(записки путешественника)
Возвращаясь из страны X, я некоторое время задержался в поселении Y, жители которого отличаются таким своеобразием традиций, что я не могу не уделить этому места в своём повествовании.
Поселение Y отличаются достойным уровнем развития ремёсел, как мне удалось понять, его жители активно используют ракушки как деньги в торговле друг с другом. При таком внешнем благополучии диета аборигенов довольно скудна: они питаются лишь картофелем и рыбой. Самое интересное, что один и тот же человек не может одновременно выращивать картофель и ловить рыбу – на это наложено жесточайшее табу. Сама мысль о совмещении профессий или даже о смене профессии вызывает в аборигенах неимоверное отвращение.
На мой вопрос, сколько ракушек стоит ведро картошки и ведро рыбы, аборигены засмеялись. «Лишь аморальный, падший человек будет продавать еду за деньги», - сказали они. Выяснилось, что продажа еды запрещена, что продажа рыбы всё-таки имеет место, втайне от старейшин поселения, а вот картошку практически не продают.
«Значит, вы просто обмениваете картошку и рыбу?» - спросил я и получил утвердительный ответ. Я попытался детально разобраться в механизме обмена и предположил, что ежедневно с каждого рыбака взимается рыба, с каждого крестьянина – картофель, и затем происходит распределение под руководством старейшин. Оказалось, я ошибся. Рыба бывает разная, и любителям сельди очень не хотелось бы получить горбушу, картошка в свою очередь может белой или красной. Еда может быть мелкой или подгнившей – никто не захочет обменять качественный товар на некачественный.
«Значит, вы обмениваетесь в индивидуальном порядке?» - догадался я. Старейшины кивнули и предложили мне наблюдать ритуал обмена. Я, разумеется, согласился и был крайне заинтригован, какой именно ритуал мог возникнуть на базе простого желания разнообразить свой рацион.
Мы подошли к забору и стали подглядывать в щель. За забором спиной к нам стоял рыбак с гарпуном в руке и ведром отличной рыбы. К нему крался крестьянин с лопатой и ведром картошки. Видно было, что крестьянин очень голоден: он просто впился взглядом в рыбу, слюна текла из его рта. Когда рыбак обернулся, крестьянин молниеносно перевёл глаза с рыбы на горизонт и сменил выражение лица на расслабленно-мечтательное. Аборигены поздоровались и начали говорить о различных вещах, не имевших отношения к еде. Я заметил, что рыбак также проявляет большой интерес к картошке, но старается не показывать его, когда крестьянин смотрит на него. Я уже начал скучать, когда крестьянин и рыбак попрощались и разошлись, так и не обменявшись вёдрами.
«Ничего, следующий раз обменяются», - успокоили меня старейшины. Я с недоумением спросил старейшин, почему нельзя просто спрашивать у всех подряд, не хотят ли они поменяться продуктами. Старейшины уставились на меня с ещё большим недоумением. «Тогда никто не захочет меняться с таким наглецом. Ну, разве что всучат вам какую-нибудь гниль». «Каждая рыба, каждая картофелина индивидуальна», - заявили они. «Человек должен искать ту еду, при виде которой его желудок скажет “Да!”, и не так-то это просто найти того, кто ответит на вашу еду взаимностью. Пищеварение, в отличие от совокупления, например, есть явление не столько уже биологическое, сколько социальное, одно из величайших проявлений человеческого духа. Вам, варварам, этого просто не понять».
Я рассудил, что не следует мерить чужую культуру своей меркой, и с нетерпением направился домой, в варварскую Европу.