Птички проснулись ни свет ни заря. Утро было солнечным, и, конечно, им наверняка хотелось первыми сообщить об этом миру. Вдруг забыли, что они вовсе не в лесу или на лугу живут, а в трех симпатичных клетках разного цвета. Видимо, работники больницы специально поместили их именно в разноцветные клетки, чтобы никто ничего не спутал. Да и каждая порода требовала своих добавок в питание.
Ростислав вдруг вспомнил, как однажды, еще очень давно, в молодости, если не совсем зеленой, то все равно ранней, наблюдал он, как несколько птиц с жадностью расклевывали упавшее на асфальт мороженое. Оно не развернулось, можно было бы положить его обратно в тележку с названием «Микояновское мороженое», в которой была холодильная установка. Ну да, оно сразу замерзло бы, а потом он выложил бы брикет очередному покупателю. Но птицы налетели так быстро и так шустро раскурочили упаковочную бумагу, что он и опомниться не успел. Потом несколько минут с удивлением наблюдал, как они вытягивали клювами по кусочку мороженого из брикета и жадно проглатывали. Неужели птицы тоже различают сладкое и кислое, соленое и пресное? Хотя – почему бы и нет, живые ведь твари. Мороженое явно очень понравилось им, съели его быстро, склевали даже растаявшие капли на асфальте, а потом, вместо того, чтобы посидеть, облизываясь от удовольствия на ветках, стали наскакивать друг на друга, превратившись почти в соседских петухов, не поделивших самочек курятника.
Да, забавно получилось: мороженое – и птицы...
Он чуть-чуть повернулся на левый бок, так ему было что-то видно через щель от приоткрытой двери палаты. Однако – лишь кусочек коридора. А птицы пели где-то дальше. Он вспомнил, как позавчера, когда его сюда привезли, переложили из «скорой» на каталку и она направилась в глубину коридора, он заметил какой-то светлый кусок его, похожий на холл. Успел разглядеть очень яркие шторы. Или они ему такими показались? И птичек увидел, все три клетки, стоявшие чуть поодаль друг от друга. А потом каталка углубилась в полумрак коридора; ему стало так не по себе, будто он уже едет самые последние метры своего жизненного пути...
Нет, оказалось, вовсе не последние – вот же он лежит в палате, слушает пение птиц, о чем-то думает. Воспоминания о том мороженом сами будто постучались в его душу и, не дожидаясь разрешения, вошли, расположились рядом, улыбнулись ему. Как давно это было! Прошла почти целая жизнь... Нет, не прошла еще! Его поднимут. Районный врач так и сказала: «ТАМ вас приведут в порядок». Он понял: дадут лекарства, назначат курс уколов, операцию сделают. Страшно очень! Неужели нельзя обойтись без операции? Жена уговаривала: «Это спасет тебя!» Он очень хотел, чтобы приехал сын из Барнаула, посмотрел ему в глаза и заверил, что – да, всё будет хорошо, надо только набраться мужества и согласиться на операцию. А после нее начнется процесс выздоровления. Медленный, конечно, но он сейчас готов был принять любые условия этого выздоровления, лишь бы оно пришло. Очень уж он намучился, особенно за последнее время. Спина болела так, что казалось: вот-вот совсем отвалится. Ноги не держали, даже до туалета не мог он теперь дойти сам, жена подавала утку и временами судно, что было совсем противно. Здесь с этим легче, естественнее. И хотя он лежал один в маленькой палате, догадывался, что в любой другой всё точно так же.
Сыну они с женой звонили вместе. Точнее, говорила она. Но и ей, матери, Ромка сказал, что приехать не сможет, у него очень много работы. Жена ушла с телефонной трубкой на кухню и говорила вполголоса, но он сумел разобрать: «Ты что – с ума сошёл? Ему же очень плохо! Операция предстоит, тяжелая...» Что сказал на это сын? Она молча слушала его ответ. Потом послышалось странное словечко: «дай». Ну что он мог ей дать? Нет, это было какое-то другое слово. А, да, она еще сказала: «Смотри!» Куда – смотри? Все прочие слова она прожевала, он ничего не услышал. А потом... потом сам догадался, она же сказала ему: «Смотри не опоздай!» Вот оно что!.. Нет уж, не дождетесь, умирать он не собирается. Да если бы умирал, в больницу не взяли бы, они такого не любят. Предпочитают, чтобы больные умирали дома.
В щель от приоткрытой двери снова донеслось птичье пение. Ростислав чуть-чуть улыбнулся. Вот бы сейчас пойти в лес! У них на даче лес начинается прямо за забором. Правда, комаров тучи, но это теперь, в июне. Потом они исчезнут. А птички останутся. Пройтись бы, послушать их пение на воле...
Тяжко потянуло в спине. Он уже хорошо знал этот признак, так возвращались страшные боли, которые немножко утихали от лекарств. Где там кнопка? Ну зачем он повернулся на правый бок? Правда, совсем чуть-чуть... Птичек послушать и больничную жизнь посмотреть. А теперь вот до кнопки не дотянешься. Ой-й-й...
Мимо проходил молодой медбрат, Ростислав уже знал, что он тут отрабатывает практику. Заглянул, спросил, как он, не нужно ли сделать укольчик. Ох, уж это противное больничное слово! Укольчик... Он всю жизнь боялся их – не меньше, чем «укольчиков» какой-нибудь саблей или ножом... Укольчик... Да сколько же можно? Последний делали ночью, а сейчас только раннее утро...
- Может, таблеточку дадите?
- Это то же самое, - сказал практикант, - но укольчики эффективнее, действуют быстрее. С таблеткой мучиться будете дольше. Я сейчас вернусь.
Он вышел в коридор, и Ростислав понял, что пошел за щприцем. А, да ладно! Ну что можно сделать? Лишь бы эта сумасшедшая боль хоть немного притупилась.
Практикант скоро вернулся, сделал укол, и, не обращая внимания на стоны пациента, удалился.
Довольно скоро и вправду стало немного легче. Надо бы, конечно, спросить, когда же операция: коль скоро его для этого сюда привезли, то чего ждать? Страшно... Очень страшно... Но дадут же наркоз, он ничего не почувствует. А потом... Он слишком изболелся и почти не верил, что потом действительно может наступить облегчение и он вернется к делам. На свою фирму – она у него процветала. Мороженое делали, так уж прикипел к нему, ледяному, навсегда. Да и смешно было бы что-то менять, если это дело он хорошо знал. Вот только бы еще сын занялся тем же! У него была смежная специальность, имел свою фирму по тортам и кондитерке. И чего он переехал в Барнаул? Понятно бы еще, в Нью-Йорк, в Сан-Диего или Сан-Франциско. А тут – нашел куда ехать! Обыкновенный советский Мухосранск! Да если даже его фирма процветает там и он делает большие деньги, и здесь мог бы стать крупным бизнесменом. Нет, упрямый, ни за что не послушал совета родителей! Мать тоже была за то, чтобы он остался в Москве, но и она не могла уговорить Ромку.
В дверь снова ворвалась, как влилась весенним ручьем, птичья песня. Ростислав понял: просто ему стало немного легче. Птички... Залетела бы хоть одна сюда, вот уж обрадовался бы он ей! А было бы мороженое, он обязательно угостил бы птичку.
Вспомнилось, что был еще один, почти такой же, как тот первый, случай. И всё повторилось... Света сказала бы: слово в слово. Ну да, она же библиотекарь, считай – специалист не только по книгам, но и по русскому языку и литературе. И сама за словом в карман не лезла. В ту минуту она как раз шла мимо его ларька-повозки, и он весело покрикивал: «Мороженое! Кому микояновское мороженое?» Мог бы этого и не делать, он давно уже был завпроизводством, а не продавцом, просто в то утро не вышла на работу девчонка, которая обычно стояла на этом месте, вот и пришлось встать ему. У них было железное правило: один летний день потом месяц кормит. Зимой – кто берет мороженое? Не ресторан же! И не очень постоишь на морозе с фургоном-тележкой. Вот он и вышел.
И опять у него из рук случайно выпал брикет. И опять он не успел нагнуться и поднять его, как налетели птицы. В этот раз – голуби и воробьишки или какие-то еще мелкие птички, он в них не очень разбирался. Тоже быстро-быстро разорвали упаковку, и мороженое уходило в их клювы, как вода в воронку.
- Вкусно им! – вдруг услышал Ростислав.
Глянул, а перед ним покупательница. Протягивала ему деньги, явно хотела купить мороженое.
Он ее сразу узнал: она не так давно вступила в их кооператив. Дом был новый, его уже заселили, свободных квартир не осталось. Но он как-то слышал на собрании, что в одной квартире на самом последнем, двенадцатом этаже жильцы, хотя уже и заселились, все-таки решили выйти из кооператива: подвернулся другой вариант. Впрочем, не его это дело, кто в какой квартире живет. Век на дворе уже стоял такой, что все друг другу стали чужими, никто ничего не знал даже о ближайших соседях, что уж говорить о других жителях дома...
