Уроки памяти. Глава 16

Анатолий Аргунов
Именно за границей, в  оторванности от родины, чувствуешь все хорошее и плохое, что есть в отечестве.
Савва Николаевич остановился около аккуратного холмика с православным крестом. На него с фотографии смотрела улыбающаяся Екатерина Карловна Цайдинер, его любимая медсестра. Немка по национальности, она не попала на фронт, и всю войну проработала операционной сестрой в тыловых госпиталях. Туда доставляли раненых, которых нельзя было вылечить или прооперировать в полевых условиях. Здесь их собирали из запчастей, сшивали, склеивали, переделывали операции и возвращали обратно на фронт. Ну, а тех, кто остался без руки или ноги, одной или обоих, отправляли домой.
В конце войны, ее молоденькую медсестричку, наградили   медалью за «Победу над Германии», что в последствии послужило основанием  приравнять ее к ветеранам войны.
Савва Николаевич посмотрел на улыбчивую фотографию и тоже улыбнулся. Вот ведь, где встретились, Екатерина Карловна, мысленно сказал Савва Николаевич. Подошел поближе, положил две алых розы на могилку около креста.
- Вы можете идти – сказал он женщине, которая привела его на кладбище, и протянул ей купюру в двадцать евро.
Женщина мотнула головой.
- Тогда спасибо – сказал он.
Женщина развернулась и ушла, а Савва Николаевич еще долго, долго стоял над могилой, размышляя,  о превратностях судеб. Обойдя кладбище, Савва Николаевич убедился, что на правых и виноватых усопшие и похороненные в землю, немцы не делят – всем воздают положенное. Могилки все до единой ухоженные, все лежат с миром и покоем.  Ко всем уважительное отношение.  Он даже нашел несколько могил конца позапрошлого века, похороненных здесь по православному обычаю соотечественников.  Могилки не разрушены, приведены в порядок. Правда на них вместо крестов, лежат плиты с фамилией, именем, отчеством, датой рождения и смерти, но православный крест на них выбит обязательно.
- Никто не забыт -   сделал для себя вывод Савва Николаевич. Бродя между могилами, Савве Николаевичу вдруг пришло на память недавнее посещение своей малой родины, как раз 9 мая, всего-то два месяца назад. Он отчетливо вспомнил все подробности той поездки.
Праздник 9 мая Савва Николаевич встретил в дороге. Он спешил из областной столицы на свою малую родину поклониться праху отца, Николая Ивановича Мартынова, умершего 16 лет назад, как раз после Дня Победы, тогда отмечали 50-летие этого великого события. Отец служил в железнодорожных войсках, был дважды контужен, первый раз на станции Маукса, что  под Ленинградом, на Синявинских болотах, когда их эшелон прорывался в  блокадный город с продовольствием и оружием. А второй раз, уже,  когда блокаду сняли, под Неболочами на них налетели немецкие «юнкерсы». И опять Николаю Мартынову  повезло,  уцелел, но контузия была такой тяжелой, что провалялся в госпитале два месяца, где отходил долго и  постепенно.  Когда впервые очнулся на койке, в  ушах стояла зловещая тишина, он чуть не заплакал:  понял, что ничего не слышит.  Врач старый, седой и неопрятно одетый еврей, написал на листке бумаги:  - Не переживай, слух восстанавливается, но не сразу…
Николай кивнул головой, но слезы невольно покатились по щекам. Не мог он представить себя без железной дороги, стука колес и фырканья паровоза на продувке, постоянного шума и гама в депо,  без смолистого запаха черных, как деготь шпал,  каменного угля, разгоравшегося в топке вагона, скрежета колес и ударов буферов при формировании состава. Профессия у Мартынова старшего так и называлась - составитель поездов.
Дело нелегкое, оно с родни решению серьезной математической задачке. Нужно было рассчитать  движение маневрового паровоза так, чтобы с наименьшими затратами времени и ходок составить эшелон, в котором бы  вагоны стояли в определенном порядке и легко отцеплялись на очередной станции по назначению. Тут невольно мозгами нужно было шевелить. И Николай шевелил, да так, что считался лучшим составителем на Волховском отделении Кировской железной дороги. Сам нарком транспорта Лазарь Моисеевич Каганович, еще до войны,  вручал ему медаль «За трудовую доблесть», а в сорок третьем в разгар войны он -  почетный значок «Отличный Движенец». Если сравнить  с нынешними наградами, по их реальной значимости, это что-то рядом с ордером «Знак Почета» и званием Заслуженного работника железнодорожного транспорта. Времена в те года были непростые, дело до орденов и званий рядовому составу не доходило, но отмечали стремление тружеников, сделать что-то важное и нужное для своей страны.
И народ старался, как мог. Они понимал, что если не они, то кто? Армия, авиация, флот – это опять же они или их  дети и внуки. В ту страшную войну народ грудью вставал на защиту своей страны  от фашистских нелюдей, а значит от надругательства над своими семьями, своей православной верой. Красные командиры во главе со Сталиным ведь тоже были выходцами из этого самого народа и хоть высоко поднялись, но никогда не порывали духовной связи с ним. Правда, религию они исповедовали другую - коммунистическую, которая мало чем отличалась от православной, только Иисуса Христа поменяли на Владимира Ленина, а так один к одному, никаких почти различий.  Вот только зря церкви стали рушить, взамен возводя свои «красные избы» и дворцы. Плохо это, но, в конце концов, опомнились, особенно когда немец попер по стране так, что штаны затрещали у красных командиров.
