– С тебя сто тридцать рублей, – равнодушно сказала продавщица, положив в пакет минералку, плитку шоколада и маленькую коробочку.
– Да, минутку… – В тон ей ответил я и положил на пластиковую тарелку сторублёвую купюру и тридцать рублей мелочи. Забрав пакет, молча направился к выходу, слыша несущееся вслед ворчание дородной тётки о «насыпавших мелочь наглых подростках, что совсем позабыли о правилах приличия»…
Под жаркими лучами летнего полуденного солнца плавился гудрон, и трава, не выдерживая мощи распалявшегося диска, местами желтела и умирала… Казалось, что стоит ковырнуть асфальт или землю, и ты попадёшь прямо в ад. Конечно же, это было не так. Ад был гораздо ближе, чем это было на самом деле…
Я сам был в аду.
И даже аномально жаркая погода была здесь ни при чём. Я просто устал. Устал от бешеного ритма, этой вечной скачки за каким-то неведомым призом, как на ипподроме. Создаётся ощущение, что ты – чья-то ломовая лошадь, и пашешь на этого неизвестного, пашешь, и ничего в ответ. Становится труднее двигаться, думать… Хочется лечь, а нельзя. Тебя снова подстегнут кнутом времени и необходимости, заставляя что-то делать. И снова идёшь, и падаешь…
Инстинктивно, на уровне подсознания ты пытаешься выкроить хотя бы одну минутку, чтобы отдохнуть и подумать о себе, но стоит остановиться, и тебя затопчут, забьют лицом в грязь, где лежат такие же, как и ты. Пытавшиеся остановиться. Остановившиеся. Но таких немного.
Поэтому бежишь, мчишься за тайной, тьмой, мистерией, которую никто не видел, но ты знаешь, что она есть, она где-то рядом… Нужно лишь ещё чуть-чуть потерпеть… А я устал. И терпеть больше нет сил.
Я шёл мимо детской площадки. Дети с задорным смехом носились вокруг песочницы, катались с горок и играли в свои детские игры. Во мне столкнулись два чувства к ним: зависти и сострадания. Да, я завидовал тому, что они не обременены всяческими заботами рутинной жизни, что они могут вот так беззаботно проводить время. Но сострадать заставляло знание того, что они всё же будут нагружены неведомыми целями. Пусть не сейчас, пусть много позже, но мне было их жалко.
Вот мой подъезд, который по-прежнему встретил меня жалобным скрипом двери и обшарпанными стенами. Как это ни странно, но мне нравились эти стены. Под облупившейся краской было видно нечто новое, непривычное взгляду. Словно она перерождалась, разрывая пленившую её оболочку, показывая своё истинное лицо. И лицо это наверняка намного прекраснее, чем навеянное краской.
Поднимаясь всё выше и выше, я чувствовал приближение свободы. Это невесомое, эфемерное ощущение, когда становится легче, и ты можешь воспарить над этим миром, насмехаясь над теми, кто остался внизу с якорем на шее. Потому что они не смогли…
Я прошёл мимо двери своей квартиры. Она такая же, какой была и год, и два, и пять лет назад. Ничуть не изменилась. Разве что время потрепало её, добавив пару царапин. А так, всё та же железная дверь. Надёжная и крепкая. Очень часто я запирался за ней, чтобы оградиться от внешнего шума, который так сильно давил на мой мозг, что голова неминуемо начинала болеть со страшной силой.
Старая лестница, что ведёт на крышу, всё также скрипит и дребезжит, словно ведро с гвоздями. И потому всегда приходилось быть осторожным. Но не сейчас. Мне было всё равно: заметят ли меня или предпочтут не искать сложностей.
Я вышел на крышу. Небо по-прежнему радовало своей чистотой, но отсюда оно было несколько другим… Более близким, желанным. С такой высоты кажется, что до него можно дотянуться рукой, и ты ощутишь прекрасную прохладу небес.
Сев около вентиляционной трубы, я вытряхнул содержимое пакета на пол. Распаковав плитку шоколада, я отломил несколько сегментов и разом отправил их в рот. Шоколад – это некое приятное дополнение к благостной тишине, нарушаемой разве что дуновением ветра или шелестом птичьих крыльев.
Очень часто я приходил сюда, чтобы просто посидеть в одиночестве, в тишине. Чтобы уши могли отдохнуть от бесконечного потока бессвязных звуков, чтобы не слышать смеха кого-то, увидевшего на заборе какую-то фразу, не слышать бред, который нам вбивают в голову с настойчивостью носорога. Просто чтобы не слышать.
Дожевав шоколад, я завернул плитку в фольгу и отбросил. Всё равно уже не понадобится. Маленькая коробочка по-прежнему лежала рядом с бутылкой минералки на полу.
Лёгкая плёнка, защищавшая содержимое упаковки от повреждений, была с лёгкостью разорвана, словно она ждала, когда с ней это сделают. Картон и бумага тоже слетели в мгновение ока.
Невесомые лезвия зазывно блестели в лучах жаркого солнца. Люди говорят, что к суициду приходят только слабые люди. Теперь я понял, что это не так. Самоубийство могут совершить только сильные люди, не физически, но духовно. Осознав всю тягость своего бытия, всю ничтожность и бессмысленность своих действий… Имея силы, чтобы уйти.
Я сделал лишь один надрез. Длинный. От запястья до сгиба локтя. Ровно по вене. Вдоль её хода. Это было больно. Очень. Но превозмочь её было мне под силу. Вытерпеть, вынести последнее испытание.
Кровь обжигала кожу и медленно стекала на покрытие крыши. Она скапливалась в неровностях поверхности, лучась в сиянии солнца. Её становилось всё больше…
Знаете, меня и раньше никто не замечал. Даже если сталкивались со мной или задевали плечом, делали вид, что ничего не было, ничего не произошло. А сейчас… Скорее всего, повспоминают да перестанут. И вообще забудут, что когда-то существовал кто-то такой, как я. По-прежнему будут работа, заботы, и некогда будет взглянуть по сторонам и опомниться. Может, это было моей попыткой привлечь внимание?
В горле пересохло. Я потянулся к бутылке, но силы стремительно меня покидали. Прилагая огромные усилия, мне удалось её вскрыть и сделать несколько глотков. Больше держать её я не смог. Рука безвольно опустилась, вода разлилась и смешалась с кровью.
Почти конец… Ещё чуть-чуть…
Улыбка появилась на моём лице. Я знал, что достижение цели уже близко. Осталось совсем недолго. Уже хочется закрыть глаза... Я сползаю по стенке, теряя сознание. Кровь запачкала светлые бриджи…
Наконец-то я свободен...
Я остановился.