Война была ещё вчера

 
                Борис МИРОНОВ


Война была ещё вчера
             Рисунки Юрия ФЁДОРОВА

НАШИ!
Февраль 1944 года. Красная Армия стремительно продвигается на запад, освобождая оккупированные территории страны. Дошла очередь и до моей родной Псковщины. Последние месяцы оккупации мы с роднёй жили в лесном партизанском лагере, а когда партизаны отправились на восток, чтобы воссоединиться с нашими войсками, их семьи - ста-рики, женщины и дети - поселились в ближайших к лагерю деревнях.
Так мы оказались в селе Ругодево. Когда фронт приблизился, и до нас стали доноситься звуки канонады, в сторону фатерланда ринулись захватчики. Их путь пролегал через Ругодево, где в течение всей оккупации они показываться не осмеливались – село находилось в центре Партизанского края. Чтобы избежать нежелательных встреч, сельчане скрылись в лесу и поселились в заблаговременно вырытых землянках. Лагерь замер в ожидании благих перемен.
    Наконец, наступил долгожданный день. Ночью лагерь проснулся  и
стал собираться домой: из  разведки вернулась  молодёжь с извести-ем, что в селе "наши". Людям не терпелось поскорее увидать освобо-дителей, поэтому табор почти сразу двинулся в путь.    Однако по дороге осторожные старики предложили зайти в  лесную деревушку, чтобы обогреться, обсохнуть, а  тем  временем  еще  раз прояснить обстановку и уже потом податься в село.
    Под утро «разведчики» совершили восхождение на высокую гору неподалеку от деревни, с которой отлично просматривалась вся мест-ность вокруг. Они увидели, что по шоссе передвигается бесконечная колонна войск. Но кто это были?
Тем временем мы с удобствами  расположились  в  теплых  из-бах, гостеприимно встреченные хозяевами, разулись,  разделись  и  стали сушить промокшие одежду и обувь.
    Вернулись посланные в село парни. Они сообщили, что в Ругодево
- власовцы. ("Полно солдат и все говорят по-русски".) И вдруг с улицы донесся оглушительный стук швейной  машинки - бил пулемет. Люди хватали одежонку и выскакивали на улицу раздетыми и даже ра-зутыми. Я успел заскочить в валенки, уцепился за мамину руку, и мы с ревом помчались к лесу.
    Но было поздно. Орущую толпу остановили три  солдата  в  дико-
винной форме: в белых полушубках с огромными погонами, с автомата-
ми наперевес. Такой формы никто не видел. Солдаты почему-то  смея-
лись, а один из них весело крикнул: "Стой, стрелять буду!" Толпа в
замешательстве остановилась. "Власовцы, власовцы",- шептали сзади.

     - Товарищи! - зычно сказал военный. - Мы бойцы  Красной  Ар-мии! Вот наши документы. Кто грамотный?
    Взяла документы моя тётя Нина и начала громко читать  их. Не знаю, что убедило людей, но все вдруг кинулись к  солдатам,  стали  тискать, целовать их и кричать "Ура!" Весь день мы  кричали, обни-мались и плакали от радости - и здесь, в незнакомой деревушке, и  по дороге в село, и в селе.
    А вечером всем Ругодевом по рыхлому тающему снегу выбрались на большак, по которому тянулась бесконечная колонна техники и людей. До глубокой ночи кричали здравицы,  "ура",  мужики  палили в воз-дух из винтовок и автоматов.  С  проходящих  машин, танков, броне-транспортеров и даже с конных повозок громко раздавалось: "Да здравствуют!.." И это продолжалось до тех пор, пока  все не охрип-ли и не стали валиться с ног от усталости и нервного  потрясения. А я, дурак малолетний, все искал среди солдатских лиц самое пре-красное, самое дорогое и самое очкастое в мире лицо  -  лицо отца.
Вот таким был для меня, как и для миллионов бывших «подданных третьего рейха», День Победы. Ну, а через год с небольшим мы вме-сте со всем советским народом и, как говорили в прежние времена, со всем прогрессивным человечеством с ликованием отмечали Великую Победу над фашистской Германией. В это время я уже жил в Миассе.

ГОРОД НАШЕЙ СУДЬБЫ
Миасс давно стал городом моей судьбы и судьбы моего рода. Су-дите сами: впервые нога моего деда, Миронова Александра Антипови-ча, ступила на миасскую землю в 1928 году. Он приехал сюда с семь-ёй и, естественно, с моим отцом тоже, тогда 15-летним парнишкой.
А случилось это потому, что в 1926 году на моей родной Псков-щине начался голод. Самыми незащищёнными оказались члены коммуны «Светоч», которая была создана в нашем селе Алтун Новоржевского района в бывшей усадьбе князя Львова. Князь был настоящим хозяи-ном. Его усадьба являла собой пример успешного многоотраслевого агропромышленного комплекса, который не только занимался выращива-нием сельхозкультур, разводил рыбу и скот, но и занимался их пере-работкой. Во владении Львова были два винокуренных, пивоваренный, лесопильный, черепичный заводы, водяная и ветряная мельницы. Мно-гоотраслевым было животноводство: племенные коровы, чистокровные овцы и свиньи, породистые лошади (целый конный завод!) Поля засе-вались элитными семенами ржи, пшеницы, овса, ячменя, гречихи.
Новая власть до самой войны не знала, как распорядиться этим богатством. И в конце концов так распорядилась, что уже сорок лет назад на месте богатейшей усадьбы образовался огромный пустырь с обезлюдевшими деревнями, на котором давно уже ничего не растёт и не пасётся. Таков итог мудрой хозяйственной и демографической по-литики Центрального Комитета родной Коммунистической партии и, са-ми понимаете, родного советского правительства. А тогда, в начале 20-х годов, в Алтуне была создана коммуна, членами которой стали бедняки со всего района, в том числе и местные крестьяне. Однако и в коммуне дела не пошли: главным занятием коммунаров повсюду в стране победившего пролетариата было пение революционных песен.
Когда начался голод, коммунары стали спешно покидать ячейку счастливого будущего. Остались в Алтуне только коренные жители, потому что, известное дело, при собственном огороде да при своей скотине можно пережить любые житейские невзгоды. Лишь бы власть не мешала.
Во время нетерпеливого бега в поисках сытой жизни кто-то из коммунаров споткнулся о город Миасс. А здесь народ жил хорошо. Во-первых, и скотину и огород с домом имела практически каждая семья, а во-вторых, все работали на производстве, имея и гарантированную работу, и гарантированный заработок.
Да и с продуктами не то, что в некогда густонаселённой Псков-щине, где деревня жалась к деревне и где даже скудной пашни с бед-ными почвами на всех не хватало, не говоря уж о пастбищах. Так что и хлеб и мясо в наших краях всегда были в дефиците, чего не знал Южный Урал, даже несмотря на усилия советских хозяйственников.
Скоро в Миасс стали подъезжать с семьями другие коммунары.
Дедушка мой и члены его семьи в коммуне не состояли. Но охота к перемене мест была у него в крови. Закончив ещё до первой миро-вой войны  псковскую школу каменщиков, он категорически не кресть-янствовал, хотя постоянным местом его жительства была родная де-ревня, с половиной жителей которой он состоял в родстве. Вахтен-ный, выражаясь по-современному, образ жизни был его стихией. Он подолгу бывал в отъездах, как будто у него не было семьи – жены и четверых детей. Излюбленным местом его вахты был Кольский полуост-ров. Здесь он жил месяцами, работал каменщиком и печником. Изредка наезжал домой. Не удивительно, что, узнав о массовом исходе земля-ков на Урал, он тут же, прихватив семейство, отправился туда.
В первый свой заезд жили Мироновы в Миассе недолго – до 1931 года. Здесь отец мой, Миронов Пётр Александрович, закончил проф-техшколу по строительной специальности и в возрасте восемнадцати лет снова оказался в родной деревне.

             ЖИЗНЬ В ОККУПАЦИИ
    Первые дни Великой отечественной войны отец встретил в воен-ной форме – он находился на лагерных сборах в недальнем Острове, городе, традиционно, ещё с царских времён по сей день, бывший ме-стом подготовки и переподготовки воинских формирований. Растеряв-шиеся от неожиданности командиры распустили военнообязанных по до-мам – ожидать  мобилизации. Вскоре после этого отец ушёл воевать. Я, тогда пяти с небольшим лет отроду, хорошо помню его проводы. А уже 2 июля 1941 года немцы вошли в Псков. Где-то в это же время был оккупирован и наш Новоржевский район. Немцы оставались у нас до марта 1944 года – без малого три года.
Почти всё это время моя родня – и по линии матери и по линии отца – проживала в селе Алтун и в ближайших деревнях. В селе все три года квартировали немцы – одно из подразделений тыловой армии, входившей в состав армий группы «Север», осаждавших Ленинград. Ты-ловики должны были обеспечивать свои воюющие армии продовольстви-ем. С этой целью почти все совхозы района были преобразованы в так называемые земские дворы – собственность фашистского государства, которые производили сельхозпродукцию. Был создан земский двор и в Алтуне. 350 гектаров земли обрабатывали 150 мобилизованных кресть-ян и беженцев.
Население было обложено тяжёлыми налогами. Если установленные поставки сельхозпродуктов не выполнялись в срок, фашистские власти направляли в селения карательные отряды, которые насильственно изымали продукты, угоняли скот, а людей арестовывали и сажали в тюрьму.
Существовал даже план сдачи тёплой одежды, валенок для немец-кой армии. Из-за срыва поставок людей избивали и расстреливали, сжигали деревни. Огромное количество молодёжи отправляли в Герма-нию на принудительные работы.
В северо-западном регионе России широко развернулось парти-занское движение. За тысячи километров от линии фронта, в самом, можно сказать, центре Третьего рейха шла настоящая война. Партиза-ны уничтожали фашистские гарнизоны, пускали под откос поезда. В августе 1943 года против Третьей партизанской бригады А. Германа, воевавшей в нашем районе, враг бросил 14 тысяч солдат и офицеров, артиллерию, самолёты.
За годы войны немцы уничтожили на Псковщине около 70 процен-тов жилья, в районе сожжены 3753 жилых дома, почти все хозяйствен-ные постройки (из 8619 хозяйственных построек немцы сожгли 6278 – скотных дворов, конюшен, складов и т.д.), почти не осталось лоша-дей и крупного рогатого скота. В самом Новоржеве не осталось ни одного жилого дома - город лежал в развалинах. На месте деревянных домов виднелись одни пепелища. Большинство деревень было сожжено немцами при отступлении, в том числе и наш Алтун. Каменные и кир-пичные постройки с немецкой аккуратностью были взорваны.

                НА УРАЛ!
В последних числах февраля 1944 года Красная Армия освободила Новоржевский район. О том, как это происходило, я написал в самом начале. А в октябре почтальон принёс нам весточку с Урала – нас отыскал отец. Это было непросто, потому что мы с мамой и роднёй жили совсем в другом конце района, а до того успели пожить в пар-тизанском отряде и в нескольких деревнях Партизанского края, кото-рые чудом уцелели в пламени войны.
Оказывается, вскоре после разлуки в 1941-м отца освободили от воинской повинности – он с рождения не видел правым глазом, что, кстати, не помешало ему добровольцем участвовать в финской войне. «Некондиционных» отправили в Свердловск, а там им предложили вы-брать города и отправиться работать на растущие, как грибы, обо-ронные предприятия. Среди городов отец увидал Миасс, пожелал по-ехать туда и вскоре был направлен работать на будущий автозавод.
В Миассе его с радостным недоумением приняли земляки и помог-ли ему быстренько адаптироваться в городе. Конечно, всю войну он  с трепетом следил за положением на фронте и однажды по радио услы-шал торжественный голос диктора, произносившего названия родных мест, освобождённых Красной Армией. И тут же сел писать письмо. Нас еле отыскали.
…В первых числах ноября 1944 года мы с мамой отправились на Урал. Сначала надо было добраться до железной дороги. До станции Новосокольники, мимо которой шли поезда до Москвы, 120 километров. Добирались на перекладных. А потом произошла памятная встреча с незнакомой мне цивилизацией – весь в огнях, к станции подошёл по-езд. В вагоне было очень тесно, зато весело и главное – тепло: мы здорово намёрзлись, дожидаясь поезда, потому что на станции на месте вокзала были обгоревшие руины.
В небе над Москвой повсюду висели стратостаты, а улицы были перегорожены противотанковыми «ежами».
Мы долго перебирались по огромному городу с вокзала на вокзал – должно быть, с Рижского на Казанский. Я впервые прокатился на битком набитом трамвае. А потом мы несколько дней тряслись в поез-де по бесконечному пространству огромной страны.
Когда поезд, наконец, добрался до Миасса, нас пошёл провожать весь вагон. И не успел я оглянуться, как оказался в объятиях само-го замечательного на свете человека – отца.
Это произошло 7 ноября 1944 года.

НОВАЯ ЖИЗНЬ
В те теперь уж далёкие годы городом Миассом назывался только теперешний старый город. Всё остальное вокруг города называлось рабочими посёлками либо деревнями. Мне, мальчишке восьми с полови-ной лет, знавшему только деревенский быт, Миасс показался огромным и шумным городом. На улицах все здания были целы и невредимы, ни одного пепелища. Совсем не видно военных - ни советских, ни тем более фашистских. Живут же люди!
Город был перенаселён. Помимо местного населения теперь в нём проживали почти все работники автомобильного завода, в основном приезжие, причём большинство – эвакуированные вместе с заводом из Москвы. Наверно, в городе не было ни одного дома, не заселённого «под завязку»: приезжих подселяла власть.
Отец привёз нас в двухэтажный бревенчатый дом, который и по-ныне высится почти на самом берегу реки Миасс в самом начале улицы имени Феди Горелова. Долгие годы после войны здание занимала школа N 11. А тогда здесь располагалось рабочее общежитие автомобильного завода. Жили в нём молодые ребята, недавно закончившие ремесленные училища на западе страны и привезённые в Миасс по спецнабору. За-нималась мобилизацией молодых «спецбригада» автозавода с чрезвы-чайными полномочиями. Кстати, эта самая бригада привезла как-то кадры из Узбекистана, об этом наверняка помнят старожилы Миасса. Узбеки жили в бараках рядом с предприятием, а часто на самом заво-де, не покидая его ни днём, ни ночью.
По бесконечным командировкам  по стране вместе с бригадой мо-тался и мой отец. А когда в вербовщиках необходимость отпала, отца назначили комендантом рабочих общежитий старого города, где обита-ли новобранцы. Общежитиями считались и частные дома, куда подселя-ли по нескольку парней.
Мы разместились в большой комнате двухкомнатной квартиры, где была и контора отца. Здесь он принимал общежитских и держал всю документацию. А в смежной комнате обитали два москвича – дядя Вася Смирнов и дядя Митя, сверстники родителей. Уже на другой день вся наша «семья» отправилась на рынок, который располагался буквально за забором. Это был многоцветный восточный базар, где царила так называемая рыночная экономика. Думаю, тон всему задавали спекулян-ты. Государственные цены были смехотворно малы и потому они на ба-заре отсутствовали. Судите сами: хлеб в магазинах продавали только по карточкам и стоил он копейки, а на базаре буханка стоили пять-сот рублей, и было его предостаточно.
Продавали всё: от лыковых лаптей до шикарных трофейных аккор-деонов. Заграничного барахла было предостаточно, а через год рынок стал ломиться от его изобилия. По причине низкой покупательской способности мы обращали внимание на доступные товары. Моё внимание привлекли странные червячки белого и чёрного цвета в стеклянных банках с водой. Их охотно раскупали ребятишки.
- Это серки, - пояснил папа и купил мне длинную чёрную штуко-вину. – Белая горчит поначалу.
По примеру мальчишек я засунул её в рот и, не предполагая ни-чего иного, быстренько съел. Оказалось, её надо было жевать и ни-чего более. Это был аналог жевательной резинки, неведомый тогда советскому человеку. Долгое время потом надо мной потешались, вспоминая этот случай. «Серки» долгое время после войны продава-лись на базаре и пользовались у мальчишек и девчонок неизменным спросом.
Недавно я позвонил другу детства Коле (Николаю Михайловичу) Мальцеву и спросил, знает ли он, из чего делается «серка». Оказа-лось, что в юные лета он сам занимался производством этих «чуин-гвамов». Чёрная серка получалась возгонкой березовой коры, а белая – сосновой смолы, или живицы.
Тогда же на базаре мы сфотографировались с дядей Митей. У ме-ня сохранилось это фото. На ней я – маленький старичок в пальто с обшарпанным до кожи цигейковым воротником и в странной цигейковой шапке наподобие шлема с открытым лбом, тоже изрядно облезлой.
В этой новой для меня жизни было много нового и необычного. Например, чёрная тарелка громкоговорителя на стене. Радио по то-гдашнему обыкновению никогда не выключалось. Меня по причине без-ответственного возраста не интересовали передачи разговорных жан-ров – от информации до чтения важных государственных документов. Зато прекрасные музыкальные передачи притягивали, как магнит. В те приснопамятные времена плохую музыку в эфир не пускали, а певцы пели прекрасными голосами, а не сипели, как клистирные трубки. По-тому что раньше, чтобы стать певцом, мало было иметь певческий го-лос, надо было ещё и уметь им пользоваться – освоить вокальное ис-кусство. Помимо прекрасных лирических песен о любви и о войне, по-стоянно передавалась народная музыка – русская, народов СССР и за-рубежная. Русская была разной: шуточные песни и частушки, народные лирические и народные литературного происхождения. Очень часто и помногу передавали популярную классическую музыку, концерты лучших советских и зарубежных исполнителей – музыкантов и певцов, любимые всеми оперетты. Транслировалась и не столь популярная симфониче-ская музыка – и на неё был спрос.
Включите радио сейчас. Всё перечисленное выше забыто. Можно подумать, что и живём-то мы не в России. Так называемые диджеи бесконечно крутят американские и проамериканские хиты, в которых либо отсутствуют, либо едва прослеживаются дряблые, невнятные ме-лодии. Люди разучились петь, потому что большинство этих песен не поётся.
Итак, с первых шагов по новой жизни я окунулся в мир прекрас-ной музыки, который не покидаю по сию пору.
Но не только. Всё вокруг меня было незнакомо и интересно. Впервые в жизни я попробовал вермишель, сыр, колбасу, разнообраз-ные конфеты, шанежки и ватрушки, пироги и прочую стряпню. В искон-ной Руси пшеницу почти не сеяли, да и рожь всегда была в дефиците – на хлеб бы хватило, какая уж там стряпня. А на Урале белой муки было достаточно, и даже во время войны стряпня была повседневной едой аборигенов. Ну, а пельмени на Руси до сих пор не стряпают, а если и употребляют, то исключительно магазинные.
В Миассе в то время в ходу были американские продукты: изуми-тельная свиная тушёнка с белоснежным жиром и чудным розовым мясом, большие банки сухого мясного порошка, колбаса в продолговатых пло-ских банках с ключиком на боку, яичный порошок, меланж - заморо-женная смесь яичных желтков и белков, огромные банки кетчупа, про-павшего на многие десятилетия после войны, рыбные консервы в чи-лийском соусе. Некоторые из этих заморских диковин были мне знако-мы: свиная тушёнка, яичный порошок и колбаса в банках появились в наших деревнях вместе с воинами-освободителями.
Конечно, все эти роскошества были малодоступны, а то и вовсе недоступны для населения, однако работникам автозавода они выдава-лись. Баловали ими и передовиков труда, которым выдавались талоны на УДП (усиленное дополнительное питание). Помнится, отец говорил, что сами труженики, посмеиваясь, расшифровывали УДП как «умрёшь днём позже».
Наша квартира была чем-то вроде общественной приёмной. К отцу постоянно приходили и подопечные – ребята трудного возраста 18-20 лет и жалобщики, в основном жители соседних домов. Отца пацаны уважали и слушались. Помню, как однажды к нам ввалились шпанистого вида парни, отец сказал одному из них, показывая на меня:
- Это мой сын. Ты за него в ответе. Позаботься, чтобы его ни-кто не обидел.
Шефа моего звали Васёк Батурин. Однако в жизни моей он нико-гда больше не появлялся. Хотя даже мнимое его присутствие вселяли в меня уверенность и спокойствие.
Дневал и ночевал в нашем доме ещё один родительский подопеч-ный – Гена Захаров, которого отец привёз из Ярославля. Это был до-брый и ласковый парнишка, готовый в любую минуту оказать любую ус-лугу. На положении родственника он состоял в нашей семье и спустя десятилетия, потому что жил неподалеку от нас в машгородке. Похо-ронил моих родителей. А сам опочил уже в первом десятилетии нового века.
За несколько лет до его смерти я узнал от него, что, когда началась война, он учился в Ленинградском ремесленном училище и весь первый год войны рыл оборонительные рвы в районе Луги, точил снаряды на заводе, пока их, ремесленников, не эвакуировали по «до-роге жизни» через Ладогу на Большую землю. Я долго писал в Питер, чтобы найти концы этой истории. А когда он, наконец, получил знак и удостоверение жителя блокадного Ленинграда, мы славно посидели с ним, вспоминая прошлое.

  В ТРЕТИЙ РАЗ В ПЕРВЫЙ КЛАСС
И вот я пошёл в школу. В третий раз!
В первый раз это случилось 1 сентября 1942 года в родном Ал-туне. Было мне тогда всего шесть лет. Школа была начальной, и от-крылась она, как говаривали в прежние времена, благодаря иждивению оккупантов. Согласно известному плану ОСТ, жители Ингерманландии, как была названа территория теперешних Ленинградской, Псковской и Новгородской областей, должны были быть безусловно грамотны. До какой степени – не знаю. Думаю, ингерманландцы должны были уметь читать, писать и считать, не более того.
Школа, в которой многие годы одолевали грамоту дети окрестных деревень, в том числе и мои родители,  к новому учебному году была подремонтирована, штат учителей остался прежним – директор школы и его жена, которые с энтузиазмом приняли новую власть.
Школа запомнилась мне благодаря нескольким удивительным об-стоятельствам. Во-первых, учебная комната была большой и единст-венной. В ней одновременно занимались все четыре класса: младших обучал сам директор, а старших – его жена.
Во-вторых, в углу на видном отовсюду месте на полу стояло ре-шето с сухим горохом, а над ним висели розги – тонкие прутья. Классические педагогические инструменты, предназначенные для вко-лачивания знаний с чёрного, так сказать, входа. По слухам, стоять коленками на горохе пренеприятно. Кроме того, ментор охотно потче-вал строптивцев ударами по голове длинной линейкой.
И, наконец, учащимся первого класса раздали новые буквари. «Это было специальное издание, выпущенное фашистами для русских школ. На первой странице – портрет Гитлера. Дальше слащавые стихо-творения на религиозные темы и рассказы об «истинно русских пат-риотах» - белоэмигрантах». Цитата выписана мной из книги бывшего комиссара Третьей Ленинградской партизанской бригады М.Воскресенского «Герман ведёт бригаду» (Л., 1965. С.138), который после войны заведовал Псковским облоно.
Но я не успел хотя бы малую толику испить из этого кладезя мудрости, поглядывая на великого Адольфа Гестапыча: за шалость на-ставник приговорил меня к порке. Однако по младости лет меня поща-дили, зато вместо меня выпороли моего двоюродного брата, который был старше. Родня единодушно решила, что в такой школе учиться не-зачем, и я снова обрел свободу и независимость.
Через два года, уже после освобождения Псковщины, я пошёл учиться уже в советскую школу. Но эта школа была в другом селе на-шего района. Однако и здесь проучился я недолго: нас отыскал отец. А через два месяца после начала учебного года я натурализовался в Миассе.
Так получилось, что первую четверть я практически пропустил. Учительница ахнула, когда ей открылся багаж моих знаний. Выясни-лось, что я знаю лишь три буквы: «а», «б» и «м». Две из них легко складывались в «мама», а комбинация ещё из двух были моими инициа-лами. Но тут мне на помощь подоспел ни более и не менее, как сам Рафаэлло Джованьоли. Маме, малограмотной, но большой охотнице до чтения кто-то дал почитать «Спартака». Мы стали читать книгу вме-сте. Мне казалось невероятным, что по каким-то маленьким буковкам можно узнать обо всём на свете. И я с таким остервененьем стал по-стигать грамоту, что через сравнительно короткий срок мы вдвоём проштудировали увесистый том. А к весне я без запинки читал по га-зете, обогнав в скорости чтения большинство своих одноклассников. Наверно, именно с тех пор чтение художественной литературы стало на долгие годы моим самым любимым занятием.
х х х

Одноклассники с вполне понятным интересом отнеслись к появле-нию новичка. Интерес этот многажды увеличился после того, как но-вичок открыл рот. Я говорил на псковском диалекте, из всех сущих диалектов наиболее близких к древнерусскому языку. При непривычной для Урала распевной интонации в нём, помимо прочего, присутствует так называемое диссимилятивное аканье, которое производит  наибольший комический эффект («чаво тябе?», «ня нада», «самолёт лятит пыд нибясам»).
…В моём родном селе и его окрестностях полно могучих старых дубов. Осенью жители села собирают урожай грузных золотистых желу-дей – и упавших, и с деревьев. Их охотно поедают свиньи, а из мо-лотых получается напиток наподобие кофе. С молоком и сахаром он весьма приятен на вкус. Мы, дети, были главными сборщиками желу-дей.
И вот однажды на уроке учительница, молоденькая девушка из местных, прочитала нам басню И. Крылова «Свинья под дубом». А по-том стала задавать вопросы.
- Дети, где растут жёлуди? – спросила она.
В числе прочих поднял руку и я. Не знаю, что сказали бы дети, но спросили меня, и я, естественно, ответил, что на дубе.
- Ты что, Боря? – удивилась учительница, которая, видимо, не до конца дочитала басню. – Ведь здесь же ясно сказано: «Свинья ПОД дубом вековым наелась желудей досыта, до отвала…».
Класс начал смеяться… надо мной, вместе с учительницей. Я не знал тогда, что в горнозаводском районе Челябинской области дубы не растут и что я, по сути дела, единственный из присутствующих, кто их видел. Поэтому, сильно сконфузясь, замолчал и сел. А класс от души хохотал. Больше того, об этой моей якобы промашке одно-классники помнили всё время, пока я с ними учился. Время от време-ни какой-нибудь «гриб ядовитый» подходил ко мне при скоплении на-рода и спрашивал, где растут жёлуди. Я был непреклонен, а народ, услышав мой однозначный ответ, весело смеялся.

  ШКОЛЬНЫЕ ПРИНАДЛЕЖНОСТИ И ЗАВТРАКИ
Однако отношения мои с одноклассниками быстро наладились. Я активно участвовал в играх на переменках, без конца шалил и борол-ся с мальчишками, как и они, задирал девочек, которые тоже приняли меня за своего. Быстрые успехи мои в учёбе тоже немало тому спо-собствовали.
Овладевали грамотой мы, естественно, с помощью карандашей и бумаги. С карандашами проблем вроде бы не было. А вот бумага была большим дефицитом. Писали на чём придётся. В ходу были газеты, и дети выводили свои первые каракули между газетных строк. Использо-вались любые бумажные изделия, невзирая на форму, цвет и толщину. Родитель мой раздобыл изрядный кус серой обёрточной бумаги, из ко-торой мама соорудила тетради. Бумага была толстая, шершавая. При письме приходилось «объезжать» бугры, под которыми крылись обыкно-венные щепки. Они легко выковыривались, оставляя дырки в листе.
Помнится, большим и приятным сюрпризом для меня стал презент хорошенькой одноклассницы, подарившей мне шесть настоящих тетрадей – три в линейку и три в клеточку. Сердце моё заполыхало любовной страстью, и мы с Эммой Астровой до конца учебы в начальной школе при каждом удобном случае вставали рядом и тайком сплетали пальцы.  Естественно, дальше этого отношения не пошли, но все равно было чертовски приятно, когда при встречах «с предметом» радостно и сладко щемило сердце. О любовь! Ты прекрасна в любом возрасте!
После четвёртого класса семья моей любимой покинула Миасс, и я никогда больше её не видел.
…Во время уроков ученики пользовались грифельными досками -писали грифельными палочками на аспидных досках. Доски с палочками продавались в магазинах. Палочки делались из сланца, а доски в де-ревянной рамочке – из слоистого минерала чёрного цвета. Написанное легко стиралось.
На бумаге писали карандашами и перьевыми ручками. В ходу были ручки, изготовленные из металлических трубочек толщиной с круглый карандаш. Ручки были окрашены в тёмный цвет, чаще всего в чёрный, поверх которого масляными красками разного цвета нанесены были чёрточки и мазки разной величины и формы. В трубочки с обеих сто-рон вставлялись глухие втулки – одна для карандаша, а другая для пера. Они были из белой стали. Ручки были очень красивы. Продава-лись и деревянные, но спросом они не пользовались, потому что были некрасивы и недолговечны.
Перья, помнится, использовались трёх видов: «лягушка», рондо и N 86. Рондо категорически не котировалось по причине следа, ос-тавляемого пером, - жирного в сочетании с невозможно тонким. Люби-тели мягкого письма пользовались «лягушками», которыми можно было писать и тонко и с нажимом. Лично я предпочитал N 86 – он писал пожёстче. В обиходе школьника появились и немецкие авторучки. Но для них нужны были спецчернила, которых не было, а заправка обыч-ными усугубляла детскую неосторожность, которая оборачивалась ка-тастрофической пачкотнёй.
Чернильницы назывались «непроливашками»:  в пластмассовый стаканчик чёрного или коричневого цвета по резьбе вкручивалась во-ронка такого же материала, которая доходила почти до дна. Их носи-ли в матерчатых мешочках на шнурке и привязывали к ручкам портфе-лей. Идёт ученик по улице, беспечно размахивая портфелем, и сразу видно, что «непроливашка» - очень даже «проливашка»: мешочек весь в чернилах. И не только, сами понимаете, мешочек.
Шариковых ручек тогда в природе не существовало. Они появи-лись через десять лет, но вскоре надолго пропали, потому что пач-кали похлестче «непроливашек».
                Х  х  х
Школа N 5, где я одолел полный курс начальных наук, распола-галась сразу же за Шадринским мостом, если ехать от Советской ули-цы, в длинном одноэтажном белом доме, занимавшем почти всё про-странство между Спортивной и Пролетарской улицами. Через дорогу – шикарное по тем временам здание треста «Миассзолото» с просторным сквером перед ним. Теперь здесь городская поликлиника.
Школа благоухала сладко-душистым запахом карамели, потому что в её подвале уютно устроился цех по производству карамели. Рас-плавленную карамельную массу заливали в металлические формы. А ко-гда их разнимали и приводили готовую карамель в товарный вид, ос-тавалось немало облоя – той же карамельной массы, которая остава-лась при заливании форм и в местах их разъятия. Не знаю уж, как, но облой попадал к школьникам. Наверно, его приносили карамельщи-цы. А это воспринималось детьми, как подарок судьбы.
Так как с питанием в стране было из рук вон плохо, то детей в школе подкармливали. Помню, с каким нетерпением дожидались мы большой перемены, когда каждому давали стакан сладкого чаю и пек-леванную булочку. И хотя пеклеванная мука, по идее, должна быть мелко размолотой и просеянной, странноватый вкус булочки вызывал вопросы: что мололи и что просеивали? Как бы то ни было, полдники с этими булочками были и желанными и долгожданными. Двухсот грам-мов хлеба в день по карточкам детям явно недоставало.
Детишки из местных, жившие в своих домах и при каком-никаком хозяйстве, вкушали ещё и принесённые из дому бутерброды.
В нашем классе (наверно, и в других тоже) время от времени появлялись жмыхи – твёрдые фракции семян  масличных растений после выжимания из них масла. Жмыхи представляли собой твёрдокаменные плитки толщиной примерно три сантиметра неровно-желтоватого цвета с остатками какого-то непонятного пуха. Скорее всего сырьём были южные масличные растения, может быть, хлопок.  Мальчишки дробили плитки на кусочки и раздавали всем желающим, которые с удовольст-вием их грызли, вкушая непонятные масляные семена. Не скажу, что это было вкусно, но что сытно – несомненно.