Армада экипированных и хорошо обученных солдат  Германии захвативших Европу, с тысячами  пушек, танков, самолетов обрушились на Советскую Россию. Казалось все – рухнет СССР, разбегутся все по своим углам. Ан, нет! Успел Иосиф Виссарионович  выстроить духовный мир своего народа, объединив христианскую мораль с коммунистической, да так, что стальная пружина его детища сперва сжалась до предела, готовая лопнуть, а потом так спружинила, что советские  солдаты оказались на вершине рейхстага с красным знаменем Победы. И  что символично, водрузили  красное знамя  с серпом и молотом,  русский сержант Егоров и младший сержант Кантария. А  среди расписавшихся на стенах рейхстага были сотни  всех народов могучей страны от  белорусов, татар, молдаван, цыган, украинских хлопцев, от аборигенов северных народов  до чудо- богатырей из  Сибири и Дальнего Востока, чернявых,  с раскосыми глазами солдатиков республик средней Азии и, конечно же  джигитов - кавказцев. Были среди расписавшихся и евреи, евреев в армии служило много, и воевали они отменно. 
Вся география  союза была отражена  на стенах цитадели, как на ладони, чтобы помнили – кто победил! Среди них не было  росписи Николая Мартынова, не дошел он до Берлина. После контузии и лечения в госпитале его списали на гражданку и он снова вернулся к своим железным коням и семье, к любимой работе составителя. После эвакуации семья поселилась на небольшом полустанке Веракуша, в двухстах километрах от Питера, да так там и осталась. Николай Иванович  посвятил оставшуюся жизнь любимой железной дороге, и работая  сперва на  паровозе,   потом тепловозе, а затем и электровозе, да своим детям. Непросто  было прокормить четырех ребятишек на небольшую зарплату  железнодорожника. Пахал как вол без выходных и  на  работе и по дому. Уставал конечно, но никогда не жаловался. Значение  той Победы в сорок пятом отец понимал  хорошо и когда собирался с мужиками, чтобы отметить очередную дату, всегда  вспоминал своих боевых товарищей, не вернувшихся домой.  Вечером, сидя за кухонным столом в праздничной  одежде, но без медалей, отец не любил их носить, они  лежали в красных коробочках вместе с наградными книжками в ящике комода, в с семейным документам. На вопрос матери: - Мол, что  медали-то не наденешь, не ворованные же, заслужил? Он отвечал: Зачем? Ни какой я не герой, воевал как все.  Неудобно перед вдовами цацками брякать. Потом на него накатывалась какая-то волна и Николай запевал песню про землянку. Пел отец не очень сильным голосом,  но проникновенно и так душевно, что строгая мать, не любившая подвыпившего отца, молча, сидела рядом на стуле, гладила его по плечу и ласково говорила:
-  Ладно, ладно Николай, кончилась война, ты дома, не в землянке?  дети вон рядом… - и она показывала на нас рукой.
Отец отворачивался к окну, чтобы мы не видели его слез и ничего не отвечал.  Но с победителями случилась дикая метаморфоза, что трудно передать, а тем более понять и описать, чувства ветеранов той кровавой  войны. Их большая Родина, гордость  и честь которую они отстояли в боях,  за годы перестройки были растоптаны и преданы.  Боевыми наградам стали торговать на рынке, как картошкой. Многие ветераны такого безобразия не пережили,  испытав сильнейший моральный  шок, они уходили из жизни. И эти потери стали сравнимы с потерей в той проклятой  войне. В мирное время народ стал гибнуть от водки и безделья. Виданное ли дело для русского человека,  чтобы все кинулись торговать. Купцы, коробейники   на Руси, испокон веков были, но   сразу и везде  решив превратить   народ в лавочников, такого никогда не было. Воевать – воевали, землю пахали, железные дороги строили,  космос осваивали, но превратить русского человека в торгаша, значит отнять от него душу.
Долго еще отец не мог принимать новые порядки, отказываясь от подарков и приглашений на праздничные торжества: - Не могу! Присягу давал той стране, с ней и помру! Хотя понимал, что и при той власти не все было гладко.
Отец, когда с войны пришел и увидел оборванных и голодных детей собравшихся в барачной комнатке, чуть не заплакал. На фронте было страшно, смерть стояла прямо за спиной, чуть, что и нет тебя. Но они были обуты, одеты и сыты.  А тут – нищета, все до колоска, до картофелины,  сдавали для фронта, для Победы.
Первым делом Николай Иванович  с женой накормил семью и соседских ребятишек, отдав солдатский паек на готовку. Потом взялся за топор, баньку починил, вытопил и намыл детишек своих и соседских.
-  Волосы, вишь, скрипят - кричал старший  сынишка, Максим, проводя мокрой ладонью по влажным волосам. 
