- Бокал вина? – предложил шут, отсалютовав хрустальным кубком.
За окном стояла звенящая, прозрачная зима. Король, отряхнул снег с мантии – снежинки полетели в камин и погибли в пляшущем огне.
- Давай! Я окоченел. Неужели нас ждет глобальное похолодание?
- Вряд ли, просто наши синоптики объелись мороженого вчера, на дне рождения премьер-министра, может это как-то взаимосвязано? – задумался шут, передавая кубок королю.
Монарх с наслаждением отпил вина:
- Слишком скучно, праздника не чувствуется, - пожаловался он, - кардинал завален государственными бумагами, а у министра похмелье.
- На дне рождения было не только мороженое? – усмехнулся шут.
Король горестно кивнул.
- Амалия в библиотеке, Виолетта играет в снежки с друзьями…
- Неужели нашлись смертники? – изумился шут.
- Пришлось привлечь королевский спецназ, - совсем убито ответил король. - Джозефина наряжает ёлку в тронном зале, а мне скучно…
Шут вздохнул, отставил бокал и приготовился работать, в конце концов, развлекать правителя – это его обязанность.
- Шут! – внезапно позвал король. – А каким в твоем детстве был Новый Год?
- Ну… обычным: сначала волшебным, потом не очень, когда вырос.
- И у тебя тоже так? – удивился король.
- А почему у меня должно быть иначе? – устало спросил Шут и прикрыл глаза.
Где-то виделось: маленький городок, заваленный сугробами… мать ужаснется, увидев, как они извалялись в снегу… драка с сестрой мимоходом … оливье на столе… кошка, не желающая носить праздничный колпак… елка, завешанная старыми игрушками и обильно обмотанная мишурой – сами украшали с сестрой… и долгожданный самолет в подарок.
- Ну, ты ведь такой необычный, - с трудом подобрал слова король.
- Это я необычный?! – шут расхохотался. – Да ты, Ваше Величество, и впрямь в замке засиделся. Пойдем, я покажу тебе настоящего чудака.
***
Вьюга лихо плясала – вилась её снежная юбка. Шут посильнее натянул мохнатую шапку на уши, а король и вовсе надел огромный меховой капюшон. За ними увязалась лохматая рыжая собака с драным ухом. Она весело лаяла, хватала короля за плащ, лезла любопытным черным носом в корзинку с пирожками.
- Отстань! – взвизгивал король. – Отстань, разбойница! Грабят!
Но тут собака в попытке вытащить пирожок неудачно кинулась под ноги королю, и тот плюхнулся на землю, почти по пояс увязнув в сугробе. Собака в ужасе отбежала и остановилась вдалеке, виновато помахивая хвостом.
- Ваше Величество! – воскликнул шут, кинувшись на помощь.
Через энное количество времени король все же был извлечен из снега.
– Ууу, преступница! Королевского прокурора на тебя нет, – постращал собаку шут.
Та с раскаяньем на морде осторожно приблизилась к ним и аккуратно положила у ног короля почти не надкусанный пирожок.
- Эгегей! – раздался вопль издалека. – Берегись!
Шут, король и собака поспешно отскочили в сторону от дороги, с заснеженного холма неслись огромные сани, полные веселой молодежи. Пролетев мимо путников и осыпав их снежной мукой, санки остановились неподалеку. И из них с хохотом и визгом выбрались все три принцессы, их хихикающие фрейлины, гогочущие молодые стражники, завершал процессию надменный кардинал, закутанный в зимний плащ.
- Папа! – звонский голосок Джозефины.
- Папка! – бас Виолетты.
- Папа! – укоризненный французский прононс Амалии. – Как ты мог уехать совсем один?
- И оставить нас в замке? – подпрыгнула младшая сестра.
- Выше Величество, я бы вынужден сдаться, - скорбно произнес кардинал, кивая на принцесс.
- Недолго же вы продержались, - ехидно прокомментировал шут.
Король побеждено вздохнул и позволил Виолетте закинуть себя в сани, следом забрались все остальные, включая собаку, шут же устроился на облучке.
***
И вот вся веселая компания сошла с саней и углубилась в пышный, снежный лес – возглавлял процессию шут.
- Ах! – выкрикнула Виолетта и с шумными ругательствами поехала на спине в припорошенный овраг.
- Доченька! – кинулся следом за ней король, а за Его Величеством и вся свита.
- Держать право руля! – весело крикнул шут. – Мы почти у цели.
