Недописанная повесть. гл. 7

Людмила Волкова
7


                Сегодня у меня группа десятиклассников. Люблю этот народ – не остыла еще после школы. Не успеваю переступить порог аудитории, как они окружают меня возле стола. Я прихожу сюда не после звонка, а за пять минут до него, чтобы не терять времени на подготовку рабочего места, доски и так далее. Но  ребятки меня ждут, словно первоклашки. И не стесняются задавать самые  неожиданные вопросы:
                – Людмила Евсеевна, а вы сами вяжете себе свитерочки? А у вас муж есть? А дети? А кого вы больше любите – Пушкина или Лермонтова? А вы сколько лет в школе проработали? А почему ушли? А здесь интереснее?
                – На все вопросы отвечу, если вы мне честно скажете, кто из вас после окончания филфака пойдет работать в школу? Кто хочет  быть учителем русского языка и литературы?
                Общая заминка означала одно:  никто не хочет идти в школу.
                – Ясно. Все  метите в журналисты.  На всех  газет в городе не хватит.
                Печально, что самые умные, развитые и творческие не хотят в школу.Убеждена: им не повезло на хорошего учителя.
                Я до сих пор встречала учителей-словесников трех типов. Первый, самый распространенный, почти классический, – это  тетка в старой вытянутой кофте, с башней волос на затылке,  невыразительным лицом чиновницы от просвещения. Она половину урока ведет опрос по заданной  домой теме, строго следя, чтобы ни одна свежая мысль не выскользнула из уст недоросля, а вторую половину – гундит о «типичных образах» в «типических обстоятельствах», почти слово в слово повторяя учебник. При этом украдкой поглядывает на часы и совершенно не слышит, что в классе шумно,  а детки занимаются своими делами: сдирают задачки друг у друга, зевают, положив голову на парту или играют в крестики-нолики.
                У этого сорта училок все получают только те оценки, какие положены по статусу: двоечники двойку, троечники – тройку, «хорошисты» четверку, а отличники – пятерку – независимо от ответа.
                Второй тип учительницы – это соловьи, которые так заслушиваются собственным красноречием, что глохнут ко всем звукам извне. Это эрудированные, с хорошей памятью, знающие предмет, обожающие  поэзию, иногда даже артистичные натуры, для которых  класс – сцена, где можно продемонстрировать свои таланты. Они бывают модницами, экстравагантны в выражении эмоций, остроумны и с детьми на короткой ноге. Их слушают с распахнутыми очами, им пытаются подражать. Но горе тем, кто плохо усвоил материал – именно в их интерпретации: ученик обязан запомнить и воспроизвести мысли такого  краснобая только в их варианте!
                Эти тоже не приветствуют  инакомыслящих. Им нужны попугаи. Тогда им кажется, что цель достигнута. Никаких диспутов такие учителя не допускают. Для них лекция – единственный  способ самовыражения, потому что цель у них именно эта – самовыразиться, продемонстрировать себя. И оценки они ставят не за ум, а за хорошую память.
                Третий тип учителей – совсем редкий. Этим хочется  пробудить мысль ребенка, и они готовы урок превратить в дискуссию, они даже рады ниспровержению литературных авторитетов ради проблеска САМОСТОЯТЕЛЬНОЙ мысли. Эти готовы простить лень двоечнику за одну-единственную,  ЕГО СОБСТВЕННУЮ мысль, пусть даже коряво выраженную,  и тут же подарить  пятерку. Так что с оценками у них полная неразбериха и нарушение правил.
                Почему-то эти учителя (изредка попадаются мужские особи) чихать хотели на внешний вид и  одеваются как попало. Но дети их обожают. За справедливость. За радость приобщения к красоте слова, за  открытие в себе самом каких-то талантов.
                Понятно, что каждый человек – индивидуальность, а потому на типы делится только условно. Я говорю о тех, кто встретился мне до того, как я попала на курсы. Зато потом увидела и разнообразие. За тридцать лет перед моими глазами  прошел целый парад вот таких – когда от каждого понемножку, –  и умные модницы, и красивые да глупые, и тетки-ненавистницы своей профессии, а пуще всего – детей. Да мало ли кто попал на филфак не по зову сердца, а по блату или случайно?
                Любая индивидуальность – это ведь не пустое место, а сосуд, заполняемый жизненным материалом по воле случая или конкретных обстоятельств.
                Помню, как попала  в класс, где преподавала Л.Ю. – из породы соловьиных. Она  приучила детей слушать себя тихо, без вопросов, а на следующем уроке    ею сказанное воспроизводить. Я ни разу не слышала ее, но коллеги утверждали, что Л.Ю. необыкновенно красноречива.   Лучший литератор в школе.