- А у меня нет – плакал от обиды соседский мальчишка, Жеха Колокольцев, сынишка тети Любы, кучерявый и смуглый, как и его отец, арменин Вагабов Бабаджан,  присланный во время войны в их глухомань охранять железнодорожный мост, имевший стратегическое значение на Ленинградском направлении.  Армянину было уже далеко за сорок и был обременен большим семейство у себя на родине, в далеком армянском  селении Хакуджа, осталось четверо детей, откуда часто приходили письма, явно написанные детской рукой, но полюбил стрелочницу Любу и все тут…
Люба Колокольцева молодая вдова, муж  которой погиб еще до войны на лесозаготовках, случайно  упадавшего   дерево, была женщиной веселой. Когда-то она  окончила библиотечные курсы в Ленинграде и была направлена в  железнодорожный  клуб для работы библиотекарем. Там и встретила будущего мужа, Костю Колокольцева, молодого лесозаготовителя. Их бригада заготавливала лес под шпалы, строящейся железной  ветки для торфопредприятия. А полюбила она Костю за его страсть к книгам и игру на баяне. Как  растянет меха, да запоет душевно, кто же не влюбится в такого парня. Когда железку достроили, перевез Любу с собой в Веракушу, где жили его родители. Помаялись молодые с полгода за занавеской в общей комнатке барака с родителями, но к первому маю следующего года начальство железной дороги выделило им свою комнатку в таком же бараке.  Всего-то 12 метров, но отдельный вход, малюсенькая кухня  метров 6, и деревянный тамбур с  кладовкой из неструганных досок. Счастью Любы с Костей не было конца, еще бы собственное  жилье! Но одно условие поставило начальство перед выделением комнатухи, чтобы Любовь Николаевна пошла на работу  стрелочницей - не хватало  рабочих кадров на железной дороге. Без библиотекарши пока обойдутся веракушевцы, да и клуба-то еще не было, решила она.
Так и стала тетя Люба  стрелочницей. Родилось у них с Костей двое ребятишек Борис и Машенька, еще до войны. После смерти мужа замуж не вышла,  лихолетье ухе началось.  Молодые мужики все на фронт ушли, и тетя Люба осталась одна куковать со своими заботами  о детях. Прокормить, одеть, обуть и все на скромную зарплату стрелочницы.  Выручал Вагабов, отдавая свою солдатскую пайку вдове, и  вскоре у них родился мальчик,  Женька.  Посудачили местные бабы, а потом перестали.  Что осуждать?  Незамужняя, молодая, да какой ни на есть  мужик, что-то поможет по хозяйству, а главное ребятишек  подкармливает... Где-то в середине войны Вагабова перевели в другую часть, обещал писать, забрать к себе в Армению, второй женой, но  письма от него приходили реже и реже, а потом совсем прекратились. Что стало с Вагабовым,  тетя Люба не знала, недосуг. Женьку сверстники любили за веселый нрав и черные вьющиеся волосы, так   и звали все - Женька Армянин, он привык и не обижался.
Николай Иванович, придя с войны, долго о чем-то говорил с тетей Любой о Вагабове, мол, сходи в военкомат, сделай запрос, если погиб, тебе выпишут хоть какое-то пособие на ребенка, а если жив – пусть помогает.
- Да, я же не расписана с ним – возражала тетя Люба.
- Война нас всех расписала. Есть свидетели, оформят в два счета – уверенно возражал Николай Иванович.
Но тетя Люба так и  не стала искать Вагабова.
-  Если живой приехал бы, а мертвый, что с него взять. Память вот только и осталась – и тетя Люба прижимала к себе Жеху и на ее щеках  появлялись слезы. – Вырастет, мир не без добрых людей. Вот и ты, Николай всегда поможешь. Старший сын подрос, в мореходку собрался, Машка семилетку скоро заканчивает, в техникум текстильный наметила поступать. Как ты посоветуешь,  отпускать? – смотрела тетя Люба отцу в глаза. Как скажешь Николай, так и сделаю.
- Люба, делай, как хотят   дети, это их жизнь. Вспомни, кто нам указ был?
И тетя Люба согласно кивнула головой. Так и росли мы все вместе, старшие братья и сестра из моей семьи,  и соседские ребята. Когда подросли, окончили семилетку и разлетелись по всей стране. Кто куда, везде  требовались молодые и сильные руки, умные головы. Отец радовался, когда старшие братья приезжали в гости и тетя Люба вместе с нами всегда праздновала. Правда сын ее Борька уехал после мореходки на Дальний Восток и только раз в три года появлялся в отпуск.  В морской форме, высокий и красивый, проходил он  по полустанку, заставляя встрепенуться  не одно девичье сердце, а парни заболели морем. Еще с десяток ребят записались в моряки. Так и стал наш полустанок морским. Летом на каникулы моряков иногда приезжало едва ли не с десяток. Шум, гам, веселье. В клубе, танцы, охи, вздохи, поцелуи. Страна восстанавливалась после войны, обновлялась  и расцветала, а вместе с ней мы – молодая поросль, набиравшего силу государства рабочих и крестьян.
Отец был мудрым человеком и как-то на мой телячий восторг о предстоящем строительстве коммунизма, провозглашенный Никитой Хрущевым, резко одернул:
- Сказать одно, сделать другое. Смотри, как прижал Жукова, героя войны, боится видно, сильный человек и справедливый. Всю   войну на передовой, за спинами солдат не прятался. А Никитиа по штабам, да тылам, член военного совета, а толку то?  Болтает много и  нет последовательности: то кукурузу везде сей, то химизацию какую-то придумал. От удобрений спасу нет. Вон река-то вся заросла от удобрений.