А вот как это новое семейство въезжало, он видел, просто случайно проходил мимо. Вещи привезли на открытом грузовике. Могли бы взять в Трансагентстве крытую машину, солиднее было бы. А они переезжали... ну как обычные бедняки, что ли. Впрочем, какие уж бедняки, если вступили в кооператив? Хотя... рассрочка была большой, на целых пятнадцать лет, это получалось совсем немного, если разделить всю плату на месяцы.
Он тогда подумал, что въезжает целое семейство, тем более что квартира была двухкомнатной, хотя и малогабаритной. Оказалось, жителей только двое, молодая женщина с маленьким сыном, а все остальные были просто родственниками или помощниками. Он прошел мимо, торопился на работу. Потом как-то не видел новых соседей. Хотя был бы не прочь встретить: ему очень понравилась молодая хозяйка. Чем? Да трудно сказать. Фигурка у нее была ладная, хотя бывают и получше. Ножки ровные, хотя могли бы быть и подлиннее. Бюст умеренный, но красивый; он предпочел бы попышнее, да только кто спрашивал о его мнении?
Самым главным было лицо. Глаза ее... Он при первой встрече, когда еще только грузились, заметил, какие у нее большие карие глаза. В них было... всё. Распахнутые глаза, будто только вчера увидели мир и удивились его красоте. Какая-то особая радость в них светилась, вот что замечательно. И еще – лукавинка. И немножко грусти. Плохо скрытая, но не выпиравшая слишком сильно наружу грусть, не затмевавшая всех остальных чувств, она словно всегда пряталась на донышке глаз. И ресницы... Это сейчас любой косметики навалом, бабы наклеют себе что хочешь: ресницы, брови, грудь увеличат силиконом, вот дуры-то, не понимают, что такое даром для их организма пройти не может. Волосы любые прилепят, и шиньон не нужен. Говорят, даже девственность долларов за пятьсот восстанавливают, самую распоследнюю шлюху в девушку превратят. Да, и ногти наклеивают искусственные. Странные такие ногти, как по ровной линейке обрезанные. И еще разрисуют их, как обои. Глупость какая-то! Впрочем, не все такие, есть и просто острые, больше на ногти похожие...
Тогда же всего этого не было, мир тянулся к естественной красоте. Вот и эта девушка с чудесными глазами... Всё в ее личике было симпатичным, но, наверное, обыкновенным: носик аккуратный, щечки – как молодые яблочки, губки полные, чувственные, подбородочек очень милый. И высокий лоб, будто она происходила из ученого мира. Красивый лоб, ничего не скажешь. А глаза… Если бы можно было остановиться и смотреть на нее, пока они разгружали свой скарб! Не вмешиваться в их дела, нет, это еще зачем? Но просто смотреть, как она оглядывает этими глазами, что уже вытащили-сняли из грузовика, а что еще нет... Один раз, правда, он чуть было не вмешался, увидев, как ее мальчонка лет трех-четырех тянет сразу и велосипедик свой, и хозяйственную сумку. Ну чего ребенка-то заставлять работать? Да, впрочем, видно было, что никто и ни во что его не втягивает, он сам старается. Милый такой мальчонка, шустрый, на маму похожий... С очень умной мордочкой, вот что удивительно. Обычно у детей лица глуповатые, бездумные, хотя нередко и симпатичные...
Нет, нет, какое ему дело до чужой жизни! Ростислав прошел мимо, даже не замедлив шага, а все свои наблюдения успел сделать на ходу. Только один раз оглянулся, когда совсем уже отошел от подъезда. Разгрузочные работы шли полным ходом.
Он так и не познакомился с этой женщиной с двенадцатого этажа: не попадалась она ему на пути. Хотя кое-что о ней услышал. Что зовут Светланой, работает библиотекарем в НИИ; даже, кажется, заведующей. Как-то, выйдя из дому, прошел немного и глянул наверх. Сразу увидел ее: она сидела на балконе с книгой. Ну, да, книжки, книжки, высокий лоб... Больше ничего он о ней не узнал. Хотя – нет, узнал: видел, как по утрам она ведет своего парнишку в детский сад. Это было минутах в десяти ходу, на другом конце улицы. Там сохранился зеленый участок, обнесенный заборчиком, а посередине два красных кирпичных домика. На территории, когда ни пройдешь, дети вечно возились в песочницах, качались на качелях. Вот туда водила своего сына и эта новая соседка.
Но нет, он ни разу не решился заговорить с ней, хотя и очень хотелось познакомиться. Было в ней что-то такое... что-то особенное. Какая-то она была... не то чтобы недоступная, но... Хотя – именно вот это: к ней не подступишься. Она была из совсем другого, своего мира. И станет ли еще разговаривать, если он подойдет к ней? Ну кто он был для нее, продавец мороженого... Впрочем, нет, какой же он продавец, он тогда уже закончил Плехановский институт, Плешку, как теперь говорят, и куда бы ни пришел, везде мог стать завпроизводством. Будь то производство котлет, конфет или вот – мороженого. Но все равно: котлеты, конфеты – и она... Не вязалось как-то. Она была совсем из другого мира. Вроде бы – что особенного, библиотекарь? Самая обыкновенная профессия. А он так дрейфил перед этой женщиной! Еще не знал ее, а уже побаивался, что если подойдет к ней, она кинет на него такой презрительный взгляд, будто он жалкий пигмей... Презрительный взгляд... Хотя – разве такие глаза могли смотреть презрительно? В них было столько сияния, что если бы даже как-нибудь прорвалось презрение, его бы поглотили совсем другие лучи ее же глаз...
И вот она стояла перед ним, эта почти таинственная женщина. Протягивала пятерку. Просила дать мороженое. И не одно, а целых два шоколадных. Ясно, что домой решила отнести, благо до него всего-то ничего. Да, да, конечно, он сейчас достанет два самых крепких брикета. И листок бумаги, чтобы завернуть их, найдет, хотя бумаги не было. Полиэтиленовые кульки тогда вовсе не существовали, еще даже не изобрели материал этот. А с бумагой всегда напряженка выходила. Но не для нее же...
Он завернул брикеты, взял деньги. И пока отсчитывал сдачу, вдруг решился, сказал:
- А я вас знаю, мы в одном доме живем.
- Да? – Она нисколько не удивилась. Но он понял: ушатом презрения его не обольет. И глаза ее... Ах, как они были хороши, когда смотрели прямо на него, да еще так близко...
- Меня Ростиславом зовут, - сказал он, протягивая сдачу. – Можно называть просто Славой. А вас?
Она замялась. И он подумал, что напрасно затеял этот разговор, сейчас и получит тот самый ушат презрения, которого так боялся...
- Светлана! – ответила она не сразу. – Можно – Света. – И тут же добавила: - До свидания, мне пора, сынишка ждет.
Теперь у них иногда возникали какие-то разговоры. Хотя этот ларек-тележка с мороженым был рабочим местом совсем другого человека, женщины с их базы, Ростислав стал нередко появляться рядом. Продавщица даже испугалась: не хотела она такого контроля! И разве она плохо работала, чтобы вечно ее проверять? На самом деле и работала она хорошо, и контролировать он ничего не собирался. Ему просто очень хотелось увидеть Светлану. Он и так мог бы видеть ее сколько угодно, соседка же, но не получалось, они никогда не встречались. Даже если бы он стал подкарауливать ее по утрам, пока она вела ребенка в детский сад, все равно пропустил бы ее. Именно так и получалось... А крутясь возле тележки с мороженым, иногда видел ее. Обязательно покупала два мороженых и убирала их в клеенчатую сумочку. А если с ней был ребенок, он хотел тут же приняться за ледяное лакомство, но мама уговаривала мальчонку не спешить, мороженое надо есть только дома, понемножку, тогда он не простудится. Но он настаивал, просил. Не ревел и не капризничал, не скандалил, как обычно делают дети, а просто просил: «Мамочка, ну дай мне хоть капельку, ну только лизнуть один разочек!» Позволяла… У пацана при этом глаза становились такими счастливыми, что хоть отдавай ему весь ларек. Они быстро уходили к подъезду, и мать приговаривала: «Надо поскорее, а то мороженое в сумке растает».
...В приоткрытой двери появился чей-то белый халат. Ростислав по запаху понял: привезли еду. В этой больнице потрясающе кормили. Уж в еде-то он разбирался, его специальность! Кормили пять… нет, кажется, даже шесть раз. Вчера не посчитал точно, а потом и вовсе забыл. Боли иногда становились такими мучительными, что не хотелось ничего. Ни есть, ни пить, ни видеть кого бы то ни было. Но вот сегодня, точно, уже везут третий «корм», как он мысленно назвал это, а час еще был ранний, даже до времени обеда не дошло. Зачем столько? Раньше он очень любил поесть. Ну так и толстым был, в два обхвата, - за всё приходится платить! А теперь стал – кожа да кости, куда что подевалось? Может, оно и хорошо, толстым ему было тяжело ходить, особенно в последние годы. Ну ничего, вот вылечится, вернется домой – будет тщательно регулировать питание, следить за собой.
- Кушать будете, Ростислав Петрович? – очень мило спросила сестра.
Он покачал головой: не хочется.
- Ну чего же это вы? – сказала сестра с укоризной. – Кушать надо обязательно, не то сил не будет. Да вы поешьте, хоть немного, наши повара так вкусно готовят, по-домашнему.