          КУЛЬТУРНАЯ ЖИЗНЬ
Мы постоянно готовились к каким-то праздникам, репетировали очень художественные выступления: пели, танцевали, читали стихи, строили «пирамиды», которые постоянно включались в концертные про-граммы, хотя по сути своей были скорее физкультурой. Зато давали возможность привлекать к артистической работе практически всех учащихся. По причине крепости телосложения я по седьмой класс включительно (и в школе и в пионерских лагерях) помещался в осно-вания пирамид. Это было удобно, потому что от «основания» не тре-бовалось ни ловкости, ни гибкости, ни гимнастических способностей.
Запомнился кусочек одного такого концерта. На сцену, которой служила часть классной комнаты, в разноцветных косыночках выбегают маленькие девочки, наши одноклассницы, выстраиваются в ряд, указа-тельными пальчиками правой руки, локотками поставленной на ладошки левой, подпирают щёчки и поют:
Мы матрёшечки, мы круглёшечки…
-----------------------------
Мы поехали в Москву,
Увидали автобус,
Закричали «Ой, боюсь!»
И заплакали…
В таком умилительно-детском ключе проходили все концертные выступления детишек. Так нравилось учителям-мамам и просто мамам.
Частенько в школе проходили концерты приезжих артистов и, ко-нечно, самодеятельных – из расположенного по соседству городского дома культуры. Когда появлялись кукольники, радости детей не было предела. До сих пор в памяти сидят диалоги и монологи кукольных героев, без конца повторяемых нами после концертов.

…Откуда-то снизу из-под ширмы выскакивает вдруг на сцену Пет-рушка и громко говорит:
Здравствуйте, юные зрители!
Подраться со мной не хотите ли?
Выходи человек сто –
Живым не уйдёт никто!
Выходи человек двести –
Всех уложу на месте!
Реакция детей предсказуема: их радость безгранична! 
В следующий раз уже другие артисты выпускают на сцену лохма-того и неопрятного Разгильдяя:
Трули-трули-труля-ля!
Вот, ребятушки, и я!
Вот мои книжки, вот мои тетрадки!
А мне до них и дела мало:
Швырнул куда попало!
Швыряет «книжки» и «тетрадки» в публику.

Или вот незабываемые бытовые сценки из какой-то кукольной сказки. Бабка сидит за прялкой и прядёт свою куделю. Входит дед.
- Дедка, где ты пропадал?
- На огороде картошку копал…
- А где же внук Шурка?
- Да под забором лежит в тужурке…
Ну, и так далее по сценарию.
Детишкам это кажется уморительным, они смеются.
Такого рода монологи и диалоги запоминаются надолго и без конца нами повторяются. 

Очень серьёзным предметом было пение. Мы без конца разучивали революционные, лирические песни, песни о гражданской войне и о той, которая ещё продолжалась, Хорошо помню, с каким большим удо-вольствием репетировали шуточную песню про Васю-Василька:
Что ты, Вася, приуныл,
Голову повесил,
Ясны очи замутил,
Хмуришься, невесел?
С прибауткой-шуткой в бой
Хаживал, дружочек.
Что случилось вдруг с тобой,
Вася-Василёчек?

Ой, милок,
Ой, Вася-Василёк!

Не к лицу бойцу кручина,
Места горю не давай.
Если даже есть причина,
Никогда не унывай,
Места горю не давай,
Никогда не унывай!

Такая живая и энергичная песня зажигала и нас, мальчишек и девчонок.
Была в нашем репертуаре и трагическая песня, написанная бук-вально на злобу дня по только что вышедшей книге А.Фадеева о геро-ях-краснодонцах:
Кто там улицей крадётся,
Кто в такую ночь не спит?
На ветру знамёна вьются,
Биржа чёрная горит.

ВО ЧТО МЫ ИГРАЛИ               
Дивлюсь обилию информации, которой были насыщены первые четы-ре года моей жизни в Миассе, когда я учился всего лишь в начальной школе.
На переменах, помимо игр, инициированных учителями: «ручей-ков», «А мы просо сеяли, сеяли…», «Посею лебеду на берегу…», «Вей-ся, вейся, капустка…» и многих других, в ходу среди мальчишек была игра, привезенная из Америки В.Маяковским. Один из играющих стано-вился в центр круга, прикладывал руку к уху, другую засовывал под мышку первой, выворачивая ладонь наружу. По команде кто-нибудь из играющих с силой ударял своей ладонью по ладони «голившего» (во-дившего). Тот после удара, весьма неприятного, оборачивался и ста-рался угадать ударившего среди партнёров, каждый из которых вы-ставлял вперёд руку с поднятым большим пальцем. Если «жертва» уга-дывала ударившего, тот становился на её, жертвы, место. Если нет, «избиение» продолжалось.
Мальчишек, как всегда, манили игры запретные и полузапретные. Очень популярной была игра «в жёстку». Предмет, обозначаемый сло-вом невнятного происхождения, представлял собой круглый кусочек шкуры животного с возможно более длинным мехом. К коже крепилась  «пуговка» из свинца. Крепилась чаще всего с помощью проволоки. Жё-стка должна была быстро взлетать и плавно опускаться на обутую в валенок ногу, для чего игроку приходилось сгибать её в колене и отводить колено в сторону, наружу. При «гонянии» жёстки игрок пе-реминался с ноги на ногу, подкидывая снаряд ударом ступни. Со сто-роны казалось, что он исполняет какой-то странный танец.
Игроков в одну жёстку могло быть несколько, и каждый стремил-ся как можно быстрее набрать условленное число подброшенных жёс-ток. Поэтому когда очередной участник стучал по жёстке, остальные считали. В игру вступал очередной игрок, если жёстка падала на пол. Некоторые корифеи с одного захода подбрасывали её до ста раз. Победителю доставался приз: побеждённым он раздавал «шелбаны» по лбу.
Обычно в жёстку одновременно в коридоре играли несколько кам-паний. Игра была настолько увлекательной, что звонка часто никто не слышал, а игру прекращал учитель, перехвативший жёстку на лету. Конфискат учитель убирал в шкаф и запирал. Но меховые летуны появ-лялись снова и снова. Летом они исчезали, потому что в ботинках играть в них было невозможно. Помнится, энтузиастов жёстки пугали перспективой в обозримом будущем обрести паховую грыжу.
Летом мальчишки поголовно увлекались игрой в деньги и на деньги. При игре «в чику» каждый игрок ставил на кон монету огово-ренного номинала. Монеты ставились столбиком одна на другую «реш-кой» вверх. Кон чаще всего – ровный участок земли, как правило, тротуара, по которому во время игры, поругиваясь, перемещались пе-шеходы. Игроки по очереди метали биту - тяжёлый кружок металла. При удачном броске бита ударяла по краю столбика, и монеты, кото-рые переворачивались орлом вверх, переходили в карман везунчика. По остальным монетам игроки по очереди колотили битой до тех пор, пока те не переворачивались орлом вверх.
Энтузиазм любителей чики оборачивался серьёзным ущербом для государства – в те приснопамятные времена плоские монеты были ред-костью, почти все они были выпукло-вогнутыми, и милиционеры не жа-лели сил, разгоняя подростков.
Была ещё одна увлекательная денежная игра, не страшная для государства, - «об стеночку». Участники становились у стены дома и по очереди ударяли об неё монеткой одного достоинства. Монеты, ес-тественно, падали на землю. Игрок забирал себе те монеты, до кото-рых мог дотянуться от своей одновременно двумя растопыренными пальцами, как правило, большим и средним. Причём надо было не про-сто дотянуться, но и прижать монеты так, чтобы заинтересованное лицо не могло выбить их из-под пальцев лёгким щелчком. Тем,  у ко-го «грабли» были пошире, завидовали и с ними старались не играть.
Было время, когда среди мальчишек появилась мода на обыкно-венные детские соски – их надували. Повальное увлечение не обошло и меня. Чтобы надуть тугую соску из красной резины, мало было иметь хорошие лёгкие, для этого требовалось и умение. Левой рукой надо было взяться за вершину соски, правой за край отверстия, под-нести ко рту и, растянув изделие, изо всей силы дуть в него, чтобы получился шарик, абсолютно, кстати, бесполезный. От напряжения ди-ко болели желваки. После такой работы они не хотели жевать обычную пищу.
В.Маяковский, рекламируя резинотехнические изделия Главрези-нотреста, писал:
       Лучше сосок не было и нет!
       Готов сосать до старости лет.
Если бы ему довелось надувать их, он так бы не сказал.
Ну, а чтобы закрыть вопрос об играх той поры, я расскажу ещё о городках и о так называемой чугунной, деликатно выражаясь, попе, или о чехарде, хотя мы этого слова никогда не употребляли.
При «чугунной» чехарде один из игроков, по жребию, садился на землю, а остальные через него прыгали, надевая ему после прыжка на голову свои шапки – кепки, панамы или невероятно популярные тогда «аракчинки», то есть тюбетейки. Когда на голове сидящего оказыва-лась горка головных уборов, игра достигала кульминации. Наконец, кто-то в прыжке сбивал шапки. Тогда сидящий становился на корячки, сбившего клали на спину, задом к нему, поднимали за руки и ноги и с качка с силой били его задом по заду водившего столько раз, сколько с головы упало шапок. Так как водившего обыкновенно стави-ли лицом под горку, то после удара ему частенько приходилось со-вершать на коленках короткие пробежки под счастливый хохот товари-щей. Потом «водил» неловкий прыгун.
Играли и в городки. Мне особенно запомнилась одна из таких игр. На кону стояла очередная фигура. Городошники стояли на рубе-же, а от них к фигуре образовался коридор из зрителей. Это были все свои ребята. В том числе и я. Во время броска у одного из иг-роков внезапно сорвалась тяжёлая бита и ударила меня по щиколотке. От нестерпимой боли я закричал и стал ужом извиваться по земле. Вокруг образовалась толпа, которая безудержно хохотала, глядя на мои конвульсии. Это было больнее любой боли.
Всю остальную жизнь я не понимал и не понимаю, как можно ве-селиться при виде страданий другого человека. Наверно, надо обла-дать чудовищным чувством юмора при полном отсутствии способности к состраданию.
Как и все дети, играли мы и в прятки, и в догонялки, Но они известны любому и каждому. Я же рассказал о тех играх, которые, кажется, давно канули в Лету.

ВОТ ПРИДЁТ НОВЫЙ ГОД…
С удовольствием вспоминаю празднование первого после оккупа-ции Нового, 1945 года. Наверно, памятен он ещё и потому, что стра-на жила ожиданием Победы. Для меня же было всё внове. Так, всем классом мы делали ёлочные украшения. Высунув от старания языки, мальчики и девочки рисовали на плотной бумаге и раскрашивали дико-винных животных, приделывали к ним нитяные петли, красили разными красками бумажные ленточки, а потом сооружали из них длинные гир-лянды. Девочки тщились делать из ваты снегурочек и дедов морозов, чтобы потом прикрепить их к еловым веточкам.
Из «торговых» игрушек в основном были картонные позолоченные или посеребрённые фигурки животных и птиц. Стеклянных игрушек поч-ти не было. Но всё это ничуть не умаляло радостного ожидания праздника. Напротив, чувство причастности к нему увеличивало ра-дость многократно.
Ёлка была шикарной. Мы водили вокруг неё хороводы, танцевали под счастливыми взглядами родителей, стоявших вдоль стенок. Конеч-но же, взявшись за руки, пели «В лесу родилась ёлочка» и другие песни. Но одна из них мне особенно запала в душу. В ней рассказы-валось о непутёвом Мишке Косолапом, который вместо того, чтобы спать в своей уютной берлоге, шатался по лесу и однажды, шагая че-рез мост, наступил Лисе на хвост.
Подняла Лисица крик,
Зашумел тёмный лес,
И Медведь с испугу вмиг
На сосну большую влез.
На сосне весёлый Дятел
Белке домик конопатил
И сказал он: «Ты, Медведь,
Должен под ноги смотреть!»
И тогда Медведь решил,
Что зимой надо спать,
По тропинкам не гулять,
На хвосты не наступать.
Папа принёс с работы приглашение на ёлку. Она состоялась в столовой напилочного завода, в которую надо было входить с площади Ленина. Ёлка поражала своими размерами, обилием игрушек и множест-вом разноцветных огней. После хороводов ребятишкам раздали подарки и усадили за столы. Открыв кулёк, помимо конфет, я обнаружил в нём неведомый мне оранжевый фрукт под названием мандарин. Очень вкус-ный. Но самое сильное впечатление в то полуголодное время на меня произвела пшённая каша с гуляшом. Вот это еда так еда!
Именно в то время я близко познакомился с такими продуктами, как рис, вермишель, макароны, манная каша. Вермишель и макароны сначала варили, потом промывали холодной водой, а потом жарили на маргарине или маргусалине до образования румяных корочек. Корочки громко хрустели на зубах, и это было потрясающе вкусно.
Белоснежный рис вызывал сомнение: неужели его можно есть? Но язык сигнализировал: очень даже можно. Манная каша на молоке каза-лась каким-то чудом. Помню, во время урока учительница спросила нас, кто какую любит кашу. Малолетние товарищи мои называли разные каши, но почему-то про манную кашу никто не заикнулся. А когда я сообщил, что больше всего люблю манную, класс начал смеяться: вот, дескать, дитя малое, ему до сих пор манную кашу подавай.
                Х  х  х
Жизнь постоянно задавала загадки. Например, на обложках школьных тетрадей были напечатаны три богатыря: Илья Муромец, Алё-ша Попович и Добрыня Никитич. Я тогда не знал, кто это, и начал приставать ко всем с расспросами. В стенах начального учебного за-ведения никто не смог удовлетворить моего любопытства. И взрослым из моего окружения, включая родителей, имена загадочной тройки бы-ли неведомы. Зато мы, ученики, пялились на ноги богатырей, силясь найти на поножах замаскированный вражеский лозунг «Долой ВКП(б)!», якобы написанный врагами народа. Наверно, это были первые уроки марксистско-ленинского учения о классовой борьбе. Откуда нам было знать, что самый большой в мире учёный И. Сталин сделал величайшее открытие о том, что по мере развития и укрепления социализма клас-совая борьба в стране обостряется: враги, предчувствуя  свой ко-нец, в смертельной агонии непредсказуемы и ужасны. И это при том, что эксплуататорские классы давно и старательно были уничтожены.
И ещё мы пялились в спичечный коробок, на котором был изобра-жён дедушка Калинин, а ниже – пламя от спички. Нам говорили, что якобы на самом деле спичка и не спичка вовсе, а дубина, которой бьют по пламени, которое не боле и не мене как дедушкина борода.

            ЗНАМЕНАТЕЛЬНОЕ СОБЫТИЕ
После Нового года в жизни нашей семьи произошло знаменатель-ное событие: мы переехали на Советскую улицу, где стали занимать половину белого каменного дома. Другую половину занимал частный домовладелец в лице тёти Тони Егоровой и её сына Юрки, учащегося четвертого класса школы N 4, которая находилась почти по соседству на Советской же улице. В нашем распоряжении оказались также поло-вина большого сарая и немалого огорода.
Дом располагается (и располагается до сих пор) на нечетной стороне улицы, которая много ниже чётной. До свертка на Детский переулок, ведущий прямо в центр города, всего один дом. За свёрт-ком улица Советская продолжается, и сразу же за ним в небольшом двухэтажном доме находилась редакция городского радиовещания. А на самом свёртке, от горы, прямо на полотно дороги наступал огромный двухэтажный дом из почерневших от времени брёвен. И если движение транспорта по Советской улице до Детского переулка было и в те да-лёкие времена довольно интенсивным, то после свёртка улица была почти по-деревенски тихой и уютной – раздолье для детских игр. А детей было полно - в каждом доме и все приблизительно моего воз-раста.
И тут я хочу сообщить дорогому читателю-миаскиту потрясающую новость. Он привык видеть старый город прекрасно зелёным: на каж-дом шагу здесь произрастают огромные старые деревья, которые каж-дую улицу превращают в зелёный тенистый коридор. А ещё в начале сороковых годах Миасс, как и все уральские города, был (за редчай-шим исключением) без зелени: деревья и кустарники здесь не принято было сажать. Более того, и деревни являли собой скопище деревянных строений без единого листочка. Ситуация резко изменилась, когда началась война и в город нахлынули люди, эвакуированные вместе с предприятиями из Москвы и западных регионов России.
- А зачем нам сажать у домов деревья, если вокруг леса? - рассуждали уральцы. Будто в иных местах страны леса отсутствовали.
В 1949 году я впервые сел на велосипед и поехал по Советской улице, и мне очень мешали многочисленные треугольные оградки, за-щищавшие юные насаждения в виде тонких прутиков. Теперь это могу-чие деревья.
В 60-х улицы старого Миасса стали асфальтировать. А до того они представляли собой булыжные мостовые, которые гулко отзывались на любой проезжающий вид транспорта. Особенно на гужевой: телеги прямо-таки грохотали на всю улицу.
*  *  *
 
Дети, а особенно мальчишки, – народ жестокий. Не помню, чтобы во все последующие годы жизни я сталкивался с такой бездумной не-справедливостью и бессердечностью, как в детстве.
Наш переезд на Советскую совпал с началом весны 1945 года. Из дворов чётной стороны, расположенных повыше, на улицу неслись ру-чьи. Яростно светило солнце. В выходные детвора высыпала на улицы. Мальчишки строили запруды, пускали кораблики, девочки на подсыхаю-щих проплешинах обнажившейся земли мелом рисовали классики, прыга-ли через скакалки, возились с куклами.
Сосед Юрка со своим дружком Серёгой Исаевым на верстаке под навесом сарая строгали и пилили доски. Они решили сделать сквореч-ник. Когда тот, наконец, был готов, прибили его к высокому шесту вместе с пучком прутьев для скворчиного уюта и установили шест над крышей сарая. Скворцы не замедлили устроить новоселье. И теперь по утрам чёрный скворец с переливчатой розово-зелёной грудью, вытянув шею, выдавал на радость нам звонкую песню.
А я был чужим на этом празднике жизни. Юрка презирал меня за непростительное малолетство. Его товарищи вполне разделяли это святое чувство, что не могло не иметь для меня неприятных послед-ствий. И вот пришло время подвергнуть меня испытанию – ритуал не-избежный для новичка независимо от возраста. Короче говоря, меня срочно надо было втравить в драку.
Среди моих одногодков на улице дерзостью и нахальством выде-лялся некий Федька. Он обижал кого хотел и как хотел из числа сверстников. Юрка со товарищи приступили к исполнению своего гнус-ного замысла.
- А что, Федька, слабо тебе наковырять Борьке? – при большом скоплении пацанов у бойкого ручья спросил Юрка.
Федька был в новых рейтузах и выступал, как петух:
- А чего ему ковырять? Одной левой…
- Ну, не скажи, Борька парень крепкий, - подзуживал другой.
- Да Федька так его давнёт, что у Борьки все рёбрышки захру-стят, - утверждал третий.
Я, естественно, трусил перед лицом такого могучего бойца, од-нако внутренне готовился к схватке.
- Ну, давай, Федька! Или струсил?
Федьку и меня столкнули носами. Я поспешно обхватил его на-крест и с силой обречённого на заклание бросил на землю. Федька, по-видимому, не испытывал такого остервененья и потому кулём рух-нул прямо в грязную лужу. Неожиданно для всех он горько заплакал:
- Что теперь мамка скажет? Рейтузы-то у меня новые…
Меня чествовали как героя. И надо сказать, больше никогда на нашей улице не задирали и не трогали. 
В конце Советской жил мой одноклассник и друг Славка Смирнов. Мы были с ними друзьями «не разлей-вода», ходили всюду вместе и оба носили бескозырки. На ленте моей было выведено «Пионер», на его «Слава». Удивительно, но нам казалось тогда, что мы совсем взрослые и что все встречные смотрят на нас и думают, что вот, дескать, какие удалые ребята. А ведь было нам всего по девять лет.
Дивлюсь тому, что взрослые почему-то никак не могут уразу-меть, что малыши, которые снуют у них под ногами, - вполне состо-явшиеся люди, только более сложные, чем они, более ранимые и более беззащитные.
Апофеозом моего уличного признания было некое публичное вы-ступление моего соседа Юрки Егорова:
- Спорим, - сказал он пацанам в моём присутствии, - что Пио-нер не останется ни в одном классе, потому что он отличник и много читает.
С тех пор пацаны с Советской и окрестных улиц стали называть меня Пионером. Это имя стало моим прозвищем, своего рода партийной кличкой. И вот вам пример. В 1961 году я внезапно снова натурали-зовался в Миассе и стал работать в городской газете. Иду как-то по коридору в здании, где была редакция, а навстречу – знакомое лицо.
- Коля-Маля! -  возопил я.   
- Ты, что ли, Пионер? – вопросил Коля-Маля.
Это был Коля Мальцев со Второй Ильменской (так тогда называ-лась улица 30-летия ВЛКСМ), а поспешал он в горком ВЛКСМ, потому что был секретарём комитета комсомола Конструкторского Бюро Маши-ностроения (теперь ГРЦ).
*  *  *
Ну, а дом, так нелепо влезавший в перекрёсток и мешавший дви-жению транспорта, решили снести. Наверно, и потому тоже, что стал он ветхим. Мальчишки из него, поверженного, наверно, и не вылеза-ли, пока его совсем не сравняли с землёй.
В подвале дома обнаружили немало чего интересного из прошлой жизни, в том числе и чуть ли не склад огромных дырявых дисков из тонких листов позеленевшего металла. Это были граммофонные пла-стинки. Так как граммофона не было, для нас так и осталось тайной, что было записано на пластинках. Ну, а диски перекочевали в завет-ные мальчишеские схроны в соседних домах.
Когда дома не стало, улица как-то сразу раздалась и посветле-ла.

ДОЛГОЖДАННАЯ ПОБЕДА!
…Весна всё больше вступала в свои права. Растаял снег, пропа-ли говорливые ручьи. Стала оживать речка Миасс, которая так долго дремала под ледяными оковами. И мальчишки повадились ходить на речку.
Дом в конце Советской улицы, где обитал моряк Славка Смирнов, был коммунальным, а некогда, должно быть, принадлежал весьма со-стоятельному классовому врагу, о чём можно было судить и по дому, и по надворным постройкам, прильнувшим к могучей каменной стене, которая надёжно ограждала усадьбу от внешнего мира. Маленькая дверь в стене вела на просторный огород.
С улицы перед Славкиным домом к речке ныряет узкий переулок, который открывает просторную перспективу. С левой его стороны рас-положен уже упомянутый огород, а с правой – довольно высокий берег речки. Сюда с соседних улиц скотовладельцы свозят навоз, уповая на очистительную силу вешнего потока.
 Берега речки обильно унавожены всюду в черте города. А про-исходит это исключительно потому, что уральцы, равно как и сибиря-ки, до недавнего времени категорически не признавали навоз в каче-стве удобрения. А между тем в исконной Руси, которая простирается от Волги до Прибалтики, это органическое  удобрение высоко цени-лось и ценится  именно как гарант надёжных урожаев.
Кстати, самый человечный человек, дорогой наш Ильич, сослан-ный некогда проклятым царизмом в Сибирь, обратил внимание на то, что сибирские деревни окружены по периметру валом навоза, и немало дивился этому.
Но время идёт, и нынче в том же Миассе, как и повсеместно за-нявшимся садоводством и огородничеством, навоз (его стали уважи-тельно называть мумиё) стоит ненамного дешевле произведённой с его помощью продукции.
Наш переулок, оставив слева немногочисленные дома, взбегает на горбатый мостик, перекинутый через речку. Отсюда рукой подать до центра города. Для этого надо всего лишь пересечь Нижне-Заводскую улицу и подняться мимо  так называемого Детского сада на площадь Ленина.
По речке ниже мостика находится каменистый порог. И мальчишки соревновались на время, кто быстрее перебежит речку, прыгая с кам-ня на камень. Надо было хорошо знать, с какого на какой камень прыгать, чтобы не оказаться в тупике и не возвращаться назад. И это, наверно, было очень интересно, потому что состязания порой затягивались надолго.
…А между тем с фронтов по стране разносились победные реля-ции, и все со дня на день ожидали окончания войны.
И вот наступил долгожданный день! 9 мая 1945 года мы, как всегда, прыгали по камням, когда низко над нашими головами проле-тел невесть откуда появившийся «кукурузник». Появление самолёта над городом вообще штука редкая, а этот к тому же тянул за собой шлейф каких-то белых бумажек. Бумажки упали на навоз. Мы со Слав-кой и другими ребятами взбежали на берег и ринулись к листовкам. Свежий навоз раздался, и мы чуть не по пояс провалились в него. Листовки извещали о том, что война победоносно завершилась. Ура!
До огорчений ли тут было от погружения в мумие? Мы кинулись по домам с листовками в руках. А на улице уже ликовали непонятно откуда появившиеся люди. И мы, дети, даже при малости своих лет, понимали, что завтра начинается совсем другая жизнь.    

       СОВСЕМ ДРУГАЯ ЖИЗНЬ
Как-то в школе я услышал забавный стишок:
Первый класс
Купил колбас,
Второй резал,
Третий ел,
Четвертый в дырочку смотрел.
Как не терпелось поскорее проскочить эти четыре ступеньки! И вот первая ступенька преодолена – первый класс позади. Теперь нам, второклассникам, предстояло эту колбасу резать. И это уже хорошо! Любопытно, как бы я отнёсся к сообщению виртуального прорицателя, если он сказал мне тогда, что впереди у меня ещё двадцать лет учё-бы: девять в школе и одиннадцать - в двух вузах. Кошмар!
Начались каникулы! Счастливая пора! Особенно если это первые каникулы, потому ты чувствуешь себя уже не просто ребёнком, а пол-ноценной частицей огромной части населения по имени «школьники». Это чувство сопричастности я хорошо помню.
Целыми днями носимся по улицам, играем в чехарду, в чику, в догонялки, в прятки и во всякие приятные и интересные игры.
Аты-баты - шли солдаты,
Аты-баты – на базар,
Аты-баты – что купили?
Аты-баты – самовар…
Считалок было множество. К сожалению, память сохранила только их начала:
Раз, два, три, четыре, пять –
Вышел месяц погулять;
Семь, восемь, девять, десять –
Царь велел его повесить…
Или:
Катилася торба
С высокого горба…
Или:
Вышел немец из тумана,
Вынул ножик из кармана:
«Буду резать, буду бить –
Все равно тебе галить!»
 
В тёплые ласковые летние дни мы часами не вылезали из речки. Да и вылезали только тогда, когда зуб не попадал на зуб от озноба. В мурашках, посиневшие, на берегу кутались в одежду и прижимались друг к другу, чтобы согреться.
Совсем недавно побывал в старом городе и обратил внимание на одежду мальчишек. Они были упакованы в спортивные брюки и рубашки с рисунками на груди и надписями на английском языке. Будто мы и не в России вовсе. Обуты все без исключения в кроссовки. И я вспомнил, как в их возрасте одевались мы.

Летом по улицам мальчишки поголовно ходили в майках и трусах, а когда было очень тепло – и вовсе без маек. Обувь была тоже оди-наковая – кожаные или дерматиновые тапки с подошвами из прорезино-вого материала. Наверно, из отслуживших свой век приводных ремней, которые в те времена широко применялись на станках по причине от-сутствия индивидуальных электродвигателей. Тапки на любой вкус и размер продавались на базаре. Как и тюбетейки, которые красовались на каждой мальчишеской голове. Но зато мы были закалёнными и заго-ревшими с головы до пят. Вот вам оборотная сторона бедности.
Популярным местом купания для ребят с соседних улиц было от-крытое место на речке возле Щадринского моста. А я ходил к Славке, а с ним к горбатому мостику. Ниже мостика были, как известно, по-роги, а выше – открытое и глубокое место. С мостика наперебой  прыгали в воду ребята постарше.
Сюда же с друзьями приходил купаться и сосед мой Юрка Егоров. Мне страсть как хотелось научиться плавать, но я не знал, как, и потому вместе со сверстниками бултыхался на мелководье. Неумехами были и мои одноклассники: Венка Горелов, Борька Красиков, Женька Коротков и Славка. Они проживали в ближайших к нашему пляжу домах.
Вспоминаю, как, уже взрослым, я приехал погостить в родной Новоржев. Племяшок мой Вовка, ещё дошколёнок, как-то пришёл с реч-ки мокрый и счастливый.
- А что, Вова, - обратился я к нему, - плавать-то ты умеешь?
- А нявож нет, - ответил он на родном диалекте.
- А как ты это делаешь?
- Во! – удивился он. - А рукам зыгрябаю, ногам по воды бью…
- Между нами, девочками, - говорю я, - по воде ты бьёшь одной ногой, а на другой, наверно, подпрыгиваешь?
- Ага! – смутился Вова.
Вот таким манером и мы  друзьями рассекали необозримое водное пространство. По слухам, лучший способ научить человека плавать – бросить его на глубокое место. Но как это сделать? Злодеи Юрка и его приятель Серёжка Исаев проделали этот фокус со мной. Они пота-щили меня на глубокое место и бросили в воду. Я, было, кинулся на-зад на мелководье, но злодеи меня не пускали, и тогда я, колотя конечностями, отправился к недальнему противоположному берегу. И доплыл.
В это лето плавать я больше не решался, только купался. Зато наступившей зимой по ночам лихо вплавь покорял все знакомые речки и озёра. Наверно, мне удалось удержать в памяти тот динамический стереотип, который позволяет человеку держаться на воде. Как бы то ни было, но на следующее лето я вошёл в воду и сразу же поплыл. Не удивительно ли?

МАЛЬЧИШЕСКИЙ ТРАНСПОРТ
Сколько в наше время на улицах транспорта! К услугам мальчи-шек не только машины, но и мотоциклы, мотороллеры, скутера. Кста-ти, мотоциклы на гаражных рынках сейчас ценятся дешевле велосипе-дов. А в наше время на несколько улиц был один-единственный вело-сипед – трофейный «диамант» у Рудика Гасленко, который жил на Ниж-не-Заводской улице. В самом конце сороковых появились велосипеды Харьковского велосипедного завода, подростковые (кстати, счастли-вым обладателем одного из них стал я). Все жаждали научиться ка-таться на велосипеде, но, увы, не всем это удавалось. Если хозяин аппарата давал кому-нибудь прокатиться, сразу же выстраивалась очередь желающих.
В 1951 году мы переехали жить в город Пласт, и первый вопрос, который я услышал от тамошних ребят, умею ли я кататься на велоси-педе. Вот какие были времена!
*  *  *
Ну, а самым распространённым видом уличного транспорта был самокат. Его делали народные умельцы. Самокат состоял из трёх до-сок. Одна выполняла роль шасси: на ней во время движения устраи-вался седок. К шасси крепились крупные подшипники. Осью служила та же доска, вернее, наверно, шипы на ней. Под углом к «шасси» крепи-лась другая доска – с петлями под металлическую ось. Третья доска имела вверху рукоятки, а внизу – такой же подшипник. Крепилась она к остальным двум и фиксировалась с помощью металлического стержня, который был ещё и осью вращения, обеспечивая повороты «рулевой» доски влево и вправо. «Продвинутые»  самокаты, которые делались умельцами на продажу, оснащались коробчатым сиденьем с фанерной задвижкой и обитым дерматином верхом. Сиденье, таким образом, иг-рало роль багажника. Такие самокаты красились, как правило, в чёр-ный цвет.
Во время движения самокат громко грохотал и не очень-то хотел катиться. Но всё-таки это был транспорт. Для катаний под горку он был совсем неплох.
В четвёртом классе я подружился с одноклассником Ваней. Фами-лии я его не помню, а помню его любимое присловье:
Что-то в ухе шебуршится –
Знать-то кролики живут.
Ваня был здоровячком, постоянно носил чёрную холщёвую рубашку и был на удивление спокойным и рассудительным. Жил он на горе выше Второй Ильменской в развалюхе без родителей, вдвоём с бабушкой. Ваня делал самокаты на продажу, потому что перебивались они с ба-бушкой с хлеба на квас и помощи им ждать было неоткуда. Я испытал настоящее потрясение, узнав об этом. Как и большинство сверстни-ков, чувствовал себя ребёнком и не ведал забот о хлебе насущном.