                Я была неопытна, мне  хотелось походить на уроки Л.Ю.  Но та не пускала никого. Впрочем, меня почему-то никто не хотел пускать – под разными предлогами.
                И вот  мужа этой учительницы  переводят на работу в Киев, она уезжает посреди года, а мне отдают два ее класса – один  слабый, другой посильнее.
                Мне уже полюбилась другая методика  преподавания – живой диалог, я  не хотела перестраиваться. И чужие  старшеклассники тоже долго не хотели. Правда, сильный класс быстрей сориентировался и стал  лениво, словно делая мне одолжение, отвечать  на мои вопросы, провоцирующие самостоятельное мышление. А слабый класс сопротивлялся отчаянно, по-партизански. Особенно  – привыкшие к пятеркам. Они были приучены внимать чужому красноречию и повторять чужие мысли.
                Я их понимала, я им сочувствовала. Даже тем, кто перегнул палку и писал мне в домашнем сочинении: «уходите, мы вас НИКОГДА не полюбим!»
                В моей памяти застрял один разговор в учительской. Еще до отъезда Л.Ю. Она стояла в окружении  коллег и  говорила им с царственным презрением:
                – Стану я отдавать всяким недоумкам  на растерзание свою любимую Наташу Ростову! Я же не идиотка! Все, что надо знать о героях Толстого, они услышат от меня!
                «Ясно, – подумала я, сразу же проникаясь к Л.Ю. антипатией, – они для тебя недоумки. Бедные дети!»
                Уже первое сочинение показало, что ребятки могут только повторять услышанное, не больше.
       Трудно было завоевать их симпатию. Правда, те, кто по природе своей был склонен  размышлять, не принимая на веру готовые постулаты,  через какое-то время оценили мои старания.  Уроки стали продуктивнее, теперь все хотели высказаться, и анализ  произведения стал любимым  видом работы. Первоисточник  читали теперь все.
               Я с удивлением узнала, что Л.Ю., так называемый лучший словесник,  сама пересказывала содержание произведений и редко обращалась  к живому тексту. В моих классах, родных, такое представить себе было невозможно! Мои ученики знали текст назубок – без всякого подталкивания и запугивания двойкой. Иначе сидеть на уроке им было скучно. Ну что делать, если все вокруг о чем-то спорят, чем-то восхищаются, что-то критикуют, а ты –яко болванчик – только головою вертишь?
       Я разрешала «терзать» своих любимых героев. Творческая лаборатория писателя так заинтересовала и этих, не моих старшеклассников,  что и они стали моими поклонниками.
               Конечно, не всех я смогла   убедить, что вдумчивое чтение полезнее пассивного слушания. Умственная и душевная лень  – как и всякая другая – штука въедливая. Зато знаю точно: я научила отличать хорошую литературу от бездарной.             
               Мои бывшие ученики, став уж мамами, папами, бабушками  и дедушками,  много читают и даже ходят в библиотеку- за новинками. Знаю, потому что до сих пор с ними общаюсь…
             И чего это я отвлеклась от своего генерала – ушла в дебри рассуждений о типах учителей? Ведь на эту тему можно защитить не одну докторскую диссертацию. Ведь кто такой учитель? Личность, человек.   Каким об был или стал человеком под влиянием воспитания и  среды обитания, таким он учителем и будет. Учителями все-таки не рождаются, а становятся.
              На курсах у нас была другая задача, более конкретная – подготовить будущих абитуриентов к  поступлению на избранный факультет. Мы имели дело с личностями сформировавшимися, готовыми,  перевоспитывать или переучивать их было невозможно. А я оставалась  по сути своей учителем, так что воспринимала работу как временную передышку от труднейшей деятельности в школе. Курсы были подарком судьбы…
            В моей  душе притаилась    другая мечта,  неосуществимая во время работы в школе, а сейчас вроде бы ставшая реальностью. Мне хотелось писать. Не статьи в «Учительскую газету» и журнал «Семья и школа», которые  публиковали все, что я присылала – без всякой правки, только изредка украшая их  цитатами из нашего кормчего – Брежнева. Так было положено, это раздражало, но не обижало…
             Я хотела писать прозу. Художественную. И писала. В стол, вернее – в шкаф.  Я понимала, что поздно, поезд ушел. Мне – сорок пять лет. У меня нет никаких связей с местным издательством, куда проникнуть без блата (так все говорили) невозможно. Там своя компания – украинских поэтов, а также  стариков-партийцев,  пишущих мемуары о войне и своем славном пути в партийную номенклатуру. Поэты тоже не из молодых, мои ровесники, однокурсники, Виктор Корж – вообще «свой парень», то есть кончал филфак  на следующий год после меня, Мы знакомы, когда-то дружили, но он стал большим человеком: издательство  региональное, крупное, а он заведует отделом художественной литературы. Нет,  идти на поклон не буду.А чего я тогда жду?