Он ничего не ответил, и она поставила на его тумбочку две тарелки и чашку с компотом. А в тарелках что? В одной салат, в другой рыбка. Лето только-только разворачивалось, откуда такие свежие овощи? Впрочем, сейчас ведь есть что угодно. Магазинов и магазинчиков кругом расплодилось - не сосчитаешь. И никак не привыкнешь к тому, что цены везде разные. Совсем как в Европе и Америке
.
Он-то накатался-намотался по миру, сколько хотел. Сначала, едва это стало возможным для любого человека, они с женой по турпоездкам путешествовали. Часто очень жалел, что ее приходится тащить с собой. Одному было бы куда интереснее и веселее. И не так уж он стар даже сейчас – какие-то шестьдесят четыре. Почти самый мужской расцвет. Но жена не отпускала его одного, скандалила, требовала, чтобы покупал две путевки. А то и сама покупала их. Если б не его бизнес, не деньги, никуда бы и не ездили. Да и в такую хорошую больницу она бы его не устроила. Покрутилась, уплатила кому надо, вот и взяли сюда. Операция... Дорого будет стоить, конечно! Но жена знает, где деньги лежат, проблем не возникнет. Вот только бы сын приехал... Нет, нет, ни о чем плохом он думать не хотел, но слишком уж сильно исхудал и боли замучили. Неужели у него... то самое? Да нет, не может быть! Врачи бы сказали, теперь ни от кого ничего не скрывают. Тем более сказали бы ему, бизнесмену. Мало ли кому он захочет отписать свою фирму! Завещание написал бы на... Ой, нет, только не это! Зачем такие дурацкие мысли лезут в голову? Нет, нет, какие там завещания! Вот прооперируют, и он пойдет на поправку. Может, и купит путевочку в какой-нибудь швейцарский или немецкий санаторий, там ведь медицина куда лучше нашей...
Сквозь приоткрытую дверь, а медсестра, развозившая еду, так и не закрыла ее до конца, он слышал шум в коридоре. Кто-то куда-то торопился. Доносились даже слова, но неразборчиво. Да и какое ему дело до того, кто и о чем там говорит? Ему своих дел хватит! Но в следующий раз, когда принесут новую еду, и это, точно, будет обед, он обязательно спросит, что тут за больница такая мудреная. Для России слишком уж шикарная. Да, да, спросит.
Салат в тарелочке исходил свежими ароматами. Может, и впрямь немножко перекусить? Ростислав Петрович протянул руку к тарелке, хотел взять ее, но не удержал и поставил обратно на тумбочку. Видно, надо еще немного полежать, тогда появятся силы и он сможет поесть. Тем более что салат был самый витаминный: красный помидор со свежим огурчиком, ложка сметаны, а сбоку что-то светло-зелененькое, китайский салат, наверное. Это ж такая вкуснятина, он точно знал.
Вдруг вспомнился тот помидорчик, из самых первых, который он принес Светлане. Тоже импортный, очень дорогой. Но он ведь не покупал, взял на своей базе, и всё. А она диву давалась: откуда такое счастье? Он думал, она порежет его к обеду, который, совершенно явно, был готов у нее и стоял на плите. Но она убрала помидорчик в холодильник и сказала, что оставит своему сынуле: Серенький, так она называла своего Сережу, очень любит помидоры, но когда еще они появятся в продаже! Угостит его вечером, когда заберет из детского сада, а пока лишь полдень.
Да, да, был полдень... Перекусив тем, что она предложила, он сказал тогда, что времени у них мало и надо приступать к главному. Она была такая славная, эта Светочка. Казалось, сама ждет-не дождется, когда он подойдет, обнимет ее, прижмет к себе. Ах, какая она была отзывчивая! Любила его... Он видел: всегда ждала. Это было замечательно. После его девиц из Общепита, обычно совсем примитивных, – вдруг такая культурная девушка... Ой, господи, не девушка, конечно, молодая женщина. Да, впрочем, какое это имело значение! Он всегда бежал к ней с великим нетерпением, успевал соскучиться, предвкушал такие сладкие ночи! Но все равно сначала хотелось – поговорить. Она любила рассказать ему что-нибудь интересное, что прочла или увидела в театре, куда ходила постоянно. Даже, как однажды сказала ему с гордостью, была в своем институте культоргом, это входило в обязанности главного библиотекаря, доставала билеты на хорошие спектакли, на экскурсии всех возила. Автобусы всегда шли полными, хотя собирались на месте встречи часов в семь утра. Классные были экскурсии, сам бы с удовольствием поехал, хотя никогда раньше этим не интересовался. Однажды спросил, нельзя ли ему с ними поехать. И не надо ему профсоюзной скидки, оплатит полностью. Она очень смутилась: неудобно перед коллегами, ведь все знали, что она разведена. Он не настаивал, но что-то его тогда скребнуло. Уж не намекала ли она на то, что при их отношениях неплохо бы и официально пожениться? Ну нет, к этому он был совершенно не готов. Однако такие речи и намеки никогда не возникали.
Интересно у них получилось! Пока жили в одном доме, ничего и не было, только мимолетные встречи неподалеку, возле ларька-тележки «Мороженое». А потом его семья решила приобрести другую кооперативную квартиру, получше и побольше. Тут у них была двушка, и комнаты, хотя изолированные, совсем маленькие. Вступили в другой кооператив, получили большую трехкомнатную, а эту, конечно, сдали в ЖСК, пай им вернули. Теперь он жил в получасе езды от прежнего дома. И от Светланы, конечно. И до того, как они стали встречаться, он несколько раз наезжал в свой прежний район, надеясь случайно встретить ее. Он точно подгадывал время, когда она должна забирать ребенка из детского сада. Увидев его, она с удивлением улыбалась: «Что, никак не оторвать душу от этого дома?» Имела в виду, что он слишком прикипел к своему прежнему жилью, но неожиданно угадала другое: он уже не мог оторвать свою душу от нее. Знала бы, как он мечтал о встречах с ней! Как гордился тем, что у него может быть такая женщина! Своих прежних подруг величал теперь не иначе, как просто бабами.
При третьей «случайной» встрече всё у них и началось. Он напросился в гости. Она вроде бы не возражала, и он сказал, что придет минут через пятнадцать-двадцать. Ну не мог же он, тем более работник пищевой промышленности, явиться в дом к женщине, да еще с ребенком, с пустыми руками! Она мило улыбнулась. Может, и сама рада была небольшой отсрочке – мало ли что там дома! Немножко прибраться надо, унести с глаз долой какие-то одежки или другие вещи. Номер ее квартиры на двенадцатом этаже он хорошо знал, ни с каким не спутал бы. Через пятнадцать минут, нагруженный кульками, стоял у двери, за которой вдруг серебряным колокольчиком зазвонил детский голосок: «Мам, к нам кто-то идет!» Она открыла, и он вошел в квартиру, почти как Дед Мороз с мешком сладостей.
Они долго пили чай в тот вечер, а мальчонка, посидев на кухне совсем недолго, исчез в своей комнатке. Потом Светлана отошла уложить мальчика, и они еще посидели. И как-то само собой получилось, что он сказал ей о своих чувствах. О том, как она понравилась ему при первой же встрече у тележки «Мороженое». И как его всегда восхищал ее облик: не просто очень симпатичной женщины, а на его взгляд – красавицы, но и умницы, что он сразу понял. Она слушала его молча, но улыбалась так радостно, будто впервые услышала такие комплименты в свой адрес.
Он догадывался, что дальше всё будет зависеть от его мужской решимости, а она куда-то исчезла. Обычно никаких проблем у него с этим не возникало, но тут... почувствовал себя мальчишкой. Однако осмелился, сел поближе. Погладил ее руку, плечо. И говорил, говорил ей какие-то слова – откуда только брал их? Он никогда не был особенно речистым, но тут слова возникали и проговаривались сами. Потом отважился, сказал, что хотел бы, очень хотел бы, чтобы она стала его женщиной; просто мечтает об этом.
...Заглянул в палату медбрат, спросил, как он, не нужно ли сделать обезболивающий укол. Да нет, ничего не нужно! Ростислав Петрович почувствовал легкую досаду: надо же вломиться на таких его воспоминаниях! Как приятно было обо всем этом думать теперь! Боли отступали быстрее, чем от уколов.
Да, так вот, сказал, что мечтает о ней. Уже давно. Опасался, что она сейчас скажет: «Пшел вон!» Может, и не столь грубо, но именно так по сути. А она – нет, ничего такого не сказала. И ручку свою не оттянула. Смотрела на него приветливо, почти ласково. По каким-то своим мужским догадкам он понял, что она ни с кем не встречается. Потом говорила ему, что с мужем они развелись почти год назад. Сейчас малышу было три с половиной – выходило, что и замужем-то она была недолго.
Всё это он вычислил потом, когда рано утром торопился к первому поезду метро. Оставаться у нее дальше и он, и она считали неправильным. Она не хотела, чтобы утром сынишка обнаружил этого дядю в их квартире, а он – потому, что надо было зайти перед работой домой, так как не захватил с собой важные бумаги. В метро все вагоны были пустыми, так что он сразу сел, прикрыл глаза, желая немного поспать. Но не спалось совершенно. Наоборот, он чувствовал себя счастливым и возбужденным. Светлана оказалась такой сладкой женщиной, что он и теперь думал о ней, замирая. И уже прикидывал, что сегодня же, самое позднее – завтра приедет снова. Не мог сам себе поверить, что у него теперь есть такое счастье.