МОТОВОЗ
Город был перенаселён. Нынешний центр, так называемый автоза-вод, только строился и являл собой построенный на скорую руку по-сёлок, почти сплошь состоящий из бараков. Они были не в состоянии вместить всех работников автозавода, и потому огромное число их, не считая коренного населения, проживало в старом городе. Здесь же размещались городские власти, культурные учреждения, почти все ма-газины, большой и шумный рынок. Короче говоря, здесь располагался центр города.
Трудящихся возили на работу на поезде. Точнее, на поездах. Конечная станция находилась на Второй Ильменской сразу же за Тру-довым переулком. Сюда по утрам со всех концов старгорода устремля-лись толпы работников. Они до отказа заполняли четыре вагона. На нижних полках сразу же начиналась игра в карты. На вторые и третьи багажные забирались желающие доспать. Поезд шёл до станции Мото-возной, что совсем рядом с теперешним путепроводом. Здесь народ высыпал из вагонов и спешил к переходу через стальную союзную ма-гистраль к остановке, где их уже дожидался второй «мотовоз». Он доходил до самой проходной автозавода.
Эти две сцепки назывались «мотовозами», потому что попервости вагоны перемещались именно мотовозами. И только потом их заменили настоящими паровозами, а название так и осталось.

УГОЛОВНАЯ РОМАНТИКА
В городе пышным цветом расцветал криминал. Приезжих, то есть чужаков, было больше чем достаточно. Народ это был нищий, голодный и потому лихой. Не располагая по известной причине более или менее полными об этом сведениями, хорошо помню, что банд было несколько и что по вечерам лучше всего было сидеть дома и не высовываться. Тогда же много говорили про «чёрную кошку», будто бы и в Миассе орудовала шайка с этим зловещим названием.
Процветал криминал и среди малолеток. Пацаны в накинутых на плечи фуфайках и пальто с «мойками» (бритвенными лезвиями) между пальцами шныряли на базаре и в магазинах, разрезая карманы, сумки и мешки. Они никого не боялись, потому что их «пасли» взрослые уголовники. «Ты чего ребёнка обижаешь?» - таким был их дежурный вопрос при противодействии соплякам.
На улицах, само собой, у мальчишек и девчонок эти удальцы от-нимали всё, что хотели. Однажды, уже в сумерках, я катился на коньках по улице, поспешая домой (такой способ передвижения в зим-нее время был распространён). К валенкам моим с помощью веревочек и палочек были прикреплены «дутики», обычные теперь коньки для ка-тания по льду, а в те далёкие времена общедоступными были только снегурочки – на широких лезвиях и с круто загнутыми носами. Лихие малолетки сбили меня с ног и стали лезвиями поспешно кромсать кре-пёж. На моё счастье, появился прохожий.
- Это что ещё такое? – закричал он страшным голосом, поняв, в чём дело. – Вот я вас!!!
- Да мы же играем, - испуганно заявил один из разбойников.
Прохожий схватил его за шкирку и забросил через невысокий штакетник. Остальные игруны в панике разбежались, а я подхватил уже отрезанные «дутики» и рванул домой.
Случай весьма заурядный.
Конечно, для определённой  части населения, а особенно, моло-дёжи, уголовники были украшены ореолом романтики. Якобы, удалые, бесстрашные… Чем не пример для подражания? Чего стоят любимые ими песни:
И воздухе мелькнули два ножа.
Пираты затаили все дыханье:
Все знали атамана как вождя
И мастера по делу фехтованья.

Мы, мальчишки, тоже с удовольствием распевали эти песни. Я, помнится, даже завёл тетрадь, куда записывал субкультурные шедев-ры: «Мурку», «На Дерибасовской открылася пивная…», «Кирпичики», «Таганка», «Я с детства был испорченный ребёнок…» и т.д и т.п.
У лихих ребят была даже своя униформа: под пиджаком – рубашка с расстёгнутым воротом, чтобы все видели тельняшку; брюки клёш, расширяющиеся книзу до размеров юбки; из-под клёшей торчали тупо-рылые ботинки, называвшиеся то ли «джимми», то ли «нариман». Был и вариант: брюки заправлялись в хромачи – хромовые сапоги, сжатые в гармошку. На голове – крошечная кепка-восьмиклинка с пуговкой на макушке, называемая «москвичкой». Из-под кепки на глаза – чуб.
Стоит кучка таких джентльменов, и время от времени кто-то из них вздрыгивает чечёткой: знай наших! Потом вздрыгивает другой и далее по очереди.
Чечётку, называемую «цыганочкой», учились дробить почти все. Это было делом престижа. Помню, как про одного знакомого парня с восхищением говорили, что он умеет дробить сорок девять коленец цыганочки. В фильме С.Говорухина «Место встречи изменить нельзя» актёр Иван Бортник совершенно замечательно играет роль описываемо-го мною героя минувшего времени - Промокашку. Вот такие были при-оритеты.
И в этом нет ничего удивительного. Миллионы советских людей прошли тюрьмы и лагеря, досыта наевшись тюремной каши. Об этом времени говорят порой, что тогда половина страны сидела, а вторая половина – стерегла.
Ну, а социальное подражательство всегда и в любом человече-ском сообществе составляли значительную часть бытия.
       Вспоминается фильм по пьесе Бернарда Шоу «Пигмалион». Мусор-щик Дулитл делает визит профессору Хиггинсу, чтобы получить от то-го путём вымогательства и шантажа пять фунтов стерлингов за дочь Элизу, взятую в обучение. Он поражает Хиггинса и его учёного при-ятеля полковника Пикеринга изысканностью речи. Потому что предста-вители низших слоёв английского общества всегда подражали и подра-жают манерами и речью тем, кого в Англии называют леди и джентль-менами.
А у нас копируют уголовников. Те же невероятно распространён-ные нынче среди молодёжи тату, цепкая с раскачкой походочка, зыр-канье глазами из-под бровей. Недавно иду домой тихой улочкой, а посреди неё на корточках сидят подростки и, курнув, по кругу пере-дают друг другу сигарету. Прямо-таки лагерная картинка.

   КОНЕЦ 2-Й МИРОВОЙ. ПРИЕЗД ДЯДИ
3 сентября 1945 года закончилась Вторая мировая война. Точку в ней поставила капитуляция милитаристской Японии. К победе над японцами был причастен отцов старший брат – Миронов Николай Алек-сандрович. Он воевал на Дальнем Востоке с самураями. Демобилизо-ванный зимой 1945-46 годов, дядя Коля возвращался домой, на родную Псковщину. Путь его пролегал через Миасс.
И вот он у нас дома. С дядей Колей я, конечно, виделся и пре-жде – с самого рождения до начала войны братья с семьями жили в одном доме в Новоржеве. Этот период времени в памяти моей отсутст-вует начисто по причине малолетства.
Первое, что мне запомнилось при встрече, – чемодан. Он не был громоздким, но отец и дядя тащили его вдвоём с видимым усилием. Хозяева сгорали от любопытства: какие такие трофеи вёз домой побе-дитель? Фронтовики немало его понавезли из зарубежья: весь город-ской рынок был забит иноземным барахлом.
- Веришь-нет, браток, - хвастался между тем дядя, - такие ве-щи везу, что раньше и не снились.
Чемодан до упору был набит всевозможным железом: пассатижами, тисками, струбцинами, гаечными ключами, напильниками, ножницами и пилой по металлу – в общем  всем тем, что могло понадобиться мас-теровому человеку, каковым и был мой дядя. Надо отдать должное его разборчивости: весь инструмент сверкал хромированными и никелиро-ванными поверхностями.
Особенный восторг дяди вызывала небольшая динамомашинка, чу-десную способность которой рождать электрические разряды он тут же и продемонстрировал.
Похвастался он и японской фляжкой в меховом футляре. «Ох, и умный народ эти узкоглазые!» - восхищался он при этом. Мне он вру-чил японский военный треух светло-песочного цвета куполообразной формы с пушистым рыжим козырьком. Уши шапки застёгивались под под-бородком и имели откидные клапана напротив солдатских ушей. Клапа-на тоже пристёгивались на зелёные пуговицы. Над козырьком была пришита огромная матерчатая звезда жёлтого цвета.
Что досталось отцу - не помню, а вот маму он порадовал длин-ным  шелковым кашне, отрезав его от целого рулона. Узкая полоска ткани была украшена странным рисунком: на голубом фоне изображены были причудливой формы ветка дерева и странная птица на нём. Ри-сунки были белого цвета. Картинка многажды повторялась на всей длине рулона. Она завораживала своей необычной красотой и лакониз-мом.
 Жил некогда в Японии поэт Басё, много веков назад написавший хокку, которая считается шедевром японской поэзии:
На голой ветке
Ворон сидит одиноко.
Поздняя осень.
Я думаю, совсем не исключено, что именно этот мотив украсил кусочек японского шёлка.
Всю войну Николай Александрович прослужил в Грузии. Бойцы их автоподразделения занимались тем, что получали в Иране американ-ские автомобили и перегоняли их на фронт.
До недавнего времени большим секретом для народа было то об-стоятельство, что накануне Второй мировой войны Красная Армия име-ла в своём распоряжении примерно 104200 грузовиков ЗИС-5. А когда война началась, потребность в автотранспорте невероятно возросла. Во время войны армия использовала около 700 тысяч автомобилей. От-куда они взялись? Около 450 тысяч грузовиков нашей  стране подари-ли США, Канада и Великобритания.
Замечательные для своего времени «студера» и «доджи» исполь-зовались для буксировки артиллерии. Были они неприхотливы и обла-дали поразительной проходимостью. Номинальная грузоподъёмность «студеров»  составляла 2,5 т, однако по дорогам с твёрдым покрыти-ем они успешно таскали грузы 5 т, поэтому их называли пятитонками.
Большинство грузовых автомобилей в нашей армии были «студе-ра». Всего США поставили Союзу свыше 100 тысяч «студебеккеров». Ракетные установки «катюша», а позже и «андрюша», монтировались на них: ЗИС-5 для ракетных установок не годились. А ведь именно они были провозглашены героями Второй мировой. Известные памятники «катюшам» в стране вопреки исторической правде смонтированы на со-ветских автомобилях послевоенных марок.
По дорогам войны наряду с ЗИС-5, полуторками ГАЗ-АА и ГАЗ-ММ  колесили «виллисы» и «форды» и были они уважаемы и любимы воинами.
О службе на Кавказе дядя вспоминал с удовольствием:
- Жили мы дружно и весело и на фронт ездили охотно. Правда, долго там не задерживались. Наше дело было доставить грузовики и по-быстрому вернуться в часть, а потом – за очередной партией.
- Между прочим, каждый «студебеккер» был снаряжён подарком: сухим пайком на несколько дней и комплектом кожаного шофёрского обмундирования. Охотников до «халявы» было больше, чем достаточно, но кое-что перепадало и нам. Кожаную одежду мы меняли на продукты: харч в тыловых частях был скудный.
Когда решено было раз и навсегда покончить с Японией, дядя Коля в составе нашей армии со «студером» отправился в Китай. Армия шла через Монголию. Преодолев пустыню Гоби и бесчисленные горные хребты, она внезапно обрушилась на головы японцев, которые никак этого не ожидали.
…Дядя Коля вскоре уехал, из всех своих несметных богатств прихватив только голубой рулон. Уехал, чтоб через полгода вернуть-ся и привезти с собой целый табор родни с опустошённой и разорён-ной войной Псковщины.

      
        СТРАШНЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ
В те теперь уже далёкие времена в школах широко практикова-лись коллективные походы в кино. Иногда, как мне помнится, в кино-театр ходили всей школой. Тогда зрительный зал кинотеатра «Энер-гия» под завязку заполнялся шумной детворой. Школьники старались перекричать друг друга, гремели откидными сиденьями кресел, броса-лись чужими шапками. Однако когда выключался свет и начинался фильм, детвора замолкала.
Водили нас, конечно, на все патриотические фильмы, как прави-ло, «про войну». Во время демонстрации фильма «Таня» - о Зое Кос-модемьянской я потерял сознание. Включили свет. Очнулся уже в фойе, и в зал меня больше не пустили. Да я и сам бы не пошёл, по-тому что страхов в оккупации насмотрелся предостаточно. Спустя ка-кое-то время меня снова пришлось выносить в фойе. Названия фильма я не помню. В нём рассказывалось о жизни угнанных в неволю совет-ских людей. Кстати говоря, немало сверстников, с которыми я учился в Ленинградской области и в Карелии, побывали в концлагерях - и немецких и финских. Сейчас они имеют статус малолетних узников.
Война ушла из жизни тех, кто жил в оккупации. Но она надолго осталась в их памяти. Она вновь и вновь возвращалась к ним в сно-видениях. Почти всю жизнь видел военные сны. Чаще всего одни и те же.
На моих глазах эсэсовский офицер расстрелял двух жительниц нашего села. Колонна мотоциклов в рёвом въезжала в село. Женщины в панике бросились бежать. Офицер остановил мотоцикл и начал стре-лять по ним из автомата.
Убитые почти сутки лежали под нашими окнами. Они были укрыты рядном, но мы, дети, успели рассмотреть их разваленные автоматными очередями лица. Эти страшные лица снились мне долгие годы.
…Мы с дедушкой как-то ездили в районный центр. Почти на въез-де в город находится тюрьма. Во дворе тюрьмы стояли виселицы с казнёнными людьми. Некоторые из них вместо петель были подвешены на крюках. Ветер шевелил трупы. Во снах они оживали, плакали и стонали от нечеловеческих страданий.
…Тётю мою в числе других коммунистов время от времени под конвоем возили в город на допросы. Родственники – взрослые и дети – со слезами и воплями сопровождали колонну. Мне постоянно сни-лось, что в колонне уводили и мою маму. Это было страшно.
Иногда снилось мне, что я партизан и участвую в разгроме фа-шистской комендатуры. И вот я окружён. Отстреливаюсь из винтовки, а пули, как булыжники, брошенные в большую трубу, с грохотом ка-тятся по стволу, а потом бессильно падают на землю.
Или я прячусь от фашистов в доме с высокими потолками. Они почти настигают меня, но тут я … взлетаю вверх и прижимаюсь спиной к потолку, как в воде работая руками и ногами. Немцы подпрыгивают, пытаются штыками достать меня, и я… просыпаюсь.
В снах постоянно присутствую при расстрелах людей, свидетелем чего был неоднократно.
Такие вот страшные сновидения преследовали не только меня, но и моих знакомых и друзей, переживших оккупацию.               

   

    МНОГО ФИЛЬМОВ, ХОРОШИХ И РАЗНЫХ
…С кино мне, можно сказать, крупно повезло. Учился со мной в одном классе Юра Шмидт, худенький парнишка, всегда весёлый и жи-вой. С некоторых пор он вдруг стал наскакивать на меня, провоцируя на борьбу. И всё это со смехом и шутками. Я оборонялся изо всех сил. И, сцепившись, мы целыми переменами таскали друг друга по классу. «Отстань!» - упрашивал я его. «Нет, - отвечал он. – У меня на спине чирей. Надо, чтобы он лопнул». Чирей, наконец, «лопнул», борцовские схватки почти прекратились, а мы с Юрой стали друзьями.
Юрина мама работала в кинотеатре «Энергия», и поэтому мы с ним запросто ходили на вечерние взрослые сеансы, когда демонстри-ровались зарубежные фильмы, «взятые в качестве трофея». Первым на моей памяти стал музыкальный фильм «Девушка моей мечты» с Марикой Рокк в главной роли. Потом были «Серенада Солнечной долины» с джа-зом Глена Миллера, «Маленькая мама» и «Петер» с Франческой Гааль, «Джордж из Динки-джаза» и многие другие.
На трофейные фильмы мы бегали всем классом, пока не закончили десятилетку. А было это уже в других городах, где я жил и учился. Чего стоят одни названия лент, в основном комических или приклю-ченческих: « Королевские пираты», «Танцующий пират», «Под королев-ской мантией» - опять же про пиратов, «Мститель из Эльдорадо», «Долина гнева», «Знак Зорро», четыре серии «Тарзана» и т.д. и т.п.
 Потоком шли на экранах страны музыкальные фильмы – и наши и зарубежные. Оперетты, оперы с удовольствием смотрело всё народона-селение. Добрые, весёлые кинокартины. Не то, что нынешние, главным героев которых стал криминал. Да и музыка нынче слиняла. Идолами популярных хитов стали безголосые «мэтры» с глубоко в рот засуну-тыми микрофонами. Вот бы убрать микрофоны со сцены, как в прежние времена!
…Перед вечерними сеансами в фойе проходили эстрадные концер-ты, работали буфеты, иногда начинались танцы. В концертах выступа-ли артисты любых жанров, а не только певцы. Люди старались прихо-дить  пораньше, чтобы полноценно отдохнуть после рабочего дня. И такие вот предсеансовые минуты отдыха с музыкой и эстрадой прохо-дили по всей стране. В начале 50-х в Ленинграде мы с друзьями бе-гали по многочисленным кинотеатрам на Невском проспекте на разные по времени сеансы, чтобы побывать ещё и на нескольких концертах.
Ну, а нашими близкими друзьями и товарищами стали персонажи кинокартин «Аршин-мал-Алан» с Рашидом Бейбутовым, который обладал фантастически красивым голосом, «Насретдин в Бухаре», «Похождения Насретдина» - весёлые приключения любимца мусульманского мира в замечательном исполнении Льва Свердлина, ставшего мальчишеским ку-миром. А вечные ленты: «Дети капитана Гранта», «Пятнадцатилетний капитан», «Таинственный остров» по произведениям Жюля Верна, «Ост-ров сокровищ» по Р.Стивенсону, «Тимур и его команда» и «Школа» по А.Гайдару, «Золушка» по сценарию Е.Шварца? В городе действовали несколько тимуровских команд. Так как все мальчишки были поголовно влюблены в футбол, их кумиром стал Тошка Кандидов из фильма «Вра-тарь», снятого по книге Л.Кассиля «Вратарь республики».
Иногда можно услышать, что прошлые поколения сильно обделены супротив нонешних в смысле информации. Это неправда. Мы следили за всеми новинками литературы, читали классиков мировой литературы, которым нет числа – Майн Рид, Луи Буссенар, Фенимор Купер и т.д. Спросите нонешних продвинутых, кто это такие. А мы всем классом (36 человек, из них девочек 12) занимали очередь за каждой из книг. Известно: информация из фильмов, из всех программ ТВ погло-щается пассивно, без активного участия пользователя, тогда как чтение предполагает труд души. «Душа обязана трудиться и день и ночь, и день и ночь»,- сказал классик. Только труд души формирует личность. 

         ГОРОДСКОЙ ДОМ КУЛЬТУРЫ
В городском Доме культуры по Пролетарской улице бурлила куль-турная жизнь. Да и само здание, такое непривычное по архитектуре и оформлению фасада, вызывало трепетное чувство ожидания чего-то не-ожиданного и в высшей степени приятного. Когда я впервые перешаг-нул порог этого святилища высокого искусства, в нём шёл капиталь-ный ремонт. Все работы вели пленные немцы. После ремонта здание выглядело, как  яичко к Христову дню. Внутренние помещения сверка-ли и переливались, все потолки были  украшены лепниной. Не знаю, возможно, она была и раньше, но ничего подобного прежде я не ви-дел.
По причине ремонта все концерты самодеятельных артистов и га-стролёров проходили в подвальном помещении, где прекрасно размес-тились ряды кресел и сцена. Эстрада была многоликой: в концертах участвовали не только певцы, но и артисты цирка с клоунадой, гим-настами, дрессированными животными, специалисты разговорного жан-ра. Не чурались «низких» жанров и оперные певцы. В Миассе, как и в более поздние времена, любили бывать столичные звёзды.
Хозяином сцены был, естественно, конферансье. Он, как всегда, выдавал немало шуток сомнительного свойства, но они находили жи-вейший отклик у благодарного зрителя. Мне запомнился один из таких шедевров, пропетых любимцем публики:
У меня есть сердце, - пел артист, будто бы адресуясь к жене,-
А под сердцем печень,
А в печёнке язва,
Язва – это ты!
Эти незамысловатые слова вызывали бурю восторга.
В Доме культуры функционировал драматический театр.

          ЗАГОРОДНЫЙ ЛАГЕРЬ
Известное дело: пока дети растут, каких только болячек к ним не пристаёт. Конечно, не избежал этих напастей и я. Запомнились только неординарные. По причине запойного чтения у меня вдруг на-чались неприятности с глазами. Ну, прежде всего блефарит, плавно переходящий в конъюнктивит. Воспалённые веки, светобоязнь – не лучшие друзья книгочея. Врач рекомендовал какое-то время не чи-тать. Но как удержаться от увлекательных книжных историй, от при-ключений Гулливера, например? Я стал потихоньку от родителей чи-тать через слой марли. Потом объявились еще глазные неприятности, которые даже вспоминать противно. Однако Бог меня миловал: всю жизнь, пока я много читал, мне досаждал лишь блефарит. А когда, после окончания второго вуза, у меня появилось вдруг отвращение к печатному слову, проблемы со зрением почти сошли на нет. Осталась лишь обычная возрастная дальнозоркость.
Шёл 1946 год. Люди моего поколения помнят, что именно в этот год состояние дел по продовольствию в стране стало катастрофиче-ским из-за редкого неурожая. Народ сильно недоедал.
Отец достал мне путёвку в пионерский лагерь автозавода. Ла-герь находился от старого города где-то в дальних далях в какой-то Коробковке. Теперь она называется Ново-Тагилкой.
И вот мы, детвора, в дороге. После последних корпусов автоза-вода пошли пустыри, простирающиеся вдоль Ильменского хребта. Те-перь на месте старой дороги проложена объездная. На поле пониже, где сейчас раскинулись корпуса ракетного центра и машзавода, вес-ной семьи автозаводцев, в том числе и мы, сажали картошку. Потом просёлочная дорога раздваивалась: левая шла в сторону Тургояка, а которая прямо – в Коробковку. За Селянкино, после небольшого подъ-ёма, дорога почти сваливалась к мосту через речку Миасс. Много позже, живя вдали от Урала, я видел этот мост на картинке в школь-ном учебнике географии.
Лагерь разместился в большом деревянном здании школы. В ог-ромной спальне, оборудованной, должно быть, в спортивном зале, бы-ло светло и уютно. Особенно приятно было после пробежек по ближай-шим лесам собраться здесь на сон-час после сытного и вкусного обе-да. А кормили нас по тем временам замечательно. Мы забирались под одеяла и целый час по очереди рассказывали сказки. Незабываемое время!
Однако почему-то очень хотелось домой. У меня нашлись едино-мышленники, и вот втроём, пообедав, мы рванули из лагеря в старый город – дорога неблизкая. Нас быстро хватились, и уже за Селянки-ным полуторка нагнала беглецов и водворила их назад, в лагерь.
Вскоре после этого на побывку приехали родители, и мама всё удивлялась: «Сынок, если здесь так хорошо, зачем было бежать? А дома что? Только хлеб да вода».

                РОДНЯ
Только вернулся из лагеря, как приехали долгожданные гости. Дядя Коля привёз целую толпу скобарей: обеих моих бабушек, детей Толю и Вову, жену тётю Веру, сестру тётю Зину с маленьким Вовкой, мамину сестру тётю Клаву с Веткой – так звали мою кузину. Нас, по-томков, набралась целая команда: Толя на два года старше меня, Вовка и Ветка – на год младше.
Все всунулись в одну квартиру. Но в тесноте, да не в обиде – скобари за войну привыкли жить кучно. Что лучше сплачивает людей, чем нужда да беда? В нашем «колхозе» царили мир и согласие. Отцы семейств были юмористами, шутки и смех не чужды были и остальным «колхозникам». Бабушки мои – Мирониха и Шориха – не любили друг друга, однако вели себя тихо во имя всеобщего мира и спокойствия. Мы, дети, активно дружили и никогда не ругались.
Потихоньку жизнь налаживалась. Устроились на работу тётки, перезнакомились с местными жителями,  а вскоре после этого стали расселяться по городу. В доме на Советской остались только братья с семьями. Отец продолжал трудиться на автозаводе, а дядя Коля стал шофёром на напилочном заводе. Однако живая связь между родст-венниками не нарушалась. К этому понуждала и общая забота о пропи-тании. Все старались по возможности что-то добавить в общий котёл. Осенью мы, дети, помогали копать картошку. А по весне бабушки тас-кали нас с собой на поля около села Черновского, где мы перекапы-вали землю в надежде найти перезимовавшую картошку. И находили… грязные комья с жидким белым содержимым. Бабушки смешивали бывшую картошку с мукой и жарили оладьи. Нам они очень нравились.
Как-то отец повёл нас всех четверых на базар, обещая отменное угощение. Мы вошли в магазин с заднего хода, и продавец, знакомый отца, подвёл нас к большой пустой бочке из-под патоки. Был раньше такой продукт в ходу. Мне кажется, патокой иногда отоваривали са-харные талоны. На стенках бочки и на дне было целое богатство. Бочку положили на бок, и мы приступили к вылизыванию остатков, ко-торые, как известно, всегда сладки. На завершающей стадии нашей миссии, чтобы добраться до дна с вкуснятиной, на внутреннюю стенку бочки уложили что-то вроде бумажного мешка, и мы по очереди доби-рались до искомого.
Однажды отец принёс домой целое беремя брикетов с солдатской кашей. Каши были пшённые, рисовые, гречневые и ещё какие-то. Я был знаком с этим продуктом. Когда немцев прогнали, солдаты-освободители щедро одаривали ими детвору. Спрессованные зёрна со-держали жир, соль, приправы, жареный лук. Оставалось только вски-пятить воду и бросить туда брикет. Но мы с удовольствием грызли брикеты, и они казались нам замечательно вкусными.

     УЛОВИСТАЯ СНАСТЬ. В ВОДАХ КУДРЯШКИ
…Летом большим подспорьем для клана была рыба. Конечно, чтобы накормить рыбой такую компанию, нужна была уловистая снасть. И та-кая снасть была. Тут я сделаю маленькое отступление.
По моей родной Псковщине со стороны Скандинавского полуостро-ва некогда мощным утюгом прошёлся ледник, перепахивая земную твердь. После него осталось бесчисленное множество холмов, более 3700 озёр между ними и свыше 600 рек и речушек. Взлетает автобус на холм - и глазам тут и там открываются озёра сред лесов, а на их берегах – небольшие деревеньки, утопающие в зелени садов. Озёра часто соединены между собой рукотворными протоками, неширокими, но достаточно глубокими.
 Рыба 42-х видов (шлюсь на справочную литературу) свободно гуляет по этим канавам из озера в озеро. Крестьянину, по горло за-нятому хозяйственными делами, некогда сидеть с удочкой на берегу. Русский мужик, как говорится, мудёр, псковский – не исключение. И вот она, уловистая снасть: огромный сак с сетью, прикреплённый к шесту. Диаметр кольца сака – 2-3 метра. В комплекте с саком – бо-тало, шест с кованой воронкой на конце, которую вполне заменяет консервная банка. Поставил  мужичок сак поперёк канавы навстречу вверх по течению идущей рыбе, а его товарищ, пугая гулким боталом рыбу, движется вслед за ней к саку. Тут и ловле конец, а кто рыба-чил – молодец!
У крестьянина глаза не больше живота, браконьерства он не признаёт: поймал сколько надо и домой. Поймал больше живота - раз-нёс по соседям: ешьте на здоровье.
Короче говоря, смастерили отец с дядей (по-уральски, сладили) сак с боталом – и на речку Кудряшку, которая выбегает из Ильмен-ского озера и через километр-полтора впадает в реку Миасс. Дядя с отцом на чужом мотоцикле со снастью, а мы: я, Толя и Вова - вдо-гонку на мотовозе. На повороте в конце Чашковского хребта мотовоз ход свой замедляет, мы спрыгиваем и бежим к родителям которые нас уже дожидаются.
Дядя стоит с саком, а отец с размаху суёт в воду ботало. Мы вслед за боталом резвимся в воде – рыбу в сак загоняем. Едоков за нами много, поэтому и глаза нарастопырку. Не однажды налавливали мы столько чебаков, ельцов и окуней, что родители даже кальсоны и рубашки снимали и набивали рыбой.
После рыбалки родители ехали домой на мотоцикле, а мы с саком и боталом на плечах – пешим ходом, благо недалеко.
Довольные добытчиками, женщины незамедлительно начинали в не-сколько рук чистить рыбу и пропускать её через мясорубку. Потом из готового фарша на воде с малой толикой подсолнечного  масла или маргусалина жарили-варили котлеты, которые были чудо как хороши. «Псковское национальное блюдо», - посмеивались отцы.
Иногда котлет было так много, что их несли на базар, где «на-циональное блюдо» раскупали и местные и приезжие.
Из еды той поры с удовольствием вспоминаю кильку, тюльку и хамсу. С картошкой они шли за милую душу. Суп варили из крупных голов каких-то морских рыб, которые задешево продавались в магази-нах.
                Х  х  х
 Дядя Коля взял нас троих в поездку на железнодорожную стан-цию. Это считалось далеко, наверно, потому, что дорога тогда была незаселённой. Мы, счастливые, тряслись в кузове полуторки и дре-безжащими от тряски голосами орали песни. На станции он повёл нас показать «чудо»  Чудом оказались бобры, только что привезённые из Воронежского заповедника. Бобры без боязни смотрели на нас из-за решёток вагона круглыми чёрными глазами и ели дрова. Хвосты у них были рыбьи – плоские и закруглённые. Конечно, мы не догадывались,  что бобров только что привезли на Урал на постоянное место житель-ства, а мы присутствуем при историческом моменте.
На вокзале разгуливал путейский милиционер, здоровенный голу-боглазый блондин. Одет он был в диковинную форму. Она была украше-на оранжевым кантом, на сапогах – шпоры, а на боку – длинная сабля в блестящих ножнах. Всё это в ту пору полагалось путейским мили-ционерам по штату.