- Как от удобрений? – возражал Савва. Она сама по себе такая.
- Счас, сама по себе… - возмущался  отец. До удобрений она чистая была, ключи в ней били, воду прямо из реки пили. А сейчас попробуй, отравишься. Поле-то  удобрениями поливают, и весной и летом опрыскивают, а это все течет прямо в реку, вот она и заросла. Не дело это. Навозом скотные дворы заросли, вывози, удобряй, нет, давай химию на поле. Тьфу ты - ругался отец. Попомни мои слова, беда от этой химии будет большая, беда.  А если мазурики еще в это дело втянутся, совсем природу погубят.
 Мазуриками отец называл всех  начальников, которые ни о чем не думали, кроме своей выгоды. После войны их появилось видимо-невидимо. В войну-то начальником быть не с руки, отвечать надо. Не выполнил задание, загремишь, куда Макар телят не гонял, а то и к стенке. Сталин не церемонился. Но пришли новые, говорливые  люди в руководство страны, оттеснили боевых, но  менее образованных и расцвела пышным цветом демагогия, что ни событие, то речи, музыка и веселье. Потихоньку  страна стала спиваться. Отец все удивляется. На войне сто граммов водки давали каждый день и никто не спился. А тут, среди белого дня пиво с водкой  хлестать стали. Нет на них Сталина, ворчал отец. Савва  возражал:
- Батя, война кончилась, мир у нас, хотят люди отдохнуть. Потом, на свои кровные выпивают, зарабатывают, есть на что, хотят культурно отдохнуть. В буфете с пивком и бутербродами. Чем плохо?
А тем, что от дела стали отбиваться. Раньше на Веракуше один Славка-безногий пьянствовал. А теперь? Посчитай! С десяток и больше. Володя Куба, Рубинихины все как один пьют, Леха Антипин, Коля-Очкарь, Сашка Силин, Кирюха Огороднев. Кого еще забыл? Для винца нет молодца! Вон Юрка Андрюшкин, какой богатырь был, а спился, стал как пес бездомный, худущий, грязный. Нет, не за это мы воевали, сынок. Запомни водка, и табак к добру не приведут. Все в меру хорошо. 
Так  и рос Савва Николаевич . Отец вроде бы  редко читал ему нотации, больше примерами действовал. Бывало скажет, Савва бери косу, пойдем косить. Мать-то видишь, и так с ног сбилась, работа, дом, хозяйство…
Всему научил  отец, большое ему спасибо, с возрастом все больше и больше начинал ценить родителей за воспитание. Без гувернанток, нянек  росли, но не хуже английских аристократов, образованние, да и за словом в карман не лезли,а и вилки с ножом быстро научились правильно держать. Это не проблема.  Во всяком случае, когда потом много, много лет спустя Савве Николаевичу пришлось бывать за рубежом  и встречаться со своими именитыми коллегами, учеными разных стран, разницы в культуре и воспитании  он не замечал. А там в ученые, выходцев из бедных слоев почти не бывает. Вот она сила личного примера родителей, а не телешоу, на которых воспитывается нынешнее  поколение ребят сейчас, с их   откровенными матюгами на каждом слове, остроумными, как им кажется, прибамбасами, и телодвижениями будущих проституток, трансексуалов и геев.  Главное оправдание этим мутным потоком  – высокие рейтинги! Якобы, народ этого хочет. Ну и вся прочая говорильня, свойственная  периоду разложения морали и устоев общества. А зачем они? Есть общечеловеческие ценности: свобода,  еда, секс. Что еще? Любовь?! Ерунда!  Вот такие мысли пронеслись в голове Саввы Николаевича при воспоминании отца. А что мы, дети победителей, сделали? Страну профукали, проговорили, проболтали. Обернулись, а кругом разруха: в умах, в науке,  в производстве. Поросли бурьяном и лесом поля, на которых когда-то пасли скот, сеяли рожь… Лучшие когда-то в мире  самолеты стали падать чуть не каждый день… Да, дожили... Вот и наука наша закатилась в дальний угол, старики-ученые, еще работавшие при советах,  Нобеля получают  за открытия сорокалетний давности , а где в новой России молодые таланты?  Куда все исчезло? Казалось,  твори  теперь,  все свободны, никаких запретов, интернет, библиотеки всего мира настежь двери раскрыли…. И… ни...че…го!
Но тут мысли Саввы Николаевича прервала окончившая асфальтная дорога. Он по инерции нажал на тормоза.