Сначала они встречались часто. Иногда он не выдерживал и приезжал к ней днем. Телефон в доме еще не провели, так что ехал с риском. Но именно в тот ее нерабочий день, когда точно знал, что она должна быть дома. В первый такой приезд застал ее, что называется, всю в мыле: она устроила генеральную уборку и собиралась закончить ее к тому моменту, когда пойдет за мальчонкой в садик. Едва открыла ему дверь, как почти попятилась: «Ты что, у меня тут всё разворочено!» Он не слушал, потащил ее в ванную и купал, как маленькую девочку. Никогда не знал, как это приятно – намыливать спинку, ручки, ножки, груди женщины, которая тебе нравится. Старался... Она рассмеялась: «Отмываешь меня так, будто я неделю не мылась!» Но он видел: ей и самой очень приятно.
Она так и не вернулась к уборке до его ухода. А потом надо было бежать в садик. Так что – когда уж она заканчивала, он понятия не имел. Да и какое это имело значение!
Отношения укреплялись с каждой новой встречей. И становились не просто лучше и лучше, но совершенно необходимыми. Со Светланой можно было говорить обо всем на свете. Она понимала даже какие-то его производственные трудности, хотя понятия не имела о том главке, где он работал, и о его коллегах. Но сразу поняла другое: как нелегки часто бывали его отношения с другими! И еще – как много работники пищевой промышленности воруют. И ему, начальнику, пусть даже и не очень большому, надо было бы со многими расстаться, но он побаивался. О том, что сам кое в чем замешан, он ей, конечно, не говорил, было стыдно. Она давала ему удивительно умные советы.
Один разговор насторожил его. Ночью, уже после всего, она вдруг спросила его о новой квартире. Интересно, зачем это ей? Сказал, что квартира просторная, светлая, трехкомнатная, что у него теперь своя большая комната, у родителей своя, а третья служит гостиной. Правда, добавил он, мамаша считает, что когда он женится, надо будет подумать и о детской, как-то реконструировать квартиру, теперь многие так делают. Скажем, часть коридора прибавить к его комнате и сделать из нее две. Но там же одно окно... И все-таки вопрос не отпал, пока думают.
Она слушала молча и очень тихо, он даже удивился. Будто что-то надумала. Может... может, размечталась, что он на ней женится? Или даже прикидывала, что тогда хорошо бы объединить обе их квартиры, вот и решатся все вопросы?
Он тоже затих: думать, оказывается, было о чем. Жениться на ней... И сам уже подумывал, просто понимал, что лучше жены не найдет. Она будет ему вечной любовницей, и какой! Она будет и вечным... как это на Востоке называется?.. визирем, только в женском обличии. Всегда и во всем будет ему помогать. Понимал, что вернее подруги и жены не найдет. Но жениться... Да пока еще не было у него таких планов. И главное... ее мальчишка...
В общем-то он был славненьким, умным и добрым, этот Сережка. Как-то Ростислав не удержался, пришел с фотоаппаратом. Тогда, совсем не то что теперь, это был непростой вопрос. А он фотоделом увлекался, хорошо снимал. Щелкнул мальчишку. Потом сам же вставил фотографию в застекленную рамочку, принес ей и сказал: «Знаешь, есть много милых и приятных детей, но такого детского личика я не видел. Мальчонке и четырех нет, а уже думающий человек!» Она была очень довольна – и фотографией сынишки, и комплиментами в его адрес. Хотел пощелкать и ее, но она категорически отказалась: «Не люблю сниматься и делаю это очень редко!» А у него были и другие планы: хотел поснимать ее обнаженной, чтобы даже дома всегда была с ним. Однако ей и сказать об этом не мог, она бы рассердилась и, возможно, обиделась. Сфотографировать ее украдкой, но как? Ушел тогда ни с чем и больше уже не приносил аппарат.
Да, так тот разговор о квартире: не понравился он ему! Хотя она ничего вслух не сказала, он понял: как всякая баба, она, конечно, хочет замуж. Вот так оно и получается: ты к ней – со всей любовью, а у нее на уме только одно: охомутать мужика. Ну нет, он так просто не сдастся!
Сейчас вдруг подумал, что именно тогда впервые мысленно назвал ее бабой. Не заметил, само получилось... Да, впрочем, что тут особенного? Он же не хотел оскорбить ее. Баба, женщина... это ведь одно и то же.
Разговор о квартире тогда странным образом развернул его мысли. Он уже рассказывал матери, что у него появилась совершенно особенная женщина. Да и не мог не рассказать, коли теперь постоянно не приходил домой ночевать или заскакивал утром перед работой на часок! Решил попробовать, что из этого выйдет, как мамаша отнесется. «Ну, Вера Николавна, - как-то сказал ей шутливо, - у меня к тебе разговор!» Отца дома не было, да с ним советоваться и не требовалось, все дела дома решала мать, а тот поддакивал.
Пока она удивленно смотрела на сына, он и проговорил – быстро-быстро, почти скороговоркой, - что вроде бы собрался жениться. Мать смотрела на него без улыбки, строго, будто, как в детстве, ожидала: сейчас сынок признается, что стащил у нее пять рублей или украдкой съел самый вкусный кусок колбасы. Он даже слегка растерялся: что это она так? Сама же постоянно говорила, что он уже созрел для женитьбы, ему давно пора заняться этим вопросом. Вот и о детской комнате разговоры вела не случайно. А тут – молчит...
- Кто она и что? – спросила мать, наконец. – Ты никогда ничего конкретного ни о ком не говорил.
Он мог бы соловьем пропеть о том, какая Светочка хорошая, да красивая, да умная. Но поскольку мать так и продолжала смотреть на него без улыбки, без радости в глазах, наоборот, слишком настороженно, он и сам сник. Виноватым себя почувствовал... Господи, да ему уже тридцать два года было, до каких же пор бояться маменьки?
Оказалось, что боялся не зря. Во-первых, мать уже сама подыскала ему невесту. А во-вторых, чуть не позеленела, когда услышала, что у Светланы есть ребенок. «Что-о?! – вскричала она. – Ты рехнулся, что ли?» В ту минуту ему и самому вдруг показалось, что он рехнулся. Хотя бояться было еще нечего, никаких разговоров о женитьбе у них со Светой не возникало и он ничего ей не обещал. Просто вдруг как-то иначе дошла до него вся эта ситуация. Но он тут же облегчил себе душу: ведь они просто встречаются, и он ей нужен точно так же, как она ему. Нет, нет, беспокоиться не о чем!
А вот мать забеспокоилась. Видно, понимала, как глубоко проняла ее Славочку «эта баба». Решила сама посмотреть на нее. Когда сказала ему об этом, он подумал, что она смягчилась, может быть, и согласится на их брак, если он сам всерьез настроится. О том, что она хочет посильнее вооружиться в своих контрдоводах, он не подумал. Ну да где мужику понять все женские хитрости!
Мать и подсказала ему, как всё сделать. Он просто должен взять билеты на какой-нибудь концерт, только пусть места будут в разных рядах, и тогда баба Вера (она вдруг так себя назвала) всё увидит собственными глазами, и две ее подружки-товарки тоже, вот и поймут. Отлично придумала! Ростислав тогда долго прикидывал, на какой бы концерт их вывести. «Всё свое семейство!» - недобро ухмылялся он сам себе. Решил, что пойдут на Гелену Великанову, популярную певицу тех времен.
Конечно, было напряженно. Но не потому, что боялся: Светка что-то заподозрит и догадается – с ее-то умом! Боялся суда матери! Ведь были же и другие девушки, самые разные, и в общем-то иногда ему очень хотелось жениться. Так матери никто не нравился! Всегда говорила одно и то же: «Она и пальчика твоего не стоит!» Он смотрел иногда на свой «пальчик», обыкновенный, самый заурядный, немножко толстоватый, чуть кривоватый, и, совсем как в детском саду, пытался всё сопоставить и всерьез понять: неужели и пальчика его не стоит? Понимал, конечно, что мать слишком сильно любит его, потому и не замечает, что ничего особенного в нем нет, самый обыкновенный парень. Нет, она была уверена именно в том, что – как раз необыкновенный.
Смотрины прошли быстро. Ростислав видел своих, они сидели не так далеко и чуть впереди. Сначала вовсю пялились на Светлану, а потом забыли о ней, уставились на сцену и больше в его сторону – в их сторону! – ни разу не повернулись. Означать это могло только одно: полный приговор.
Дома мать с ним не «чикалась», прямо заявила, что хотя его девица вроде бы и ничего, но коль скоро у нее такой горб, как ребенок, могла бы быть и покрасивее, и побогаче. Вот так: и побогаче. Впрочем, он не подумал, что в этом слове есть что-то отрицательное, скорее – наоборот.