           ГОРЕМЫЧНЫЙ ДЕДУШКА
Зимой того же 1946 года в Миассе внезапно объявился наш де-душка Миронов Александр Антипович. Всю войну он жил и работал на Кольском полуострове и при первой возможности вырвался на освобож-дённую Псковщину. А там никого из родных не оказалось: все уехали на Урал. Искусный печник и каменщик, дедушка принялся помогать од-носельчанам готовиться к зиме. А когда она, наконец, наступила, отправился в Миасс. Чтобы не быть обузой, дедушка поселился у ко-го-то из друзей-земляков, но родню навещал постоянно.
                Х  х  х
…Деревенские, переселившиеся в город, стремятся устроиться на работу, как правило, поближе к хлебным местам: лица женского пола – в магазины или на предприятия общественного питания, а мужского – шофёрами. Универсалы в деревне, в городе они оказываются без профессий, разве что мужички, большинство которых и на селе рабо-тали механизаторами. Мама моя и тёти стали работать продавцами. Очень не повезло тёте Клаве: её рабочим местом стал ларёк  на пе-рекрестке Пролетарской улицы и улиц Ленина. Это был закрытый авто-мобильный фургон, установленный на колёсные диски. Тётя не едино-жды просила начальство соорудить у фургона карниз, чтобы оградить киоск от воров. Начальство никак на её просьбу не реагировало. Киоск вскоре обворовали, разломав пол снизу. Итог кражи был чуде-сен: тёте дал год тюрьмы за халатность.
                Х  х  х
В марте от сердечного приступа внезапно скончался дедушка Александр Антипович, прожив на белом свете всего 56 лет. Но сколь-ко событий вместили эти годы! Первая мировая война, многолетний немецкий плен, бурные 20-е годы, коллективизация, работа на Севе-ре, вторая мировая война. Тем, кому сегодня 60, и не снились те бурные события и тяжкие испытания, которые выпали на долю их от-цов, дедов и прадедов.
…Мы, сыновья и три внука, пришли за дедушкой в морг. На улице полыхало солнце, снег слепил глаза, в кустах изо всех сил радостно чирикали воробьи. А наш дедушка совершенно голый лежал на полу ря-дом с ещё несколькими покойниками. Хоронили его на церковном клад-бище через дорогу. Так на уральской земле нашёл  упокоение первый наш родственник. Мир его праху!
                Х  х  х
Этот год ознаменовался для нашего клана ещё одним событием: в доме у нас появился боевой капитан с орденами и медалями на груди. Это был муж тёти Зины и Вовкин отец дядя Вася Воронов. Он, как и дед, вернувшись после службы домой, приехал в Миасс. Вскоре Воро-новы с бабушкой Анастасией Михайловной (Миронихой) отправились в родной Новоржев.

    ПЕРЕСЕЛЕНИЕ. ВСПЛЕСК ИНИЦИАТИВЫ
Весной 1947 года состоялось великое переселение – мы перееха-ли жить на Нижне-Заводскую, на первый этаж большого дома. На вто-ром этаже располагался 3-й участок городского народного суда. Пер-вый этаж был кирпичный (таковым он остаётся по сию пору). Здесь вместе с нами жили три семьи.  Наша состояла из пяти человек: я, мама, папа, осиротевшая кузина Светка и бабушка Евдокия Ивановна (Шориха). Улица перед домом утопала в непролазной грязи, и нам не-вдомёк было тогда, что на ней мы вырастем и что она на всю жизнь останется в памяти как главная улица детства и отрочества.
                х  х  х
…Каждое великое испытание, которое выпадает на долю нашего народа, рождает у него могучий всплеск частной инициативы. Люди придумывают способы выжить, выкрутиться, чтобы прокормить себя и своё семейство.
Семья дяди Коли осталась жить на Советской улице. Она занима-ла, повторюсь, половину дома и половину сарая. В её хозяйственном ведении находились также половина двора и половина огорода. И всё это функционировало на благо семейства на полную катушку. Дядя бы-стро соорудил навес со своей стороны сарая, под ним установил ра-бочий верстак с тисками и принялся за дело.
Прежде всего он поставил на поток изготовление небольших би-дончиков из белой жести. На базаре их расхватывали как горячие пи-рожки, и дядя всё свободное от основной работы время проводил за верстаком. Он ловко резал жесть на заготовки, а потом, после пред-варительной гибки, соединял их, постукивая молотком по сгибам, как заправский жестянщик, и, наконец, паял. Во время работы дядя по-стоянно напевал, отбивая ритм по звонкой жести.
На напилочном заводе, где он работал, была разбитая машина «ГАЗ-АА», которую намеревались списать по причине её основательно-го износа. Однако дядя со своим напарником и неразлучным другом Сергеем Бобылевым взялись развалюху отремонтировать.
Именно в это время вся советская страна с огромным энтузиаз-мом смотрела кинокомедию «Счастливый рейс». В фильме снимались го-рячо любимые всеми артисты Николай Крючков, Михаил Жаров и Вера Орлова. И получилось так, что главный герой фильма – шофёр, кото-рого играл Николай Крючков, одновременно с нашими дядями ремонти-ровал машину, и тоже «ГАЗ-АА», и тоже довёл неприхотливый грузови-чок до высокой степени работоспособности.
Конечно, на борту нашей машины тотчас появились аккуратно на-писанные мелом номера киношного автомобиля: «МВ 22-12». А дядя Ко-ля и дядя Серёжа чаще, чем вся страна, стали распевать песенку из фильма: «Когда ты весел, /С тобою счастье вместе, /И всё вокруг тебя /Смеётся и поёт!».

             НЕ ХУЖЕ СТАДИОНА
Летом на Нижнее-Заводской появились военнопленные немцы. На-верно, те самые, которые ремонтировали здание городского Дома культуры. Они принялись мостить улицу. Вскоре улица и просторная площадка перед нашим домом были выложены камнем и присыпаны пес-ком. С этого времени никогда и никакой грязи на нашей улице не бы-ло. А площадка стала любимым местом ристалищ уличной детворы. Чаще всего на ней гоняли мяч.
С мячами в те поры была напряжёнка. Спортивных, - тех самых, которые были с камерой внутри и с кожаным или дерматиновым верхом, - мы не знали, а потому гоняли крупные резиновые синего цвета с яркой полосой по диаметру. Со временем таких мячей на улице появи-лось несколько, хотя и они были в дефиците. В конце концов и рва-ные и целые нашли пристанище под моей кроватью, как самой близкой к игровому полю. Летом, бывало,  я ещё сплю, а у окон моих уже поджидает ребятня, чтобы сцепиться в схватке на булыжной мостовой. Ссадины на коленях и на всех тех местах, которые вступали в жёст-кий контакт с мостовой, включая физиономии, были делом обычным.
Уличное содружество имело и ещё одно приятное последствие. Это было странное для теперешних ребят увлечение чтением книжек. За интересными гонялись, занимали очереди. И как-то так получи-лось, что у нас со Светкой в углу образовалась большая кипа обще-ственных, так сказать, книг. В конце концов они обрели место: большой платяной шкаф закрывал нефункциональное окно, ниша  для которого была так велика, что книги можно было устанавливать ряда-ми. Светлана завела формуляры и стала, как заправская библиотекар-ша, выдавать книги и записывать всё куда надо. Первой книгой стали «Мёртвые души» Н.В.Гоголя. Отец, как видно, прельстился множеством иллюстраций в ней и купил нам. Непостижимым образом книга эта до сих пор хранится в моей библиотеке, пережив  множество переездов из города  в город и из квартиры в квартиру.
Кстати, через пару лет участок № 3 городского суда съехал, и весь второй этаж заняла детская библиотека, которая по сию пору благополучно в доме проживает, заняв со временем и весь первый этаж. Но предтечей её было наше книжное собрание. Прошу записать это на скрижалях истории.
Сунувшись несколько лет назад в библиотеку, я обнаружил, что комната, где проживала наша семья, стала чем-то вроде кают-компании заведения. И это было приятно.

   ЖИТЬ СТАЛО ЛУЧШЕ, СТАЛО ВЕСЕЛЕЙ!
Наверно в том же, 1947-м, году начали заново возводить Шад-ринский мост – вместо старого, деревянного. Память сохранила неко-гда роковую для меня встречу с дощатым настилом старого моста, Как всегда босой, я ткнулся ногой в щепастую доску, которая частично застряла в ступне. Многочисленные занозы вытаскивала бабушка, чьи руки щедро окропляли мои горючие слёзы. Транспорт двинулся в объ-езд – по Мостовому переулку через базар.
…Мне вспоминается и ещё одно удивительное событие в жизни го-рода. Если бы в некий час N посторонний человек вдруг оказался бы на улицах Миасса, он был бы поражён, увидав огромное количество мужчин, одетых в форму неприятельской армии. Но это были лучшие труженики автомобильного завода, которых за ударный труд премиро-вали форменной одеждой солдат и офицеров вермахта. Должно быть, уверовав в тысячелетие своего существования, отцы нации распоряди-лись изготовить столько мундиров и штанов для армии, что, став трофеем, они пригодились советским труженикам тыла.
Отец принёс домой шикарный голубой китель тонкого сукна, ук-рашенный кантом оранжевого цвета по обшлагам и швам и витым шелко-вым шнуром. Над правым карманом был пришит матерчатый оранжевый силуэт взлетающего орла. Видно, поверх крепился орёл из металла – эмблема авиации. А по улицам города бродили ударники труда в мун-дирах всех родов войск – добротных и хорошо пошитых немецкими умельцами.
Год 1947-й был на редкость урожайным, в отличие от предыдуще-го, а в декабре в газетах  было опубликовано постановление «О про-ведении денежной реформы и отмене карточек на продовольственные и промышленные товары». Огромная масса денег, почти ничем не обеспе-ченных и ставших по существу пустыми бумажками, должна была быть заменена новыми полновесными купюрами. Для этого предполагалось в самом недалёком будущем обменять находившиеся в денежном обращении знаки на новые в соотношении десять к одному, а денежные вклады в сберкассы подвергались дифференцированной переоценке.
Людей, живших на одну зарплату, реформа практически никак не затрагивала. Поэтому страсти по поводу грядущих перемен кипели вдали от нашего дома и нашей семьи.
Ну, а пока старые дензнаки были в ходу. Как-то зимой в за-мёрзшей луже рядом с киоском, стоявшем некогда у Шадринского мос-та, я рассмотрел уголок красной банкноты. Коньком раздолбал лёд и извлёк на свет божий 30-рублёвую купюру (были раньше и такие), из-рядно мною разлохмаченную. И вот этим денежкам пришёл  конец.
Известный в старом городе магазин N 25 сразу же за теперешней поликлиникой в начале улицы Ленина, был сдан в эксплуатацию весной 1948 года. В магазине стала работать моя мама, и на открытие мага-зина я поспешил, сбежав с урока, потому что знал, что там впервые увижу новые деньги. На торжественном открытии присутствовал кор-респондент «Миасского рабочего», и он сфотографировал меня с боль-шим кульком продуктов. Этот снимок много лет спустя я нашел в ста-рой газетной подшивке. В класс примчался с рыжей бумажкой в руках – это была новая рублёвка. Бумажка была на удивление маленькой, чему долго дивились ребятишки.
                Х  х  х
Время, однако, шло. «Первый класс купил колбас, второй резал, третий ел». А я, стал быть, ученик выпускного класса начальной школы, «в дырочку смотрел», что меня совсем не огорчало. Четвёртый класс в сороковые годы это вам не нонешний четвёртый. Семилетку сделали обязательной на моей памяти, а до того начальное образова-ние было уделом большинства граждан страны. И как теперь ученики выпускных классов средней школы определяются с выбором будущей профессии, так задумывались о судьбе своих ребятишек родители вы-пускников начальной школы. Для большинства выбор был однозначным: конечно же, в ремесленное училище!
Ремесленником стал брат мой Толя Миронов. Через три года, в 1951 году, он встал к станку в инструментальном цехе автозавода и простоял у станка 57 лет! Вот вам обычный путь моего сверстника, простого рабочего человека.
Ну, а я пошёл «по учёной части» - в пятый класс. И вот вам итог. Сейчас мне 75, брату – 77. Я с двумя вузами за спиной полу-чаю пенсию 7 тысяч рублей, а брат – 17. Потому что он начал тру-диться на благо Отечества в 16 лет, а я до 24-х придуривался сво-его удовольствия ради: закончил десятилетку, потом университет, что Отечеству, как выяснилось, было совсем ни к чему: учебу в дневном вузе в трудовой стаж не входит.
Как-то познакомился я со сверстником. После десятого класса он прослужил пять лет во флоте, потом шесть лет проучился в днев-ном вузе, в 29 лет пришёл на производство, и в итоге его трудовой стаж оказался ниже нижнего предела. У брата моего в 29 лет стаж составлял 14 лет. Правда, позднее службу в армии приравняли к ра-боте на благо государства.
Чудны дела твои, Господи!

         В ОСОБНЯКЕ СИМОНОВА
Как-то по весне отец спросил, хочу ли я побывать в известном доме купца Симонова. Ещё бы! Роскошный особняк на Пушкинской улице был украшением города. Но он был и недоступен: в нём располагалась авиашкола, эвакуированная откуда-то с запада страны.
Теперь-то я знаю, что это была Васильковская авиационная шко-ла механиков, которую перевели в Миасс из-под Киева. А тогда по понятным причинам о ней только слышали. Мы, пацаны, знали, что учебные занятия у курсантов проходили в клубе имени Силкина и, вроде бы, в помещениях ремесленного училища в конце улицы Ленина. Во всяком случаем материальные свидетельства жизнедеятельности школы были налицо: во дворе школы N 6 стоял настоящий истребитель, сияя дюралевыми поверхностями. Когда он стал доступен, пацаны из него не вылезали. А в районе «ремеслухи» после отъезда авиаторов осталось что-то вроде кладбища самолётов.
И вот мы в Симоновском доме. Отец был членом какой-то комис-сии, которая принимала здание на баланс то ли города, то ли авто-завода. Я, стараясь никому не мешать, бродил по многочисленным комнатам особняка, рискуя заблудиться. За одной из огромных резных дверей обнаружил странную отполированную двухцветную палку. Как оказалось, это был бильярдный кий, будто сплетённый в косичку из красного и чёрного дерева. Вещь была шикарная, и я не преминул по-клянчить её через отца. Кий мне разрешили взять на память о собы-тии, и он стал украшением моей личной коллекции, в которой было немало вещей иностранного происхождения. Например, упомянутый ра-нее витой оранжевый шнур от немецкого мундира, синий пластмассовый 
самолёт-истребитель, врученный мне из рук в руки немецким пилотом во время оккупации, шикарный составной кошелёк из толстой ярко-жёлтой кожи, вместительный кожаный кошель со шнурком, куда я высы-пал множество монет, привезённых победителями почти из всех стран Европы.
Нумизматом я стал нечаянно. После реформы бумажные деньги старого образца были изъяты из обращения, а металлические принима-ли по номиналу новых. И тогда победители стали «впаривать» их, вы-ражаясь по-современному, продавцам вместо советских. И не только иностранные монеты появились у меня. Люди потащили в магазины се-ребряные полтинники и рубли, выпущенные в двадцатых годах. У меня образовалась коллекция из пятидесяти серебряных монет. Их я засу-нул в жёлтый кошелёк, однажды привязал к коту оранжевым шнуром. А тот, подлец, на моих глазах влез в щель между досками пола, а вы-лез без ничего. Так что денежки мои плакали. Может быть, они до сих пор лежат под полом, по которому ходят сейчас юные книголюбы. Ну, а иностранные монеты я подарил кому-то из друзей, уезжая из Миасса. Как и раритетный кий.
                Х  х  х
Любопытную историю рассказал мне ныне покойный Геннадий Ива-нович Шаров. В городской комитет КГБ, где он служил, в конце 50-х годов из Москвы пришла информация  том, что на карте генерального штаба армии ФРГ, по сообщению очередного нашего Штирлица, нанесены точные координаты арки стадиона автозавода с привязкой к местно-сти, а также аэродрома в старой части города. Нужно было эти све-дения уточнить и установить их источник.
Общеизвестно, что из соображений безопасности система коорди-нат на любых наших картах (кроме военных, разумеется)искажена: па-раллели и меридианы указаны так, чтобы сбить с толку надменного супостата. Ему, Шарову, поручили докопаться до истины. Он нырнул в строительную документацию и выяснил, что ворота стадиона в виде триумфальной арки строили пленные немцы. И только один из них, строитель по образованию, был допущен к картам с правильными коор-динатами. Он, как видно большой патриот, не преминул этим восполь-зоваться. Кроме того, военнопленные работали на торфянике в районе старого города. По дороге туда у ремесленного училища хорошо видно было целое кладбище военных самолётов, которые, наверно, служили наглядными пособиями для будущих авиамехаников. Немцы, видимо, приняли его за действующий аэродром, а патриот взял это на каран-даш и, вернувшись на родину, в Западную Германию, тем самым ввёл в заблуждение собственную разведку.

          ЛУЧШАЯ В МИРЕ УЛИЦА
    
Конечно же, самая лучшая улица в мире, а уж тем более в Миас-се, - Нижнее-Заводская, улица моего отрочества.
Но начнём с самого начала. Воды реки Миасс, заполнив огром-ное, в несколько километров длиной водохранилище, называемое го-родским прудом, низвергаются через плотину и падают с высоты в не-сколько метров в каменную ложбину между гор, а потом уносятся по  узкому коридору в долину. С правой стороны – отвесная стена Чаш-ковского хребта, с левой – высокий берег с крепким забором, за ко-торым разместился напилочный завод.
Склон хребта до отвесного берега густо заселён – сюда подхо-дят дома 2-й Ильменской улицы, а к ней снизу примыкают коротенькая улицв Косая и переулок с чудным названием Рукав. Параллельно Рука-ву от самой плотины и городской бани в гору поднимается Мельничная улица. На свертке к Рукаву - колодец-часовенка. Выйдешь к переулку и окажешься на смотровой площадке. Как на ладони внизу напилочный завод и широкая городская перспектива. А внизу – речка, убегающая от горы.
С того места, где заканчивается заводской забор, начинается Нижнее-Заводская улица. Первый дом на правом берегу – дом Горело-вых. Здесь живёт мой одноклассник Венка. За ним вниз по течению ещё четыре дома. Напротив, на левом берегу, пять домов, в каждом – друзья и одноклассники Женька Коротков и Борька Красиков. Дальше – изящной аркой с берега на берег переброшен пешеходный деревянный мостик. Ниже моста – порог. По крупным гранитным камням мы на вре-мя перебегаем речку – соревнуемся. Самые крупные из камней имеют имена: Диван, Парус, Беседка, Шатун и т.д.
Ниже порога по левому берегу ещё пять домов. В них жили Клен-ковы, Русины. С Валеркой Русиным мы учились в одном классе.
Миасс, вытянутый на много километров с юга на север, похож на аэродинамическую трубу: здесь всегда дует. Отец мой, поживший во многих местах страны от Прибалтики до Урала и от Карелии до Куба-ни, не раз говаривал, что нигде ветер так не хозяйничает, как в Миассе. В этом легко убедиться. Даже после обильного снегопада снег на деревьях в Миассе держится от силы три дня, тогда как всю-ду он удерживается на ветвях почти всю зиму. Нижнее-Заводская - исключение. Здесь микроклимат, потому что улица загорожена от вет-ров со всех сторон. И поэтому уголок, о котором я пишу, весной и летом по богатству и пышности цветения больше всего напоминает мне Кубань.
В Миассе нет, наверно, мест, где бы дома так близко приближа-лись к реке, как здесь, и где бы она была так тесно связана с жиз-нью здешних обитателей. По речке плавали стада домашних гусей и уток. Выше по течению, почти сразу за домом Гореловых, в камышах гнездились дикие утки.
Речка была на редкость рыбной, и народ в больших количествах ловил чебаков, окуней, щук, пескарей, вьюнов, линей, карасей и на-лимов. Водились даже раки, которые, как известно, живут только в чистой воде. Крупных налимов пацаны вытаскивали прямо из-под кам-ней, по которым перебегали речку. Под камнями были их норы. Короче говоря, в те несытые времена речка была серьёзным подспорьем для миасцев.
А в 50-е годы, как говорят старожилы, напилочный завод стал сбрасывать в реку растворы серной кислоты, щёлочь и окалину из термических цехов. Понадобился всего месяц, чтобы покончить с рыб-ным изобилием.
Противоположный берег райского уголка, о котором я говорил, - глухой дощатый забор, стоящий прямо в воде. Поверх забора видны  зады домов Советской улицы и огороды, спускавшиеся с высокого бе-рега. В заборе – двери с навесными замками. Подплывает на лодке хозяин, открывает дверь и вплывает в рукотворную бухточку с другой  стороны забора. А потом вверх по лестнице – к дому. Здорово, не правда ли?
Ниже по течению река плавной дугой поворачивает налево, ос-тавляя на правом берегу доступные чужаку огороды Узкого переулка, а на левом, низком – небольшой плёс. Здесь купаются мальчишки и девчонки нашего, мощённого немцами участка улицы, который другим концом упирается в Пионерский сад. За плёсом, где сейчас куртина с высокими тополями, раньше были грядки, огороженные жердяной изго-родью, с буйной крапивой по периметру.
Потом река поворачивает вправо - и глазам предстаёт Шадрин-ский мост. Перед мостом на левом берегу – водокачка на сваях, на-против – забор, уже редкий, за которым огороды, а дальше перед са-мым мостом – пляж. Здесь купается мелюзга да изредка заезжает кон-ная повозка с бочкой для воды. Возница берёт ковш на длинной палке и долго, с перекусом, наполняет бочку. Лошадь смиренно макает мор-ду рядом с барахтающимися пацанами.
Левый берег перед водокачкой – отвесная, сложенная из дикого камня стена высотой метра два с половиной. Она – край дороги, с которой начинается наша улица. Вплотную к дороге – мощные ворота на две створки, ведущие во двор большого добротного дома, видимо, принадлежавшего некогда классовому врагу. Проходя мимо, нередко можно было видеть удилища рыбаком, устроившихся под стеной у самой воды.
Берег за водокачкой крут и зелен. Летом на самом склоне – одежонка мальчишек, которые любят купаться здесь, потому что здесь глубоко. Самые удалые ныряют с крыши водокачки в воду. Для мальчи-шек это довольно высоко.
Мне кажется, не лишним будет напомнить дорогим читателям, что Миасс – правый самый крупный приток реки Исеть. Длина Миасса – 658 км. Исеть – левый приток реки Тобол, длина 606 км; Тобол – левый приток Иртыша, длина 1591км; Иртыш – основной приток Оби, 4248 км; Обь образуется на Алтае слиянием рек Бии и Катуни, длина Оби от места их слияния до Карского моря 3650 км. Щепка, брошенная ниже нашей плотины, вполне может оказаться в Северном Ледовитом океане. Не боле и не мене.
Но вернёмся к участку улицы, где расположена библиотека и жи-вёт тогда ещё юный автор. Улица, повторюсь, упирается в Пионерский сад. Это наверно, второе место в городе, - после городского сада на берегу пруда, - где произрастают огромные деревья и кустарники. Между деревьями раньше была просторная площадка, на которой маль-чишки играли в футбол. Часто в гости к местным игрокам приходили играть в футбол гости – чашковцы, кошелёвцы и даже ребята из Пен-зии и Америки – так назывались и, наверно, называются разные рай-оны города. Расходились дружелюбно, хотя за пределами сада нередко конфликтовали – обычное дело в городах.
Пионерский сад – в двух шагах от горбатого мостика и совсем рядом с площадью Труда, если идти в противоположную сторону.

          РОДОМ ИЗ ДЕТСТВА
Совсем недавно повстречался со старым знакомцем – Юрием Алек-сандровичем Фёдоровым. Мы разговорились, и тут выяснилось, что он – старгородец и, более того, вырос на улице Нижне-Заводской. Удив-лению нашему не было предела. Тем более что при перечислении улич-ных мальчишек он назвал вдруг мою фамилию и вспомнил, что Миронов ходил в бескозырке и приехал в Миасс после оккупации. «Так это был ты?»- изумился он. Я его категорически не помнил, потому что на четыре года старше и, конечно, тогда не обращал внимания на всякую мелюзгу. Юра помнил всех и вся на нашей улице. Через несколько дней после нашего разговора он передал мне в порядке, так сказать, технической помощи пачку густо исписанных листов бумаги. На одном из них была вычерчена карта-схема улицы с указанием домов и их обитателей.
В Государственном ракетном центре все знают и уважают Юрия Александровича как талантливого художника, вдыхающего жизнь в уны-лые и скучные для непосвящённого листы ватмана, которые под его рукой превращаются в живые и наглядные картины. Балуется он и в части, так сказать, изящной словесности – его перу принадлежит сборник юмористических рассказов, написанных с завидным блеском.
А вот что рассказывает об особенностях мальчишеского бытия на Нижнее-Заводской Ю.А.Фёдоров:
«На нашей улице детворы было полно. Каждая семья в каждом до-ме имела по несколько отпрысков. Река – излюбленное место препро-вождения пацанов. С семи лет все плавали, ныряли с трамплина и моста, зимой на речке играли в хоккей самодельными клюшками, кото-рые делали из карликовых берёз на Чашковской горе. Кстати, на эту гору ходили постоянно за родниковой водой в самовары.
Нашу улицу часто посещали художники, они писали этюды, на ко-торых запечатлевали горбатый мост в разных ракурсах и многовеко-вую, в три обхвата иву напротив окон разинского дома. Под ивой со-бирались  малолетние стрелки с луками, арбалетами и рогатками - били воробьёв, играли в лапту и «чику» на разменные монеты.
Когда в Пионерскои саду созревали семена липы, залезали за ними на самую верхушку, набивали семенами рубахи, ели калачики лапчатки, ходили на гору собирать щавель и молоденькие побеги со-сны – кислые пестики, лазили по огородам за огурцами и морковью. Когда созревала ранняя картошка, воровали её в огородах крайних домов Гранитной  улицы и пекли на кострах. Ходили в лес за грибами и ягодами. Часто гурьбой по пять-шесть мальчишек отправлялись за двенадцать километров на озеро Еланчик рыбачить и ловить раков. Иногда по неделе жили там на подножном корму, и нас никто не ис-кал. Видимо, по причине многодетности и нужды. Иногда толпой ходи-ли в столовую N 3 на Спортивной улице – облизывать тарелки.»
Я думаю, здесь вполне уместно предложить вниманию дорогого читателя небольшой рассказик Юрия Александровича, чтобы, во-первых, в лицах показать колоритный кусочек жизни того времени, а во-вторых, продемонстрировать необычайную талантливость автора.

            ПРО ЛОШАДЬ
Небольшая и когда-то чистая река Миасс, извиваясь, долгие ки-лометры среди больших холмов, покрытых ковылём да редкими березня-ками, впадая в маленькие болотца и вновь вырываясь на волю, впиты-вая в себя золотоносные роднички и звенящие разноцветными камешка-ми горные речушки, расширяется и неожиданно упирается в плотину городка, расположенного в подкове Чашковских гор.
Жители этого городка, основанного старателями, ютятся в низ-ких домах каменной и деревянной постройки. В самых крупных здани-ях, принадлежавших когда-то купцам и золотопромышленникам, распо-ложены все учреждения города. Вот сюда после окончания войны прие-хал Александр Ананьевич со своею супругой. На берегу реки купил он нижнюю половину двухэтажного дома и нанялся в трест столовых груз-чиком.
Был он, Саша, в неопределённом пожилом возрасте, а жена его Шурка – на десять лет старше. Детей у них никогда не было, посему ничем не обременённый мужик, имея богатырское здоровье, пил еже-дневно и в больших дозах.
Тщательно пошарив «в кармане» его души, можно было отыскать одно непотерянное качество – своеобразную любовь к животным. Выра-жалась та любовь в содержании собак, из которых он шил на продажу мужские чёрные дохи, попросту – шубы. Но особенную привязанность Ананич имел к лошадям, которых ударял гораздо реже, нежели жену.
Столовскую кобылу с нецензурной кличкой он выпросил без ком-пенсации держать при своём дворе. Ремонтировал и смазывал телегу, содержал в отменном порядке упряжь и кормил, как говорится, со своего стола эту капризную лошадёнку.
А каприз кляча имела своеобразный: как только ударяли ее, она останавливалась и начинала мочиться.
Раз как-то Саша закончил развоз продуктов и собрался ехать на как бы своей лошадке домой. Вернее, она доставляла его самостоя-тельно, так как хозяина по дороге «развозило» до сна.
Буфетчица столовой Нюрка, запыхавшись, выскочила во двор и крикнула:
- Ананич, ты ещё не уехал? Выручи, прошу. В Доме культуры   конференция проходит, скоро перерыв, так подкинь несколько лотков с пирожными, я тебе авансом в стаканчик плесну.
Привязав к лестничным перилам лошадь, извозчик уточнил:
 - Краснава или белава?
И, не дождавшись ответа, зашёл в буфет. Выплеснув в себя ава-нс белого, начал торопливо таскать пирожные. Первая ходка оказа-лась не совсем удачной. Ударившись лотком о перила, уронил не-сколько пирожных под лошадь. Пока не видит буфетчица, он поднял их, дунул, пытаясь освободить крем от налипшего песка, и поставил лоток в середину телеги. Когда вся телега была заставлена, буфет-чица с сумкой и деревянными счётами, заметив крем на необлизанных усах, директорским голосом скомандовала:
- Гони! Дома закусишь.
Избалованный на извозах Ананич обиженно выразился и дёрнул вожжи. Лошадка размеренно зашагала. Буфетчица, взглянув на часы, горячо процедила:
- Что, и кляче стопочку подносить? Понужай – опоздаем.
Зная норов свей четвероногой сотрудницы, Ананич не держал кнута. И на сей раз, покрутив в воздухе концом вожжей, легко шлёп-нул. Недовольно фыркнув, лошадь потянула живей.
Буфетчица снова взглянула на проклятые часы. Не дожидаясь ко-манды и утопив бдительность в подошедшем вине, он хлестнул лошадь. Кляча, удивлённая, замедлила шаг, а вскоре, обидевшись, останови-лась. Буфетчица выхватила вожжи, совсем осерчав, начала беспрерыв-но охаживать лошадь, беспрерывно напоминая ей кличку.
- Нюра, перестань, не доводи до греха, - успокаивал Ананич.
Но два женских характера не желали уступать друг другу. По обыкновению лошадка, подняла хвост, чтобы не замочить, и начала, как говорил её хозяин, капризничать. Нюрка, положив счёты и окон-чательно озверев, зачастила вожжой, этим как бы открыв кран. Мощ-ная струя брандспойта смыла кремы с первых рядов.
- Началось, - сказал, отходя в сторону, грузчик.
Он знал норов своей подопечной и стоял, успокаивая рыдающую буфетчицу. Дождавшись опорожнения ходячей цистерны, вытащил Ананич рукавицы, сложил их в комок, смахнул пену с себя и Нюрки, взял за узду лошадь и, чуть не отрывая ей голову, резко потянул.
Буфетчица с опухшим лицом и счётами засеменила за телегой. Добравшись молчком, Александр Ананьич  разгрузился и уехал домой.
Через выходной, по обыкновению, прибыл он во двор столовой на бесстыдной своей лошадке, понурый и не опохмелённый. На входе по-тёр сапогами пол и зашёл в буфет. Нюрка мыла посуду.
- Здарово, Нюр, - прошипел Ананич, - ну как, конфуз-то попо-лам заплотим?
Буфетчица не обернулась и ответила в сторону:
- Продала.   
                1968 г.»