- Это что ж я уже подъехал к Веракуше? - удивился сам себе, Савва Николаевич . Деревья -то, как выросли!?  Он вылез из джипа и пошел от дороги на песчаную возвышенность, густо поросшую сосняком. Там на пригорке когда-то стояла их сельская школа, где училось до двух сотен станционных ребятишек. Деревья разрослись так густо, что Савва Николаевич едва пробивался сквозь заросли. Неожиданно перед ним  открылось печальное зрелище. Деревянное здание с разрушенным крыльцом и обвалившейся крышей,  забитыми окнами, предстало передо мной, как стоп-кадр из фильмов о войне.  Ни дороги, ни тропинки к зданию не было. Все вокруг поросло густой травой и кустарниками.  Ошарашенный увиденным, Савва Николаевич  пошел обратно, сел в машину, несколько минут посидел, словно бы поминая прошлое, а потом  по грунтовке, взял курс,   в сторону кладбища.  Полустанок остался сбоку и он через несколько километров пути   добрался до деревни  «Воронино», когда-то центральной  усадьбы совхоза «Восточный». В деревне дорога,  как ни странно, была  заасфальтирована. Савва Николаевич  стал искать въезд на дорогу к  кладбищу, но ее не оказалось.   Две огромных колеи от колес тракторов, с желтоватой  глиной и  грязью, заполненные водой,  условно можно было назвать дорогой. Вот тебе и на!  Мать её так, - выругался про себе  Савва Николаевич на местную власть. Выйдя из машины он походил по раскисшему от недавнего сошедшего  снега полю, пытаясь найти  объезд.  Убедившись, что проехать со стороны деревни по такой  грязи даже на его джипе, невозможно, он, выехав за околицу и порулил к полуразрушенной церкви  помня, что они с отцом, всегда заходили на кладбище оттуда, по тропинке среди цветущих васильков и густой ржи, когда ходили на могилки   бабушки и дедушки в Троицу. Он так и представил себя в летний зной на той тропинке и отца, держащего его за руку. Слезы навернулись на глаза … Действительно, от церкви к кладбищу была видна едва заметная дорожка, и  Савва Николаевич   двинул свой вездеход по ней. Через какое-то время дорожка оборвалась  и возникло снова набухшее от влаги поле. Савва Николаевич  на маленьком газку тихо, тихо  все же добрался  до кладбища. Слава Богу, чуть не перекрестился он, доставая из багажника сумку с припасами и букетами искусственных цветов, приготовленные  женой заранее. Молодец, похвалил он жену, все предусмотрела, где бы он тут нашел цветы: ни живых, ни искусственных.
Загнув штанины, чтобы не испачкаться об мокрую траву, Савва Николаевич   уверенно шагнул за ворота. Кладбище внутри, несмотря на  свою внешнюю запущенность, выглядела неплохо. Многие могилы были ухожеными, кое-где даже появились громоздкие памятники из черного и белого камня. На одном он узнал своего друга детства, Витьку Шилова, прозванного за неусидчивый характер Живчиком. С большого камня  в виде  креста,  на Савву  Николаевича глядело знакомое лицо Витьки. Помнится, что военным был, чуть ли не до генерала дослужился, жил где-то в Сибири, а вот без звезды, под крестом,  дома похоронили...  А что? Может так и надо. Православный же Витька, хорошо помню, как нас с ним крестила бабушка Таня – подумал Савва Николаевич.
Затем он пошел дальше вглубь, ища могилы военных, похороненных здесь  во время войны.   Это были в основном летчики, радисты и стрелки полка дальней авиации, стоящего рядом аэродрома. Их скромные могилки со звездочками всегда  строгими рядками стояли на краю кладбища, как бы охраняя покой остальных. Военные они  и на там свете военные. К удивлению Саввы Николаевича  ни одной солдатской могилки  он  не увидел. Где же они? Куда подевались?  Может он чего спутал? Но, нет, место тоже самое, вот и сосна с крестом, он так и висит до сих пор на высоте трех метров. И тут между двумя огромными деревьями он заметил  одинокую могилку, на которой стояла пирамидка  из сгнивших досок, со скособоченной  звездой.
- Значит это место тут, я не ошибся... Положив букет искусственных цветов  на чудом уцелевшую солдатскую могилку, он долго стоял,  склонив голову.  Это что же получается, могилы убрали и дело с концом!? От таких мыслей Савву Николаевича прошиб холодный пот. Он вспомнил, как в Троицу отец всегда был на кладбище, погосте, как он его называл, обязательно ходили к солдатским захоронениям и отец всегда клал на каждую из них, скромный  букетик полевых цветов: - Лежите ребята. Простите, что жив… -  и слезы блестели  на его глазах. Ты, Савва помни, кому мы обязаны жизнью. Вот им, они в земле лежат, а мы вот живем… Глубоко вздыхал и вел меня к могилке своих родителей.
Из оцепенения Савву Николаевича вывел чей-то голос:
- Вы кого-то ищите?
Он вздрогнул и повернулся. Немолодой мужчина, на вид постарше его  стоял рядом за спиной.
-Не нашли? – опять спросил мужчина.
- А где могилы солдат? – спросил Савва Николаевич,  не отвечая на вопрос.
- Где, где? Вон там – и он показал рукой на холм из всякого хлама на краю кладбища.
- Не понял?!
- Да, спихнули их трактором еще в прошлом году. Ухаживать некому... Раньше хоть пионеры ходили, а теперь кто? Я один остался. Нога вишь едва ходит – и он показал на левую ногу. Не сгибается, проклятая, едва добрел, мне теперь не до могилок. Батька у меня тут лежит, вот проведать решил. Все же День Победы. А он у меня воевал. Вижу еще один чудак что-то ищет, вот и подошел.