С тех пор мать особенно настойчиво навязывала ему девушку, которую подыскала сама, хотя ему этот вариант совсем не нравился. В дни таких встреч «под маменькиным руководством» он особенно хотел видеть Светлану. Кажется, только теперь понял, что не на шутку влюбился. Понимал: ей ничего от него, кроме него самого, не надо. И все его квартирные подозрения насчет ее корысти были полной чушью: у нее же своя квартира. Правда, совсем не такая, как у него, малогабаритная двушка, барахло... Лучше бы была трехкомнатная. Впрочем, не только это пилило его. Да чего притворяться с самим собой, будто он и впрямь не знал! Ну, конечно, ее ребенок. Вспомнилась еще одна важная деталь из разговора с матерью, самого первого о Светлане, когда сказал, что у нее есть сын. Мать вдруг посмотрела на него почти с презрением и спросила: «А ты что – не умеешь сам делать детей?» О-о-о! Лучше бы отругала, как мальчишку!
Впрочем, вопрос был не в бровь, а в глаз, очень даже по существу. Но, с другой стороны, речь пока еще не шла о женитьбе! Нет, нет, ни в коем случае! Ну а раз так, то какое значение имел этот пацанчик Сережка? Сам по себе он был очень милый, с ним даже разговаривать хотелось.
...Теперь всё это ушло так далеко! Бесконечно далеко! Ровно на целую жизнь назад. Теперь бы... Да, если бы всё повторилось и он был бы молод, как тогда, если бы еще и знал, что его брак получится бестолковым, неинтересным, что жену свою он никогда не полюбит, хотя она считалась подходящей для него партией, если бы знал, что сын вырастет совершенно чужим человеком и даже в такую минуту, как сейчас, когда отец очень серьезно заболел, не проявит и малейшего интереса к нему, - вот теперь он сто раз подумал бы, на ком ему нужно жениться. И выбор однозначно пал бы на Светлану. И мальчишка ее не помешал бы им. И ему, «папочке», стал бы неплохим товарищем. Родили бы они со Светкой еще пару ребятишек, хорошая семья вышла бы. Вот как...
А тогда события вдруг приняли совсем другой и очень стремительный оборот. Как-то приехал он к Светлане без договоренности, точно зная, что Сережа в детском саду. Она обрадовалась, но он заметил, что чем-то сильно встревожена. Что случилось?
Света не сразу рассказала ему, что да, случилось. Стеснялась, как красна девица. Но он сам вдруг догадался, будто Всевышний прислал ему со своих высот догадку: она залетела. Забеременела, культурно выражаясь.
Ну, что ж, естественно. Ростислав решил всё просто и однозначно: не девушкой взял ее, у нее уже есть ребенок, сделает аборт – велика важность! И совершенно не мог понять, чем она так огорчена. Какие-то глупости болтала – о том, что аборт это убийство ребенка. Тоже еще, ципа-дрипа нашлась! Да любая баба двадцать-тридцать абортов за жизнь делает, это норма. Подумаешь, минут десять помучается – и свободна. А пока можно всласть пожить, ни о чем не думая.
Но получалось так, что ни о чем не думал только он, а Светка как раз думала, и серьезно. Она очень изменилась. Раньше встречала его с улыбкой, а теперь нет. Он по-прежнему никогда не приглашал ее к себе – как можно? Приходил сам, то днем, то на ночь. Светлана очень не хотела, чтобы Сережа видел «дядю Славу» у них дома ночью, да еще в маминой постели. Нет, тут всё было понятно, и Ростислав в ущерб себе, как он считал, делал, как она хотела. Спасибо сказала бы! Нет ведь. Ничего не говорила. Он даже как-то обиделся на нее и высказал ей всё прямо. Она вдруг посмотрела на него очень грустно и спросила, совсем уж неожиданно: «Может быть, я вообще должна говорить тебе спасибо за то, что ты приходишь ко мне?» Он промолчал. Про себя однако подумал: может, и должна. Хотя прошло всего несколько месяцев с тех пор, как они начали встречаться, его чувства к ней уже изменились. Больше не было прежнего удивления и обожания. Всё стало привычным. И никакая она не королева, как он ощущал раньше, а самая обыкновенная баба, со всеми ее проблемами. Наверняка мать на него влияла. Она теперь как бы всегда присутствовала при их встречах и напоминала, чтобы не очень-то он увлекался и забывался, это для него не вариант. Он мысленно говорил ей: «Мам, ну ладно, ну потом. А сейчас не мешай». Страшно даже представить себе, что сказала бы мама, если бы он произнес эти слова вслух. Наорала бы как следует, а то и вовсе подошла бы, взяла его за шиворот и оттащила, а потом пинками погнала бы домой... Да, мамочка была совсем не слабого десятка! И совсем не сентиментальная.
Пожалуй, вот это слово, «сентиментальная», больше всего подошло бы Светлане. Он как-то сразу не разглядел в ней этого качества, она казалась ему просто романтичной, мечтательной, вся в книгах и ребенке. И не скажешь, что непрактичная, нет: дома у нее, несмотря на то, что давно развелась, всё было как следует: и мебель нормальная, и красиво, и посуда неплохая. Одевалась она, правда, скромно, и он понял: в общем-то с деньгами у нее бывает туговато. Могла бы и подрабатывать, считал он. Скажем, консультантом в книжном магазине – кажется, есть такая должность. Но она думала иначе: тогда будет совсем некогда заниматься мальчишкой. Да ладно, возражал «дядя Слава», им хорошо занимается детский сад.
Пожалуй, к этому моменту, когда Светлана сообщила ему, что забеременела, Ростислав понял, что хотя у нее есть всё, работает, неплохо зарабатывает и вообще молодец, она недостаточно практичная. В его окружении такое презиралось! И мама об этом говорила постоянно. И он понимал так же.
Да, изменились его отношения со Светкой, пошли в другую сторону. Ростиславу страшно не нравилось, что теперь она всегда встречала его грустной. И сами отношения стали безрадостными. Он чувствовал: несмотря на то, что ей с ним хорошо, она ни на минуту не перестает думать о своей беременности. Каждый раз спрашивал, когда примерно она рассчитывает лечь в клинику. Отмалчивалась. Ага, он всё понял! Наверняка решила оставить ребенка, не спросив, хочет ли того его папа. Ну и ну, вот самонадеянность! Все бабы одинаковы, в этом он уже не сомневался. Решила завоевать его ребенком! Балда! Да будет же наоборот! Если она такое сотворит, он раззнакомится с ней раз и навсегда!
Он даже стал пропускать встречи. Обычно приезжал два, а то и три раза в неделю, теперь бывал реже. И больше не оставался на ночь. Спешил скорее удрать. Не нужно ему всё это, как она не понимает? Не нужно! Пытался что-то объяснить ей, но она лишь больше дулась, совсем уходила в печаль, могла даже расплакаться. Вот тогда он, едва встав с постели, даже чай отказывался пить, тут же уходил прочь.
...Больничные звуки, думай, не думай, отвлекайся или нет, сами врывались в его палату. Тем более что дверь медработники никогда не закрывали, как положено, а ему встать и закрыть дверь покрепче было очень трудно. Вот и слушал торопливые, будто бежали от пожара, шаги медсестер и врачей, звуки кастрюль или крышек о кастрюли, доносившиеся с кухни, а главное – запахи. Ему, работнику Общепита, профессионалу этого дела, много было не надо, чтобы он узнал родные запахи и звуки. Но сейчас есть совсем не хотелось. Иногда он с трудом дотягивался до бутылки воды, всегда стоявшей на тумбочке, отпивал глоток-другой и с трудом ставил бутылку обратно.
А сотрудники больницы старались не на шутку. Да что это была за больница? Какая-то совершенно особенная. Дома забыл спросить у жены, но тут по всему чувствовалось, что от Четвертого управления. Ладно, придет – спросит у нее. Хорошо, что постаралась! Порадела мужу!
Дверь снова приоткрылась, и в проеме показался врач. Ростислав не знал, какая здесь у кого специализация, но, судя по тому, что на шее у него всегда висела трубочка, наверняка терапевт. Он заходил еще утром, прослушал сердце, легкие. Ростислав чувствовал себя плохо, но врач сказал, что у него дела как раз обстоят ничего. И... вот уж чудо, доброе врачебное слово!.. сразу стало легче.
Сейчас он заглянул снова. Спросил, что и как. Присел на краешек кровати. Снова померил давление. Ростислав Петрович и сам умел это делать, теперь в каждой аптеке аппаратов для измерения давления навалом; он, когда чувствовал себя неважно, мерил себе давление дома сам, по нескольку раз на день. Но не теперь… Только и оставалось, что надеяться на слово врача. Хотел угадать по его глазам, как дела, но глаза были спокойными и совершенно непроницаемыми, это Ростислав Петрович легко разглядел. Спросил, как у него и что. Врач слегка пожал плечами: «Да ничего особенного. Всё обычно для таких случаев». Что он имел в виду? Какой у него был случай? Почему всё секреты и секреты какие-то? Почему никто и ничего конкретного не говорит?
Врач встал, прикрыл его одеялом. Только тут Ростислав заместил, что у него на нагрудном кармашке халата какая-то бляха нацеплена. Наверное, знак больницы. Фирменный знак. Ну, естественно, Четвертое управление всем свои знаки навешивает: ведь оно ведает самыми лучшими медицинскими учреждениями, и кремлевскими в том числе. Пусть пациенты понимают, куда их положили. Пусть почувствуют особое к себе уважение.