      ОБИТАТЕЛИ НИЖНЕ-ЗАВОДСКОЙ
Нижне-Заводская замечательна не только редким географическим положением, если можно так выразиться, но и невероятно богатым со-бранием колоритных человеческих типов, населяющих её. Напротив библиотеки расположен дом, некогда принадлежащий директору ремес-ленного училища N 26 Всеволоду Епифановичу Гасленко. Добротный, по-городскому спланированный и прекрасно меблированный – не чета тесным коммуналкам. С его сыном Рудиком мы были закадычными друзь-ями. Один из первых «Москвичей» в городе, к выпуску которых недав-но приступили в столице, появился у Гасленко. Был у них и велоси-пед. Сестра его Рита, года на два нас постарше, частенько брала у меня аккордеон-«четвертушку», на которой я довольно бойко на слух подбирал мелодии на клавишах, но не в ладах был с басами. В музы-кальную школу меня так и не отдали: «денег нет».
На дамском велосипеде катались дочери главного врача город-ской больницы Василия Петровича Кленкова – Наташа и Сусанна.  Сам Кленков и его жена, тоже врач, прошли всю войну. Их новый дом был построен на берегу речки напротив экстравагантного забора. На ра-боту и с работы Кленкова возила в тарантасе служебная кобыла.
Рядом с ним в более позднее время стал жить известный в горо-де хирург Александр Васильевич Коровин. Впоследствии он работал в медсанчасти машгородка. Через дом от него жил Козлов, который вое-вал ещё в гражданскую, имел награды. В Отечественную партизанил.
 Перед самым забором напилочного завода расположено пять до-мов. В первом от горбатого мостика, двухэтажном с огромной ивой перед окнами сразу после войны поселились Разины. Сам хозяин, по его словам, всю войну прошёл кавалеристом и за редкую отвагу был награждён двумя шашками эксклюзивного производства. С войны в пе-ремётных сумах герой привёз два мотоцикла, два велосипеда, два ав-томобиля, без числа посуды, ковров и шелковых платьев.
Неслабым фронтовиком был и Николай Горелов. После войны он купил двухэтажный дом с огородом, садом и надворными постройками, в которых уютно разместились персидские ковры, немецкие гобелены, серебряная посуда со свастикой и орлами, бельгийские ружья и пр. и пр.
Жили по соседству с ними и не столь удачливые воины. Биктими-ров, живший с семьёй в доме за Разиными на первом этаже, горел в танке. Пламенем ему сожгло лицо и глаза. Он совершенно ослеп, и сыновья его Борька и Юрка крутили ему самокрутки и раскуривали их, сызмальства привыкая к курению. Не повезло и старшему брату друга моего Славки Смирнова. Роберт служил в коннице и попал под мино-мётный обстрел. Лошадь его убило, а он навсегда потерял зрение. Я очень хорошо помню этого юного красавца, который был всегда весел и осваивал нелегкое искусство баяниста, чтобы зарабатывать на хлеб насущный. Помню и его девушку, самоотверженно ухаживающую за ним. Вскоре они поженились.
На втором этаже над Биктимировыми жил начальник милиции Насо-нов. Большой оригиналкой была одна из его дочерей: она одевалась в мужскую одежду, носила кубанку и курила, как паровоз.
В 1946 году в Миасс из деревни Зауралово переехали Фёдоровы. По соседству с Разиными они купили двухэтажную половину дома, в котором поселились хозяин с хозяйкой, их матери и трое детей, один из которых и был мил-дружок Юрка по прозвищу Кот, будущий художник и писатель.
Александр Степанович до войны был председателем колхоза в За-уралово. После его ухода на фронт председателем колхоза стала его жена Валентина Никифоровна. В 1943 году после тяжёлого ранения с войны вернулся муж и снова стал председателем – до 1946 года. В Миассе он тоже оказался в номенклатуре и последние годы трудовой деятельности занимал должность председателя исполкома района же-лезнодорожной станции Миасс. А супруга его прошла путь от кладов-щицы до заведующей отделом горисполкома, а затем до ответственного секретаря горкома партии.
В другой половине дома жили бездетные муж и жена Тонконоговы. Александр Ананьевич работал грузчиком Вторчермета и был знатен тем, что на спор выпивал ведро пива, пять бутылок водки, на спине носил груз весом 250-300 кг.
Потом оказалось, что жил он под чужой фамилией, 13 лет скры-вался от правосудия. О его скитаниях, рассказанных женой, можно было бы написать большой авантюрный роман. Фемида оказалась к нему благосклонной: его осудили всего-то на два года. После отсидки он объявился как Соловьёв. В 60-х годах построил дом на Мелентьевке, в котором и сгорел по пьяному делу. Чудна жизнь человеческая!
В одном из домов на другой стороне реки жили Рюмины, эвакуи-рованные вместе с Московским автомобильным заводом. Сам Рюмин был большим человеком – замом то ли главного инженера, то ли главного конструктора. После войны они вернулись в Москву. Говорят, что из-вестная певица Людмила Рюмина приходится ему дочкой.
На углу прямого участка улицы, перед Детским садом, стоит большой одноэтажный дом. Здесь проживали два фронтовика, два Нико-лая – Митрофанов и Ваулин. Ныне покойный Семёнов Михаил Дмитрие-вич, бывший редактор многотиражек треста «Миассзолото» и «Ураль-ский автомобиль», рассказывал мне, что в 1941 году он, военный корреспондент, оказался под Великими Луками. Где-то впереди шёл бой. Вдруг из леса вышел окровавленный конник с лошадью под уздцы. Голова его была забинтована. Когда он подошёл ближе, они узнали друг друга: «Это был Колька Митрофанов с Нижне-Заводской».  Всю  войну Митрофанов партизанил, а после войны вернулся домой. Белую кубанку с алым верхом стал носить его сын Женька, мой сверстник.
Я хорошо помню дядю Колю. Это был небольшой мужичок с ухват-ками удальца, большой любитель выпить. В подпитии выходил на улицу с саратовской гармошкой с бубенцами, пел песни и вовсю веселился.
Другой Николай – Ваулин, тоже был невысок, важен до напыщен-ности, передвигался гордой походкой, зубы золотые, руки в карма-нах, на голове кепка-восьмиклинка, сдвинутая на затылок. Из-под кепки – длинная чёлка. Ваулин был танкистом.
На нашей улице выросло немало будущих художников, музыкантов. Ну, и уголовного элемента. Но о нём умолчим.
Вот вам, дорогой читатель, маленькая страна в городе Миассе по имени Нижне-Заводская улица.   
                Х х х
Ближайшей к Нижне-Заводской была улица Спортивная. Соотноси-лись они друг к другу, как древко лука и его тетива. Нижне-Заводская повторяет излучину реки, а прямая и короткая Спортивная соединяет концы этой дуги: с одной стороны у Шадринского моста, а с другой – на углу площади Труда, у магазина золотоскупки.
 На Спортивной процветают ремёсла. Здесь по направлению от моста к площади расположены колбасный цех, столовая N 3, ремонтный завод треста «Миассзолото», магазин «Хозтовары», а напротив, соот-ветственно, пивная по соседству со школой N 5 и ещё какие-то нев-нятные производства: вроде бы пивзавод и цех по производству моро-женого. Выше к площади располагалась артель инвалидов имени К.Е.Ворошилова. Их контора находилась в соседнем с Гасленками до-ме. Чем занимались инвалиды – не ведаю, однако в 1948 году, уво-лившись с автозавода, отец работал там экспедитором: их бригада доставляла к месту назначения сошедшие с конвейера автомобили. На моей памяти - его длительные командировки в город Находку Примор-ского края и в разрушенный землетрясением Ашхабад.
                Х  х  х
…Из колбасного цеха к речке была отведена небольшого диаметра труба, по которой мутной струйкой вытекала вода, только что общав-шаяся с мясопродуктами. Мальки прямо-таки кишели у этой вкусняти-ны. Продолжали они кишеть и в 1961 году, когда я уже взрослым че-ловеком вернулся в Миасс.
…С удовольствием вспоминаю, как однажды июльским вечером, идучи из типографии, на подходе к мосту я встретил брата Володю с дочкой Ниной. Брат был в соломенной шляпе, на плече нёс удочку и держал за руку маленькую девочку с огромным бантом на голове. Он был в изрядном подпитии. Компанию замыкал котёнок, который важно вышагивал сзади, держа хвост трубой. Они направлялись к упомянуто-му месту. Я пошёл с ними. Володя забросил удочку, а котёнок уселся рядом и уставился на поплавок. Почти тут же он получил небольшого чебачка. Процесс пошёл. Володя передал удочку мне. Был не просто клёв, был жор. На единственного червячка я, не сходя с места, пой-мал 22 малька. Когда котёнок медленно, но верно стал приближаться к форме шара, мы отправились домой. И все были довольны, но больше всех, конечно же, Нина и котёнок.
Увы, и Нины и Володи давно нет на этом свете. Вечная им па-мять.








              ЗОЛОТОДОБЫЧА
Роскошный магазин золотоскупки был овеществлённой мечтой тру-дящихся о коммунизме. В то время как в обычных магазинах полки пустовали по причине отсутствия присутствия, тут царило изобилие. Цены были смехотворно маленькие. Правда, торг шёл на золотые рубли – купоны. Помню, как однажды в моём присутствии золотодобытчики загружали вполне частную телегу мешками с белой мукой. Так как входить в магазин не возбранялось, я не единожды обозревал неви-данные прилавки и полки. Диво дивное: шикарный аккордеон стоил всего каких-нибудь семьдесят рублей.
Старательская добыча золота существовала до 1951 года. Она была необходима государству, потому что для промышленной добычи золота у государства не было ни средств, ни техники. А это означа-ло, что каждый желающий мог вступить в старательскую артель, кото-рая была обществом с ограниченной ответственностью. Инструментом старателя, как и во все времена, были железная кирка, лопата и ло-ток. За работой старателей можно было наблюдать прямо с Шадринско-го моста. Как видно, золотишко было. Иначе зачем было перелопачи-вать горы песка и промывать его огромным количеством воды, чтобы увидеть желанные жёлтые блёстки на дне лотка?
Как пишет в своей книге «Город в золотой долине» Василий Вла-димирович Морозов, «Золото добывали всюду: по руслу реки Миасс, в старых отвалах, на огородах. На улицах и площадях города нередко можно было видеть ручной ворот над глубоко вырытой дудкой, а рядом кучи вынутой из неё земли».
На средства старателей были построены танковая колонна «Со-ветский старатель», эскадрилья самолётов «Золото-платиновая про-мышленность», немалые средства пошли и на строительство подводной лодки «Челябинский комсомолец». Помимо денежных средств коллектив треста «Миассзолото» на оборону страны выделил 65 килограммов дра-гоценных металлов.
Накануне профессионального праздника золотоискателей редакция газеты «Миасский рабочий» командировала меня и Вадима Огурцова на Ленинский прииск. Результатом этой поездки стали материалы и фото-графии, опубликованные в газете в конце августа 1966 года. Я пред-лагаю вниманию дорогого читателя
     РАССКАЗ СТАРОГО СТАРАТЕЛЯ
      Александра Николаевича УСОВА
Вернулся я с гражданской на прииск, а здесь старатели уже свои жаломейки налаживают. Шибко тяжелое время было. А золото, из-вестное дело, - большой козырь в руках власти Советской. Как его добывать, если ни машин, ни геологов теперешних тогда не было. Од-но дело – старатели могли помочь чутьём своим да смекалкой.
- Да, трудненько доводилось, - вздыхает Александр Николаевич. – Техники всего было что жаломейка да друг верный старательский – лошадь.
На месте Ленинска нынешнего жило тогда двенадцать семей. Нас, Усовых, были отец да три сына. Фадеевы тоже. Ну, и остальные семь-ями робили. Голодно было и холодно, но для власти дорогой сил не жалели. Шли в старательство от плуга и сохи. Много народу шло на подмогу исконным-то. И дело пошло веселей. А тут ещё фабрику бе-гунную сварганили. Стали рудное золото брать. И, надо сказать, удача легче пошла. Бывало, привезут руду старатели, перемелешь её, промоешь – на фабрике тогда я работал, - и душа возрадуется.
В двадцать седьмом шахты старые щупать стали, новые долбить. Как-никак, насос мощный добыли, электричество у нас появилось. Со-всем хорошо…
Александр Николаевич задумывается и сильно трёт лысину.
- Чего смотришь? – вдруг смеется он добрым морщинистым лицом. – Думаешь, больше не вырастут волосы-то? Ещё как вырастут!
- Да, - продолжает старик. – Вот такое, брат, дело… А потом, вишь, государство за драги взялось. Сразу две делать стали. Штука новая в тутошних местах. В тридцать втором сробили обе драги. И в гору сразу прииск пошёл. Многие кайлы да жаломейки побросали, из старателей подались.
Так и рос Ленинский, так он и богател. А только старатели то-же сила большая была. Почитай, до сорок восьмого, пока землесосы не появились. Тогда конец старательству пришёл. Да и што, сказать, кайла против воды. А ништо. И звать никак. Был я третьего дня на руднике одном, монитор видел новый, ЗГМ-2 прозывается. Вот это да! Силища! – Александр Николаевич восторженно крутит головой, - Смеш-но даже, как сравнить со старателем…
… Да… А потом война началась. Пуще прежнего работать стали. Молодежь пришла на подмогу. Стручок ещё зелёный, смотреть, бывало, не на что, а удачу за рога хватает. Из молодых удачливей Яков Пи-наев считался. Столько, бывало, золотишка возьмёт – старики ахали. Ну, и Шабановская бригада, Фёдора Наркистовича, старого старателя, тоже отличалась. Многие в те поры доброе золото давали.
А Гитлер лютовал, землю нашу завоевать похвалялся. И такая, брат, злоба брала, что утром радио послушаешь, на работу идучи, и весь день руду колотишь, зубы сжавши, себя не жалеючи. На корячках до дому добирались.
Доброе дело решили старатели – на золотишко своё танки по-строить. По килограмму которые бригады давали зараз. Двадцать во-семь машин боевых подарили армии миасские золотодобытчики.
Мне счастье выпало со Ждановым Григорием Васильевичем от ста-рательских имён танки вручать. Поехали мы куда надо. Помню, стоят соколики у танков наших, а я слово держу. Сынки, говорю, не жалей-те врага лютого. Бейтесь за землю русскую, за отцов и матерей ва-ших!.. Эхма! – старик крякнул и стал вытирать слёзы. – Одолели мы его, не могли не одолеть – за Отчизну дорогую сражались. Все сра-жались – от мала до велика!
 Александр Николаевич шумно высморкался и продолжал:
- И теперь золотари марки своей не роняют… Дают золотишко, и куда как против прежнего!               
                Б.МИРОНОВ.
         Газ. «Миасский рабочий», N 171 от 29 августа 1966 г.

  НЕВИДАННОЕ ПОЛОВОДЬЕ. НАРОДНОЕ ГУЛЯНИЕ
Весна 1948 года ознаменовалась невиданным половодьем. Вода, хлынувшая через плотину, снесла горбатый мостик, разлилась по бли-жайшим улицам. Дома на берегу реки затопило до второго этажа. Юра Фёдоров помнит, что вода, залив в их доме русскую печь, останови-лась у самого потолка первого этажа. По Пионерскому саду катались на лодках. Какой-то удалец, видимо, из спортивного интереса, по водосточной канаве на лодке добрался до нашего крыльца.
Шадринский мост закрепили канатами, чтобы его не унесло. Вода вынесла на свет божий следы былых преступлений. Перед самым носом Юриной бабушки, полоскавшей бельё, всплыли один за другим два уто-пленника, и пожарники в ожидании очередных всплытий установили на берегу дежурство.
                Х х х
Описание жизни города в послевоенное время было бы неполным, если бы я обошёл вниманием такое яркое её проявление, как народные гуляния. И до войны и после войны они устраивались во всех городах и весях страны в первых числах июня, знаменуя собой начало лета и открытие купального сезона и, вольно или невольно, отмечая любимый народом православный праздник Троицы. Естественно, гуляния устраи-вались в лесу на берегах рек и озёр.
В 1948 году праздник проходил на Ильменском озере. Весь за-падный берег в районе турбазы был занят гуляющими. Друзья, знако-мые и родственники группами устраивались у наскоро оборудованных привалов. Вокруг резвились дети, а те, кто бегать ещё не умел, мирно посапывали в колясках. Работали буфеты. Недалеко от турбазы, готовясь к концерту, суетились самодеятельные артисты.
И гуляние началось. В самом его разгаре, когда из бутылок, подобно джину, объявилось долгожданное алкогольное опьянение и стало хозяйничать на весёлом празднике, начались драки. Локальные зуботычины грозились перерасти в массовую свалку. Но тут на сцене объявилось злое, явно заранее спланированное и подготовленное дей-ство, которое превратило русскую народную игру-забаву в пародию на самоё себя. Нетрезвая толпа станционных хулиганов числом до два-дцати человек, вооружённая палками, начала избивать гуляющих, всех подряд. Они шли по берегу и дубьём укладывали на землю всех встречных и поперечных. Среди гуляющих было полно фронтовиков. Не-которые бросались к бандитам, пытаясь их остановить, но натыкались на мат и дубинки. Помню одноногого инвалида, который с криком «Сынки!» подскакал к хулиганам на деревянном протезе. И остался бездыханным лежать на земле. Какая-то женщина, оставив коляску с ребёнком, пыталась урезонить толпу – и тоже была повергнута на-земь.
Раскалённым утюгом валила орава по народу, оставляя за собой поверженные тела. Увы, остановить мерзавцев было некому. Милиция будто испарилась. Праздник слинял и рассыпался. Называется, погу-ляли…
Этот кошмар всю жизнь вызывал у меня бессильную ярость при одном о нём воспоминании.
Такого рода увеселительные мероприятия проводились в стране повсеместно, и мне довелось присутствовать на них. В 1953 году – в городе Котельниче Кировской области, а в 1954 году – в городе Под-порожье Ленинградской области. И везде гуляния заканчивались без-образными пьяными драками, и везде блестяще отсутствовали доблест-ные стражи порядка. Правда, в отличие от миасской бойни здесь в кулачных боях участвовали только отдельные пережравшие зелья «доб-ры молодцы».
Не без досады сообщу дорогому читателю про ещё одно гуляние, на этот раз на Украине, в Одесской области. Случилось оно в первое воскресение августа 1953 года по случаю дня «зализнычныка», то бишь железнодорожника. Я гостил у дяди в городе Котовске под Одес-сой. Гуляние проходило за городом на берегу «ставка» - пруда на дне просторной балки, заросшей могучими деревьями. В разных концах балки играли сразу три оркестра. Один играл русские мелодии, вто-рой - украинские, а третий – молдавские, потому что Молдавия нахо-дится совсем рядом. Народ пил, пел и веселился. Но пьяных не было, как не было даже намёков на пьяные разборки, не говоря уж о дра-ках. Их просто не могло быть в обстановке всеобщего веселья и бла-годушия.
Вот вам информация для размышлений.
               
          ЛЕТО! АХ, ЛЕТО!
Наступило лето. Что может быть прекраснее летних каникул!  Родители целый день на работе, в школу ходить и уроки учить не на-до. Красота!
Когда пришло настоящее тепло, школьники целыми днями стали пропадать у воды. И всюду, где она была, затевались игры. Они пла-вали на лодках и купались в речке, в городском пруду, в Ильменском озере. На пляжике, в который упирался наш, прямой, участок улицы, собирались не только её обитатели, но детвора с Узкого переулка. Они приходили к речке огородами. Над крышей одного из сараев пере-улка гордо реял красный флаг: здесь обосновалась тимуровская ко-манда. Из тимуровцев помню их вожака Генку Рябинина и Борьку Хры-чова, который и поныне трудится на ГРЦ.
Почему-то тимуровцы вели себя высокомерно  по отношению к не-организованным сверстникам. Брат мой Толя, смиренный парнишка, по-ка его не задевали, как-то сцепился с одним из тимуровцев. Дрались они один-на-один, в пене брызг яростно молотя кулаками. Свидетели, разинув рты, наблюдали. Но это был исключительный случай.
На речке не только купались, но и катались кто на чём. Дядя Коля как-то одарил нас штопанной-перештопанной камерой большого размера. Один из братовьёв проваливался по пояс в надутую камеру и вытягивал ноги. Напротив, как на борт лодки, усаживался другой. И эта подобие лодки мчалось по воде, потому что гнали её четыре ла-дошки. Были камеры и у других ребят, но не такие большие. Вскоре эта флотилия пополнилась самым неожиданным образом.
Как-то на наш пляжик пришла моя бабушка. Она притащила с со-бой корыто из оцинкованной жести и принялась полоскать бельё. Я сел в корыто и по песку вполз на нём в воду. Оно погрузилось по самые борта, но меня отлично держало. И я, как туземец в долблёной пироге, отправился в путешествие. Получилось очень даже хорошо. А вскоре по речке плавала целая корытная флотилия. На корытах спус-кались к нам по течению друзья-одноклассники Лёва Борякин и Валера Русин.
Иногда корыта вступали в бой - без боя неинтересно – и, есте-ственно, тонули. К удовольствию корсаров. Вытаскивать из воды их было непросто – во время процесса их всё время надо было поворачи-вать вокруг продольной оси.
Загорали мы тут же на зелёной травке или, как курицы на на-сест, усаживались на жерди ограды, за которой были грядки, разби-тые жителями соседних домов. Ограда с обеих сторон густо заросла крапивой. Мы сидели себе на хлипких сиденьях и вели бесконечные беседы. Так как попадать во всякие дурацкие положения было написа-но мне на роду, я, раскачавшись, упал, совершенно голый, в крапиву по ту сторону ограды. Друзья мои хохотали, а я, одолев заросли крапивы, заскочил в воду, где и просидел весь день, потому что в воде тело почти не чесалось. К вечеру нестерпимый зуд прошёл, и я  побежал домой. На удивленье, на коже не осталось никаких следов от контактов с крапивой.
                Х  х  х
Частенько ранним утром я с братьями и соседские мальчишки от-правлялись в лес по ягоды и грибы. В выходные к нам присоединялись отец и дядя Коля. Ходили мы в лес через Чашковский хребет к Иль-менскому озеру, к горе Моховой. Или на юг, в сторону теперешней «пекинки». Или за пруд по улице Свердловской. Иногда к Бузгуну, где в изобилии росли грузди.
До сих пор не могу уразуметь, с каких щей на самой вершине хребта бьют холодные и прозрачные ключи. Как-то на Чашковке мы по-дошли к изумрудно-зелёной чаше, расположенной в ложбинке. Из неё струился ручеёк. Ключ был заботливо обложен камнями, а ложе ручья зеленело шелковистой травкой. Я поскользнулся на мокрой траве и рухнул на спину, ударившись головой о камень. Сознание покинуло меня на несколько минут.
Мне неоднократно приходилось бывать на Карельском перешейке и заходить в брошенные финнами дома на отдалённых мызах. В домах ещё в 50-х годах оставалась сантехника, невредимая по причине ненужно-сти в быту советского колхозника. Из кранов бежала ключевая вода. Она поступала самотёком из родников на ближайших горах.
…Как-то в черёмуховых зарослях мы рвали поспевшие ягоды. И на этот раз мне не повезло: сорвался с куста и рухнул прямо на осиное гнездо. Осы дружной толпой накинулись на меня, а я догадался за-скочить в какой-то куст. Преследователи покрутились вокруг куста, а потом накинулись на моих друзей.
…В другой раз с соседом по квартире Генкой Петровым мы отпра-вились в лес на охоту с ружьём, естественно, незарегистрированным. Удивительное дело: в середине лета мы услышали токующего глухаря. Когда он заводил свою странную песню, мы, прячась за деревьями, начинали его искать. Наконец, солист открылся нашим взорам: он си-дел на большом суку и, запрокинув голову, выдавал свои скрипучие диковинные трели. И он был прекрасен. Мы с Генкой совсем забыли о ружье и, не отрываясь, смотрели на него, пока он не сорвался с места и не кинулся в чащу леса, ломая сучья.
Не единожды мы всё той же компанией с ночевой ходили на Боль-шой Еланчик рыбачить и ловить раков. Тогда и в помине не было фе-деральной трассы, называемой ныне Уфимским трактом. Мы перевалива-ли Чашковский хребет в конце 2-й Ильменской и углублялись в лес. До Еланчика считалось 14 километров.
На пути находился Малый Еланчик. На берегу озерца лежал плот – большая деревянная дверь и шесты рядом. Конечно, всем захотелось немедленно на плоту покататься. И вот мы на воде. Неожиданно мимо нас, извиваясь, к противоположному берегу плывёт уж. Мы за ним вдогонку. Но куда там…
А вечером, с факелами из бересты, по колено в воде бродим вдоль берега. Раков,- крупных, зелёных из-за чистой воды,- полным-полно. Они так и лезут на свет факелов.
И вот вам: горит костерок, в котелке варятся раки, а несколь-ко мальчишек сидят вокруг и в отблесках огня рассказывают друг другу страшные истории.
Ну, разве не замечательно после недосыпу и долгой дороги вер-нуться домой, досыта наесться бабушкиной стряпни и рухнуть в чис-тую постель?!

            ТОРГ УМЕСТЕН…
Удивительное явление произошло в 1948 году. Народ немного оп-равился от голода и активно принялся торговать. Мальчишки и дев-чонки носились в людных местах, продавая папиросы («Наша марочка» - рубль парочка), спички, сахар, конфеты, печенье, картошку, мор-кошку – всё, чем «разжились» или что вырастили на своём подворье родители. Мы со Светкой продавали печенье и сахар. Отец достал где-то, наверно, по большому блату, кускового сахару. Мы ножом раскалывали большие белые комья на мелкие и тащили, как и все, на просторную площадь в начале улицы Октябрьской напротив памятника Ленину. Это хобби захватило моих сверстников не надолго: к осени торговля с рук сникла: то ли потому, что нечем стало торговать, то ли народу жить стало полегче. Кстати, вспомнил, что в то давнее время в числе столовых приборов непременными были маленькие сахар-ные щипчики.
Ну, а если у детей появились наличные – куда они их тратят? Конечно, на лимонад и мороженое. В наше время в ходу был морс – «сладкий прохладительный напиток из разбавленного водой сока ягод или плодов». Помните, эпизод из фильма «Кубанские казаки»? «- Что ж вы встали?»- спрашивают ухажёры девушек. «- Мы устали.» «- Так давайте посидим. А для форсу выпьем морсу и чего-нибудь съедим.»
Морсом и мороженым торговали с лотков. На столе стояли колбы с соками, а рядом – сатураторная установка, которая превращала обычную воду в газированную. Продавщица наливала в стакан сока, а потом туда же – газировку.
Рядом пристроилась продавщица мороженого. В большом баке сто-ял бачок поменьше - с мороженым, обложенный кусками льда. В левой руке продавщица держала мороженницу (назовём её так). Это была жестяная трубка с припаянной к ней сверху чашкой, куда, по идее, должна была помещаться порция лакомства определённого веса (навер-но, 100 граммов). Сверху со стороны чашки засовывалась трубка меньшего диаметра с припаянной круглой пластинкой – под чашку. На пластинку продавщица клала вафлю, ложкой доставала мороженое и на-кладывала его в чашку, а сверху – ещё вафлю. Потом нажимала снизу толкатель, и готовое мороженое подавалась прямо к носу покупателя.
Техника – на грани фантастики! Но что было – то было.
               
          ГОРОДСКОЙ БАЗАР   
Городской базар поражал воображение. На нём, похоже, было всё. Павильоны ломились от мяса и продуктов, рынок был набит ба-рахлом иноземного происхождения – текстилем, готовыми изделиями, шелковым бельём, коврами, гобеленами, мехами, диковинной посудой. Мы толкались там, где продавались ненаши музыкальные инструменты. Мне больше всего нравились аккордеоны. Они поражали не только яр-кими роскошными звуками, но и тем, что сверкали всеми цветами ра-дуги, кнопками и пианинными клавишами. Отец мой, сызмальства  игравший на всех доступных на деревне инструментах, после долгих раздумий и колебаний купил четвертушку аккордеона, отделанную зе-лёным переливающимся перламутром.
На середине базарной площади некто по прозвищу «Чапаев» кру-тил свой аттракцион – большую круглую столешницу на подшипниках, разрисованную цветами и животными. Круг был разделен на сектора, каждый сектор был обозначен своим зверем, на сектор клались деньги – делались ставки. Когда ставки  были сделаны, «Василий Иванович» лихо выкрикивал: «Пошла душа в рай за чекушкой с колбаской!» и с силой запускал круг. На краю каждого сектора был вколочен гвоздь, а у самой столешницы стационарно закреплено устройство вроде пера, которое, как у Якубовича в «Поле чудес», звонко щёлкало по гвоз-дям, пока круг не останавливался. Счастливец получал выигрыш.  По-лучали ли что-нибудь остальные игроки – не знаю: мне тогда это бы-ло неинтересно.
Хозяина аттракциона окрестили Чапаевым потому, что он носил лихо закрученные усы, а на голове его красовалась папаха.
Легендой рынка был и остаётся Зарывка – старый татарин, кото-рый всегда сидел у соседнего с рынком дома – на подступах к нему. Перед ним был разостлан большой кусок тёмной ткани, на котором в бесчисленном количестве валялись ржавые, пришедшие в негодность металлические изделия: гнутые гвозди, дверные ручки, скобы, шарни-ры – ассортимент был неисчерпаем. И удивительное дело: товары За-рывки пользовались постоянным спросом. Когда кому-то из миасцев требовалось найти для хозяйства что-то давно устаревшее – бежали к нему, и вещь находилась.
Как-то на уроке литературы зашла речь о старьевщике. Всех ин-тересовало, сколько ему лет.
- Говорят, что родился он в 1832 году, - сказала учительница.
Зарывке приписывали невероятные злодейства: будто бы он, сто-летний старик, закапывал живьём своих молодых жён, но по причине преклонного возраста был неподсуден. Конечно, врали.
В 1961 году я вернулся в Миасс и как-то отправился на базар. Аксакал Зарывка как ни в чём ни бывало сидел у своей кучи ржавого металлолома, в которой как всегда кто-то заинтересованно ковырял-ся.
…После войны в городе можно было встретить множество инвали-дов, умалишённых, беспризорных, нищих стариков и старух. Стоило только войти на рынок, как они, - как правило, нетрезвые,- броса-лись навстречу с протянутыми руками: «Дай!». Помню нетрезвого и небритого мужика на протезе, который всегда произносил одну и ту же фразу: «Дядя, дай 20 копеек, завтра отдам.» Другой пьяница шу-тил: «Сынок, подари копеечку слепому на мотоцикл!»
Слепые баянисты на особый нищенский лад пели популярные песни «Варяг», «Раскинулось море широко», «Васпаминаю очи карие, Тихий говор, звонкий смех… Хороша сытарана Болгария, А Расея лучше всех!»
Несколько субъектов с морскими свинками по доступной цене предсказывали будущее. «Братья и сёстры, не проходите мимо, пога-дайте: мы со свинкой только правду говорим… » Другой предсказатель не уставал повторять: «Погадайте, дорогие братишки и сестрёнки! Мы со свинкой кушать хочем. Правда, свинка?» Люди, посмеиваясь, под-ходили, давали деньги. Свинки тут же доставали зубками бумажку из коробки. Получив её, любопытный вслух зачитывал предсказание. Предсказания сулили только грядущие радости и удачи.
Вдоль стен толпой стояли герои минувшей войны, в основном мо-лодые ребята, не получившие в своё время ни образования, ни про-фессии и вброшенные в мирную жизнь на произвол судьбы. Многие были инвалидами. Попрошайничать им не позволяла гордость. Они были  пьяны и часто учиняли скандалы с жуткими драками, когда в ход шли и палки и костыли. Зрелище не для слабонервных.
               