Виолетта послушалась и ловко повернула, сломав пару-тройку огромных кустов. Испугав до полусмерти кабана, неспешно шествовавшего по тропинке, так что бедняга легко, как газель, унесся в чащу, принцесса врезалась в вековой дуб и, наконец, остановилась.
- Все целы? – обеспокоенно спросила Амалия.
Виолетта озадаченно чесала макушку, король приходил в себя, а стражники поспешно записывали в карманные книжки новые ругательства, почерпнутые из лексикона средней принцессы.
- Все целы, и даже дуб, - ответил шут.
Виолетту отряхнули, стражников присмирил кардинал, а шут указал на незаметную калитку, которая, казалось, была неотъемлемой частью леса. Король величественно кивнул, и шут постучал в дверку. Хлипкая калитка со скрипом отворилась.
- Здравствуй, Сказочник, - шут приветственно наклонил голову.
- Здравствуй, друг. Ты привел гостей? Заходите.
Они зашли. За покосившимся древесным забором оказался настоящий зимний сад – цветущий сад среди снежных сугробов. Зеленели опутанные кружевом снежинок кипарисы, источали томно-сладкий аромат вишни. Гости вслед за хозяином пошли по дорожке к маленькому бледному домику, терявшемуся в пышной красоте цветения.
Сказочник сильно сутулился, двигался немного неуклюже, он был очень высокий и какой-то нескладный, а его лицо даже немного пугало. Правая сторона лица - добрый старик-волшебник, левая - грустный юноша с дрожащей улыбкой на бледных губах. Причем черты так плавно перетекали друг в друга, что невозможно было различить четкую границу. Даже кошмарно всклокоченные волосы были наполовину седыми, наполовину черными до жутковатой черноты.
Зато в домике было тесно и светло, в центре комнаты стояла огромная елка. Гостям пришлось рассаживаться, где попало, шуту с кардиналом и вовсе вместо стульев достался гладкий дощатый пол, а стражники встали у дверей.
Сказочник суетился, неловко улыбался и всё время задевал длинными руками мебель. Но наконец, все успокоились и с интересом уставились на хозяина, усевшегося по-турецки прямо под елкой.
- Чай, - Сказочник протянул гостям поднос с сервизом, который извлек из-за спины.
- Орешки! – предложил шут, жонглируя огромными орехами.
Угощение быстро расхватали.
- Хозяин этого дома – мой старый друг. У него редкая в наши времена профессия, он Сказочник, - многозначительно сказал шут.
- Тогда сказку! – потребовали гости и захрустели орехами.
- Жила на свете одна принцесса… - начал Сказочник.
Принцессы удовлетворенно переглянулись.
- Гуляла ли она в своем чудесном саду или танцевала в королевском дворце, путешествовала по дорогам страны или бродила по переулкам маленьких городов, вокруг принцессы всегда летали крошечные феи и кружилась стая разноцветных бабочек. Её всегда сопровождали веселые музыканты и красивые танцовщицы. Куда бы она ни приходила, там начинался праздник! И однажды она случайно зашла в книжную лавку, темную и старую. Там был молодой переписчик, который по ночам писал сказки. Эти сказки были никому не нужны, но он все равно писал. Он был некрасивым, а принцесса прекрасной, он был грустным, а принцесса веселой, он никогда не улыбался, а принцесса никогда не плакала. Но они полюбили друг друга…
Шут рассеяно перебирал осыпавшиеся, сухие еловые иголки.
- Никогда принцесса не была такою счастливой, никогда юноша не писал таких красивых сказок, как во время их любви. А потом принцесса стала королевой, а переписчик – Сказочником…. Их любовь, словно елочный шарик, искрилась и сияла дивным блеском, опасно раскачиваясь на ветке дерева, и все знали, что рано или поздно игрушка упадет и разобьется. Порою они сидели в лесу, королева перебирала спутанные волосы Сказочника и говорила: «Пойдем со мною». Но он лишь качал головой в ответ, ведь знал, что это не возможно.
- Почему?! – воскликнула Джозефина.
Сказочник не ответил.
Амалия отвернулась к ледяному окну. Король устало потер виски. Джозефина качала пальчиком красивую елочную игрушку, разглядывая в шарике своё прелестное отражение.
- Какая она была? – внезапно спросила Амалия.