                Я уже говорила  о своих попытках послать рассказ «Звезды отраженный свет» в толстые московские журналы. И о том, что из этого вышло. То есть, ничего хорошего. Отказ с совершенно противоположными по смыслу рецензиями и причинами для отказа. Получалось, что я – талантливая (как утверждали), но не нужна никому.
                Так что пока я тихо писала, надеясь на случай. Слава Богу, надежды эти подогревались комплиментами, которыми сопровождали все принятые к публикации очерки и статьи.
                Случая я дождалась.
                Работала на наших курсах жена поэта Сергея Бурлакова, который стоял во главе  Союза писателей всего региона. Верочка, славная и скромная женщина, моложе меня, преподавала английский язык и была со мною в хороших отношениях. Насколько это возможно в пределах наших довольно редких встреч перед занятиями.
                Однажды она мне  сказала, что хочет писать, но «Сережа считает это блажью и не приветствует». Тогда и я призналась, что пишу – в никуда.
                – А дайте мне что-нибудь почитать! Я покажу Сереже, вдруг ему понравится? Нашему издательству давно нужны  свежие лица! Да и Корж вас знает…
                Я принесла свою «Веру Львовну», как условно называла рассказ об одинокой женщине под красивым названием «Звезды отраженный свет». Грустный рассказ, выбивающий слезы у всех, кто его читал. Но ничего повеселее у меня не было – сплошные недописанные повести.
                Через два дня Верочка вернула мне мое произведение с расширенными от удивления глазами:
––                – Представляете, он сказал, что это гениально! Что вам нужно срочно принести в редакцию хотя бы десять таких же по объему рассказов! Это не может не понравиться! Вот, Вера, как нужно писать – сказал он мне!
                Легко сказать: срочно принести десять рассказов! Где я их возьму? Я же размахнулась на повесть, давно уже переросшую  объем романа, а тут – десять рассказов!
                И на курсах такая атмосфера, что невозможно переключиться на приятные мысли о сладком будущем...
                Забегая вперед скажу: рукопись с десятью рассказами я принесла в издательство через  полгода, но пролежала она там на полке, никем не читанная,  три года… И о том, как в «благословенные» советские времена начинающие писатели  приходили в литературу,  на моем примере можно было бы написать драму.
                Сборник маленьких повестей и рассказов под названием «Приобщение» был опубликован в 1988 году (15 тыс. экз.) и разошелся за три месяца. Cпасибо моему крестному отцу,  Сергею Бурлакову, замечательному украинскому поэту! Благодаря его упорству мою рукопись все-таки достали с полки и прочитали.
                Спасибо и журналу «Дружба народов», куда рукопись отправили на рецензию с одной целью – зарубить эту чужую,  «старую» , присланную не обкомом партии, Людмилу Волкову.
                Журнал  так высоко оценил  рукопись, что  неудобно было теперь мне отказывать. А потому эта рукопись была послана – вопреки всем правилам! –  критику всесоюзного значения, Ладе Федоровской – с той же целью – раскритиковать. Ведь первую книгу отдавали на рецензию любому местному писателю – для проформы, но не посылали ее в столицу, да еще таким акулам критики, какой была Лада Федоровская!
                Позднее, когда мы уже с нею переписывались,  она  призналась:
              – Я им позвонила в редакцию и сказала: не смейте присылать мне талантливых авторов для уничтожения! У меня другие принципы.
                Ее рецензия, которую  я иногда перечитываю для поднятия  упавшего духа, проcто приподнимает меня над землей. Она же дала добро  на публикацию следующей повести – «Голубая полоска зари», еще не зная, что перестройка все перечеркнет, и рукопись, запланированная на 91 год, увидит свет через тридцать лет! В международном издательстве  (украино-русско- немецком) – «Склянка часу/ zeitglas»/. Главный редактор, которого, кстати, является автором портала ПРОЗА РУ – Александр Апальков. Это талантливый прозаик и поэт, издающий журнал «Склянка часу» и помогающий многим молодым писателям сказать свое первое слово.
                И как жаль, что Лада Федоровская  трагически погибла, не дожив до новых времен… Она была автором множества книг и публикаций в «Литературной газете».
                Считайте эту главу лирическим отступлением…Надо же отдохнуть от всяких там генералов!


продолжение                http://www.proza.ru/2012/12/13/98