Бляха доктора-терапевта на секунду блеснула в свете окна, и Ростислав разглядел некоторые буквы. Почему-то вместо «Ч», с которой начиналось слово «Четвертое», там явно блеснула буква «Х». Странно... Такую букву, скорее, нацепят на значок хозяйственников. Ещё разглядел букву «о», потом «с». А дальше врач уже подошел к двери, и ничего не стало видно.
Так что же это за больница? Буквы вдруг сами сложились в слово или слог, и получилось «хос». Хос... хос... Что-то знакомое... Господи, неужели – хоспис? Последний приют для умирающих? Для безнадежных больных? Так вот куда жена определила его! Ну и гадина! Вместо того, чтобы подсуетиться и устроить в лучшую больницу Четвертого управления, поспешила сюда отправить... Подыхать, значит... И чтобы не задерживался, скорее умирал... Он давно подозревал, что надоел ей ужасно, особенно с тех пор, как стал болеть. Да, впрочем, и сам не очень-то ее жаловал. Но – хоспис... Мерзавка! Тварь проклятая!
Просто так сюда не взяли бы, он это слышал. Значит, дела у него совсем плохи! И именно поэтому врачи играют с ним в молчанку! Ну да, точно!
Нет, он все-таки допытается, что же с ним! Вот только надо нажать кнопку, вызвать кого-то. Где она тут запропастилась? Он пытался нашарить кнопку рукой, но пальцы скользили по ровной поверхности стены и не находили кнопки. Наконец, что-то нашарил, нажал, со всей силы, как ему показалось. На пороге показалась сестричка, та, что разносит еду. «Сейчас, сейчас, - сказала она ласково, - минут через пятнадцать и вам принесут обед». Господи, ну какой обед?! У него и так десять тарелок на тумбочке стоят, ничего не ел с утра. И не хочет он ничего!
- Скажите, как называется эта больница? – спросил он напрямик.
- Да как, как... Просто районная больница..
- А номер какой?
- Два.
- А район какой?
- Да что вы меня спрашиваете? Я и сама тут новенькая!
- Врача позовите! – потребовал он. – Того, который с трубочкой на шее ходит.
- Он уже ушел.
- Только что здесь был!
- Ушёл! Он в двух больницах работает, ушел в другую.
- Тогда, может, вы мне скажете, что со мной?
- Я за лечение не отвечаю, только за питание.
- У, б...
Ростислав выругался так смачно, что девушка немедленно ушла. Хорошо, что не хлопнула дверью. Ушла... Ладно, придет же врач к вечеру, как вчера. Так – хоспис? Господи, сохрани и помилуй! Спаси меня, родимый!
Он уткнулся в стену в полном отчаянии. Но тут вернулись мысли. Те самые, о молодости своей. О Светлане.
Проходили день-два, и он снова хотел ее видеть. Ехал не сразу, пытаясь перебороть свое желание. Уже и привычку к ней тоже. Еще день крепился. Начал встречаться с другой женщиной, она работала с ним рядом, но его к ней совсем не тянуло. И разговоры были об одном и том же, о делах Общепита. Ему и так всё давно приелось, а тут, оказывается, и говорить больше не о чем. Он даже и физической тяги к ней не испытывал. При первой же возможности улизнул от нее.
И снова пришел к Светлане. Она, видно, никак не ожидала его, потому и мальчишка был дома, возился со своими кубиками да машинками. И сама она была какая-то неприбранная, в халате, чего никогда раньше не бывало. Он спросил, чем она расстроена, но она ответила не сразу, пацан рядом крутился. А когда тот ушел в свою комнату, Светлана посмотрела на гостя таким грустным, таким выразительным взглядом, что он не выдержал и спросил:
- Что случилось? Ты ведешь себя так, будто я перед тобой виноват. Но чем?
- Да нет, не виноват, конечно, - сказала она. – Просто время идет, мои сроки растут, и что делать, я совершенно не знаю.
- Ах, ты вот о чем! – Он даже присвистнул, то ли от негодования, то ли от недоумения.
- Конечно, - сказала она. – А разве это сейчас не самое главное? Во всяком случае, для меня...
- Не знаю... Да такое с каждой бабой... то есть, пардон, с каждой женщиной без конца случается. Знаешь, если бы все столько печалились по этому поводу, то вообще ни с кем и встречаться было бы невозможно.
- У меня уже девять недель, - ответила она, совсем сникая.
- Вот и прекрасно. Насколько я знаю, это самая отличная пора для аборта. Иди в больницу. Два-три дня, и всё. И никаких проблем! Знаешь, я уже соскучился по твоей улыбке и приветливости. Вообще по тебе...
- Девять недель... – продолжала она, как не слышала всего остального. – Он ведь... Это уже не просто эмбрион, а человечек.
- Ой, ну какой там человечек! – возмутился Ростислав. – Тебе надо срочно ложиться, а то ты и себе, и мне все нервы измотаешь.
- А если... если я никуда не лягу? – спросила она. - Если оставлю его? И будет у меня двое детей. Это же чудо!
- Мы с тобой не семья! – отрезал он.
- Но я-то со своим сыном – семья, - возразила она. – Вот и будет второй...
- Как знаешь! Мало тебе было и есть хлопот с одним, теперь второго заведешь! Не валяй дурака, иди на аборт. Если нужны деньги, я дам.
Они сидели на кухне, напротив друг друга. Она вдруг горделиво вскинулась и сказала, что ничего еще не решила, не готова прямо завтра бежать в больницу.
- Смотри, упустишь срок – и тебе не станут ничего делать.
- А мне вот что важно, - сказала она, глядя ему прямо в глаза с противоположного «торца» стола. – А если я все-таки оставлю ребенка, то ты... ты будешь считать себя его отцом?
- Ну, вот и приехали! – возмутился он. – Я подозревал, что ты такая же, как все бабы. Тебе тоже только замужество и нужно. Нет, ты мне не жена. И оставишь его – твое дело.
- И ты не будешь считать себя его отцом?
Она смотрела на него так удивленно, будто перед ней вдруг оказался какой-нибудь лев из зоопарка.
- Нет, не буду. Не буду считать себя его отцом. Не буду! Хоть пятнадцать нарожай!
Она вдруг потемнела, показалось, будто отключили свет. Так нечего было глупые вопросы задавать! Сходила бы, ковырнулась, и полный порядок. И уж материально он бы ей помог, пока работать не сможет. Можно было бы снова ни о чем не беспокоиться. А тут... Ишь, надумала! Чтобы он отцом себя считал! А там и потребовала бы, чтобы женился... Нет уж!
И вдруг она выкинула неожиданный фортель. Встала из-за стола и сказала, глядя на него прямо, не мигая:
- Уходи!
- Что? – от неожиданности он даже дернулся слегка. Сразу пожалел, что сам не ушел первым, лучше было бы.
- Уходи! – повторила она. Прошла в коридор, зажгла там свет. И стала ждать, чтобы он проследовал за ней, оделся и ушел. Ничего не оставалось, хотя возмущен он был предельно. Ишь, какая наглая, оказывается!
Он быстро вышел на лестницу, не прощаясь. Она захлопнула дверь. Куда было идти, он не спрашивал себя: прямиком к своей сотруднице Вальке. Знал, что та всегда рада свиданиям с ним. Она удивилась, не ожидала, но встретила его с распростертыми объятьями. И были они вместе. И было это ему, как и ожидал, почти совсем неинтересно. И едва всё кончилось, он встал и ушел, как она ни пыталась удержать его: на дворе уже ночь стояла.
...Принесли обед. Ростислав Петрович даже не повернулся посмотреть, что там сегодня, кто принес. Однако понял, что это опять медсестра, ответственная за питание. Спросил только, когда будет врач с трубочкой на шее. Она сказала, что не знает, возможно, завтра. Попросил, чтобы тот обязательно к нему зашел.
Через час-другой приехала жена. Он все это время так и лежал, уткнувшись лицом в стену. Заходила сестра с «укольчиком». Стало немножко легче, и он догадался, что ему ввели сильное обезболивающее. Наркотик, то есть... На жену он смотрел волком.
- Ты куда меня закатала?
- Не закатала, а устроила, - спокойно возразила она. – Куда врачи сказали, туда и повезли. Но тебе же здесь лучше, правда? Все медики рядом, лекарства есть, уход замечательный.
- Да здесь же хоспис! – почти взвыл он. – Место, куда отвозят только умирающих! Никакая это не больница!
- Больница, - сказала она. – Врачи мне говорили, что у них и здесь бывают случаи выздоровления. Только если в обычных больницах грязно, лекарств почти нет и ухода никакого, здесь всё в самом лучшем виде.
- Избавиться от меня решила! – вздохнул он, отворачиваясь к стене. – Тут скорее черт приберет, чем дома. И ухаживать не надо...
Он хотел, чтобы она ушла. О чем с ней говорить? Всё давным-давно переговорено. Ничем она утешить его не сможет. И раньше не могла, а теперь тем более. Спросил только:
- Когда Ромка приедет?
- Не знаю. Я ему позвонила, он в курсе.
- Сын называется... Чтоб в такую минуту не приехать!
