Предисловие
В предыдущих публикациях, мы постарались представить два очерка, которые прошли мимо внимания других публикаторов. Но, интерес наш не ограничивается только представлением этих очерков, хотя, согласитесь, их важность бесспорна.
Хотелось бы представить ту «линию отсчета», когда начался настоящий процесс изучения всего, что связано с «легендарным» графом А.А. Аракчеевым.
Ведь процесс этот идет и сегодня. Правда, он переместился в пространство архивов. Кстати, и этот вопрос — вопрос формирования «Архива графа Аракчеева», а вернее его судьба, история, на сегодня пока открыт. Новгородские краеведы-исследователи архива Грузинской вотчины (Аракчеевской вотчины) Новгородской губернии: Николай Гаврилович Богословский (Словский)(1824 - 1892) - организатор Новгородского музея, и Николай Карлович Отто — учитель латинского языка Новгородской мужской гимназии (с 1908 г. - «Александровской»), практически первые, кто еще застал очевидцев и пользовался в полном объеме архивными материалами графа Аракчеева. Правда, о первом мы знаем практически всё, а вот второй, как говорится, напрочь забыт.
Задачу прояснить творческую судьбу Н.К. Отто мы, разумеется, ставим перед собой в последующих публикациях.
«Линия отсчета» представляется нами сегодня в виде публикации статьи из газеты «Северная пчела» от 1 декабря 1861, № 269.
Статья эта — редакторская, без подписи, но представляет, по существу то, что в дальнейшем воплотилось в воспоминаниях очевидцев.
А. Одиноков
ЕЩЕ О ГРАФЕ АРАКЧЕЕВЕ
Почти одновременное появление в наших периодических изданиях нескольких статей о графе Аракчееве может служить доказательством, что настала пора высказать всю правду об этом временщике. Да, при нынешнем направлении исторических исследований, как-то неловко становится скрывать под завесой того, кто, в течение четверти века, имел столь огромное значение, и чье имя повторялось с ужасом и омерзением и в великолепных гостиных, и в убогих крестьянских хижинах.
Суд истории неумолим, но правдив и неподкупен: история и Аракчееву отдаст то, что должно отдать ему по справедливости, но она же, карающая обличительница, выставить его пред потомством таким, каким он был на самом деле. Аракчеевы были везде; явление и значение таких людей обусловливается, к несчастью, временем и обстоятельствами, как губительные болезни возникают вследствие местных атмосферических причин.
Итак, молчать об Аракчееве прошла пора; настало напротив время собирать о нем материалы, предъявлять их на суд общественного мнения и, таким образом, облегчать труд будущему историку. В этих видах, полагаем нелишним сообщить нашим читателям некоторые сведения об Аракчееве, заимствуя их из записок, современных графу, напечатанных на немецком языке.
Император Павел, желая дать генеральному штабу, им учрежденному (так называвшейся тогда свите по квартирмейстерской части), определенное устройство и более важное значение назначил 19 (30)-го апреля 1797 года, генерал-майора барона Алексея Андреевича Аракчеева генерал-квартирмейстером армии, то есть начальником, генерального штаба. Стоит труда ближе познакомиться со службой и характером этого весьма замечательного, в своем роде, человека, тем более что генерал Михайловский-Данилевский, в своей «Истории войны в Финляндии 1808—1809 г.», сделал крайне отважную попытку представить даже Аракчеева героем, главным образом для того, чтобы унизить двух храбрых и многоиспытанных воинов, имевших несчастье быть немцами, Буксгевдена и Кнорринга, и особенно последнего изобразить в самом жалком виде.
Подробности о происхождении Аракчеева и о пребывании его в артиллерийском и инженерном корпусе (ныне, Втором кадетском) мы опускаем, как уже известные. Известно также, что великий князь Павел Петрович, живший в удалении от двора, в Гатчине, и имевший там несколько сот своих, так называемых «гатчинских войск», выразил, однажды, желание иметь способного офицера для устройства своей артиллерии. Мелиссино и граф Салтыков (впоследствии князь и фельдмаршал, детям которого Аракчеев давал уроки) рекомендовали капитана Аракчеева. Лучшего офицера на это место нельзя было и желать.
Строгая серьезность, с которой Аракчеев приступил к своим занятиям, понимая их важность и действительное значение, энергия, которую он обнаружил при этом; железная, неумолимая строгость, неутомимая бдительность, с которой он требовал от своих подчиненных мгновенного, безусловнейшего и точнейшего исполнения всякого приказания; безответная подчиненность, с которой он сам принимал и исполнял всякое повеление своих высших начальников, не спрашивая, было ли оно разумно или неразумно; полное, безмолвное смирение, с которым он встречал со стороны высшего себя обиду, даже унизительную, вот отличительные качества Аракчеева.
