- Мне надо звать тебя как-то. Не помнишь имени, так придумай.
- Своё ты тоже придумал, забыв настоящее?
И я ещё недавно гадал, как обратить на себя его внимание? Он пристально смотрит в упор, ни на миг не отпуская, словно задавшись целью выучить мой облик до тонкостей и насквозь просмотреть меня. Ну, я сам напросился.
- Эйрен? - пожимаю плечами: - Настоящее, оно было всегда. Когда живёшь наедине с собою, больше одного имени заводить незачем.
- Да и одного тогда многовато, - негромко роняет он.
Быть может, я попросту отучился иметь дело с людьми, тем более, столь юными: я чувствую вызов, едва ли не нападение почти в каждом его слове. И даже в движениях. Не говоря уж об остром, как рапира, взоре.
А он изменился здесь, в волшебном саду воспоминаний и роз. Он ступает, как кошка: грациозно, упруго, ловя каждый шорох и тень. Всегда погружённый в себя, отстранённый - всегда настороженный, готовый к атаке. Охотник.
Но охотиться на меня, поверь, не стоит. Какие бы силы здесь ни отыскали тебя, я вряд ли сойду за мышь.
Жемчужно-белый цветок у него в волосах, ещё один, неистово-алый, как свежая капля крови, - за поясом.
К счастью, теперь он выбирает не столь болезненные сорта роз.
Какой-то странный, неразгаданный вызов есть и в этой привычке срывать и носить с собою цветы. Он делает это постоянно, и всякий раз, когда цветы меняются, я вижу, как он взглядывает на меня - словно ждёт чего-то. Искоса, вскользь, без всякого желания быть пойманным за этим стремительным поиском во мне… чего? Неясность. Тайна.
А тайны интригуют. Завораживают. Определённо, эти перемены мне нравятся.
Я почти уже не жалею, что оставил его.
Все эти мысли лениво, сонно текут под столь же дремотный перебор струн моей лютни. Я лежу в густой, влажной от рассветной росы траве, легонько касаюсь струн, смотрю в облака.
И на него, скрестившего руки на груди, тихую тень поодаль. Он часто замирает так - изваянием из молочного мрамора, ни жеста, ни трепета ресниц, ни дыхания. Лишь глаза ярко, беспокойно сверкают.
- Тэй-ри-анн, - чуть слышно слетает с его губ. Безошибочно попадая в тон голосу лютни… не сразу понимаю, что за мелодию он облекает в подобие слов. Впрочем, кто знает, откуда пришли к нему эти звуки… журчащие, как ручей, ветреные, звонкие, и впрямь подходящие, чтобы стать его именем.
- Тэйанн… - я извлекаю хрупкий, нежный аккорд. - Тьен.
Он внимательно следит за движениями моих рук. Кошка…
- Ну вот. Ты доволен?
- Вполне. Красивое имя, и тебе оно подходит. Мне нравится.
Его смешок похож на это имя… и облака, отражённые в росинках на лепестках белой розы.
И всё-таки он не пробовал снова создать огонь. Ни разу… за сколько дней? Пять, десять… я не считал их.
- Хочешь полететь со мной?
Озёрные глаза широко раскрываются. А сам он всё так же неподвижен. Но уже не мраморный, нет.
- Как?
- Как пожелаешь. Я могу измениться и взять тебя с собой, ты ведь удержишься на спине зверя под ветром? - Он заворожённо кивает. - Или я научу тебя меняться тоже. И сможешь летать один, сам.
- Да, - шёпотом говорит он. И что-то трепещет и рвётся наружу - накрепко запертое внутри него, безжалостно стиснутое под грузом той памяти, которая, по его словам, к нему не вернулась. Думаю, это не так. Он, конечно, лжёт мне. Но что с того? Истина сама выберет время и место, чтобы открыться. Даже если он не захочет этого.
Я откладываю лютню и встаю. В воздухе разлита свежесть, обещание дождя. И мне это нравится. Я широко раскидываю руки… откидываю голову назад… сила - даже не применённая - опьяняет. Знать, что ты можешь, - равноценно тому, чтобы совершить. И понимать это - ключ к могуществу. Бесконечному. Безмерная власть.
Облик я не выбираю: он сам находит меня. Я мог бы задумать, пожелать… но ведь так - намного интересней.
Крылья шире, чем обычно, и цвета изумруда. Таким я не был прежде… или успел за сотни лет позабыть. Не птица, скорее хищный зверь: огромный, с узкой вытянутой мордой и крепким коротким телом на четырёх лапах.
Мой гость - теперь и ученик, похоже, - ошеломлённо встряхивает головой.
- Почему синий? О… а ты можешь говорить?