- Погоди, погоди, а ты не Савва ли?  Что-то смотрю знакомое в облике.
- Я, Савва Мартынов.
- Вот так встреча. А я, Вадим Еремеев, мы с тобой вместе в школе учились, только я чуть попозже тебя закончил.
- Вадим, Ерема… - удивленно прошептал Савва Николаевич, не признавая в этом инвалиде, красавца и заводилу местных парней, Вадьку или как его все кликали, Ерему.
Они обнялись.
-  Это сколько же годков мы с тобой не виделись?
- А со школы, наверное. Уехали, кто куда.  Получается, что лет пятьдесят…
- Ты что заблудился? А твой батька, дядька Николай не здесь  похоронен, он туда, вон направо и выше – показал рукой Вадим.
- Да, я знаю, Вадим. Я к солдатам пришел, цветы положить, а их могилок и нет…
- Ладно, Савва не печалься. Что ты  хочешь от наших властей?
- Причем тут власти? А люди, совесть где? Сравнять с землей могилки, что тракторист не видел, что делает? Разве так можно… - занервничал было Савва Николаевич.
- Пойдем, пойдем батяню твоего навестим, я тоже давно на его могилке не был – стал успокаивать Савву Николаевича, Вадим. -  В прошлую Троицу заходил, выпил рюмку. Там же и твои братья захоронены. С Максимом  мы вместе по девкам ходили. Смотрю рядом с дядей Николаем лежит. Вот что натворили в стране, лучшие люди в землю ушли, не выдержали всего бардака и покинули нас.  Мол, живите если хотите, а мы не можем – рассуждал, хромающий  рядом Вадим.
Вскоре они оказались  около ограды, за которой строем стояло семь могилок. На верху холмиков стояли  сваренные металлические кресты, выкрашенные серебрянкой,  с фотографиями и датами жизни на табличках.
Савва Николаевич постоял, осматриваясь, отмотал проволоку и медленно  открыл калитку…  Оба вошли… Долго, долго стояли, молча, думая каждый о  своем…
- Вот и свиделись батя – прошептал про себя Савва Николаевич. Давно не был у тебя, прости…
- Суета - сует, а вечная суета, вот, что нас погубит окончательно… Помяни мое слово, Савва– словно, отгадав его мысли, произнес Вадим. Вся суетятся, что-то пытаются сделать, а ничего не выходит. И народ к этому приучили. И слово-то теперь появилось соответствующее «как-бы». Как бы   сделал дело, а как бы и нет… Тьфу ты. Нам бы за такую терминологию, Анна Васильевна, сходу двойку в парила, а теперь все так говорят: от членов правительства до учеников, противно, ей богу…
Но, Савва Николаевич, занятый своими мыслями, не слышал Вадима, он переходил от одной могилы к другой, шепча про себя сокровенные слова. 
Иван Киреевич, дедушка, привет и тебе. Ты же воевал в первую мировую,  хватил хлора немецкого, где-то в окопах под Могилевым. Умер рано, я тебя не знал, но награды твои видел, у бабушки в комоде лежали: Георгиевский крест и еще две какие-то маленькие, на длинных бантиках.  Твой, дедуля, праздник сегодня... Тебе немца в первую не дали  добить, но мой  батя доделал дело, во-вторую… Бабушка, Домна Макарьева, ну здравствуй, я тебя почти не помню, но знаю, что ты сильно любила меня и берегла.  Кланяюсь тебе в пояс…  Войну пережила с матерью, вытерпели все  невзгоды, братьев моих старших и сестру от голодной смерти спасала, как могла. Мир твоему праху и с праздником. Это и твоя победа. Дедушка, Куприян, привет, ты тоже воевал в Японскую, говорят отчаянным, храбрым  ты был человеком. С Победой тебя, дорогой дедуля! Вот и братья! Извините, давно не был, но вас всегда  помню и тебя Максим  и тебя Леонид. Знаю, что на Кубе были Фиделя  и его  революцию защищали, а значит и Россию. С праздником, он тоже ваш.  Сестра, ты как актриса на фотке, красивая и молодая, оставайся такой в моей памяти, с праздником тебя тоже. В послевоенном детстве ты  хлебнула горюшка. Отец с матерью на работе, все хозяйство на тебя, да еще я маленький. Спасибо! Не ругайся, что редко бываю у тебя, извини,  далеко живу... Шесть часов в машине без отдыха.  Не кори, не кори, обещаю бывать чаще. Да и могилки ваши надо бы обновить. Займусь, честное слово, сестренка, займусь... Разложив всем по букетику цветков, конфеты  с печеньем и Савва Николаевич снова подошел к могиле отца.
Ну, вот батя, навестил я вас. Особенно рад встретиться с тобой, сегодня твой особый праздник. День Победы. Радоваться бы, а мне грустно. Что-то не так у нас, не так живем. Какое-то помутнение у всех, прошел день и ладно, есть что поесть, выпить – хорошо.  А что будет завтра, как будто бы всем по барабану. Плохо это отец, плохо, знаю, а сделать ничего не могу… Нет, видно в нас той крепости духа, что у вас победителей была. И нет лидеров, способных нас повести.  Нет и цели, от которой бы все заработали, как раньше, что-то не видно таких на горизонте. Подскажи.  Ааа? Молчишь? Вот и мы без вас  молчим, не знаем, что делать. Важнейший вопрос и  без ответа…
- Послушай Савва – прервал размышления Саввы Николаевича,  Вадим. Может пора помянуть?