- Да в какую минуту? Всё будет хорошо. А Рома занят, ты сам знаешь.
- Мог бы оставить дела на жену, она ж его заместитель.
- Видно, не может. Но приедет, как только освободится.
- Иди! – почти простонал он, так и не поворачиваясь к ней.
- Но как же так? Мы ж ни о чем не поговорили...
- Иди, я кому сказал!
- Ну... ладно. Раз ты просишь, пойду.
Она поднялась, шумнув стулом. Чмокнула его в затылок. Он не шевельнулся. Она постояла минуту-другую в дверях и вышла. Он снова остался один. Думать о семье не хотелось, он им никогда не был особенно нужен. Вот только деньги его – это да... Он много работал, в доме всё было прилично. Кроме отношений. Душевной близостью здесь и не пахло, сухие, деловые и равнодушные отношения. И Ромка, вот сукин сын... Сколько он всего для него сделал! От армии освободил, в Плешку учиться устроил. Когда тот валял дурака, ходил к его преподавателям, откровенно платил им, потому и не выгоняли Ромку. Диплом его тоже недешево стоил. И фирму ему организовал: выкупил у приятеля, который стал разоряться. Вкладывал, вкладывал в дело сына. А теперь этот гад даже приехать не может... Даже... господи... неужели попрощаться?
Вдруг подумал о том, что, может быть, и впрямь лучше, что жена отправила его сюда. Боли здесь явно были не так мучительны. И действительно, ухаживают хорошо. Может, они и не наврали ей, что тут не всегда только умирают, иногда и выздоравливают? А иначе с чего бы он стал чувствовать себя немножко лучше?
Мысли его снова вернулись к далеким дням.
Он больше не приходил к Светлане, боясь, что она снова выставит его вон. А хотелось... К ней прежней, не новой, злой и унылой. Да нет, не злой, просто унылой. Может, она уже сделала аборт и отношения у них могут быть, как раньше?
Однажды, сразу после свидания с Валькой, он решил провести разведку боем. И отправился в Светланин институт. Мера была, конечно, рискованная, он даже не знал, рабочий ли у неё день. Возле института толпились люди. Он сначала попробовал затеряться среди них, но потом понял, что так она скорее обнаружит его. Рабочий день закончился, и сотрудники повалили из здания. Он сначала прохаживался, потом сел на лавочку. Место было удобное, в зелени, так что он сразу увидит Светку, а она его – нет. Так и сидел в ожидании. Долго получилось.
Но усилия и потраченное время оказались не напрасными: он увидел Светлану. Она как раз выходила из института с последней группой сотрудников, задержалась. В итоге вышло хорошо: его она не заметила, зато он разглядел всё, что его интересовало: никаких признаков беременности; значит, послушалась его, сделала аборт, - иначе сейчас живот был бы уже хорошо виден, ведь три месяца прошло после их последней встречи. Это очень важно. А оставила бы – потом могла бы и в суд подать на признание его отцовства, алименты назначили бы: платить восемнадцать лет. Свидетелей приволокла бы. Две соседки, точно, видели его, и не раз. Так что – пошли бы, засвидетельствовали в ее пользу, все бабы заодно. Слава тебе господи, послушала его, освободилась. Теперь можно всё продолжить.
Светлана проследовала через территорию института, вышла в парковую зону, тут он ее и нагнал, благо уже осталась одна. От неожиданности она остановилась. Он сразу стал говорить ей какие-то хорошие слова: что очень соскучился, что без нее вся его жизнь не жизнь; что он очень хотел бы восстановить с ней прежние отношения – «Ведь мы так любили друг друга!» И... когда ему можно снова прийти?
Она постояла минуту рядом с ним. Выслушала. Потом резко повернулась и пошла в своем направлении. А у него осталось ощущение, что она его ушатом ледяной воды окатила. Не понял: что это она? Снова нагнал ее, сказал, что ждал целых два часа, хотел бы, чтобы она это оценила. Но она довольно быстро уходила прочь и будто не слышала его. Он едва успевал за ней. И снова задал свой нетерпеливый вопрос: мол, когда же? До ее остановки оставалось совсем чуть-чуть. Нет, она не может просто вскочить в автобус и уехать, обязательно должна ответить ему.
Она и ответила. Вдруг резко остановилась, посмотрела на него с таким презрением, будто он был самой омерзительной тварью на земле, и сказала одно только слово: «Убирайся!» Тут же, как по заказу, подошел автобус, она вскочила и уехала. Он тоже хотел войти за ней, но неожиданно растерялся, и автобус тронулся. Он не сразу отправился восвояси, стоял и думал. Только об одном: ишь, какая гордая, ну прямо королева, иначе не скажешь! Он и сейчас хорошо помнил то свое состояние, те слова, которые сами крутились у него в голове.
Нет, тогда ничего не получилось. Однако он всерьез затосковал по Светлане. Но это, как говорится, уже было только его делом. Понимал, что все отношения с ней закончились и не надо больше ходить, она никогда не простит его. Хотя за что уж было прощать? Чем он перед ней виноват? Что мужиком родился?
Тем не менее, и потом что-то придумывал. Понял: подлавливать ее бесполезно. Надо найти какой-то предлог, чтобы у нее не хватило сил – душевных, конечно, - совсем порвать с ним. Только бы оказаться вместе, а там... он бы, кажется, на колени грохнулся, сказал бы ей, что жить без своей Светочки не может... Нет, такого он, конечно, не сказал бы. Но…
...Ростислав Петрович снова задремал. Лишь на несколько минут. Здесь, в больнице – господи, в хосписе! – все время так и было. Думал, что спал долго, а на самом деле – лишь чуть-чуть. Приоткрыл глаза, потому что снова кто-то зашел. Сестра... «Укольчик сделаю?» Он даже не шевельнулся, она сама приподняла одеяло, сама спустила штанину его пижамных брюк, вонзила «укольчик». Как он ненавидел это слово! Фальшивое какое-то, ханжеское... Хоть бы она поскорее убиралась...
Впрочем, она тут же ушла. А он...
Он снова, будто под воду, опустился в воспоминания.
Светлану видел еще только два раза. Первый – тогда же, вскоре после того, как она прогнала его на улице. Тогда он был очень обескуражен. Снова пришел бы к ней, даже с мамой не посчитался бы, хотя жениться тоже не хотел. И... как ни противно думать об этом, но если бы она опять залетела и начались бы снова те же самые фокусы, и на ее идиотский вопрос, будет ли он считать себя отцом ребенка, если она его родит, он, наверное, опять сказал бы ей: «Нет! Хоть пятнадцать нарожай!» Ох, уж эти бабские фокусы! Сначала родит, потом алименты востребует... А там и в загс потащит... Ну почему нельзя просто встречаться, к взаимному удовольствию? Она же не маленькая девочка... И что, опять бы прогнала его? Ушел бы, наверное. Но потом... вернулся бы? Она бы приняла его, он знает точно. Ведь любила его, сам видел. Характер у нее... какой? Жены, наверное, а не любовницы, вот в чем дело. А у его реальной супруги характер как раз совсем другой. Какой же? Скряги? Хищницы? Домохозяйки? Кухарки? Пожалуй, всё это вместе взятое. Однако прожили же двадцать восемь лет, и он как-то терпел. Правда, не любил ее, и домой не торопился, и погуливал, сколько хотел. Его никогда не покидало чувство, что домой он идет, почти как козел, к рогам которого хозяйка привязала веревку и знай тянет его за собой...
Да, так те две последние встречи со Светланой...
Он придумал, как ее вернуть! Ему так казалось. В те дни по рукам ходило любопытное Самиздатовское произведение, «Автобиография» Евтушенко, где он каялся за свои слишком острые и критические выступления. Достать такую штуковину было невозможно! А он достал! И почитал! Его это не шибко интересовало, а вот Светлану... Она вообще много читала, хорошо знала литературу – библиотекарь же. От такой штучки, думал он, в принципе отказаться не сможет. Догадался, как ей это передать.
Сам прийти, позвонить в дверь – не отваживался, боясь снова услышать: «Убирайся!» Попросил своего двоюродного брата сделать это. Она знала его, как-то видела, он ей кое-что о нем рассказывал. Вспомнит наверняка. Мишка согласился выполнить трудную работку. Пришел. Позвонил в дверь. Они оба были уверены, что она обязательно что-то спросит про Славу. Мишка расскажет. Где-то между прочим вставит, что он очень хотел бы увидеть ее. Ну да... И оговорит срок: мол, он даст ей – от Славки, не от себя! – почитать эту Автобиографию на несколько дней. На сколько? Она, конечно, спросит об этом. Вот и пойдет разговор – немножко о том, немножко об этом. А уж когда в назначенный день она должна будет вернуть распечатку на машинке, за ней придет сам Ростислав. Позвонит, войдет... А дальше...
Светлана посмотрела в дверной глазок, Михаил увидел это на лестничной площадке, потому что глазок вдруг как бы затенили изнутри. Она открыла. Он было шагнул в квартиру – а как же иначе, он с такой штуковиной пришел, и от кого! Но она встала в дверях и спросила, что ему нужно. Михаил растерялся и сказал, что принес ей такой интересный материалец, Ростислав просил передать ей, пусть прочтет, об этом сейчас вся Москва шепотком говорит... Она даже не посмотрела на протянутые страницы и сказала: «Передайте своему брату, что я его презираю!» Мишка испугался, быстро-быстро свернул страницы в рулон и поспешил вниз, не дожидаясь лифта.
