Что есть более печальное и трогательное,
чем встреча с детством?
Сегодня у меня свидание. Пожалуй, самое волнующее и необычное из всех свиданий моей жизни. Мне не нужно надевать специального наряда, чтобы выглядеть неотразимо, я вообще не думаю о своей внешности - это совсем неважно. Там, куда я иду, узнают и примут меня, не оценивая, потому что ждут целую жизнь. И все-таки, подготовка к этой встрече длилась много лет. Cама того не ведая, я готовила к ней свою душу. Однако и сейчас не уверена в том, что настало время, и я смогу принять то, что предстанет перед моим взором. Чего я боюсь: наплыва воспоминаний или разочарования? Возможно, и того, и другого. Но решение принято, и – будь что будет.
Итак, я пришла. Ступаю осторожно и неуверенно, шаг за шагом погружаясь в сокровенную глубину далекого и счастливого времени, утопая в нем каждой клеточкой своей памяти... Я знаю: эти места тоже помнят меня, в отличие от людей, которым неизвестно, кто я, и что здесь ищу.
Вот здесь росла удивительная старая верба, настолько могучая, что название «верба», по нашим понятиям, казалось слишком мелким для нее и даже обидным, поэтому решено было, что это дуб. И вообще, тогда это было вовсе не дерево, а уютный и просторный дом, потому что в дупле его мы, дети, легко располагались втроем вместе с куклами и импровизированным столиком, на котором лежало зеркальце. Это жилище имело даже принесенные кем-то из нас занавески, что придавало ему особое очарование. Здесь мы чувствовали себя настоящими хозяйками: убирали и готовили «обеды» из травинок в кукольной посудке, и даже прятались в нем от грозы, не зная, насколько это опасно.
Дом был настолько благоустроенным и так прочно закрепился за нами, тремя подружками, что даже вредные вездесущие мальчишки не решались вторгаться в этот девчачий мир.
Не выдержал он испытания временем. Уж слишком велико было дупло, и много ураганов и метелей пронеслось по нему за эти годы.
А где же другой дом – гнездо аистов, устроенное ими в очень странном месте: над свалкой? Наверное, птицы не знали, что это свалка, а просто облюбовали удобное дерево.
Но те аисты давно улетели, а молодому поколению это жилье, видимо, показалось ветхим и непрезентабельным. И, ощущая свою заброшенность и ненужность, не устояло старое дерево - рухнуло вместе с опустевшим аистиным домом.
А здесь должна быть речка…
На лугу у этой речки случилось одно происшествие. Неизменная наша троица: Нина, Галка и я, - решили позагорать. Трава была высокой, почти нашего роста. Мы расстелили тонкий плед поверх травы, и нам показалось это сооружение мягкой периной, прыгнуть на которую первой захотелось каждой из нас. Галка оказалась самой проворной, а мы с Ниной брякнулись прямо на нее. «Перина», к нашему удивлению, исчезла, и мы всей тяжестью своих тел сломали Галке руку. Из-за этого она не смогла пойти в первый долгожданный поход.
Речка не дождалась меня; высохла, превратившись в маленькое болотце, и поросла деревьями и кустами, а новые жильцы окрестных мест устроили в бывшей ее пойме свалку.
Была на этой речке еще одна достопримечательность – мостик, с которым связано немало воспоминаний: тут мы часто прогуливалась с еще одной, уже школьной подружкой, – Томой. Теперь это были беседы на «взрослые» темы: о школьных и домашних делах, о поступлении, о мальчиках и о том, откуда берутся дети.
Мостик этот стал потом местом моих свиданий…
Того мостика тоже больше нет, а сооружен на его месте совсем другой мост, который помнит уже другие, неизвестные мне, события.
Когда я была маленькой, мы с мамой, бабушкой и сестрой жили в старом большом доме, который в военное время служил для немцев конюшней. После войны его кое-как отреставрировали и разделили на две половины, одну из которых приспособили под амбулаторию, а вторую предоставили для жилья главврачу, а именно - моей маме.
А какое огромное дерево черемухи росло у самого крыльца! Весной оно стояло белоснежным, как невеста, расточая неслыханный, круживший голову, аромат, потом вся земля под ним вместе с крыльцом покрывалась белизной опавших лепестков, а уж после мы с нетерпеньем ждали, когда почернеют чудо-ягодки, чтобы почувствовать во рту их терпкий, несравнимый ни с чем, сладко-вяжущий вкус.