- Не возражаю, сейчас достану  - и Савва Николаевич, взяв дорожную сумку, стал выкладывать на столик  продукты с бутылкой водки и пластмассовыми стаканчиками. Наливай Вадим, помяни, а мне нельзя,  я на машине…
- Наш Колька тракторист, трезвый-то никогда не ездит и ничего, ни разу его никто не остановил. Да и кто остановит, участковый есть только в райцентре, к нам никто и носа не кажет.  Приезжают поохотиться,  завалят пару лосей, кабана и фьють, только их и видали. Да, еще на выборах появляются, агитируют голосовать. А так, брошены на выживание. Хошь пей, хошь не пей, дела никому нет…- Вадим, ты меня не уговаривай, я пить не буду, не потому что кто-то меня может поймать пьяным, а потому что у меня такие принципы.
- Да, ты, Савва, не обижайся, пошутил я, пошутил…
- Плохие у тебя шутки.
Савва Николаевич разлил водку по шести стаканчикам. На пять положил кусочки  хлеба и поставил их под фотографиями у крестов. Не обижайтесь, но выпить с вами не могу…
Подошел к столу.
- Вадим, бери водку, закуску, помяни батю и моих родных.
. Тебе-то надеюсь можно?
- Мне можно, без проблем...  Вадим одним махом опрокинул стаканчик с водкой, поднес кусочек хлеба с ветчиной к носу и глубоко втянул аромат в ноздри. – Эх, хорошо…
- Наливай еще, выпивай, не стесняйся.
- Нее, Савва, хоть выпить и люблю, но меру знаю… Кладбище не то место. Поехали ко мне, посидим за столом, поговорим, а захочешь можешь у меня переночевать. Апартаментов не обещаю, но отдельную комнатку предоставлю. Ты сейчас куда?
- Хотел в райцентр, там в гостинице переночевать, а завтра выехать обратно.
- Ну, вот. Чего тебе в холодной гостинице маяться, поехали ко мне. У меня тут домик в Воронино.
- Спасибо, Вадим за приглашение. Не хочется  стеснять. Ты, наверное, не один, как супруга посмотрит?
- Супруги нет. Она в Питере, живу бобилем. Есть подружка, но это так, для души, как поговорить, ну и прочее… Сам понимаешь…
Савва Николаевич прикинул: принять или нет предложение.
- Хорошо, если тебя не затруднит мое присутствие.
- Вот и отлично!   Тогда поехали. Тут делать больше нам нечего. У своего отца я уже побывал, еще с утра, у дяди Николая тоже, так что все дела сделаны…
Собрав  сумку, Савва Николаевич еще раз обошел могилки, задержался у отца, смахнув слезу с лица  и поклонился: Ладно батя, лежи, мне пора ехать!
В уютном домике Вадима было тепло,  вкусно пахло едой. На столе   в центре комнаты появились томленые в печи зеленые щи из крошева,  тушеная картошка с мясом, соленые огурцы, квашеная капуста, а в центре на черной чугунной сковородке, жареные грибы. Под водочку пошел неторопливый разговор о жизни, о себе…
- Вадим, как  ты здесь-то оказался?
-  Все просто! После школы ФЗУ в Питере, потом армия, завербовался на Север, работал в Норильске. Зарплата ого-го! На два месяца на югах всей семьей отдыхали, питались в ресторанах, жили в лучших гостиницах. В общем,  жили - не тужили. И тут перестройка. Такая бодяга началась, да ты сам все знаешь.  В общем, рудник наш закрыли, работы другой нет. Народ побежал кто куда.  У меня к тому времени двадцать лет северных оттарабанено, бежать не куда, ждал квартиру для переселения. Жил случайными заработками.  К середине две тысячи четвертого  получил сертификат на жилье. Поехали с женой в Питер.  Там уже дочка обосновалась: семья, трое ребятишек в комнатушке на 25 метров. Одним словом купил под Питером трехкомнатную квартиру для дочери, а сам поехал на родину. Женка не захотела, нянчить внуков, говорит, буду и  осталась. Вот так  и оказался здесь. Хотел  в райцентре прикупить квартирку, но там цены кусаются, почти как в Питере. Нашел здесь домишко, отремонтировал, привел в порядок, все своими руками, сам видишь, как… Печку по книге сложил, красота!
Внуки летом приезжают, чистым воздуха дышат, в лес по грибы, ягоды, рыбалка. Раздолье, одним словом. Молоко еще можно свежее купить в деревне, мясо, яички. Жить можно, если работать, не лениться. Но это мне пенсионеру.   А для молодежи работы нет. Совхоз распался, парни и девчата, что остались, пьют, безобразничают. Вот  на кладбище свежие могилы – это ребятки, которым чуть больше двадцати: кто отравился, кто повесился…
У меня в прошлом году несчастье случилось, нога отказала, видно рудники сказались. Так вот и доживаю свой век, прихрамывая.  Ладно, мы, а что будет с нашими внуками.  Скажи мне, Савва, ты человек ученый, по миру ездишь, лекции читаешь. Что будет?  Ааа, ответь мне.