Прожив, едва пять недель в Гатчине (с 4 (15)-го сентября 1792 г.), он (8 (19)-го октября) уже был произведен в артиллерии капитаны (премьер-майоры по армии) и получил позволение ежедневно являться к обеденному столу великого князя. Затем, в чине полковника, он был не только начальником гатчинской артиллерии, но и инспектором всей пехоты гатчинских войск, в которой один мушкетерский батальон назывался его именем.
Когда Павел Петрович вступил на престол императорский, Аракчеев находился в числе тех, на которых, прежде всего, посыпались милости. Императрица Екатерина скончалась 6 (17)-го ноября. На другой день, 7 (18)-го ноября, Аракчеев был переведен в Преображенский полк и назначен С. Петербургским комендантом, еще чрез день он получил генерал-майорский чин; 9 (20)-го ноября, когда гатчинские войска были расформированы и включены в полки гвардии, Аракчеев назначен командиром батальона, составленного из гренадерских рот Преображенского полка, 12 (23)-го ноября ему пожалована первая степень ордена св. Анны.
В течение зимы, заведывая чтениями о тактике, происходившими во дворце для штаб и обер-офицеров, Аракчеев был, 5 (16)-го апреля 1797 г., возведен в баронское достоинство в получил орден св. Александра Невского, а спустя две недели назначен генерал-квартирмейстером, с сохранением всех прежних званий и должностей.
Никак нельзя сказать, чтобы Аракчеев был человек без всяких достоинств; он обладал природным умом; как артиллерист, он приобрел хорошие технические сведения, имел действительный административный талант и энергией своей повсюду водворял порядок, или, по крайней мере, призрак порядка. Но главной характеристической чертой его была неумолимая строгость, неслыханная, страшная грубость, истино-беспримерная жестокость, которая была такова, что в частностях своих превосходит всякое воображение; даже тот, кто был приготовлен к ней, кто ожидал чего-нибудь необыкновенного, и, тот был, поражаем неожиданным ужасом. Состраданий Аракчеев не знал!
И, как обыкновенно случается с такими характерами, трусость его была беспримерна. Это известно всей России. Способ ее проявления, повод, который она подавала к самым подлым и смешным сценам, были невообразимы. О скрытии такой трусости не могло быть и речи. Сам Аракчеев не раз в своей жизни находился вынужденным, с притворной откровенностью, говорить об этой особенности своего характера, и обыкновенно ссылался на несчастную раздражительность нервной системы. Странно только, что эта раздражительность нервов никогда не обнаруживалась в те минуты, когда он, без личной для себя опасности, присутствовал при жесточайших кровавых наказаниях. Аракчеев умел, однако, беречь себя.
Хотя служба его, ознаменованная заглушенными стонами и кровавыми слезами столь многих несчастных жертв, столь многих несчастных солдат, испустивших дух под палками, хотя служба и довела его до высших военных чинов, званий и должностей, однако, в формулярном списке известная графа о походах постоянно, до конца его жизни, наполнялась словами: «в сражениях не бывал».
В Аустерлицкую кампанию, император Александр намеревался поручить ведение в бой одной колонны графу Аракчееву, находившемуся в его свите. Аракчеев пришел от того в необыкновенное, мучительное смущение и отклонил от себя столь почетное назначение, жалуясь на злополучную раздражительность нервов. Вероятно, отказ его был очень красноречив, потому что впоследствии император никогда уже не помышлял заставить его быть героем.
Михайловский-Данилевский называет Аракчеева в числе тех, которые сопровождали государя на поле сражения. Это несправедливо: Аракчеев никогда, даже в свите государя, не осмеливался быть в черте выстрелов, и хотя знал, что, появившись на поле сражения, мог уничтожить в своем формуляре отметку: «в сражениях не бывал», однако, возобладать над собою было превыше его сил.
Легко себе представить, каково было бедным офицерам квартирмейстерского штаба служить под начальством такого человека. В то время этих офицеров квартирмейстерской части употребляли в Петербурге единственно на мертвящие механические работы. Утомительному черчению и перечерчиванию бесполезных, большей частью, планов не было конца и при Аракчееве они производились с удвоенными усилиями.
О других занятиях не было и помину. Аракчеев не принадлежал к числу тех, которые спрашивали или позволяли спрашивать: имело ли какую цель приказанное, или нет? Там, где он владычествовал, преобладала мысль, что существует только два рода вещей: приказанное и запрещенное, и в этом значении вещи имели или положительное или отрицательное достоинство. Сначала офицеры занимались с 9 часов утра до 2 пополудни; вскоре, однако, Аракчеев велел им являться к должности в семь часов утра и работать до полудня, а потом, после двухчасового отдыха, собираться опять в два часа пополудни и чертить до семи часов вечера. Ежедневно молодые офицеры узнавали новые примеры беспощадной жестокости своего начальника.