            В НОВОЙ ШКОЛЕ
И вот я пошёл в пятый класс. Школа N 1, тогда ещё одноэтажная деревянная, находилась рядом с мечетью, видной из любой точки го-рода. В здании, из которого высится минарет, - начальная школа N 6. Во время войны там вроде бы находились учебные классы школы авиамехаников. Во дворе школы красовался «ястребок» - истребитель, сияя дюралевыми плоскостями. Кто из мальчишек откажет себе в удо-вольствии забраться в кабину, пофырчать, как якобы фырчит самолёт, и подёргать за всё, что дёргается. 
В школе набралось учеников на пять пятых классов. Нас, выпу-скников пятой школы, определили в 5 «в». Слава Смирнов, Лёва Боря-кин, Толя Сарафанов, Витя Желонкин, Нина Мельчакова – мы опять бы-ли вместе. Всего учеников в классе оказалось 36,из них девочек бы-ло только двенадцать. Мы проучились вместе три года, и я до сих удивляюсь тому, какой это был замечательный класс. Все это время подавляющее большинство учеников учились только на «хорошо» и «от-лично». Высокие комиссии, наезжавшие из областного центра и других городов, сразу же препровождались на уроки в 5 «в». Любой вопрос учителя встречался лесом рук, поражая инспекторов. Как-то завелось в классе, что не выучить уроки и не ответить на вопросы учителя считалось позором, признаком тупости и неполноценности.
Мы «на драку-собаку» занимали очередь на хорошие книги, смот-рели подряд все хорошие фильмы, жадно вникали во все новинки и но-вости. Это было престижно.
Классным руководителем у нас была Екатерина Алексеевна Моск-вина, а учителями – люди, воспитавшие целые поколения миасцев: Ксения Васильевна Будзиманова преподавала русский язык и литерату-ру, математику – Надежда Константиновна Павленко, биологию - Руфи-на Ивановна Пудовкина, английский язык – Александра Семёновна Ас-тафьева. Они не были строгими, но требовательными и добрыми – да. На уроках математики всегда было шумно – результат инициированной учителем состязательности: кто быстрее решит. А если кто из учени-ков перейдёт шумовой порог – добрейшая Надежда Константиновна вмиг потреплет причёску или ласково подёргает за уши.
На уроках Екатерины Алексеевны не забалуешь – но кто и когда на неё обижался? С Ксенией Васильевной в класс всегда входили ра-дость и веселье. Мы были с ней вроде как бы на равных и с удоволь-ствием постигали русскую филологию. Думаю, именно благодаря ей пи-шущий эти строки закончил филфак университета. И не только он.
Добрейшая Александра Семёновна не очень-то управлялась с по-допечными, но мы её любили и благодаря ней навострились лихо пере-водить с английского.
Учителем черчения и рисования был у нас Пётр Ильич Пермяков, красавец, которого миасцы единодушно называли королём города. С безупречными чертами лица, голубоглазый, с волнистой русой шевелю-рой, прекрасно сложённый, он и одевался шикарно, как никто в горо-де. Костюмы носил с однобортными пиджаками. Пиджаки имели закруг-лённые полы и застёгивались на одну пуговицу с помощью петли. Ни-чего подобного ни у кого не было. Да и одевались люди в то время неважнецки. Пётр Ильич был настоящий художник и одежду свою, по  слухам, шил самолично. При всём при том был он всегда скромен в общении, вежлив и спокоен.
               
       АШХАБАДСКОЕ ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ
В ночь с 5 на 6 октября 1948 года в Туркмении произошло страшное землетрясение силой в 9 баллов. Столица Туркмении Ашхабад оказалась в эпицентре. По последствиям это одно из крупнейших на территории СССР стихийное бедствие. Землетрясение буквально стёрло с лица земли Ашхабад и множество окрестных селений. Такие разруше-ния могли бы причинить 500 бомбардировщиков, круглосуточно бомбя-щих город в течение полугода. Правда о землетрясении и его послед-ствиях скрывалась десятилетиями. Фильм, снятый известным кинодоку-менталистом Романом Карменом, был засекречен. До сих пор не из-вестно количество жертв катастрофы. Одни называют 100 тыс. чело-век, другие 60-70. 98 процентов жилого фонда города были полностью разрушены и погребли под обломками три четверти населения города.
Трудно судить о том, чем руководствовались отцы государства, замалчивая катастрофу. Неужели убеждением, что социализм и траге-дии, какого бы масштаба они ни были, несовместимы? Поэтому в сред-ствах массовой информации советской поры почти начисто отсутствуют сообщения о неприятных происшествиях в стране. Зато теперь на нас ежедневно низвергается поток бед и несчастий.
Летом 1966 года на город Миасс обрушился невиданный ливень. С гор хлынули потоки воды и почти мгновенно затопили несколько цехов автозавода. Я тогда работал в городской газете и хорошо помню, что нам запретили писать о наводнении. И только когда «Голос Америки» сообщил миру о происшествии на Урале, газете разрешили публикации, но с оговоркой: писать только о героизме трудящихся, но ни в коем случае не о масштабах бедствия. Хорошо жить в социалистической стране!
Однако вся страна, хоть и «нелегально», бросилась на выручку Туркмении. Автозавод направил в Ашхабад большую партию автомоби-лей. Сопровождали их до места, отвечая за сохранность груза, тру-женики артели инвалидов им.К.Е.Ворошилова, в том числе и мой отец. Он привёз из командировки помидоры тёмно-красного, почти чёрного, цвета, невозможно сладкие на вкус; виноград «дамские пальчики» и дыни из Чарджоу, самые сладкие и душистые в мире, по его уверению. И, конечно, массу невероятных впечатлений.
               
        ЛЮБИМОЕ МЕСТО ОТДЫХА
Наступила осень – самая чудесная пора на Южном Урале. Когда мой родной Север-Запад России с сентября по декабрь утопает в ма-реве дождей, в Миассе, как правило, осень стоит сухая и ясная. Ко-нечно, случаются и дожди, не без того. Но они непродолжительны.
В конце октября - начале ноября подходят морозцы. Утром травы покрыты инеем, крыши домов белого цвета, а днём – яркое солнце и теплынь. Некоторые морозостойкие молодцы днём перемещаются по го-роду в одних рубашках. Молодицы тоже одеты по-летнему.
На улицах – ни снежинки. Зато зеркало городского пруда стало недвижимым: оно покрылось тонким и прозрачным льдом. В воскресенье весь город на пруду. Люди катаются на коньках, на санках, на вело-сипедах. Нетрезвые гуляющие обоего пола являются прямо с пирушек и со смехом сваливаются в кучу малу.
На Урале умеют гулять, по-тутошнему, пировать. Осень - пора массовых свадеб. Гуляющие с баянами, гармошками весёлыми толпами перемещаются по улицам, распевая на ходу и отплясывая. В центре шествия перемещаются жених и невеста, а перед ними ряженые. Цен-тральной фигурой у ряженых некто с болтающейся между ног толкуш-кой, разрисованной под мужскую сущность. Встречных останавливают и подают рюмку – выпить за молодых.
Оптимизм русского человека неистребим! А с ним и горе – не беда. На чём и стоит Расея.
                Х  х  х
 Городской пруд был любимым местом отдыха миасцев. На его бе-регу некогда размещался городской сад. Сейчас, глядя на узкую по-лоску земли с несколькими тополями, трудно это представить. Но площадь  сада была как минимум в два раза больше, потому что тан-цевальная площадка со сценой и раковиной над ней для музыкантов и артистов располагались на сваях.
По вечерам в выходные дни в саду играл духовой оркестр, и торжественно нарядные звуки его далеко разносились над водной гла-дью. На музыку со всех концов города спешила молодёжь, потому что здесь давали концерты, после которых начинались танцы. К саду при-мыкала лодочная станция, где напрокат всегда можно было взять лод-ку. Сразу за лодочной станцией - плотина. Здесь по весне мужики на льду жгли костры и лучили щук, а потом прямо со льда кололи их острогами. Щуки иногда попадались неправдоподобно огромные.
А напротив сада размещалась водная станция. На этом месте те-перь стоят пятиэтажки. В просторном бревенчатом здании находили пристанище спортивные секции. От станции к воде, мимо огромного тополя, вёл дощатый спуск к бассейну. Это были деревянные мостки, выполненные в форме замкнутого прямоугольника, внутри которого бы-ли устроены 25-метровые дорожки для соревнований по плаванию. Мальчишки, девчонки да и взрослые, когда позволяла погода, целыми днями крутились на мостках, ныряя и плавая.
По выходным в тёплые дни здесь собиралось столько народу, что мостки заливала вода. Купались и ночью, при свете яркой лампы, ус-тановленной на берегу, и под звуки духового оркестра.
Тут же крутилось множество лодок. Мальчишки подплывали под танцевальную площадку и просовывали в щели прутики – устраивали, так сказать, мелкий заподляк, без которого, сами понимаете, маль-чишкам никак нельзя. Время от времени «гондольеров» разгоняли стражи на лодках же.
Пацаны с лодок залезали на забор, которым была ограждена танцплощадка, чтобы послушать концерт и попялиться на гуляющих. В их числе неоднократно бывал и автор.
                Х  х  х

…На лодочную станцию мы прибегали частенько – я с братьями Толей и Вовой и наш общий друг Гена Костин. Жил Гена на Советской неподалеку от братьев, а их личная семейная лодка находилась здесь, на лодочной станции. Мы усаживались в лодку по имени «Ли-лия» (так звали Генкину сестрёнку) и отправлялись в плавание.
Увы, раньше пруд был не то, что теперь. Водная гладь его про-стиралась от плотины почти до Уфимского тракта, расширяясь всё больше и больше. На пруду был только один маленький островок Чай-ка, напротив дома лесника и неподалеку от ипподрома – был и такой раньше в Миассе. Теперь на его месте - коллективный сад «Восход».
Остров Чайка только слегка высовывался из воды. На нём не бы-ло ни деревца, ни даже кустика, а только редкая травка покрывала его поверхность, потому что островок был кучей гранитного щебня. Ходить по нему босиком было неприятно. Островок любили чайки.
Предметом вожделения прудоплавателей были вёсла. Каждый член экипажа имел римское право сделать сто гребков, не больше, после чего вёсла передавались дрожащему от нетерпения очереднику. Во время движения прудовики ревниво следили за тем, чтобы гребец не превысил норму.
…Наблюдать за конскими скачками по воскресеньям на ипподром отправлялся весь город (если, конечно, на стадионе не было фут-больных матчей). Наверно, на ипподроме был и тотализатор, но, сами понимаете, так далеко ребячьи интересы не простирались. Люди тол-пами шли по улицам, ведущим к ипподрому, потом по лесной дороге и по тропам. Попутно мы ухитрялись набить животы ягодами боярышника, которого здесь было полно. Куда подевались трибуны, здание, конюш-ни? Всё кануло в небытие. Но разве плохо для города – иметь свой ипподром?
В зимнее время конные бега устраивались прямо на пруду. Со-стязания проводились в районе водной станции. Дух захватывало, ко-гда по кругу стремительно проносились ажурные, будто игрушечные, саночки управляемые разгорячёнными седоками. Лошади, захваченные азартом, дымились на морозе, выпуская из ноздрей клубы пара. Зри-тели неистовствовали, криками возбуждая соревнующихся и возбужда-ясь сами.
Кстати сказать, на льду у противоположного ипподрому берега, садились кукурузники. Летом они приземлялись на большой поляне не-подалеку от теперешнего Уфимского тракта. Здесь был, сколько пом-нится, оборудован небольшой аэродромчик. Теперь, естественно, на этом месте коллективный сад. Странно, но никто из моих прежних друзей об этом уже не помнит.
Неподалеку от «бассейна» водной станции было расчищено поле для хоккейных баталий. Но хоккей тогда не был популярен, в отличие от футбола. Однако хоккейные команды были. Попервости они гоняли по льду мяч, и только потом наряду с ним появилась шайба.
Ну, а мальчишки играли в хоккей с остервененьем, гоняя по льду порой кусок обыкновенного смёрзшегося навоза. Наверно, нынеш-ние ребята немало бы подивились, увидав самодеятельных хоккеистов той поры.  И прежде всего их экипировке.  О коньках на ботинках не могло быть и речи – их попросту не было. Ребята носились на конь-ках, прикреплённых к валенкам верёвочками с палочками. Клюшки были самодельными. Их делали из искривлённых стволов берёзок. Очень большим спросом пользовались карликовые, растущие на Чашковском хребте.
Как-то меня обуяла гордыня: я воспылал желанием иметь собст-венные коньки на ботинках. «Дутики» у меня были, а тут неожиданно образовались ботинки – мне купили новые. Идею поддержал народный умелец дядя Коля. В это самое время мы, три брата, носили обувь одного размера, поэтому «прикольные» коньки появились  фактически  сразу у всей троицы. Увы, коньки оказались невостребованными по причине неутеплённости. Их пришлось подарить кому-то из «мелких», кто мог пододеть шерстяныё носки.
            ШКОЛЬНЫЕ БУДНИ
Удивительная вещь: сейчас, по прошествии стольких лет, в па-мяти остались лишь шалости: наверно, самое интересное в жизни че-ловека. А всё остальное – серые будни, тьма египетская и тоска зе-лёная.
Начать с того, что баянист, - а в каждой школе таковой имел-ся, - встречал детвору у входа бодрой или весёлой музыкой. Эта традиция неукоснительно соблюдалась во всех школах за пределами Миасса, где я учился; не исключено, что и по всей стране.
Побросав портфели, мы спешили в спортивный зал, выстраивались поклассно и под музыку делали зарядку. Комплекс состоял из 7-8 уп-ражнений и время от времени обновлялся. Проделав его, все расходи-лись по классам.
В школе N 1 той поры было два учебных здания. Мы учились в одноэтажном деревянном, на месте которого в начале 60-х построили новый, современный корпус. Наше здание было по-домашнему уютным. Длинный коридор, по обе стороны которого расположены классные ком-наты, заканчивался дверью в просторный спортзал. За спортзалом жи-лое помещение – квартира, в которой жила семья директора школы. А директором школы в то время был Александр Фёдорович Кулаев, отец нашего друга и одноклассника Славки Кулаева. Его мама Нина Иванов-на работала учительницей в нашей же школе. Оба они охотно привеча-ли друзей сына, а Славкина бабушка каждый раз норовила сунуть ре-бятам что-нибудь пожевать.
По вечерам, когда занятия в школе прекращались, спортзал по-ступал в полное распоряжение нашей компании. В просторном со спор-тивными сооружениями, со сценой и закутками при ней было где раз-гуляться.
У Кулаевых была большая по тем временам библиотека, и мы были её читателями. Славка - заядлый книгочей, и я помню, как в том же спортзале в перерыве между шалостями мы читали вслух «Гаргантюа и Пантагрюэля» Франсуа Рабле и без конца хохотали над проделками его героев.
В спортивном зале проводились общие школьные собрания, на Но-вый год здесь устанавливалась нарядная ёлка. На сцене выступала художественная самодеятельность. Им, естественно, предшествовали бесконечные репетиции. Так что зал жил напряжённой культурно-спортивной жизнью. Здесь устраивались танцы. Это были не тепереш-ние танцы-шманцы с бесконечным топтанием на месте и вихлянием ор-ганизма в разные стороны. На праздниках нас учили танцам. Танцева-ли вальс, танго, фокстрот, подыграс, подыспань, подыкатр, польку, молдаваняску. Танцевали все школьники без исключения под присмот-ром специалиста, и все умели танцевать.
Под полами здания были обширные подвалы, а это не могло прой-ти мимо внимания школьников. Вход в подвал в нашем классе был пе-ред самой учебной доской. В большую перемену мы поднимали дощатый щит и спускались в чрево дома. Там было темно и потому страшнова-то. Мы создали команду исследователей. Командиром её стал Вова Со-колов. Ему присвоили звание «капитан» и прикрепили бумажные пого-ны. Остальные члены команды тоже обзавелись погонами и званиями.
И тут я хочу прерваться и сообщить, что действовали мы не просто так, а начитавшись замечательных книг А.Гайдара «Тимур и его команда» и Л.Кассиля «Дорогие мои мальчишки». Ребячье  братство, возникшее в нашей школе, не было исключением. Объединён-ные девизом «Отвага, верность, труд, победа», мальчишки и девчонки всей страны по своей инициативе создавали команды, целью которых были и интересная жизнь и принесение общественной пользы.
… Из дому принесли фонарики. И как только начиналась перемена и учитель покидал класс, команда исчезала в подвале. Простор для исследований был безграничен. Подвал был необитаем, но весь разде-лён на помещения, разграниченные стенами фундамента и бревенчатыми конструкциями. Отдельного выхода из подвала не было. Разгуливая по нему во время уроков, можно было отлично ориентироваться в том, что происходило наверху в любом из классов. А наверху то шумели, то умолкали, то что-то бубнили учителя, то раздавался смех.
Конечно, пропажа с уроков такого числа «бойцов» не могла ос-таться незамеченной, но учителя не догадывались о том, куда они пропадали, а одноклассники помалкивали – доносителей среди нас не было. Но всему на свете приходит конец.
Шёл урок рисования. Пётр Ильич только приступил к рисованию на доске, как пол под ним зашевелился. Учитель стал белее полотна. Снизу напирали, посчитав, что перемена ещё не закончилась. Пётр Ильич, недоумевая, замер, как нарисованная птица, а класс разра-зился хохотом. Учителя осенило, он поднял крышку лаза, и из подва-лова чрева полезли, конфузясь,  перепачканные исследователи. Есте-ственно, на этом изыскания были решительно прекращены.
 Наверно, из таких вот щекотливых ситуаций из душ ученичества вырвались популярные в наше время слова: «Мы просим вас, учителей, не мучить маленьких детей!»
…Однако команда искателей не распалась. За окнами находился величественный минарет, а под ним виднелся провал. И он был окутан тайной. Поговаривали, что под грудой кирпичей и щебня скрывается дверь, ведущая в тайный ход. А ход этот, якобы, вёл к пруду, а по-том под прудом уходил на противоположный берег. А там в потайном месте был выход.
Мы принялись за дело. Но ненадолго, потому что скоро стало ясно, что дело это дохлое: кирпичам и щебню не было конца.
Зато мы могли сколько угодно раз забираться на минарет и обо-зревать чудесную панораму города. Ученики начальной школы N 6, из здания которой вырастал минарет, таскали наверх кошек и сбрасывали их оттуда. Мы не раз наблюдали из окон класса, как кошки планиро-вали с помощью хвоста и, приземлившись всегда на все четыре лапы, сначала трясли ими, а потом уносились прочь, приводя в восторг ма-лышей. Однажды кошку сбросили вниз, привязав  к хвосту камень. Кошка в муках осталась умирать на земле, а мелюзга разбежалась. Наверно, пакостников прищучили, потому что игры с кошками прекра-тились.
В школьном дворе, просторной площадкой между двумя корпусами, в большие перемены играли в футбол, в баскетбол, в догонялки в лю-бое время года. Редко, но случались и драки. Их затевали себялюбцы из старших классов. Как правило, это были поединки. Недостатка в зрителях не было.
               
                Х  х  х
Из личных развлечений той поры вспоминаю такой случай. В шес-той класс к нам пришёл учиться Володя Злоказов и мы крепко с ним подружились. Володя оказался родным племянником миасского героя гражданской войны  Феди Горелова и жил в доме с памятной доской в доме героя на улице его имени. Володя был страстным голубятником. Мы часами гоняли голубей, сидя на крыше сарая и неистово размахи-вая длинной палкой с тряпкой на конце. Я научился различать породы голубей и особенности их статей.
В том конце города голубятников было великое множество. Одна-ко чтобы быть им, надо было всегда находиться при голубях. Поэтому вскоре я это занятие оставил. В памяти об увлечении у меня оста-лась некогда невероятно популярная песня, которая, по-моему, зву-чала всякий раз, когда мы забирались на крышу:
В Намангане яблоки зреют ароматные,
На меня не смотришь ты – неприятно мне…
Вот такие, казалось бы, незначительные факты лучше всего по-могают воспроизвести в памяти аромат эпохи, её содержание.
               
          ВЕСНА БЫЛА РАННЕЙ
Весна 1949 года была ранней. Начиная с 19 апреля, мы бегали на больших переменах купаться на пруд. Берега были устланы гниющей рыбой – результат замора, который время от времени случается на озерах и прудах из-за стоячих вод. По весне с Ильменского озера коробами возили рыбу, которая чуть не выскакивала из прорубей, чтобы вдохнуть свежий воздух. В 60-е годы под лёд озера закачивали воздух ради её спасения.
В описываемые дни на улице стояла такая теплынь, что окна в классах были распахнуты настежь. Мы сидим на уроке литературы, ко-торый ведёт любимая учительница Ксения Васильевна Будзиманова. Она была жизнерадостным человеком и чудесным рассказчиком. Свои уроки превращала в серию занимательных диалогов  с учениками на равных с ними. И мы слушали её развесив уши. И вот однажды  в этот самый момент в открытое окно через весь класс пролетела огромная дохлая рыбина и шлёпнулась об учительский стол прямо перед носом у Ксении Васильевны. Та от неожиданности громко взвизгнула своим звонким голосом и подпрыгнула чуть не до потолка. Класс взорвался хохотом. Все бросились к окнам и увидели пакостника, который во все лопатки улепётывал с места преступления. По обе стороны его головы разви-вались концы красного пионерского галстука. Это был Женька Митро-фанов с нашей улицы. Через минуту-другую учительница стала смеять-ся вместе с нами.
Ксения Васильевна многим привила любовь к литературе, некото-рым – на всю жизнь, в том числе и автору этих строк. Не случайно её ученики шалили по части стихосложения. Помню отрывки из некото-рых их стихотворных шедевров.
Отличник Виталька Щеринов как-то принёс в класс и огласил со-чинение, которое начиналось так:
Я – человек божий,
Обшит кожей.
Состою из костей и мяса,
А живу в городе Миассе.
Пиит из соседнего класса по имени Спартак Юзков посвятил свой стих соседке по парте Розе Кузьминой, сестре моего друга Стаса:
На третьей парте от окна
Сидит Розалья Кузьмина.
Она – хорошая девчошка,
Но только ябеда немножко.
Её дурные фразы,
Состоящие из слов,
Доходят до иных ослов.
Понятно, каких… Ну, чем не шедевр?

        ШАЛОСТИ И ПОЗНАНИЯ
Чтобы подробнее осветить школьные будни, сообщу, что в описы-ваемое время мальчишки активно пользовались минирогатками, конст-рукция которых была проста, как коровье мычанье. Бралась тонкая резинка без ткани (её было предостаточно), на концах резинки дела-лись петли, которые надевались на большой и указательный пальцы. И рогатка готова. Пульки делали из плотно скатанной бумаги. Что мо-жет быть интереснее самого урока? Конечно, только пулька, попавшая в голову приятеля на соседней парте.
Вспоминается такой курьёз. Шёл урок литературы. Ксения Ва-сильевна вызывала к доске учеников, которые должны были наизусть читать отрывки из поэмы К.Симонова «Сын артиллериста». Урок шёл чинно и благородно, пока к доске не вышел Вадик Ляной и не стал читать провоцирующие вольных стрелков строки:
«Огонь!» - летели снаряды.
«Огонь!» - заряжай скорей!
По квадрату четыре-десять
Било шесть батарей.
В Вадика по его, получается, команде полетели бумажные снаря-ды. Эффект был поразительный: учительница от неожиданности прысну-ла со смеху. Класс откликнулся дружным хохотом. В чтеца полетела туча пулек. Однако унять детей для Ксении Васильевны труда не со-ставляло.
Другим метательным оружием была обычная пластмассовая линей-ка. Привести его в действие не составляло труда. Для этого надо было положить кусочек разжёванной бумаги на её конец и оттянуть его. Как-то я так увлёкся этим занятием, что за урок «заплевал» весь потолок над своей партой – к удовольствию зрителей. После урока в класс пришла Екатерина Алексеевна, тут же заметила без-образие и строго сказала:
- Останешься после уроков и очистишь потолок. Потом тебе его придётся побелить.
В глубокой задумчивости сидел я за партой, когда все ушли, и тягостные размышления о том, как дальше жить, обуревали меня. Вдруг на голову с потолка на меня упала бумажка, потом другая. Снаряды мои высохли и стали отваливаться. Я схватил шапку, и вско-ре потолок стал девственно чист. Я помчался в учительскую:
- Екатерина Алексеевна! Потолок вычищен и побелен. Идите про-верьте!
                Х  х  х
…Весь наш класс любил Вадика Ляного. Он был безгрешен, как ангел. Естественно, отличник и чудесный товарищ. К нему домой на Пролетарскую мы ходили толпой. Играли в шахматы, рассматривали книги и альбомы, которыми в квартире были заставлены все стены. Родители Вадика были учителями, а отец даже директором школы N 9, что напротив автомеханического техникума в конце Пушкинской улицы. Позднее Ляные переехали в маленький домик в углу школьной террито-рии, почти на самом берегу городского пруда.
На одной из стен квартиры висела огромная карта мира, и мы определяли по ней собственный «коэффициент тупости». Для этого ка-ждый из нас по очереди выходил из комнаты, а остальные определяли десять точек на карте, которые следовало указать испытуемому. Мы довольно уверенно ориентировались на карте: знали столицы крупней-ших стран мира, материки, горы, архипелаги, самые крупные океан-ские впадины (спасибо Екатерине Алексеевне!), Но вот однажды мне нужно было быстро отыскать остров Принца Уэльского, вроде не чужо-го человека после прочтения замечательного романа Марка Твена «Принц и нищий». Но остров я не нашёл, получив завышенный коэффи-циент тупости.
Замечу, что и после переезда Ляных на новое место жительство, мы не забывали их приветливый дом.

              СВЯЗЬ ВРЕМЁН
…В 1951 году мы семьёй навсегда покинули Миасс, чтобы по странному стечению обстоятельств вернуться в него навечно десять лет спустя. Если бы мне, выпускнику Петрозаводского университета, сказали, что через год я буду жить в Миассе, я бы счёл это бредом. Мне было уже не пятнадцать лет, а двадцать пять. Я обзавёлся семь-ёй, у меня была дочь.
Нет, не прервалась связь времён! Оказавшись в Миассе, устро-ился на работу в городскую газету. Почти тут же мне вручили письмо учащихся педагогического училища, которые на что-то жаловались и дали задание разобраться что к чему. Я поехал в старый город. Пед-училище размещалось тогда в Симоновском особняке. Поднялся в каби-нет директора. За столом сидела Нина Ильинична Аксёнова, бывшая учительница первой школы, у которой я, кстати, никогда не учился.
- Здравствуйте, Боря Миронов, - упредила она меня. – Зачем пожаловали? А я ведь хорошо тебя помню мальчишкой.
Дальше – больше. Авторы письма занимались в соседнем здании. Была большая перемена, и мы обо всём успели поговорить с юными учащимися. Раздался звонок. Я поспешил к выходу и чуть не столк-нулся с преподавателем. Это была Ксения Васильевна. Я поздоровался и прошёл мимо.
- Молодой человек, молодой человек! – раздалось сзади. - По-дождите!
Ксения Васильевна меня тоже узнала и стала расспрашивать о житье-бытье. Оказалось, она уже несколько лет, оставив школу, ра-ботает в училище.
А в августе на традиционном всеобщем педагогическом совете накануне нового учебного года, который проходил в Доме культуры автозавода в парке (Дворца ещё не было), я встретился со всеми своими школьными учителями, которые, как оказалось, все меня пом-нили.
Через год рядом со школой N 30, что высится над городом в конце Орловской улицы, сдали в эксплуатацию новый корпус. Здесь разместился интернат, директором которого был Василий Никандрович Ляной. Меня он тоже сразу признал. А ещё через год или два интер-нат переехал, в здание заселилось Миасское педагогическое училище. Симоновский особняк стал пристанищем вспомогательной школы N 2, которым руководил верный друг газеты «Миасский рабочий» и милейший человек Кронид Михайлович Кораблёв.
Краеведческий музей размещался тогда на углу Октябрьской и Первомайской улиц.
               