«Не словами. Но ты ведь понимаешь?»
«Да».
«Цвет неба… я люблю его. Впрочем, не знаю. Цвет и форму я не загадывал».
Он слегка морщит лоб, разглядывая нового меня.
«Ты можешь выбрать вид. И цвет, и размер, что угодно. Всё решает воля. Стремление. И лёгкость. Стань лёгким - забудь о том, каким был всегда, забудь свою неизменность. Мы меняемся постоянно, каждый миг. Если почувствуешь это, увидишь непрочность, изменчивость мира… изменишься сам».
- Изменчивость мира, - тихо повторяет он вслух, словно пробуя эту идею на вкус. - Меняемся…
«Это же весело. Не бойся, не отшатывайся - войди… окунись. Как в воду. И плыви. Развлекайся!»
У него вырывается не очень уверенный смешок.
- Мысль о непрочности мира - не вполне то, что может развлекать.
«Всё это неважно. Игра… Она красива, всегда новая, увлекает… Лишь чувства твои имеют значение».
«Мои чувства не имеют значения вообще!»
Это вырвалось вспышкой - гнева или горечи, или их взрывчатой смеси, и всё это с размаху хлестнуло по мне. Едко запахло паленой шерстью. Я припал к земле, вжался в нее мордой, останавливая льющуюся кровь.
Он замер. Бледный, холодный, наглухо закрытый, будто и впрямь обратился в изваяние. Даже страха не было слышно, а ведь он боялся - наверняка. Но всё, что я ощущал, - внезапная абсолютная пустота. Самому впору перепугаться.
Я изменился снова, попутно убирая лёгкие раны и заодно меняя возраст и рост - точнее, попросту переставая придавать им значение. При нём я делал так в первый раз. Но сейчас я устал, и мне было лень тратить силы ещё и на эти глупости. Внешняя безупречность, красота облика и одеяний… разве я не сказал ему, что это неважно?
Изваяние не шелохнулось, но отдалённо, на грани чувств, ощутилось живым человеком. Уже достижение.
Я приблизился и не без опасения положил руку на его плечо. Сейчас мы казались, наверно, ровесниками. Я перестал быть выше него, и так вышло удобнее - во всяком случае, наконец я смог толком разглядеть его лицо.
- Извини, - невыразительно произнёс он. - Мне очень жаль.
- Ну и зря. Такие повреждения лечатся быстро. Ты же видел. Как думаешь, сколько раз - десятков раз - в странствиях по миру я был ранен? Умирал?
Вот тут камнем он быть перестал. С опаской, как чуть раньше и я, он взял меня за руку, сжал, отступил назад, не сводя глаз с меня, изучая.
- Эйри…
- Тьен?
- Кто же… - чуть слышно прошептал он. Нахмурился и тряхнул головой, словно отгоняя неведомые тени. - Ты и бессмертен к тому же?
- Вряд ли. Хотя не знаю. За шаг до смерти я бывал часто. Но никогда не пробовал просто ждать её. Поэтому не знаю. Звери и птицы умирают. Здесь я не встречал бессмертных.
- Кроме тебя?
Я подумал, вспоминая.
- Нет. Но я мог и не узнать их. Я не жил среди людей столь долго, чтобы заметить.
- А люди здесь есть?
- Конечно, - удивился я. - Отчего же не быть им.
- Но разве ты человек?
Стоять мне наскучило, и я опустился на возникшую возле нас резную скамейку, увлекая его за собой.
- А это имеет значение?
- Понятия не имею.
Я рассмеялся. Его же смех до сих пор получался каким-то рваным - словно издавать такой звук ему больно.
- Тогда просто не думай об этом. Зачем тревожиться из-за того, что неважно?
- Зачем вообще тревожиться…
- Ну да, - с облегчением согласился я. - Наконец-то понял. Так полетишь? Дай вторую руку… сейчас покажу, и ты почувствуешь. Поймёшь. Движение граней мира легко ощущается… и сменить грань в себе очень просто.
- А кто учил тебя?
Я озадаченно поднял брови.
- Да никто, наверное. Я всегда делал это сам. Думаю, я таким родился. На этот раз. А прежде…
Он взволнованно перебил меня:
- На этот раз? Было прежде? Какое? Когда?
- Давным-давно, - я пожал плечами, не понимая его интереса к вещам, столь далёким. - Какая разница. Я лишь хотел сказать, что прежде, разумеется, умирал, иначе как бы мог здесь родиться. Какие-то миги смертей я помню… совсем смутно, как ты. - Тут я очень, очень внимательно гляжу ему в глаза. - Моменты. Обрывки.
И он не выдерживает. Отводит взгляд. И бледность мрамора сменяет виноватый румянец.
