- Вань, к тебе женщина какая-то пришла, тебя спрашивает.
Иван Алексеевич натянул на себя шорты и вышел во двор. В беседке сидела незнакомая элегантная женщина в белом, полупрозрачном платье лет тридцати-тридцати пяти. Женщина встала ему навстречу.
- Здравствуй, Ваня.
Голос показался знакомым, но больше всего поразили ее глаза. Их оттенки менялись каждую секунду: от карих до черных. Такие глаза были лишь у одной женщины в его жизни.
- Лара?
- Узнал, узнал.
Голос ее потеплел.
- Лара…здесь…как же…столько лет…Подожди, присядь сюда в тенек. Я сейчас вина из холодильника принесу. Я сейчас.
Иван Алексеевич взволнованно разлил кроваво-красное вино по бокалам и присел рядом с ней. Теперь он окончательно узнал Лару. Она округлилась в формах, но лишь слегка пополнела, даже стала женственнее по сравнению с той далекой, худенькой двадцатилетней девочкой. Густые, светлые короткие волосы обрамляли смуглое лицо. Оно стало спокойнее, но в нем проглядывала прежняя живость. Хотя он не узнал ее сразу, может быть, потому что не ожидал увидеть, но она мало изменилась.
- Ты совсем не постарел, Ваня, - улыбаясь, сказала Лара. – Такой же красавец-мужчина. Солиднее, что ли, стал, вальяжнее.
Она дотронулась пальцами до его волос.
- Только виски седые и проседь в волосах.
Иван Алексеевич не узнавал себя и не мог понять, что с ним происходит. Он вдруг почувствовал себя на двадцать лет моложе, и ему показалось, что он ждал этой встречи всю жизнь и сам искал ее.
- Как же ты нашла меня здесь, Лара?
- Ты все такой же несообразительный. Та же Феодосия, тот же дом. Только мы давно не дети. Сколько же лет прошло, когда наши бабушки нас сюда привезли. Не хочу даже говорить.
Красным камнем вино в бокалах искрилось на солнце и отражалось в глазах.
- Ты одна приехала или с мужем, с детьми?
- У меня нет мужа и никогда не было. И детей нет. Любовники были, но я никогда не хотела иметь от них детей.
- Погоди. Я же помню: ты мне писала, что собираешься замуж.
- Ванечка, Ванечка. Мало ли что может написать обиженная женщина. Я тогда думала, что ты все бросишь и примчишься ко мне. А ты так и не позвонил.
Иван Алексеевич вдруг отчетливо вспомнил это письмо.
«Я была бы рада приехать к тебе, но не могу. Я выхожу замуж. Он прекрасный человек, и я его люблю. Приглашаю на свадьбу. Если соберешься, постарайся пораньше. Целую».
И вместе с этим отголоском памяти ощутил на губах привкус вины и невозвратности.
- Ладно. Не стоит об этом. А как у тебя с семейной жизнью? Жена, дети?
- Нет у меня никого. Детей не нажил, с женой разошелся.
- Ну, ну. Дай, я тебя обниму и пожалею.
Ивану Алексеевичу показалось, что Лара подсмеивается над ним, но рядом с ней ему становилось тепло и приятно. Все тот же молодой жар и накал чувств пробивал от нее током через кожу. Как и двадцать лет назад промелькнуло в голове, что никогда он не встречал такой потаенной, огнедышащей страсти в женщине и невозможно устоять перед нарастающей бурей, но уже не страшился этого. Он обнял ее, и она замерла, положив голову к нему на плечо.
Они долго молчали и не шевелились, изредка выпрастывая руки, чтобы пригубить вина.
Дневная жара спала, и во дворе стали появляться соседи.
- Посиди здесь, Ларочка, я сейчас вернусь.
Иван Алексеевич зашел в большой дом, постучался в Людину комнату и вошел.
- Люда, я встретил женщину. Мы с ней давно знакомы и долго не виделись. В общем, она останется со мной. Я доплачу, конечно.
- Послушай, Ваня. Я же тебя еще маленьким помню. Ты мне, как младший брат. Дело не в деньгах. Но я не хотела бы, чтобы посторонняя женщина жила в доме.
- Люда, ты даже представить себе не можешь, сколько лет мы с ней знакомы. Тридцать шесть лет. Она на соседней улице с бабушкой останавливалась, а нам было по девять.
- Все, Ваня, хорошо. Тебе видней. Пусть переезжает.
- Спасибо, Люда.
Иван Алексеевич чмокнул Люду в щечку и видел, что ей это приятно.
- Я побежал.
Скорым шагом Иван Алексеевич пересек двор и подошел к Ларе. Она смотрела на него неотрывно, и глаза ее улыбались.
- Ларочка, мы сейчас пойдем к тебе, возьмем вещи, и ты переезжаешь ко мне. Будем жить вместе. Ты не против?
- Я не против, Ванечка.
И они стали жить вместе. Когда ночью Лара прильнула к нему и надолго губами впилась в губы, и провела рукой по груди и животу, он ощутил, как соленая, теплая волна окатила и обрызгала его нежностью.
Утекали дни и ночи, напоенные любовью, морем и солнцем.