         ВОТ ТАК РЫБАЛКА!
Итак, весна 1949 года была ранней и дружной. Сколько помнит-ся, и лето было чудесное. Оно оказалось невероятно богатым на со-бытия – и для меня лично, и для города.
…И прежде замечено было, что иногда из речных вод подивиться на свет божий поднимаются некоторые рыбы. Особенно любопытными бы-ли налимы, которыми изобиловала речка Миасс. За примерами, как го-ворится, далеко ходить не надо.
Однажды бабушка моя Евдокия Ивановна ранным-ранёшенько отпра-вилась на речку полоскать бельё. Подойдя к берегу, она увидала следующую картину: в мелководном песчаном заливчике в лучах солнца грелся крупный налим. Спина его торчала из воды, и ему, наверно, было очень хорошо и покойно. Бабушка грубо оборвала наглый кайф и круто изменила судьбу наивной и доверчивой рыбы: она загнала нали-ма в ведро, перегородив им заливчик. Это, конечно, была уличная сенсация. Ещё бы: старуха шла от речки с ведром, из которого све-сился рыбий хвост.
И ещё пример. Как-то мы с бабушкой шли в сторону Шадринского моста. Напротив водокачки у дощатого забора противоположного бере-га раздавались возбуждённые крики и визг целой оравы мальчишек. За водокачкой, где на крутом травянистом берегу пловцы обычно остав-ляли одежду, я спустился к воде, чтобы понять суть происходящего. Бабушка осталась на дороге с моей удочкой в руках.
- Налим! Налим! – вопила толпа и металась во воде в поисках незваного гостя. А возмутитель спокойствия вдруг вынырнул у моих ног и замер, прислонившись к камню. Я крепко ухватил его рукой, поднял над головой и, не в силах сдержать радости, заорал:
- Вот он!
Орава с криком бросилась к берегу. Я полез на дорогу. Но кто-то уже цеплялся за мои ноги, за штаны и при этом все отчаянно во-пили. И тут в ход событий вмешалась бабушка. С криком «Ах, вашу мать растак и разъедак!» она начала удилищем лупить преследовате-лей родного внука. Те со смехом скатились в воду, а я выскочил на дорогу, победоносно потрясая полураздавленным налимом. Крючок на удочке пропал, но улов был налицо. Вот так рыбалка!
                Х  х  х
Вскоре произошло из ряда вон выходящее событие. Однажды в жаркий летний полдень вся рыба в реке всплыла. Это было невероят-но! Это было неправдоподобно! Люди бросились к реке с тазами, вёд-рами, кошелками и прочими разными ёмкостями. Они заскакивали в во-ду и, стоя в ней, выбирали рыбу кому какую хотелось. Конечно, пре-жде всего разбирали крупную. А беспомощная рыба, не в силах проти-виться, только слабо шевелила плавниками и медленно плыла по тече-нию. Из-за рыбы и рыбаков воды в речке не видно было вовсе. И та-кая вот апокалипсическая картина наблюдалась на всём городском участке реки.
После полудня подул крепкий ветерок, и рыба, глотнув свежего воздуха, ушла на глубину. Народ решил, что это произошло из-за редкой жары, но знающие люди уверяли, что случилось это потому, что из термических цехов напилочного завода в реку спустили серную кислоту и щёлочь.
       НА ОЗЕРЕ. УКРОЩЕНИЕ ВЕЛОСИПЕДА
В этом же году отец мой стал работать на Ильменской турбазе. Конечно, для меня, братьев и наших друзей это стало поводом для того, чтобы постоянно наведываться  на озеро. С нами всегда ходил мой сосед по дому Генка Петров, большой выдумщик и фантазёр. Он и был мотором нашей компании. По его инициативе мы принялись обуст-раивать лагерь. Неподалеку от турбазы в прежние времена находилось приличных размеров болотце, которое отдыхающие старательно обходи-ли. Нам это было наруку. В середине болотца мы построили просто-рный шалаш с лежаками, по стенам развесили картины, луки и колчаны со стрелами и стали ходить на охоту. Охотились в основном на бу-мажные мишени, зато активно собирали ягоды, грибы и занимались рыбной ловлей. А затем устраивали настоящие пиры, приготовляя еду на костерке.
С удовольствием вспоминается дорога. До турбазы мы шли по Со-ветской улице в сторону церкви. Перед городской больницей сворачи-вали вправо и вскоре входили в сосновый бор. Нагретый солнцем воз-дух был душистым от запаха смолы и трав. Потом дорога круто подни-малась в гору. На обратном склоне хребта густо рос сосновый молод-няк, опушённый изумрудно-зелёными юными побегами. Мы рвали их и жевали ароматные кислые веточки. Проведав отца, который, как и по-лагалось бухгалтеру, всегда пребывал за столом, шли на озеро ку-паться, а уже потом отправлялись в свой лагерь.
После целого дня развлечений, усталые, но довольные, отправ-лялись домой. Но уже дорогой покороче, сразу за Чашковский хребет. Для этого надо было пройти по берегу в противоположную от турбазы сторону, а уже потом подняться в гору. Пройдя плато на вершине Чашковки, мы оказывались прямо над городом. Оставалось только вы-брать переулок и спуститься по нему на Советскую улицу. Спалось после таких экспедиций, как после укуса африканской мухи цеце.
                Х  х  х
…Как-то ввечеру отец приехал с турбазы на чьём-то велосипеде и по дороге заехал к дяде Коле. Я гостил у братьев.
Надо сказать, мы были необычайно дружны - я, братья и Светла-на. Наверно, потому, что для нас были неприемлема такая форма об-ращения, как Борька, Вовка и Светка, мы обращались друг к другу, добавляя к имени слова «дядя» и «тётя». То есть я был для всех вроде как дядя Боря, остальные тоже были дядями, а сестра прозыва-лась «тётей Ветой». Став постарше, мы легко избавились от странной добавки.
Наверно, в летнее время не было дня, который мы провели бы друг без друга. Либо поутру Толя и Вова приходили к нам на Нижне-Заводскую, либо я, не дождавшись, отправлялся на Советскую. Неред-ко в сопровождении «тёти Веты». Они учились с Володей в одном классе, были отчаянными шалунами, оба неважнецки учились и потому их связывала железная порука. Кстати, мы четверо были своими и на Советской и на Нижнее-Заводской улицах.
В доме на Советской у родни были пол-огорода, полсарая и пол-двора, совершенно автономных. Не то что в нашем доме, где всё про-странство вокруг было общедоступным, а двора, уютного да ещё с огородом, не было вовсе.
Обычно мы отправлялись на огород, рвали морковку, бобы, горох и усаживались на крылечке во дворе. Перво-наперво над было опреде-лить степень зрелости моркови. Мы очищали её, потом брали в руку корнеплод и с силой ударяли толстым концом о доску. Если морковь давала продольную трещину, она была спелой. Поедание носило чуть не ритуальный характер. Мы отделяли жёлтую невкусную сердцевину и вкушали сначала красную составляющую, а под конец, с сахаром, если он был под рукой, - жёлтую.
Другими развлечениями были накидывание колец на штырь в стене сарая и игра «в ножички», которые с успехом заменялись трёхгранны-ми напильниками.
В наших играх всегда участвовал закадычный Вовин друг Генка Мыльников с Детского переулка. Надо сказать, Вовка преуспевал больше всех: у него был точный глаз и верная рука. Причём он был успешен не только в нашей компании.
Мимо дома, грохоча по булыжной мостовой (улицы города тогда не были знакомы с асфальтом), носились грузовики. Как могли маль-чишки проигнорировать этот факт? В зимнее время с помощью стальных крючков они цеплялись к кузову и неслись на буксире, высекая конь-ками искры из булыжников, которые в иных местах выглядывали из льда и снега. А летом желанным трофеем были длинные, до пяти мет-ров, заготовки для напильников с ромбовидным сечением. Их везли на напилочный навалом, как доски, обвязав проволокой. Пацаны хвата-лись за свисающие концы и вытаскивали заготовки. Сколько шпаг мож-но было изготовить из одной только полосы!
…Когда во дворе появился ведомый отцом велосипед, мы прямо-таки вцепились в него, потому что никто из нас кататься на велоси-педе не умел. Учить этому искусству братовья принялись меня, пото-му что за неделю до этого отец купил подростковый велосипед. Но у того был дефект, который взялся устранить дядя Коля.
Меня усадили в седло и, придерживая, пустили под горку – двор имел наклонную поверхность. А в гору я крутил педали. Через пятна-дцать минут мы вышли на улицу. Я крутил педали, а братья бежали рядом. Но вот на дороге нам повстречалась толпа дискутирующих ку-мушек. Я лихо оборвал дискуссию, врезавшись в середину толпы. Ме-ня, «паразита такого», стали колотить по спине. Я упал и прямо пе-ред носом увидал треугольную загородку, а внутри её – молодой са-женец: город активно озеленяли. Теперь это, наверно, огромное ста-рое дерево – ведь с тех пор прошло без малого шестьдесят лет! По-думать только, как быстро летит время.
В сопровождении бегущего эскорта я подъехал прямо к своему дому на Нижнее-Заводской. За велосипед при большом стечении народа взялся Толя. Он встал левой ногой на левую педаль, оттолкнулся и поехал, запросто сохраняя равновесие. А потом медленно перенёс правую ногу через седло и медленно стал крутить педали. Удивлению присутствующих не было предела. Вот как надо учиться езде на вело-сипеде!
В это самое время, как в сказке, объявился дядя Коля с отре-монтированным «подростком». То-то было радости! Каждому хотелось потрогать велосипед – таких в округе больше не было. Некоторые возжаждали тут же на нём прокатиться.
Я был счастливее всех. Велосипед был так хорош, что остава-лось жалеть, что его нельзя было на ночь уложить в  постель. Ко-нечно, я не расставался с ним целыми днями. Впрочем, как и мои братья. Мальчишки подтрунивали, что при падении, неудивительном для новичка, я ухитрялся упасть под велосипед.

             КИНООПУПЕЯ
В то далёкое  время мы очень любили ходить в кинотеатр «Энер-гия», не пропуская ни одного фильма. Деньги каждый раз приходилось клянчить у родителей. Это была нешуточная статья расходов, особен-но в доме, где детей было несколько. Помню потрясение, которое ис-пытал, когда меня в первый раз не пустили по детскому билету. «Как  жить дальше?» - примерно такой была моя реакция.
С шести часов вечера начинались сеансы для взрослых, куда нас, естественно, не пускали. Для взрослых частенько показывали «взрослые» фильмы. Это ли не искушение? Мальчишки постарше, в том числе и я с братьями, шли на последний детский сеанс, а перед са-мым его концом, пока не включили свет, устремлялись под сцену. Там было довольно просторно. Чтобы нас не засекли, мы снимали майки и затаивались в темноте. Напомню, что одежда мальчишки в летнее вре-мя состояла тогда из трусов и маек, как правило, белых.
Когда зрители покидали зал и свет гас, под сценой начиналась гулкая возня. Тихий шепот раздавался, как колокольный звон. Даже сопение и сморкание могли выдать наше присутствие.
Конечно, работники кинотеатра знали о проделках кинофанатов, но закрывали на это глаза. Только однажды, на моей памяти, была облава, в которую попались мы с братьями. Нас под руки повели в вестибюль, чтобы препроводить в кабинет директора. А в вестибюль уже запускали зрителей на новый киносеанс. Толя вдруг вырвался и устремился на свободу. Билетерша растопырила руки, но, увидав стремительный бег крупного мальчишки, устремлённый прямо на неё, отскочила в сторону. А нас с Вовкой, смиренно топающих за стражами порядка, как бычков на верёвочке, привели на беседу к директору. Однако никакой кары не последовало, нас только пожурили.
Страсть к кино, умноженная на любовь к дармовщине, принимала порой изощрённые формы. Юный герой с нашей улицы (пусть его имя останется тайной) на спор в зимнее время влезал в доступную для любого выгребную яму туалета и вылезал через очко уже на террито-рии кинотеатра. За удовольствие полюбоваться на этот трюк каскадё-ру платили деньги. Дело того стоило.
                Х  х  х
В тёплые летние дни весь город, по крайней мере мужская его часть, находился на стадионе, чтобы посмотреть очередной футболь-ный матч. На стадионе царил праздник – с духовым оркестром, с бу-фетами и цветами. Частенько перед матчем устраивались легкоатлети-ческие соревнования.
В Миассе были две сильные футбольные команды: автозаводское «Торпедо» и «Цветные металлы» треста «Миассзолото». Команда золо-тодобытчиков славилась, она была грозой всех футбольных коллекти-вов области. Турнирные встречи футболистов области регулярно про-водились в старом Миассе (стадион тогда был один), поэтому болель-щики по воскресеньям каждый раз встречали новых гостей.
Любимцем мальчишек, и не только, был миасский вратарь Лёня Чернобривенко. По этой причине быть вратарём при уличных футболь-ных схватках было свехпрестижно. Лёня одновременно был первым сек-ретарём Миасского городского комитета комсомола, и я лично из его рук получал комсомольский билет. Конечно, мне тогда и не снилось, что много лет спустя мы на равных будем иногда встречаться на по-сиделках в тёплой мужской компании.

           ТАНКИ В РЕЧКЕ
А на самой макушке лета в городе произошло выдающееся собы-тие, свидетелем которого мне посчастливилось быть. Со стороны пе-рекрёстка Пролетарской улицы и улицы Ленина к Шадринскому мосту с рёвом и лязгом гусениц подкатили два танка. Они были без пушек и несли мирную гражданскую службу на автозаводе, честно выполняя роль тягачей. После короткого совещания водителей танки направи-лись к воде выше моста по течению, решив форсировать реку вброд. Передний танк с натужным рыком вышел на противоположный берег ря-дом с колодцем. Наступила очередь второго. Он забуксовал и так ос-новательно завяз в илистом дне, что все попытки сдвинуться с места оказались тщетными. Несмотря на активную психологическую поддержку зрителей, которых собралось без числа.
Время шло, а танк – ни туда, ни сюда. Наконец первый танк продолжил движение, а второй так и остался стоять в воде, погру-зившись в неё наполовину. И простоял он в этой позиции ни много ни мало целый год.
Какая это была чудная игрушка для подростков! Кресло команди-ра было сухим и доступным для ребячьих задов, а немного ниже вода по-хозяйски бежала через танк.
Через год к мосту со стороны Советской улицы подошли два трактора и вытащили, наконец, танк, ставший земноводным. И опять мне посчастливилось стать свидетелем этого необычного действа.

                ПИОНЕРСКИЙ ЛАГЕРЬ
Тем же летом довелось мне побывать в пионерском лагере треста «Миассзолото». Для родителей это было, конечно, большое облегче-ние. За подростком летом нужен глаз да глаз, да и с кормёжкой по-легче. С одной девчонкой хлопот куда как меньше.
Пионерский лагерь работников золотоплатиновой промышленности располагался на берегу озера Тургояк сразу за домом отдыха «Золо-той пляж». Он и теперь находится там же.
В лагере не разгуляешься, это вам не город. Территория, как детская площадка в зоопарке, со всех сторон огорожена. Дачи стоят чуть не впритык друг к другу. В каждой даче отряд, а то и два, а на каждый отряд – воспитатель и пионервожатый.
Только приехали и тут же принялись репетировать концерт к от-крытию смены. Открыли – и тут же готовить концерт к закрытию сме-ны. Всё остальное время – спорт: игры в волейбол, лёгкая атлетика, бесконечные соревнования. А для души – ничего! Провинился – на кухню картошку чистить, посуду мыть. Мне кажется, я только этим и занимался. Кормили, правда, как на убой, – и вкусно, и обильно. Не то, что дома.
Самое приятное воспоминание – трёхдневный поход вокруг Тур-гояка. Первая ночёвка – на берегу под Пугачёвой горой, вторая – где-то в районе нынешнего автозаводского лагеря. Мальчишки куроле-сили всю ночь. Под прикрытием темноты можно было много чего натво-рить. Помню, ребята постарше, в том числе и я, охотились на пио-нервожатых. Это были девчонки из нашей школы, будущие десятикласс-ницы. Один злодей ляжет у неё за спиной на землю, а другой выныр-нет из темноты и толкнёт её в грудь. Она, естественно, вверх тор-машками, а злодеи рады-радёшеньки.
По вечерам учились строить пирамиды, для чего ходили на озеро Инышко. До озера рукой подать. Прямо от дач перебрался через кру-той каменистый хребет – и вот оно. От Тургояка метров двести, не больше, зато уровень воды на двадцать метров выше. Для пацанов Инышко малопривлекательно: вода по сравнению с тургоякской гряз-ная, пляжа нет. Конечно, мы знали легенду о том, будто бы Пугачёв бросил в озеро несколько бочек с золотом – Бажова читали, - но нас это не волновало.
По вечерам тут носились тучи комаров, и все они набрасывались на нас, как звери. Удивительно, даже обидно: меня комары не трога-ли. Я отдавал друзьям рубашку, майку, штаны, оставаясь в одних трусах – и ничего. Ребята подтрунивали: ты, наверно, невкусный. Но, конечно, завидовали, без конца почёсываясь. Жалко, что уже на следующий год комары полюбили и меня.
В лагере бывали и гости – ребята из пионерского лагеря авто-завода.  Тогда начинались спортивные соревнования. Я играл в во-лейбол за наш лагерь. Потом мы отправлялись с ответным визитом. Волейбольная площадка хозяев располагалась на том месте, где сей-час городской пляж.
В то время Тургояк был очень далёкой от города деревней и по-тому безлюдным. Не было тогда ни машгородка, ни посёлка строите-лей, а самым близким жилым домом был, наверно, коттедж директора автозавода по улице Победы, напротив теперешнего мемориала с Урал-ЗИСом на постаменте. Выше на склоне Ильменского хребта раскинулись кварталы бараков и только на проспекте Сталина, который начинался с его внушительной скульптуры, возводились дома так называемой сталинской постройки, которые живы по сию пору. Теперь это про-спект Автозаводцев.
 Кстати, на месте постамента в 60-е годы находилась авто-транспортная контора АТК-17 – с конторой и гаражами.      
               
      ТО ЛИ ДЕЛО В ГОРОДЕ!
То ли дело в городе! Простор и воля! Приехав домой, я сразу же побежал к братовьям. Дядя Вова куда-то исчез, и мы с дядей То-лей отправились на прогулку по городу. Не было Володи и когда мы вернулись домой.
На столе стоял обед, приготовленный тётей Верой. Вовкину долю спрятали в печку, а на столе поставили тарелку с большим комом расплавленной резины. К резине положили листок бумаги, на которой написали: «Вова! Жуй резину на здоровье!», а сверху «угощение» на-крыли полотенцем. Осталось только дождаться его прихода. Заслышав скрип калитки, спрятались. Дядя Вова поднялся по лестнице в квар-тиру. Очень скоро он выскочил оттуда и, завидев нас, в гневе стал        произносить некрасивые слова. Этого ему показалось мало. Вова ска-тился с лестницы и кинулся к сараю за дрыном. Мы со смехом взлете-ли в сени и закрылись в доме изнутри. Вова изображал неистовство, потрясая кулаками и ругаясь.
Мы с Толей придумали коварный план. Я выпрыгнул через окно на улицу и забежал во двор. А Толя отвлекал брата, корча рожи. Когда я стал подкрадываться к нему сзади, приникая к лестнице, мне было видно, как Толя прижимался к стеклу то носом, то ртом, то, схватив себя за уши, будто наяривал на гармошке. Вова буянил. И тут я об-хватил его сзади. Из двери выскочил Толя. Мы стали смеяться вме-сте. Толя вытащил из квартиры стул, заранее приготовленную верёв-ку, которой мы и примотали Вову вместе со стулом к перилам. Примо-тали и ушли. Однако по дороге одумались и вернулись, чтобы освобо-дить узника и накормить его.
Пообедав, Вова упросил меня сесть на стул и  начал меня к не-му привязывать. Я смиренно наблюдал за его действиями. Оставалось только затянуть последний узел. И тут произошёл конфуз. Конец ве-рёвки лопнул, и Вова полетел с площадки спиной назад. Мы перепуга-лись. Но он не долетел, а упал в бочку, подставленную под желоб для стока с дождевой водой. Бочка была просторной, и у брата нару-жу торчали ноги и голова, а организм был погружен в воду. Потеха!
Мы с Толей оставили его наедине с бочкой, а сами отправились гулять. В воротах столкнулись с Генкой Мыльниковым:
- Вовка дома?
- Иди быстрей, выручай друга. Он тебя заждался, - радостно сообщили мы.
Уже пройдя Шадринский мост, мы заметили две крадущиеся тени – нас преследовали. Но месть не удалась: мы с братом исчезли в пер-вом же дворе. Зато день удался на славу!
И много лет спустя при встречах с братьями мы с удовольствием вспоминали это забавное происшествие.

     МНОГОТРУДНА МАЛЬЧИШЕСКАЯ ЖИЗНЬ!               
Многотрудна мальчишеская жизнь! Стоит появиться в другом кон-це города, как местные пацаны спешат реализовать своё эксклюзивное право набить чужакам морды. Приходилась и мне с братьями оказы-ваться в таких щекотливых ситуациях. Мы, как правило, перемещались гуськом. Впереди топал, на правах старшего, Толя, потом Вова, а строй замыкал я, всю жизнь любивший плестись сзади.
Толя по жизни человек немногословный, а, кроме того, по-моему, он не знает, что такое – бояться. Хозяева начинали отчаянно «глотничать», то есть качать права. И когда становилось ясно, что боестолкновение неизбежно, Толя наносил упреждающие удары. Вова, парнишка эмоциональный сверх меры, начинал плакать, что никак не сказывалось на его боеспособности. Я, признаюсь, отчаянно трусил, но что поделаешь – и мне приходилось отчаянно махать руками. Не-приятель всегда рассчитывал на то, что мы побежим. Но это нам в головы не приходило. Поэтому после первой схватки хозяева подсту-пали к мирным переговорам. И тут «глотничать» начинали мы с Вов-кой. Толя красноречиво молчал. Наконец, хозяева успокаивались, и мы гуськом продолжали путь. Теперь и здесь мы стали своими.
А то ещё случай. Как-то я пришёл на Советскую и нос к носу столкнулся с незнакомцем. Это был не мальчишка, а парень. Он поче-му-то стал ко мне придираться, а я, - должно быть, как старожил, - дерзко ему отвечал. Тогда он ухватил меня за грудки. Наше знаком-ство было чревато для меня неприятными последствиями: я был меньше и явно слабее. И тут сзади неприятеля раздался звонкий девичий крик:
- Один за всех, и все за одного!
Это была моя сестрёнка Света. Она буквально запрыгнула на су-постата. Он рухнул на землю. Я не преминул в порядке товарищеской критики ткнуть его в бок ботинком, и мы с кузиной «рванули когти» с места схватки.
…Я уже говорил, что Толя был бесстрашен. Уже юношей он как-то глубокой ночью возвращался со свидания с любимой девушкой. И вдруг путь ему преградили три недобрых молодца. Поняв, что его собирают-ся отлупить, Толя с присущей ему удалью выдал каждому из хулиганов по доброй зуботычине и кинулся бежать. А бегал он хорошо. Но один из обиженных «кренделей» тоже бегал неплохо: он изловчился и уда-рил брата ножом. На память  о встрече у брата на спине остался шрам.
…А теперь я хочу рассказать историю, которую рассказываю при каждом удобном случае, потому что горжусь собой.
Дело было летом. Мы шалили с дружком на мостках водной стан-ции. Вдруг от станции на нас, как стадо бизонов, с воплем налетели старшеклассники из нашей школы, и один из них сбросил нас в воду. Пока мы барахтались в одежде, друзья стояли, опершись на перила, и хохотали, показывая на нас пальцами. Товарищ мой был ещё младше меня.
Я выбрался на мостки рядом с обидчиком, снял тяжеленные от воды штаны из «чёртовой кожи» (была тогда такая плотная ткань с начёсом, из которой шились спортивные костюмы) и стал их выкручи-вать. Когда штаны превратились в толстый жгут, я сложил их вдвое и сбоку изо всех сил ударил по хохочущей роже. Парень оторопел, по-том нагнулся ко мне, тихонько шлёпнул меня ладошкой по щеке и спросил: «Культурно?» «Культурно», - ответил я. Присутствующие подняли на смех героя, который связался с малышнёй, а он вскоре незаметно слинял.
До сих пор удивляюсь: как это я осмелился на такой поступок?

              ИЗОБИЛИЕ
Нежданно-негаданно в продуктовых магазинах города в свободной продаже появились невиданные прежде продукты: разная колбаса, сыр, красная рыба, красная икра в деревянных ушатах. По причине юных лет я не мог оценить тогда, насколько обогатилась так называемая корзина потребления, и поэтому не смогу её воспроизвести. Но факт остаётся фактом. Лично для нашей семьи от этого изобилия достава-лись лишь солёные головы горбуши по одному рублю за килограмм. Мать месяцами кормила нас ухой из этих голов. И уха эта нам не на-доедала. Мы с удовольствием разгрызали головы, добираясь до желан-ных хрящей.
Справедливости ради надо отметить, что так снабжались продук-тами только промышленные районы страны, потому что в это же самое время магазинные полки в Кировской области были буквально забиты консервными банками «Печень тресковая в масле» и «Крабы». Больше ничего на полках не было. Зато в Ленинградской области иногда про-давалась солёная треска (холодильников тогда не было). Одно время вся страна сидела на «гидрокурице», как народ называл её тогда. А вот колхозники Псковской области в это же самое время ездили на районные базары покупать яйца, чтобы вовремя сдать государству продналог. Вот такая пёстрая картина наблюдалась в нашей без конца и края стране.
Отец мой отправился в лучший из миров в 1976 году. Но до по-следних дней своей жизни вспоминал этот удивительный период в жиз-ни Миасса:
- Представь! Почти сразу после войны, а такое изобилие! Кол-басы – семь сортов! Даже не верится. Красная рыба и красная икра – пожалуйста! А сейчас?
А сейчас… Через несколько лет после его смерти каждый миасец получал талоны на 300 граммов варёной колбасы и на 200 граммов сливочного масла – в месяц! О рыбе красной многие, наверно, и не слыхали, а  сыре дети знали только из рассказов. И это спустя 60 с лишним лет после Великой Октябрьской.
По сей день в бесконечных ток-шоу оппоненты спорят о том, ка-кой для народа была Советская власть. И почему-то никто из высоких умов вроде Проханова и Кургиняна не вспомнит о том, о чём в по-следнем своём интервью незадолго до смерти сказал Виктор Степано-вич, выросший в оренбургской деревне в семье крестьянина. А сказал он, что за все годы существования Советской власти мечтой простого советского человека было желание досыта наесться.
Увы, не каждого гражданина Страны Советов можно назвать про-стым советским человеком. Им был: во-первых, провинциал; во-вторых, кто не имел ни кола, ни двора; в-третьих, кто жил на одну зарплату; и, в-четвёртых, питался только тем, что продавалось в магазинах с традиционно пустыми полками. А таких простых в стране было большинство.
Известно, власть любит тот, кто ничего не понимает либо к власти этой причастен. А причастны к ней были отцы наши родные и добродетели – начальство. И власть заботилась о том, чтобы пита-лось оно из отдельных корыт, независимо от степени этой причастно-сти. Были ещё счастливцы – сфера обслуживания, мир блатных, кото-рый прекрасно заботился о себе сам.
Как-то, возвращаясь из командировки, я встретил попутчика – своего соседа по подъезду и сверстника. Мы разговорились за жизнь, и он поразил меня категорическим утверждением, что «при Советах в магазинах было абсолютно всё!» Этот простой советский человек был начальником отдела и в магазинах, конечно, не бывал. Для начальст-ва существовали отдельные столы заказов.
На все сто уверен, что Проханов, Кургинян и прочие настоящие советские люди понятия не имеют о том, как и чем жили простые со-ветские люди, А те, кто их активно поддерживает при заочном голо-совании - того же поля ягоды: простым советским ток-шоу не инте-ресны.
А и о чём толковать: при любом общественно-политическом строе немало народу жило в довольстве и веселии. А разве чертям в аду не комфортно?
                МИАССКИЕ ТЕАТРЫ
В 1944 году в Миассе появился театр. Основой его стал коллек-тив художественной самодеятельности, созданный ещё в довоенные го-ды Софьей Артуровной Манн. Именно она и стала первым директором театра. Спектакли театрального коллектива пользовались большим ус-пехом у жителей Миасса.
Вскоре после этого руководство города приняло решение органи-зовать драматический театр. Софья Артуровна попросила освободить её от занимаемой должности. Она, как и прежде, стала руководить хором художественной самодеятельности Миасского Дома учителя.
В газетах послевоенного времени много говорилось о работе драматического театра, шёл обмен мнениями среди зрителей о поста-новке того или иного спектакля. Директором в те годы был Д.З.Островский, а художественным руководителем Ю.Д.Милославский. Костяк театра составляли эвакуированные будто бы из освобождённого Закарпатья профессиональные артисты. Работал этот театр до 1948 года.
В 1950 году создаётся народный драматический театр городского Дома культуры. Директором его стал Фёдор Иванович Мергенёв. И поч-ти сразу же в театре появился детский драматический коллектив. Ак-тёрами пожелали стать многие мои одноклассники, в том числе и я. У меня сохранилась фотография той поры. На ней запечатлены не только мы, но и члены других коллективов художественной самодеятельности. В центре – Фёдор Иванович, Юлия Осиповна, наш бессменный режиссёр. А вокруг – мы: Тома Томченко, Спартак Юмакаев, Женя Золотов, кос-тюмерша театра и мама Лёвы Борякина Лидия Власовна, Юра Белоусов, лопоухий я собственной персоной, Римма Рыкова, Роза Кузьмина, Ира Пирогова, Слава Кулаев, Юра Жуков, Саша Нагаев и Гена Зембицкий. Имена других ребят время стёрло из памяти.
Из других театралов хорошо помню художника Владимира Иванови-ча Минина, который как актёр всегда принимал участие в наших спек-таклях, и Ивана Ивановича Подрядова, кларнетиста, известного в го-роде музыканта. Он всегда приходил в гримёрную после премьеры оче-редного спектакля, чтобы поздравить нас «С премьерой!»
Первый спектакль, в котором я участвовал, был поставлен по пьесе Н.Носова «Весёлая семейка». Мы со Славкой Кулаевым играли главные роли и якобы с помощью самодельного инкубатора выводили цыплят. Я боялся, что зрители меня не услышат и всё время кричал, что очень мешало мне перевоплощаться. Наверно, как актёр режиссёру я не понравился, поэтому в последующих спектаклях играл роли, ис-полнителей которых в прессе обозначают словами «и другие», что, впрочем, меня нисколько не смущало.
Второй спектакль, который поставили школьники, назывался «Снежная королева» - по известному произведению Ганса Христиана Андерсена. Успех был ошеломляющим. Наверно, в городе не было ре-бят, которые не посмотрели бы его.
Но не только этим хорош был театр для юных театралов. Мы ста-ли своими в Доме культуры, беспрепятственно посещали любые концер-ты и представления. Например, театр лилипутов привёз большой ре-пертуар классических оперетт. Город был увешан большими рекламными щитами с рисунками, с фотографиями исполнителей. Как-то во время представления мальчишки торчали на лестнице в гримёрные. Неожидан-но сверху раздался детский голосок:
- А ну-ка, шарашкина контора, дайте дорогу.
Мы подвинулись, и мимо нас проследовала большая живая кукла – прима театра оперетты.
Фёдор Иванович Мергенёв стал жить в доме моего друга и одно-классника Лёвы Борякина. Яркие синие глаза на смуглом лице и вол-нистая шевелюра делали его внешность незаурядной. Да он и был та-ковым. Когда мы приходили к Лёве, он с удовольствием начинал с на-ми общаться. Охотно и интересно рассказывал бесконечные истории о театре, о цирке. Это была его родная стихия. За свою жизнь побывал он и дрессировщиком диких животных (откушенные хищником пальцы ру-ки свидетельствовали об этом), и акробатом, и музыкантом, и драма-тическим актёром. В Доме культуры Фёдор Иванович руководил музы-кальным коллективом, и во время репетиций его можно было видеть за дирижёрским пультом. Свободно играл на любых музыкальных инстру-ментах.
Как-то рассказывал он о царящих в цирке нравах, и о том, как заманивались зрители на представления. Выступают, например, борцы. Естественно, фамилии у них якобы иностранные, а титулы – якобы чемпионские. Один из борцов – всегда любимец публики, весь в бе-лом, красивый и благородный. Второй – подлец, бесчестный и наглый, он в чёрном. На вызов одного из борцов на сцену выходит якобы че-ловек из народа – простой русский парень, ломом подпоясанный.
На  арене идёт схватка не на жизнь, вроде бы, а на смерть. Зрители, затаив дыхание и шумно сглатывая слюну, следят за ней, не подозревая, что перед ним разыгрывается спектакль. Страсти кипят до такой степени, что над городом (как правило, областным) на дру-гой день летает самолёт и разбрасывает листовки: «Матч-реванш! Бо-рец в белом вызывает на смертельный бой борца в чёрном! Спешите видеть! Только один раз! Завтра в 18.00 в городском цирке!»
Сбор полный. Рядом с кассиром сидит один из борцов и следит за тем, чтобы кассир не сбежал вместе с выручкой.
…А вскоре в Миасс приехали чемпионы с громкими титулами. На здании Дома культуры появилось огромное панно с изображением муже-ственных красавцев в борцовках.
Борцы оказались против ожидания неказистыми. Конечно, были они большими, но толстыми и старыми. Должно быть, это были чемпио-ны на пенсии. Однако на их выступления народ валил валом. И тут имела место интрига, о которой рассказывал Фёдор Иванович. Волно-вались и нервничали зрители, возмущаясь бесчестными приёмами зло-дея. А мне по наивности лет вражда между порядочным и мерзопакост-ным борцами казалась непримиримой – так убедительны они были. Пока я не оказался как-то во время представления в вестибюле. «Герой» и «злодей» пили пиво и весело смеялись.
Побывав не единожды на выступлениях борцов, мы с другом Валь-кой Чебанюком  «просекли», что их борьба – игра в поддавки, что они помогают друг другу выполнять эффектные приёмы и броски. И вскоре мы с ним стали в классе демонстрировать борцовское искусст-во, бросая друг друга чрез голову. Это оказалось до удивления про-сто. Мы прислонялись спинами, один из нас запрокидывал руки через голову назад, подсовывал их под подбородок другого и сцеплял паль-цы. А тот напрягался и ждал броска, чтобы слегка подпрыгнуть и пе-ребросить ноги через голову товарища. После ошеломительного полёта он как ни в чём ни бывало приземлялся на ноги.
…Театральный сезон для нас закончился постановкой пьесы С.Маршака «Двенадцать месяцев», только что им написанной. В ней я воплотил в жизнь бессмертный образ месяца Апреля. Друг мой Юра Жу-ков блестяще сыграл роль Зайца – а как же иначе? Его исполнение не без ехидства прокомментировал Виталька Щеринов: «Первый раз в жиз-ни видел рыжего зайца», имея в виду ярко-оранжевый цвет волос та-лантливого артиста.
В газете «Миасский рабочий» написали о нашей постановке. Были отмечены исполнители главных ролей - наши одноклассники Ира Пиро-гова, Роза Кузьмина, Саша Нагаев и, конечно, мы под псевдонимом «И другие…»

      
       ПРОЩАЙ, ЛЮБИМЫЙ ГОРОД!
Наступила весна 1951 года. Наш класс был выпускным – мы за-канчивали семилетку. Многие из ребят намерены были продолжить учё-бу в средних специальных учебных заведениях, поэтому к экзаменам готовились тщательно – их предстояло сдавать ещё и при поступле-нии. Я твёрдо решил закончить десятилетку, чтобы потом поступить в институт.
В конце учебного года родители мои вознамерились вдруг пере-ехать в город Пласт. Так что закончил я учёбу с тяжелой душой, не ведая, что ждёт меня впереди.
И вот экзамены позади. Сборы были недолги. На грузовике подъ-ехал дядя Коля. Нехитрый скарб легко уместился в кузове. Немало места осталось и для пассажиров – для меня, Светланы и Юры Жукова, который согласился провести у нас на новом месте часть каникул.
Естественно, провожали нас Толя с Володей и мальчишки с ули-цы. Все были здесь, не было только нашего общего любимца - огром-ного рыжего бухарского кота по имени Ходжа, названного так в честь Ходжи Насреддина, героя любимых фильмов.
Отец принёс его года за три до того в ладошке. Котёнок только что родился, был крохотным, с огромными голубыми глазами и всё время пищал. Мы кормили его молоком из пипетки, потом из бутылочки с соской. И Ходжа превратился в доброго ласкового гиганта. Он был очень умный. Возвращаясь ночью с гулянки, стучал лапой по стеклу. Любили его и многочисленные читатели детской библиотеки. Разве можно было оставить друга на произвол судьбы?
Мы ждали Ходжу два часа и только потом решили тронуться в путь, препоручив его дальнейшую судьбу Толе и Вове. Но любимец наш больше так и не появился.
…И вот ветер странствий заключил нас в свои прохладные ласко-вые объятья. Навстречу нам неслись леса и берёзовые колки, души-стые луга с ручьями и речушками, деревни и хутора. Прощай, дорогой Миасс! Прощай, счастливое отрочество!
                Б.МИРОНОВ.




