Он отнимает у меня руки и встаёт. Неудивительно: для того, кто пойман, естественно желание убежать.
- Извини. Вероятно, мне рано думать об изменениях и полётах. Ты был прав… насчет воли ветра.
Он уже уходит прочь - подозреваю, что не видя тропы и не зная куда, лишь бы подальше от такого опасного меня, - когда я бросаю вслед:
- Эйри.
Он застывает. Я считаю в уме, споря сам с собой: продержится до восьми. Но уже на пяти он оборачивается.
- Ну и что?
- Да ничего, - ясностью моей улыбки можно растапливать вечные льды. - Мне нравится имя, что ты дал мне. Никто не звал меня так. Никто вообще не звал меня… тому, кто всегда один, даже единственного имени многовато.
Он хмурится и накручивает на палец рыжую прядь - то ли досадливо, то ли смущённо.
- Что мне делать с тобой? - я едва могу разобрать слова. - Ты ведь нарочно… Ты - это что-то… ох, что-то особенное.
Приблизившись к кусту, усыпанному жаркими огоньками моих любимых ярко-оранжевых роз, он бережно срывает одну - их стебли без шипов, веская причина любить их, - и с отрешённым видом мыслителя, пребывающего всецело в иных измерениях, вдевает цветок в мои волосы. Бархатистой живой диадемой роза соскальзывает мне на лоб. Моя тайна садится рядом и опускает голову в замок крепко сцепленных рук.
- Я помню, как сражался, - негромко говорит он, - как убивал. Я позволил… приказал убить друга.
- Тебя заставили?
- Нет.
Он смотрит вдаль… в собственную даль, куда не могу попасть и не хочу, в то самое средоточие пустоты.
- Он просил меня.
- Тогда отчего это тебя беспокоит?
- Уходя, он меня ненавидел. Возможно, и я его, отчасти. Я понимал его. Это моя рука должна была нанести удар. И здесь, все дни… я пытаюсь вспомнить, что остановило меня. Злость, трусость? Хотя это, в общем, неважно.
- А любовь тебе не подходит? Как вариант.
Он взирает на меня с таким изумлением, словно я предложил ему в качестве закуски съесть живого котёнка.
Мои сравнения кажутся настолько забавными и видятся столь ярко, что я не могу сдержать смех.
- Приятно, что все эти глупости могут хотя бы насмешить тебя, - роняет он. - Хоть какая-то польза.
- Нет, там другое. Ты не смешишь меня. Ты вызываешь тревогу, растерянность… пугаешь.
- Тебя?!
- Здесь, в моём мире, есть вещи, способные напугать.
- Расскажи.
- Грань. - Я замолкаю… но не сам: неведомая сила властно закрывает мне рот. - Потом. Сейчас твоя очередь.
- Тебе мало воспоминаний? Сам же сказал: я пугаю. Я ведь просил: оставь меня, уходи. В твоём доме среди теплых снегов куда уютней. Спокойнее. Я ранил тебя, даже не понимая, как! А если снова? Если… мой огонь…
- Сейчас ты не сможешь, - беззаботно уверил я. - Ветер не с тобой. Пока что. Вот научишься летать, тогда другое дело. Давай же… оставь прошлое в прошлом и смотри! Это весело, легко, это дарит радость.
- Всё весело тебе… даже учить полётам того, кто помнит лишь, как убивают? Это не для меня. Пойми же ты!
Его смятение ослепляло. Я мог усыпить его, но это отняло бы слишком много сил - сейчас и потом, когда он проснётся. Опять хлещущий жар… ярость, безнадежность, и хуже всего - пустота. Нет. Надо его успокоить как-то иначе. Немедленно. Я не придумал ничего лучше, чем обнять его, и это помогло: на грани разрыва, терзающие слух и дыхание, мучительные, как удары хлыстом, вибрации ткани мира тотчас же прекратились.
А вот его глаза, странные глаза цвета лесных трав и кувшинок, распахнулись и, подобно водам океана, грозили захлестнуть, унести меня. В глубину, в бездну… бездыханным.
- Если ты сделал для друга то, что необходимо, и он знал о том, - он не ненавидел тебя. И никто, способный быть другом, не ответит ненавистью на любовь. А взгляды могут обмануть. Особенно когда видишь в них своё отражение.
Он высвободился осторожно, словно я сделан был из стекла, и он опасался резким движением разбить меня.
- Я говорил не всю правду. Извини. Я помню… много. Но это вряд ли весело и легко. Зачем тебе?
- Не знаю. Буду знать, когда расскажешь. Но это нужно. Ты здесь, со мной, значит, это нужно… нам обоим. Мне и моему миру. И тебе.