Савва Николаевич  мотает головой...
Вот, нет ответа, и никто ничего ответить не может... По ящику талдычат- все будет хорошо, а опустишься на грешную землю, страшно становится. Народ вымирает, работы нет, армию распустили, преступность стала нормой. Парад войск мы с тобой сейчас смотрели к Дню Победы. Стыдоба. Идут все в полевой форме, без знаков различия, без наград, как оккупационные войска. О министре обороны говорить не хочу.  Провезли несколько ракет, сделанных еще в советские  годы и старые образцы танков показали. Бери нас хоть голыми руками. Грустно от  всего этого,  Савва, грустно!
Уснули два, уже немолодых, земляка поздней ночью, наговорившись вволю, излив друг - другу  душу.
На другой  день, 10 мая, выпал рабочим. Савва Николаевич ближе к обеду подрулил к зданию районной администрации. В приемной, на двери одного из кабинетов висела табличка «Глава администрации Мусягин  Антон Михайлович».
- Неужели Муся – глава? – удивленно вскинул брови Савва Николаевич. Скажите, а Антон Михайлович на месте – обратился он к секретарше, молчаливой, симпатичной женщине в завитушках.
- Да! А вы откуда?
- Из областного центра.
- Как вас представить?
- Савва Николаевич , земляк… Нет, скажите, что ученый из университета, профессор Мартынов. 
- По какому вопросу?
- По общественному.
- Хорошо.
Секретарша исчезла за дверью. Через пару минут вернулась.
- Заходите, Антон Михайлович ждет вас.
В большом, светлом кабинете под портретом Президента сидел седовласый, одетый в хороший костюм, глава района. Подойдя поближе Савва Николаевич  остановился.
- Здравствуй Антон!
Сидевший за столом приподнялся с кресла, встал, подошел к Савве Николаевичу, осмотрел его со всех сторон.
- Что не узнаешь?
- Нет…
- Ну, да. Столько лет, столько зим.
- Погоди, погоди. Как ваша фамилия?
- Мартынов!
- Савва, ты, что ли?
- Узнал?!
Они обнялись. За общими разговорами, что и как в их жизни произошло, они провели с полчаса. Секретарша принесла ароматный чай с лимоном, и они наслаждались чаем и дружеской беседой.
- Савва, ты, что специально ко мне приехал, чтобы одноклассника навестить?  Или по делу?
- По делу, Антон. Был в  Воронино, на кладбище, отца навещал. Там воинское захоронение с лица земли стерли.
- Как стерли? Не может быть!  Мы вчера каждого ветерана поздравили, подарки подарили, памятник в центре поселка отремонтировали. Не верю!
- Зачем мне врать…  Разберись, наведи порядок.  После заверений, что глава района разберется, накажет виновных, и захоронение будет восстановлено, они расстались.
Уже находясь дома, Савва Николаевич  много думал, что же конкретно ему сделать, чтобы  возродить из небытия всех павших за Родину воинов по всей стране,  а в  его конкретном случае, на сельском кладбище в Воронино. Он несколько раз звонил в район, пытаясь переговорить с главой, узнать, что и как,   но секретарь каждый раз вежливо отвечала:
- Антона Михайловича сейчас нет. Позвоните попозже...
На письмо Савву Николаевича ответил однокашник, Вадик Еремеев :
- Савва, кому ты поверил? Он кроме баб, демагогии  и покраски  фасадов, падающих от старости домов,  ничего не делает. Никакими  солдатскими могилами не занимается, и заниматься не будет, зуб даю, писал Вадим, о главе района. Никто и ничего делать не будет. Лучше ищи деньги и будем мы с тобой сами могилами заниматься, если хочешь, что-то действительно изменить…
После долгих размышлений, Савва Николаевич  сел за компьютер и создал свою страничку на   «Одноклассники», назвав ее – «Нам должно  быть стыдно!»
Первые отклики  и просьбы, куда перечислить деньги, пришли буквально в этот же день. Значит, не все потеряли совесть,  порадовался Савва Николаевич и дал себе слово, что к следующему Дню Победы он восстановит все солдатские могилки на  кладбище в Воронино, где лежит и его отец, участник Великой  Отечественной. Не бывает Победы, без памяти победителей, не бывает!
 Сколько бы еще времени Савва Николаевич стоял на кладбище при немецкой клинике, уйдя в воспоминания - неизвестно, но кто-то дотронулся до его плеча, Савва Николаевич  обернулся.
Рядом стоял незнакомый, пожилой, хорошо одетый мужчина:
- Вы, так давно стоите  над могилкой,  я вот и подумал: родню нашли? – спросил на немецком  этот человек.
Савва Николаевич кивнул головой.
- Да, можно сказать   и так,  сотрудницу по работе…
- Русская?
- Нет, немка.
- А вы?
- А я  - русский!
- А я немец, с русским корнями, ухаживаю за могилками, на общественных началах – и он скромно улыбнулся. - Нельзя, чтобы могилки были не ухоженными… Грех это!
-  Можно я  вас поблагодарю? – и Савва Николаевич протянул свою руку и крепко пожал руку немца. – Спасибо!
И постояв какое-то время,  мужчины разошлись в разные стороны.