 
                ПРИЛОЖЕНИЯ

Время, увы, быстротечно… Проносятся годы. Распрощав-шись после окончания седьмого класса с Миассом, не ведал и не гадал я, заканчивая Петрозаводский университет в далёкой Карелии, что снова окажусь в  городе моего отро-чества спустя десять лет. Нынче, 3 июня 2011 года, ис-полнится ровно пятьдесят лет, как это случилось.
Как много событий произошло за это время! Ушли два поколения людей – наши родители и большинство их детей, то есть нас. Неполные семь лет проработал я в городской газете, возвратившись на Урал. Почти все коллеги ушли в мир иной. Но мне очень хочется, чтобы они остались с на-ми хотя бы в памяти людской: это были очень хорошие и интересные люди. Вот почему появилось это приложение к моей книжечке о Миассе. Помните дорогих и близких людей! Не забывайте: они плоть и кровь наша!
                Б.МИРОНОВ.


 ПОКА МЫ ПОМНИМ – ВЫ ОСТАЁТЕСЬ С НАМИ!

В «Миасском рабочем» я начал работать в июле 1961 года. Как неприлично молод был тогда наш коллектив! Редактору А.А.Букиничу было 43, А.Ф.Филипоненко, заступившему на его место через год,- 40, зав. промышленным отделом Ю.С.Марамзину – 29, литсотруднику С.М.Крылову – 31, мне – 25. Самыми старыми были ветераны Великой Отечественной – В.В.Морозов и П.П.Крутов. Они казались мне чуть не библейскими патриархами – первому было 55, а второму – 48!
Через два года, в 1963-ем, газета стала выходить пять раз в неделю, и штат пополнился новыми «зелёными» сотрудниками  Юрой Вахрушевым, Юрой Рейманом, Володей Таракановым – «варягами» из Че-лябинска. Потом появились Володя Самоквасов, Вадим Огурцов, Люда Зубицкая, Володя Васильев, Паша Ерисов, Витя Дьяченко.
С приходом Александра Филипповича качественно изменились от-ношения в коллективе – мы стали дружной семьёй единомышленников. На работу ходили, как на праздник. Целыми днями веселились, сорев-новались, кто больше сдаст ответственному секретарю строк, кто до-будет позабористей материал, тем самым «вставив фитиля» друзьям-товарищам. Хвастались этим беззастенчиво, подковыривая «нетянуг», дабы подвигнуть их на то же.
Кому тогда, в каком жутком сне могло привидеться, что кого-то из нас не станет? За семь лет работы чёрное крыло смерти ни разу не осеняло наш славный неунывающий коллектив. И вот сейчас я смот-рю на список тех, кто безвременно ушёл от нас: П.П.Крутов, В.В.Морозов, В.Н.Чевыченков, В.Д.Опалев, Ю.С.Марамзин, М.П.Лаптев, А.Ф.Филипоненко.
Первой потрясшей нас трагедией стала внезапная смерть общей нашей любимицы – машинистки Маши Родиной, чудесного человека и красивой совсем ещё молодой женщины. Это в её гостеприимном про-сторном доме по улице Партизанской мы с жёнами, все как один, уст-раивали весёлые праздники. Тамадой непременно был Александр Филип-пович, счастливо соединявший в себе формального и неформального лидеров. Они с супругой Евгенией Васильевной не пропускали таких мероприятий.
Маше было только тридцать.
Очень скоро после неё скончался Пётр Петрович Крутов. Это был человек интересной и нелёгкой судьбы. За его плечами было семь классов и доскональное знание «Краткого курса истории ВКПб)». На-верно, именно поэтому ещё в юном возрасте он был направлен на ра-боту в газету и всю жизнь посвятил ей.
Во время войны он был тяжело контужен и первые годы жизни на гражданке терял сознание прямо на улице, если неподалеку раздавал-ся крик. Вот классический пример охранительной реакции организма.
Он заведовал отделом партийной жизни и был заместителем ре-дактора. И, войдя поутру в кабинет, немедленно усаживался за ма-шинку, положив слева от себя свежие газеты, испещрённые красным карандашом. В газетах черпал он своё вдохновение и целые абзацы для статей.
Удивляла его способность легко ориентироваться в завалах пар-тийных материалов и умение при разговоре с добротным цинизмом пе-реводить заумные экзерсисы партийных теоретиков на бытовой язык.
Пётр Петрович не вынимал папиросу изо рта, всегда помалкивал и улыбался. При необходимости кого-нибудь из молодых отчитывал, потрясая обеими руками. Но это всегда носило характер неофициаль-ных бесед «тет-на-тет».
Стоило ему сесть за стол, чтобы поправить отпечатанный мате-риал, как он тут же засыпал. Перо при этом рисовало затейливую ли-нию, которую мы называли кривой графика Крутова. Но он скоро про-сыпался и снова правил. И снова засыпал. Мы знали, что он очень болен. Но никто и никогда не слышал от него жалоб на здоровье. Как-то он удивил нас, сказав:
- Да мне-то давно помереть пора… Не знаю, чей век заедаю!
Василий Владимирович Морозов, напротив, держал коллектив в курсе всех своих болячек. За спиной мы, молодые да несмышленые, над этим постоянно посмеивались и с удовольствием изображали его перекошенную радикулитом походку. Нам было невдомёк, что радикулит – верный друг почти каждого пожилого человека, и нас эта чаша не минует.
Василий Владимирович любил вразумлять своего питомца Юру Ма-рамзина. После негромкой буркающей нотации он принимался с обычным для него рвением трудиться, но долго ещё бросал на оппонента по-верх очков суровые взгляды. Юрий же Степанович был непоседой. Он не упускал случая выскочить из-за стола и бегал по кабинетам, жа-луясь на то, что эти взгляды мешают ему работать.
Но чаще Василий Владимирович был весел и доброжелателен. С очками на лбу он неожиданно заявлялся в любую из комнат редакции и, сверкая голубыми глазками и белозубой улыбкой, рассказывал ка-кой-нибудь забавный случай из жизни или анекдот.
 У него было две страсти: краеведение и сад на Бызгуне (на обочине Уфимского тракта), куда он с великим трудом добирался из машгородка, где жил. Сад он в конце концов оставил по причине не-здоровья, зато с редкой для возраста пылкостью взялся за историю Миасса. Вечным памятником будет ему книга «Город в золотой доли-не».
В «Миасский рабочий» Морозов пришёл работать в конце тридца-тых годов. Перед мобилизацией на фронт некоторое время был  редак-тором газеты. Всю войну прослужил корреспондентом дивизионной га-зеты, а после Победы – а газете Северо-Кавказского военного окру-га. Уйдя в отставку, вернулся в родной Миасс, где продолжил рабо-тать в городской газете.
Юра Марамзин обладал редким даром «вызывать огонь на себя»: давать повод для насмешек над собой. Человек в высшей степени доб-родушный и незлобивый, он был ершист без меры и по поводу и без оного. Никто, как он, не умел «завести» нашего улыбчивого редакто-ра. Проделывал он это регулярно, с  такой же регулярностью выска-кивая от «бугра с клизмой в организме», немало потешая коллектив. Но он был неисправим.
Юра знал весь город, и весь город знал Юру. Он совершенно не понимал субординации, свободно входил в любые кабинеты и начинал беседу с хозяином кабинета любого ранга с похлопывания по плечу. Мы любили его без всяких оговорок. Он немедленно откликался даже на намёк на просьбу. И любую нашу личную проблему начинал решать в ту же минуту, отложив все свои дела.
Юра был среднего роста и могучего телосложения. Голову   его украшала густо-курчавая шевелюра, которую мы называли бушменской причёской. Именно шевелюра дала основание насмешнику Михаилу Пет-ровичу Лаптеву встречать каждое его появление калькой французского языка: «Этот Марамзин – не Марамзон ли он?» Миша слегка заикался, поэтому монологи его казались особенно значительными и приятно ду-шевными.
В редакции он появился примерно за год до моего ухода. Выпу-скник Литературного института, он успел поработать в газете Нижне-го Тагила и редактором «Уральского автомобиля», где у него не за-ладились отношения с руководством. У нас начал, как некогда и я, корректором. Писал споро и ловко, не ведая ни грамматических, ни стилистических ошибок. Был всегда добр и весел. Как поэт знал наи-зусть уйму стихов и, вытирая слёзы (которые у него выступали со смеху или от умиления чувств) тыльной стороной растопыренной ладо-ни, с удовольствием читал их. Знал уйму частушек, по большей час-ти, естественно, с картинками, и потешал нас без конца.
У Миши, родившегося в 1929 году, были невероятно тяжёлые дет-ство и юность. Видимо, это стало причиной надлома, о котором знали или догадывались все. Поэтому из жизни ушёл он сам, оставив нам на память о себе две книжки прозы и сборник стихов.
Наверно, весь Миасс знал Виктора Николаевича Чевыченкова. А что знал и любил весь автозавод – это точно. Трудно представить себе другого такого чистого, доброго и милого человека. Худенький, быстрый, всегда с палочкой, Виктор Николаевич успевал везде. Инва-лид Отечественной войны, боевой офицер-танкист, после многолетних лежаний во многих госпиталях страны, он приехал в Миасс из родной Пензенской области погостить к родственникам. И остался здесь на-всегда. Сначала работал в многотиражке треста «Миассзолото» - был такой в 40-50 годах, а потом перешёл в «Уральский автомобиль» к Михаилу Дмитриевичу Семёнову. И уже в 60-х – В «Миасский рабочий». Хотя, сколько я помню, сотрудничал с нами всегда. Стоило только снять трубку и попросить его написать на любую тему – просьба вы-полнялась неукоснительно на другой же день.
В отличие от большинства штатных работников, Виктора Николае-вича редко можно было застать в редакции. Писал он только дома и, как правило, под утро. Прибегал в редакцию к началу рабочего дня, быстро печатал материал на машинке, сдавал его и исчезал. Пооб-щаться с коллегами заходил иногда в конце рабочего дня. Любил и умел поговорить. А рассказать ему было о чём.
Виктор Николаевич умел быть ненавязчиво–нужным всем. Только подумаешь о нём – он рядом. Не вспомнил – его будто не было и нет. Так же вот незаметно, никого не беспокоя и не обременяя, он ушёл от нас.
Имя Василия Дмитриевича Опалева бесплотным духом витало в ре-дакции несколько лет, но сам он не появлялся. Я о нём только слы-шал. Слышал, что в комбинате «Миассмебель» работает столяр с таким именем, который заочно учится на факультете журналистики Уральско-го университета. Однажды он пришёл к нам: маленький, очень застен-чивый, с пышной шевелюрой и с карандашом за ухом, о котором, долж-но быть, забыл. Тихим голосом попросил меня, ответственного секре-таря газеты, помочь сделать макеты и рассказать о вёрстке.
Закончив университет, Опалев некоторое время работал директо-ром клуба имени Силкина, говорят, лихо пел частушки под балалайку. Потом стал корреспондентом городского радио и, наконец, перешёл к нам. Работал поддужным Марамзина, и, несмотря на ершистость по-следнего, они с ним прекрасно ладили.
Вася был безотказным работником, кротким улыбчивым человеком и отличным товарищем. Умер он молодым, внезапно, и долгое время никто в это не мог поверить.
Недолгий век был отпущен и Александру Филипповичу, нашему во-ждю, старшему товарищу и другу. Не исключено, что у кого-то из ве-домых были к нему претензии: взаимоотношения начальника и подчи-нённого – дело тонкое. Но факт есть факт: за ним мы чувствовали себя, как за каменной стеной, он заботился и о нас, и о наших де-тях, и о нашем быте. Я уже говорил о том, что не знал в своей жиз-ни более смешливого человека. Потому что самые страшные громы и молнии, которые предназначались  кому-нибудь из нас, исчезали даже от самой хилой шутки, безотказно веселившей громовержца.
О каждом из тех, с кем посчастливилось мне работать в газете, можно вспоминать и рассказывать долго. Яркие, неординарные были люди.               
                Х  х  х 
Лев Осипович Блувштейн не состоял в штате редакции газеты, но он состоял в нашей дружеской компании, был нашим товарищем. Его рабочее место находилось в городской типографии, которая распола-галась в те времена по Почтовому переулку, в двух шагах от киноте-атра «Энергия». А должность называлась нешуточно: начальник горли-та, а если по-простому, был он цензором. То есть состоял на службе у Управления по охране военных и государственных тайн в печати Ко-митета государственной безопасности. Любая печатная продукция, вы-ходящая из стен типографии, тщательно им «литовалась». Нам было доподлинно известно, что, например, газету «Миасский рабочий» ре-гулярно читают представители иностранных государств в Ленинской библиотеке в Москве.
Несмотря на серьёзность статуса, Лев Осипович был добродушным и смешливым человеком. Его маленький кабинетик  был чем-то вроде кают-компании – здесь всем было хорошо.
     Тогдашний редактор А.Букинич, В.Самоквасов и собкор «Челябин-ского рабочего» по Златоусту и Миассу Б.Мацевич, постоянно бывав-ший в редакции, были уроженцами г. Городка Витебской области, а А.Филипоненко, ставший редактором после Букинича, родился в  г. Чернобыле - именно такие местечки, населённые преимущественно ев-рейской беднотой, Шолом Алейхем называл Касриловками. Поэтому в ходу у нас были такие слова из языка идиш, как бикицер - быстро, гармидер – скандал, калагер – потасовка, шабис – суббота.
Тогда в стране была шестидневная рабочая неделя. Последний день рабочей недели – суббота - был маленьким праздником. На «ша-бис» - правда, без последующих гармидера и калагера – в старый го-род съезжались активисты редакционного коллектива, тем более что некоторые из них там проживали: редакция только недавно перебра-лась на автозавод. Собирались на длинные весёлые беседы. Конечно, не без спиртного, но последнее было лишь непременным атрибутом ве-селья, а не самоцелью.
Анекдотам, и, конечно, еврейским, не было конца.
Когда я заходил в кабинетик Льва Осиповича, он всегда встре-чает меня вопросом:
- Боря, бесер амейделе ви авайбуле, ё?,
  Что означает: «Девушка лучше, чем женщина, да?»
Лев Осипович – активный рабкор. Его знает весь старый город, поэтому в редакции всегда есть информация о том, что там происхо-дит на предприятиях, в учреждениях и организациях. Заметки его часто имеют заголовки: «Есть месячный!», «Есть квартальный!», «Есть годовой!». Мы в шутку предлагаем автору издать трёхтомник произведений с такими заголовками. В ответ Лев Осипович заливается смехом. Милейший был человек!
Думаю, любой желал бы оставить после себя такую память.
               

               
                Б.МИРОНОВ.
                Газ. «Глагол», N 34 от 9 мая 1998 г.

Грустное послесловие.
Сегодня 5 апреля 2011 года. Я хорошо помню день, когда появи-лась приведённая выше публикация. 9 мая полный автобус миасских журналистов совершал уже привычный ритуал – мы навещали могилы на-ших ушедших товарищей. С нами отправился и приехавший из Ростова-на-Дону навестить родной город Вадим Александрович Огурцов, собст-венный корреспондент «Российской газеты».
В далёком 1964 году в газету «Миасский рабочий» пришло объё-мистое солдатское письмо. В конверте был большой выполненный тушью на ватмане плакат, посвящённый Дню Советской Армии. Автором письма и рисунка был проходивший срочную службу миасец Вадим Огурцов. Плакат был хорош, но неприемлемо велик. С помощью ножниц его дове-ли до кондиции, опубликовали и отправили автору.
А осенью я встретил Вадима на улице. Он отслужил и работал в НПО художником. А в редакции – редчайший случай – оказалась ва-кантной должность литературного работника. Так Вадим оказался чле-ном нашего коллектива.
Энергичный человек, дружный с пером, Вадим стал вскоре одним из самых плодовитых авторов. На следующий год поступил на факуль-тет журналистики Уральского университета. Так началось его восше-ствие по ступеням мастерства. В 1968 году, когда Челябинск стал мегаполисом, и в городе появилась газета «Вечерний Челябинск», он перешёл работать туда. А вскоре был приглашён газетой « Советская Россия» на должность собкора по Пермской области. Потом его пере-вели на ту же работу в Ростов-на-Дону.
Тогда, в мае 1998 года, глядя на жизнерадостного человека в полном расцвете сил, никому бы и в голову не пришло, что уже в де-кабре того же года его не станет. Вадим Александрович скончался в возрасте 58 лет от сердечной недостаточности.
                Х  х  х
А ровно через шесть лет, 24 декабря 2004 года, скончался Со-ломон Аронович Эпштейн, патриарх миасской печати, всего год не до-живший до 80 лет.
Впервые я познакомился с его творчеством заочно. Дядя прислал мне в Карелию, где я учился, номер газеты, посвящённый истории Ми-асса. Мы, филологи, посмеивались, читая опусы местных разбойников пера, пока не добрались до статьи, которая была написана не просто бойко, а с блеском. Изящество слога, свежеть и сочность языка, точность и значительность каждого слова – всё свидетельствовало о высокой культуре автора. Автором был С.Эпштейн.
Я не мог знать тогда, что через пару лет мне выпадет в жизни большая удача сидеть напротив Соломона Ароновича и что сиденье это будет продолжаться почти семь лет.
Родился он в ноябре 1925 года в г. Троицке и там закончил де-сятилетку. Всю войну проработал на Троицком станкостроительном за-воде чертёжником, потому что в армию его не мобилизовали из-за плохого зрения. Сразу после войны поступил на факультет журнали-стики Уральского университета и закончил его в 1950 году. По рас-пределению был направлен на работу в Петропавловск-Камчатский в краевую газету, где занимал разные должности. А когда пришла пора возвращаться на родной Урал, он оказался в Миассе, где стал рабо-тать в городской газете. Произошло это в 1954 году. До 1996 года они были неразлучны – он и газета.
Я пришёл в «Миасский рабочий» филологом-русистом, практически человеком без профессии, а через три года стал ответственным сек-ретарём. Газетчики знают, что не каждому эта работа по силам. Так вот, в профессию меня буквально за руку ввёл Эпштейн. И я благода-рю судьбу за то, что она послала мне такого умелого наставника, весёлого и доброго товарища, отзывчивого человека, каким был Соло-мон Аронович.

                Б.МИРОНОВ.
                5 апреля 2011 г.

 



            НА КОВЁР!
Июль 1961 г. Я – корректор. С непривычки таращусь в гранки, боясь пропустить ошибки. Глаза болят, будто нахватался сварки – такое ощущение, словно в глазах полно песку. Белки – алого цвета.
Особую гордость испытывал оттого, что вот иду после работы по улице, а у меня в руках свёрток с завтрашними газетами. Кто видел газету с завтрашним числом в фонарике рядом с названием газеты? Вот то-то!
Через несколько дней работы в редакции захожу вечерком к ку-зену и показываю ему такую вот замечательную газету. Он возбудился до крайней степени и помчался с ней по соседям заключать пари – естественно, на спиртное,- что может показать такую газету. Типо-графия тогда располагалась по Почтовому переулку в старом городе, и мы с братом жили там. Он бегал от дома к тому и собирал свой не-мудрёный, но такой желанный урожай.
И надо же было такому случиться, что одной из соседок брата оказалась чиновная дама, которая прочла в ещё не вышедшей газете злую на себя сатиру.
Придя утром на работу, я не догадывался, каких размеров гро-зовая туча сгустилась над моей бедной головой. Чиновница учинила скандал, обзвонив, не взирая на нерабочее время, все инстанции вплоть до первого секретаря горкома партии, чтобы воспрепятство-вать выходу тиража. Молния и гром в лице тогдашнего редактора Ар-сения Аркадьевича Букинича поразили меня на пороге редакции. Но я настолько не понимал субординации – ведь сразу же после универси-тета, - что мне было только смешно, хотя по школярской привычке я угодливо изображал страх, что и нужно было неистовому , на ред-кость темпераментному критику подчинённых, каковым был (мир его праху!) Букинич.
Второй конфуз произошёл 30 сентября. Получив для читки оттиск первой полосы, я тут же со всем тщанием вписал в фонарик завтраш-нее число и день недели. Уж где-где, а тут ошибка должна была быть исключена. И вот, как гласит газетный штамп N 1 с полки N 2 (из-любленное выражение С.А.Эпштейна), усталый, но довольный, я пришёл домой, на улицу с романтическим названием Рукав, которая парит над напилочным заводом на противоположной стороне реки Миасс, совсем неподалеку от перевала через Чашковский хребет. Ближе к ночи из центра города (с автозавода, как тогда говорили) приехал отец и, откушавши, сказал не без видимого удовольствия:
- Ну, сынок, давай посмотрим, что в вашей «сплетнице» завтра пишут.
Углубившись в газету, он вдруг нервно спросил:
- Помнишь, сколько дней в сентябре?
Я, пронзённый ужасом, схватил газету и, конечно, увидел в фо-нарике то, что начертал лично: «31 сентября».
В типографии печатали тираж. Не спеша гремели талерами плос-копечатные машины. А когда я, мокрый и красный, влетел в цех, меня встретил дружный хохот. Оказывается, бдительный Букинич после мое-го ухода «просёк» ошибку и ещё до печати исправил её. Наутро я был «героем» в редакции на Орловской.
Во второй половине 60-х годов в редакции сложился удивитель-ный коллектив: молодые, здоровенные и, как на подбор, жизнерадост-ные мужики. Самому юному, Вадиму Огурцову, было чуть за двадцать – он пришёл к нам после армии и сразу же поступил на заочное отделе-ние журналистики Свердловского университета. А самым старым - Во-лоде Самоквасову и редактору Филипоненко – было едва за сорок.
Как показывали нехитрые расчёты, средний вес работника редак-ции был где-то 80 кг, а рост – около 180 см. И эта толпа эпикурей-цев гоготала весь рабочий день и ещё некоторое время после – мы не любили расставаться сразу после работы.
Не могу сказать, адекватной ли такому коллективу была газета, наверно, не вполне. Но по области мы по сравнению с собратьями вы-глядели весьма неплохо. И этот факт, и коллектив были предметом величайшей гордости Александра Филипповича Филипоненко.
Хотелось бы отметить редкое единомыслие коллектива (я имею в виду отнюдь не общеизвестное направление публикаций), настоящую мужскую дружбу равных людей (о субординации я узнал, покинув кол-лектив), в которой не было места ссорам или тягостной «интелли-гентной» неприязни, с недомолвками или умолчанием.
Забавным эпизодам, шуткам и розыгрышам не было конца. Чтобы стала понятной атмосфера в коллективе, я могу рассказать кучу эпи-зодов. Например, Александр Филиппович был на редкость смешливым человеком. Да и вся его внешность, как бы ни старался он изобра-зить важность или строгость, выдавала его добродушие и готовность в любую минуту рассмеяться. Мы эксплуатировали эти свойства его души.
Будучи человеком номенклатуры, имеющим за спиной стаж работы секретарём горкома партии, он ужасно любил «вызывать на ковёр»(по-редакционному, «на клизму»), обставляя этот ковёр с большим тщани-ем. Ежеминутно заглядывая в редакционные кабинеты, «на клизму» он вызывал только телефонным звонком. Вошед в кабинет, провинившийся должен был некоторое время, по замыслу «клизмостава», томиться ду-шой и нервно перебирать на пороге ногами, пока шибко занятый на-чальник, старательно не замечающий вызванного, не обратит «вдруг» на него внимания. Потом начинался разнос.
Но кто любит разносы, да ещё такого водевильно-опереточного свойства? Поэтому потенциальный «клизмоприёмник», уходя на экзеку-цию, просил товарищей зайти через пару минут и рассмешить редакто-ра.
Помню, мы толпой выручали Володю Тараканова, которому угрожа-ла весьма серьёзная неприятность. Александр Филиппович форсировал звук и, нахлёстывая себя, рубил руками. И вдруг дверь открылась – и гуськом вошли трое, изображая инвалидов. У первого якобы был протез вместо правой ноги, у второго – вместо левой, а у последнго протезами были обе ноги. Этим последним был Самоквасов, большой артист. Филипоненко заходился от смеху. И инцидент завершался сло-вами вроде: «Володя, ты уж того, будь повнимательней. Договори-лись?»
Как-то нахлобучка предстояла мне. Я расстегнул шелковую три-котажную рубашку, она с плеч упала в пиджак, и оказалось, что я вроде бы как без рубашки, но в галстуке. Был канун Нового год, по-следний рабочий день старого заканчивался. И я в таком виде вошёл на ковёр.  Когда редактор по-чапаевски рубанул рукой вместо шашки, он поднял голову, удивился, а потом начал смеяться. Через пару ми-нут мы вышли к народу вдвоём в галстуках, но якобы без рубашек.
                Б.МИРОНОВ.               
          Газ. «Миасский рабочий», N 22 от 10 февраля 1995 г.


















             Об авторе


МИРОНОВ Борис Петрович родился 23 апреля 1936 года в городе Новоржеве Псковской области. В течение первых трёх лет Великой Отечественной войны он с семьёй проживал на оккупированной немцами территории. В ноябре 1944 года, после освобождения Псковской об-ласти, они с матерью приехали в Миасс, где, как оказалось, всю войну на автомобильном заводе проработал мобилизованный в армию отец.
В Миассе Миронов закончил семилетку. В 1951 году его семья навсегда покинула Миасс, чтобы в 1961 году навсегда снова в нём поселиться. За десять лет отсутствия в городе Борис Петрович за-кончил среднюю школу (в г. Подпорожье Ленинградской области), фи-лологический факультет Петрозаводского государственного универси-тета, женился на сокурснице, обзавёлся дочерью и успел год прора-ботать учителем русского языка и литературы в г. Лысьве Пермской области.
Трудовую деятельность в Миассе Миронов начал в газете «Миас-ский  рабочий». За шесть с половиной лет газетной работы он побы-вал корректором, литературным сотрудником, заведующим отделом и, наконец, ответственным секретарём газеты.
Квартиру Борис Петрович получил в районе Миасса, где прожива-ли и проживают работники Государственного ракетного центра, пере-знакомился с соседями – инженерами-ракетчиками и решил сменить профессию. Так, спустя пять лет после окончания университета, он поступил на первый курс вечернего филиала Челябинского политехни-ческого института, а в январе 1968 года перешёл на работу в ракет-ный центр. Диплом инженера получил после шести лет учёбы - в 1971 году.
Достигнув пенсионного возраста, Миронов сразу же уволился и засел за  письменный стол, чтобы исполнить давнюю мечту – написать книгу о военном детстве. Отдельным изданием книга «Скобарёнок» вы-шла в г. Пскове в 2004 году. К 65-летию Великой Победы «Скобарё-нок» был переиздан в Москве в сборнике «Оккупированное детство» (М., издательство РОССПЭН) и в Челябинске (альманах «На Южном Ура-ле», N 16). Вторая книга «Глокая куздра» повествует о Миассе и его живописных окрестностях, о ГРЦ, об испытаниях межконтинентальных баллистических ракет на Чёрном море и на севере, в которых много лет участвовал автор, о друзьях-товарищах, с которыми долгие годы жил и работал. Потом была написана третья книга «А роду мы мужиц-кого…» - рассказ об обыкновенном крестьянском роде, который по ли-нии автора завершают замужняя дочь и два уже взрослых внука. В 2009 году Челябинское издательство «Цицеро» опубликовало книгу рассказов и публицистических очерков Миронова под названием «От-коль гроза, оттоль и вёдро».
 После её выхода в свет Миронов захотел вернуться в отрочест-во, которое пришлось на трудные послевоенные годы. Отрочество своё провёл он в Миассе, где учился с первого по седьмой класс (1944-1951 гг.). Пусть эта маленькая книжка поможет читателю совершить путешествие в теперь уже далёкое прошлое нашего города.




               СОДЕРЖАНИЕ

1. НАШИ!_________________________________________________ 1
2. Город нашей судьбы____________________________________ 2
3. Жизнь в оккупации_____________________________________ 3
4. На Урал!______________________________________________ 4
5. Новая жизнь___________________________________________ 5
6. В третий раз в первый класс___________________________ 7
7. Школьные принадлежности и завтраки ___________________ 9
8. Культурная жизнь______________________________________ 11
9. Во что мы играли______________________________________ 12
10. Вот придёт Новый год__________________________________ 14
11. Знаменательное событие________________________________ 16
12. Долгожданная Победа!__________________________________ 18
13. Совсем другая жизнь___________________________________ 19
14. Мальчишеский транспорт________________________________ 21
15. Мотовоз_______________________________________________ 22
16. Уголовная романтика___________________________________ 22
17. Конец 2-й мировой. Приезд дяди________________________ 24
18. Страшные воспоминания_________________________________ 26
19. Много фильмов, хороших и разных_______________________ 27
20. Городской Дом культуры________________________________ 28
21. Загородный лагерь_____________________________________ 28
22. Родня_________________________________________________ 29
23. Уловистая снасть. В водах Кудряшки____________________ 30
24. Горемычный дедушка____________________________________ 31
25. Переселение. Всплеск инициативы_______________________ 32
26. Не хуже стадиона______________________________________ 33
27. Жить стало лучше, стало веселей!______________________ 34
28. В особняке Симонова___________________________________ 35
29. Лучшая в мире улица___________________________________ 36
30. Родом из детства______________________________________ 38
31. Обитатели Нижне-Заводской_____________________________ 41
32. Золотодобыча__________________________________________ 44
33. Невиданное половодье. Народное гуляние________________ 45
34. Лето! Ах, лето!_______________________________________ 47
35. Торг уместен__________________________________________ 49
36. Городской базар_______________________________________ 49
37. В новой школе_________________________________________ 51
38. Ашхабадское землетрясение_____________________________ 52
39. Любимое место отдыха__________________________________ 52
40. Школьные будни________________________________________ 55
41. Весна была ранней_____________________________________ 57
42. Шалости и познания____________________________________ 58
43. Связь времён__________________________________________ 59
44. Вот так рыбалка!______________________________________ 60
45. На озере. Укрощение велосипеда________________________ 61
46. Киноопупея____________________________________________ 63
47. Танки в речке_________________________________________ 64
48. Пионерский лагерь_____________________________________ 64
49. То ли дело в городе!__________________________________ 65
50. Многотрудна мальчишеская жизнь!_______________________ 66
51. Изобилие______________________________________________ 67
52. Миасские театры_______________________________________ 68
53. Прощай, любимый город!________________________________ 71
54. ПРИЛОЖЕНИЯ
Пока мы помним – вы остаётесь с нами__________________ 72
На ковёр!_____________________________________________ 77
55. Об авторе_____________________________________________ 80