- Идеальная, - прошептал Сказочник, - она была идеальна. И эта идеальность пугала, обжигала своим кованым совершенством… Иногда я нарочно, со злобой и отчаянной решимостью искал в ней недостатки. Искал, перебирая каждую её черту, как нищий роется в мусоре, разыскивая объедки. Это давало мне силы жить дальше, не умирая от любви, это было прививкой от неё!
- Но самое страшное, - тут его голос взвился до кричащего шепота, – самым страшным было то, что она меня любила! Любила вылощенной, идеальной любовью. Иногда мне казалось, что мы просто разыгрываем дурно написанную пьесу, но скоро та закончится, и пластиковые куклы наших чувств будут убраны в пыльный ящик. Мне хотелось крикнуть: «Жизнь! Дай мне жизнь!» Но мои крики не слышали, и мы по-прежнему разыгрывали пластиковый спектакль. Она меня не понимала, она жила этим фальшивым театром, который душил меня. И я ушел. Она не удерживала меня. И со мною остались только мои сказки…
Иней, тихо звеня, таял в свете рождественских гирлянд.
- Я думал, что больше не смогу их писать, - тонкий рот Сказочника отчаянно скривился, - но я ошибся. Я никогда так не творил, как в те сухие ночи. Кто-то однажды сказал: «Пиши кровью…». А этих чернил у меня в ту пору было достаточно. И мне оставалось только одно… писать сказки.
Все молчали, забыв про чай. И в этой тишине в теплом воздухе внезапно закружилась бабочка и доверчиво уселась на раскрытую ладонь Сказочника.
- Бабочка, - прошептал Сказочник, - моя бабушка всегда говорила, что наши души – это бабочки, запертые в грудной клетке. Они трепещут своими тоненькими крыльями, мечтают объять необъятное и не знают глупышки, что ледяной ветер убьет их, если они только вылетят из своей костяной клетки в этот мир.
- А мне всегда казалось, что душа – это птица, немного усталая от бесконечных сомнений, но готовая распахнуть свои крылья в любой момент, - сказала Амалия. Она единственная глядела на шута, а не на Сказочника, глядела с какой-то затаенной тоской и приглушенной нежностью.
- А ты как думаешь, шут? – тихо спросил король.
- Я этого никогда не видел, но всегда отчетливо представлял, - помедлив, произнес шут. - Граненый кристалл, словно из стрекозиных крыльев. И он живой. Он дышит, мыслит. А иногда… - тут шут заговорил торопливо, почти захлебываясь, - иногда эти грани стрекозиных крыльев едва не рвутся… Вот тогда что-то болит в груди! Словно душе становится тесно.
- Надеюсь, у вас не грудина болит, господин шут? – обеспокоено осведомился усатый начальник стражи. – В таком случае не надо запускать, надо к доктору, вот моя теща…
- Идиот, - сквозь зубы прошипела Амалия.
- Наверно, вы правы, - ответил с сияющей улыбкой шут, - а доктор ещё жив после встречи с вашей тещей? Ведь насколько я помню, эта женщина имеет обостренное самолюбие и титул чемпиона в тяжелом весе по боксу.
Начальник стражи отчего-то смутился и рассеянно почесал фингал под правым глазом.
Повисло неловкое молчание.
А потом Сказочник выпрямился, его темный профиль отчетливо вырисовывался на разрисованном инеем окне.
- Да ты прав, мой брат Шут, - негромко сказал он, - порою чем больнее рвется наша душа, тем больше мы видим. Мы видим красоту прекрасного и уродливого, мы видим жизнь. И тогда наша музыка обретает звук, а наши сказки – дыханье.
Бабочка, вспорхнула с ладони Сказочника, и отважно вылетела в снежную ночь.
- Сегодня праздник, - внезапно вспомнил король.
- Ах да! – спохватился хозяин. – Вот только, друзья, мне совсем нечего вам подарить… разве что… сказку. Сказку каждому. Единственную и неповторимую сказку его жизни!
И каждому из гостей Сказочник вручил свиток.
Потом было шампанское под бой часов, и поздравления, и хлопушки, и хороводы. А когда на рассвете они пошли обратно во дворец, король, кряхтя и увязая в густом снегу, спросил у шута:
- Как думаешь, а чтобы хотел в подарок Сказочник в Новогоднюю Ночь?
- Счастливый конец своим сказкам, - вздохнул шут, - но это невозможно. Хотя… - и тут шут озорно улыбнулся, - некоторые безумцы считают, что каждый сам сочиняет свою Сказку – так что может быть, мы ещё напишем счастливый конец.