Ростислав тогда понял: это – конец. Всё. Она никогда не простит его. А за что, собственно? Что он такого сделал? Собери сто мужиков, расскажи им эту историю – каждый скажет, что, конечно, он прав, тут не может быть никаких сомнений! Он ни в чем не виноват. Пожалуй, даже она больше виновата. Начали бы снова встречаться – глядишь, и всё пошло бы хорошо. У них же было главное, чего у него никогда и ни с какой другой женщиной не получалось: замечательная любовь и полное взаимопонимание. А она, глупая, не оценила этого!
...Он снова задремал, так и не повернувшись ни на спину, ни на другой бок. Сквозь сон слышал, как кто-то вошел, вышел, что-то сказали. Не хотелось ему больше слушать всех этих обманщиков! Не хотелось! Они всё врут. Если правда, что ему осталось так мало, что понадобилось укатать в хоспис, тогда вообще о чем говорить! Не болит ли у вас что-нибудь? Да болит, всё болит! Укольчик сделать? Идите вы все... Доктора позвать? А что он скажет? Откройте рот? Покажите язычок? Давление измерит? Ничего честно не скажет, хоть за бороду его тяни. Ну их к черту!
Он, вроде бы, еще спал, а, может, уже и нет, только вспомнил и последнюю встречу со Светой. Это тоже была для него встреча-невстреча. Светка его даже не видела! И случилось это лет через десять после того, как они расстались. Он уже был женат, но никуда со своей супругой вместе не ходил, только к родственникам. Да и сам мало выбирался на люди. А в те дни пристрастился к плаванию в бассейне, особенно летом. Был тогда открытый бассейн «Чайка», там, где теперь заново поставили Храм Христа Спасителя. Иногда идешь зимой по Большому Каменному мосту и глядишь в сторону бассейна, его и видно-то почти не было, такие клубы пара стояли над водой.
Тот день был летним, ясным, погожим. Почти жарким. И он решил пойти в бассейн, благо имел абонемент. Решил поплавать и позагорать: знал одно местечко, полукрыша такая, он без труда выкарабкивался на нее из воды и лежал, как на пляже, загорал. Всех перехитрил: мог проводить в бассейне сколько угодно времени, и даже бесплатно.
В тот раз он плавал долго, прошел девять кругов. Выбрался на полукрышу, чтобы отдохнуть и позагорать. Сел, подставляя тело жаркому солнышку. Хорошо! Он всегда был смуглым и солнца не боялся. Но после таких плаваний и возлежаний приходил домой очень бодрым, довольным, чувствовал себя моложе. При желании можно было бы и девицу щелкнуть, их тут крутилось куда больше, чем мужиков. Он иногда так и делал. Хорошо получалось: и жена ни о чем не догадывалась, и сам времени особенно не тратил.
Так он и лежал в тот день, оглядывался вокруг. Жалел только об одном: что козырек не прихватил с собой, просто забыл. Его шевелюра, когда-то предмет особой гордости, теперь поредела и начала седеть. И вообще, он же знал, что солнышко это хорошо, но злоупотреблять им не надо.
Ладно, решил, ничего не случится. И полулежал-полусидел, разглядывая водную гладь бассейна.
Он случайно увидел какое-то семейство. Большое: мать, отец и трое детей. Один парень почти взрослый, лет пятнадцати. И две девчушки, маленькие, лет шести и четырех. Они все только что выплыли из-под барьера и оказались в самом бассейне. Девочки смешно потирали глазки, мама с папой держали их за руки, а паренек сразу отплыл и теперь выбирался на основные дорожки бассейна. Симпатичное такое семейство. Он еще подумал: вот молодцы люди, с таких лет приучают детей к плаванию, очень пригодится в жизни.
И тут он узнал Светлану. Это была она, мама целого семейства. Так вот оно как развернулось! Вышла замуж, родила двоих детей. А паренек, который уже уплыл далеко, - так это же ее сын Сережка... А муж... он как-то умудрялся и девочками заниматься, и со Светки глаз не сводил, и за уплывшим пацаном следил. Видно, и его считал своим, подумал тогда Ростислав. Ну и ну! А Светка почти не изменилась, видно, семейная жизнь и новая любовь пошли ей на пользу.
Ростислав забыл тогда про солнце, про опасность обгореть. Про то, что его могут издали узнать, и получится неприятная ситуация... Нет, нет, не надо этого – зачем? Но он не мог прийти в себя от открытия. И тут же другая мысль ножом-пилой рассекла эту: на месте ее мужа ведь мог быть он! Еще как мог бы! Стоило ему только пожелать...
Это воспоминание, и всё в целом, с самого начала, и особенно в последней части, было тяжелым. Он чувствовал, что ему трудно дышать. И почему-то мучила та идиотская фраза, которую он когда-то так смачно сказал ей: «Хоть пятнадцать нарожай – не буду считать себя их отцом!» Именно это воспоминание сейчас доставляло ему такую душевную боль, какой он, может быть, никогда и не знал. Идиот! Собственными руками придушил то, что могло стать его настоящим счастьем. Собственными руками...
И вообще всё ведь получилось очень странно! Как он восхищался Светочкой вначале, какой благородной она ему казалась! Королева... Он тогда очень сильно чувствовал, что совсем ей не пара: рядом с ней он пигмей какой-то. Слишком примитивный, что ли. В глубине души мечтал, что, общаясь с ней, кое-что и перенять сможет, тоже облагородится. А как вышло на деле? Всё из-за той ее беременности дурацкой. Она тогда вдруг утратила в его глазах свое особое обаяние. Стала обыкновенной бабой, со всеми ее проблемами и мыслями куриными... Жалко! Должна была и в том вопросе вести себя по-королевски! Нет, вдруг опростоволосилась... Он никогда так прямо не говорил с ней на эту тему. А что бы она ответила, если бы заговорил? Наверное... Наверное... Он вдруг почти услышал ее слова. Сказала бы, наверное, что он сам во всем виноват. Это он так снизил ее и из королевы превратил в самую обычную бабу. Может, она и права была бы, если бы так сказала.
Вдруг вспомнился один случай… Просто разговор, когда он убеждал ее сделать аборт, а Светлана отказывалась. Маленький штришок их отношений. Он никогда не вспоминал его и не думал, что в нем было что-то особенное. Он сказал… Господи, каким же он был идиотом! Но слишком уж надоела ему ее тоска. Нашла чему печалиться! Баба есть баба, у нее свои проблемы, и они нормальные. Да, так вот, она вдруг спросила его, почему он хмурый. Это был единственный случай, когда они ездили на ВДНХ, Всесоюзную выставку, где в разных магазинчиках можно было купить много хорошего. Решил подарить ей кофточку, она всегда ходила в одной и той же, другой просто не было. Она ехать не хотела, сказала, что ей не до того. Упросил. Но в магазине и смотреть ни на что не стала. И тут он сказал ей, что она отравляет ему жизнь. Потом, когда, так ничего и не купив, они пошли к остановке, она и спросила, почему он хмурый. «Почему, почему… - проворчал он. – Просто годы проходят, а никак подходящего человека не встречу». А ведь она и была тем единственным подходящим человеком, которого он сам изгнал из своей жизни. Собственными руками!.. Какой же он был кретин!
Что-то неожиданно согрелось в его душе, будто вдруг почувствовал, что прошлое и впрямь можно вернуть, а уж тогда он поведет себя иначе... Совсем иначе, вот что, просто наоборот. И счастье, которого сам же лишил себя, снова повернется к нему лицом и станет возможно... И уж теперь-то всё у него было бы иначе. Со Светланой он выздоровел бы, не сомневался в этом ни минуты. Даже пацан ее, Сережка, ухаживал бы за ним, как за самым родным человеком, не то что паразит Ромка, который даже не подумал приехать проститься с умирающим отцом...
Ростислав приоткрыл глаза. Палата хосписа вдруг показалась такой приветливой, замечательной комнаткой, в которой только выздоравливать и жить дальше.
- ...Ну как вы тут? – услышал он голосок медсестры. – Укольчик сделать? Нет? Не хотите? Ну если захотите, нажмите кнопочку.
Она вышла в коридор, а Ростислав Петрович снова уткнулся лицом в стену. Спать не хотелось. Бодрствовать тоже. Почему-то ничего не хотелось... Он бы, кажется, с удовольствием вернулся к воспоминаниям, да они тоже как-то исчерпались, ушли, оставив чувство глубокой горечи и тоски.
Он заснул, не дождавшись ужина, который, впрочем, есть бы не стал. Не дождавшись и укольчика, который, может, и подоспел бы вовремя, только он об этом не знал. А когда утром где-то в глубине коридора хосписа, в том месте, где он расширялся, превращаясь в холл, уставленный цветами в горшках и птичьими клетками, они снова вовсю распелись, приветствуя наступивший день, они пели уже не для него. И какие пути ждали его в том мире, перед которым предстал? Да кто же это точно знает…