Обнявшись или взявшись за руки, они гуляли по остывающей вечерней набережной и выбирали всякий раз новое кафе или ресторан по вкусу. Иногда ходили на ночной безлюдный пляж и купались голышом под присмотром широколицей луны.
- А ты кем работаешь? Это неважно, но просто интересно.
- Перевожу романы, повести, рассказы с французского языка на русский.
- А ты сам не пробовал писать?
- Пытался, но понимаю: не то, не так. Или фантазии не хватает, или дара. Всегда я рядом с чужим творчеством, а своего нет.
- Но ты ведь столько всего повидал в жизни. Поищи на дне памяти или опыта и найдешь. И тогда это родится и станет твоим, только твоим.
- Как хорошо тебя слушать.
- Я помогу вырастить в себе писателя.
В другой раз он задал ей тот же вопрос:
- А какая у тебя профессия?
- Я медсестра. Не говори ничего. Я добрая и циничная медсестра.
- А я ведь долго пыталась тебя разыскать. Я приезжала в Москву, а мне говорили, что ты здесь больше не живешь. Я звонила тебе, а телефон не отвечал.
- Я редко бывал дома, и дома были разные. Я много ездил по другим странам.
- И не думал обо мне. Прости. Это я так. Если хочешь знать, я всегда любила тебя и только от тебя хотела иметь детей.
Они сидели в ресторане, нависшем над ночным морем. Черные волны белой каймой пеленали берег и отползали к себе в темноту. Свежий воздух раскупоривал поры и мысли.
Прошло десять дней, как они были вместе.
Лара ждала его слов и не торопила. То, что она давно поняла, наконец, пришло. Он и его любовь обратились в ее жизнь. Она не могла лгать ни ему, ни себе. Она знала теперь наверняка, что может жить и быть счастливой только с одним человеком – с ним. Это чувство уверенности наполняло ее сердце радостью и тревогой. Ощущая ежеминутно его любовь и близость, она так и не дождалась от него главного ответа: а что дальше? Что он собирается делать дальше?
- Ларочка моя, ты где? Ты уплыла куда-то. О чем ты думаешь?
- Извини. Я сейчас подумала, что если бы мой любимый человек мне изменил, я смогла бы его убить.
- Ты пугаешь меня, Лара.
В последние десять дней Иван Алексеевич тоже задумывался о будущем: о Ларе, о себе, об их жизни. Его существование изменилось, и с появлением Лары оно уже не могло оставаться прежним. Он понимал, что любит ее искренне и осознанно и хочет быть с ней. Но иногда своей необузданной страстью она пугала его и казалась ему влюбленной дикой кошкой, которая никогда не выпустит его теперь из своих сладких и острых когтей. А готов ли он сам к тому, чтобы променять свою привычную свободу на вечную любовь? Он не сомневался в правдивости ее чувств, у него самого не было другой такой женщины и любви, взорвавшейся через десятилетия, но этот неожиданный груз давил его неизбежностью выбора.
Лара и Иван Алексеевич танцевали под дурманящие слух и сердце французские слова любви, и однажды промелькнувшая между ними искра нежности превратилась в ежесекундную и нескончаемую потребность, как дыхание, как шепот без слов, вырывающийся из их приоткрытых губ.
Ванино сорокапятилетие праздновали все вместе во дворе, за большим столом. Разомлевший Иван Алексеевич встал с рюмкой в руке и сказал:
- Спасибо, друзья. Посмотрите, какая замечательная женщина сидит рядом со мной. Это Лариса. Завтра мы расстаемся ненадолго. Я уезжаю в Москву, она к себе. В следующий раз мы обязательно приедем сюда вдвоем.
Когда все разошлись по своим комнатам, Иван Алексеевич прижал к себе Лару и сказал:
- Как же я тебя люблю, Ларочка.
- И я тебя очень люблю.
Ваня, пойдем погуляем. Окунемся в море в последний раз.
- Пойдем, Лара. Сейчас только плавки возьму.
- Милый мой, зачем тебе плавки? Мы так искупаемся.
Стыдливая луна пряталась за тучами, остывший песок хрустел под босыми ногами, и только далекие звезды резали дыры в черном лоскуте неба, нахально и безразлично разглядывая их одинокие фигуры.
Лара расстелила подстилку, быстро разделась и принялась жадно срывать с Ванечки майку, шорты и трусы. Она прижимала его к своему телу и целовала его уши, глаза, губы, волосы, каждую морщинку его существа. Никогда раньше они не были так близки. Ближе быть невозможно.
- Я люблю тебя, Ванечка. Никуда ты не уедешь без меня. Ты будешь со мной всегда.
Ваня лежал на спине и смотрел в небо, будто взглядом целовался со звездами. Лара уютно сжалась в комочек, обхватив колени, и ей казалось, что она плывет, плывет, пока хватает сил. Из-за туч вынырнула полная луна и серебряной полоской начертала ей путь туда, где никогда не кончается горизонт. Лунная дорожка манила и шептала всплесками волн: «Все еще будет, и дети, и будущее».
Она разгладила ладошкой задумчивое Ванино лицо и сказала:
- Пойдем домой, Ванечка. У нас завтра длинный день.