Так например, при осмотре в одной казарме унтер-офицерской комнаты, Аракчеев, не найдя в ней желаемого порядка, взбесился и сам оборвал одному гвардейскому солдату усы!..
Впрочем, офицерам квартирмейстерского штаба не было и надобности слышать о подобных выходках вне круга своей службы, потому что, к их несчастью, Аракчеев жил в Зимнем дворце, рядом с комнатой, где они чертили, и раза два или три в день являлся неожиданно среди своих подчиненных, чтобы, при малейшем поводе, под самым ничтожным предлогом, обругать подлейшим образом кого-нибудь или всех. Раз, в присутствии всех офицеров, он дал пощечину одному несчастному молодому человеку, колонновожатому (юнкеру Фитингофу).
В другой раз, за то, что не тотчас был подан требуемый им план, он излил свой зверский гнев на полковника Лена. Полковник Лен был старше Аракчеева летами, был действительно военный, и притом заслуженный, чем не мог похвалиться его начальник; он имел честь быть обер-квартирмейстером Суворова и заслужил, Георгиевский крест подвигом блистательной храбрости. Все это не остановило Аракчеева разразиться над Леном простонародными ругательствами, на которые он вообще был щедр в минуты бешенства. Полковник Лен выслушал брань, молча, и остался в комнате до предписанного срока, но вечером, освободясь от службы, он поспешил на свою квартиру, взял пару заряженных пистолетов и отправился с ними к Аракчееву. К сожалению, Аракчеева не было дома. Возвратясь к себе, полковник Лен написал короткое письмо Аракчееву, который нанес ему такое бесчестье... и застрелился.
Подобные потрясающие случаи не имели, однако же, ни теперь, ни позже, ни малейшего влияния на характер и поступки Аракчеева: он даже старался оправдать все свои вспышки зверства тем, что поступал по убеждению. Сам русский, которому, следовательно, врожденное чувство стыда воспрещало бы делать подобные отзывы, хотя бы они основывались на убеждении, он говаривал неоднократно и публично, что иначе нельзя обращаться с русскими, что подобное обращение — единственное средство сделать из них что-нибудь путное.
Положение офицеров квартирмейстерского штаба было, можно сказать, «отчаянным». Только чрез десять слишком месяцев, показавшихся им невыносимо долгими, избавились они от гнета, и вот по какому случаю.
Аракчеев нашел на смотру один батальон гвардии дурно выправленным, и, взбешенный, проходя по фронту от левого фланга к правому, колотил солдат своею камышовою тростью (1) по коленкам; потом вызвал из строя офицеров и, в присутствии многих собравшихся зрителей, стал кричать на них и ругать теми словами, которые довели несчастного Лена до самоубийства. Эту выходку нашли чересчур бесцеремонною, хотя, в сущности, она и не была хуже многого другого. Офицеры батальона были, по большей части, молодые люди из знатных фамилий; многие из них находились в родстве или в близких связях с сановниками, окружавшими императора. 1 (12)-го февраля 1798 года Аракчеев был уволен от всех должностей, в отпуск до восстановления здоровья, а 18 (29)-го марта вовсе от службы, с чином генерал-лейтенанта. Генерал-квартирмейстером был назначен генерал-лейтенант Герман, человек прямого, честного характера. Все вздохнуло свободнее.
Известно, что ровно чрез два месяца, 18 (29)-го мая Аракчеев вновь был принять в службу и с тех пор, за исключением кратковременной отставки (с исхода 1799 по май 1803 года), уже не сходил со сцены до вступления на престол императора Николая Павловича.
Аракчеев умер в 1834 году. В 1835 году, в плюшаровом «Энциклопедическом Лексиконе» появилась небольшая о нем статья с оговоркой, что «совершенный недостаток материалов для полной биографии его, заставляет ограничиться служебною жизнью графа Аракчеева», и со странной заметкой, что «он принадлежал к числу тех государственных людей, на которых сосредоточиваются многоречивые толки современников и безмолвное внимание потомства (sic!)...».
Теперь, спустя двадцать семь лет после смерти Аракчеева, когда в материалах нет, и не может быть недостатка, когда еще живы многие из его современников, когда суд потомства уже произнесен над ним, непростительно было бы, повторяем, «безмолвствовать», или, еще хуже, лавировать, в виду строгих требований истории, вдаваться «в многоречивые толки». Всему свое время.
(1) Известно, что при императоре Павле все генералы и офицеры были в строю с тростями.