Я так любила, когда в гости ко мне приходили подружки, что не хотела их потом отпускать и запирала дверь, а они плакали от такого «гостеприимства». Вообще, я настолько отдавалась дружбе, что мама даже задала мне однажды вопрос: «Доченька, кого ты больше любишь: меня или Нину?» На это последовал честный ответ: «Мамочка, я тебя очень люблю, но Нину - немножечко больше!»
Как-то раз, когда бабушка дремала, мы с Галкой решили испечь печенье. Для этого взяли электроплитку, сковородку и заперлись в дальней комнатке на крючок. Уж не помню, какое тесто мы лепили, но когда бросили это снадобье на раскаленную сковороду, повалил дым, и бабушкин чуткий нос даже во сне учуял неладное. К счастью, обошлось без пожара, но от взрослых нам влетело.
А однажды Галка заболела коклюшем, и мама запретила мне на время болезни с ней общаться. На виду у всех мы делали вид, что не встречаемся, но украдкой укладывались нос к носу на лавочку за домом и самозабвенно шептались. Как ни странно, я не заболела тогда.
Галкины и мои родители тоже дружили. Иногда отцы брали нас с собой в лес. Официально целью наших прогулок считался сбор грибов, но фактически наши папы таким образом отрывались от неусыпного контроля жен для настоящего мужского отдыха. В одну из таких «уикэндов» они так увлеклись, что после определенного количества выпитого забыли о дочках и, весело переговариваясь, побрели к дому. Но мы не упускали их из вида, а шли сзади на значительном расстоянии, строя коварные планы мести. Было решено изобразить страх и с рыданиями броситься к мамам с жалобой: вот уж получат они за такое преступление! Но поскольку нам было весело и плакать вовсе не хотелось, для убедительности мы натерли глаза луком. Лук был едким, слезы и вправду текли, но высыхали раньше, чем надо было, поэтому спектакль был сыгран не так талантливо, как хотелось. Однако папы все-таки были посрамлены.
Участок у мамы был очень большой, и она выбивалась из сил, днем принимая больных, а вечером заполняя их карточки, потому что медсестры в штате не было. Да еще редкая ночь проходила без вызовов на дом. Это были поездки на мотоциклах, телегах, подводах зачастую с нетрезвыми «водителями», и «транспортное средство» порой переворачивалось вместе с врачом в кювет. Здание амбулатории стояло рядом с московским шоссе, и все столичные комиссии не обделяли его вниманием. А поэтому врачу, чтобы не ударить лицом в грязь перед проверяющими, следовало быть всегда начеку и содержать в безукоризненном порядке документацию и полуразвалившийся дом, в котором по ночам сновали мыши и прыгали противные жабы. Однажды, отчаявшись получить какую бы то ни было помощь из Райздрава, она сочинила и отправила в журнал «ВОЖЫК» ироничную жалобу:
У проезжей у дороги
У центрального шоссе
Стоит домик кривоногий
На разбитом на крыльце.
Сыро, холодно в домишке,
Грибом пол изъеден весь,
Сгнили бревна, доски, крыша…
Да всего не перечесть!
Пролегла сюда дорога.
Вся истоптана она.
Много всякого народа
К домику идет с утра:
У кого живот «схватило»,
У кого-то болит зуб,
Кому ногу повредило,
У кого на коже зуд.
Но бывает, приезжают
Из столицы иногда.
Из райцентра, из Дзержинска
Тоже жалуют сюда.
Проверяют все бумаги,
Все журналы шевелят,
За неточность, за помарки
Медработников журят.
Но никто из них не видит
(Или видеть не хотят),
Что домишко еле дышит,
Что работать в нем нельзя.
Очень долго дом крепился,
Хоть кряхтел он и стонал,
Но не выдержал, сломился,
Чуть уж было не упал…
Но подумал, что ведь это
Юбилейный год грядет,
И зима наступит скоро…
Подвести нельзя народ.
И остался о трех стенах
На гнилом полу стоять,
А четвертую обрушил,
чтобы этим хоть сказать,
Что пора уже подумать
Все же главврачу о том:
Надо в Фаниполе строить
Врачучастку новый дом.
И быть может,нам поможет
В этом «ЕЖИК» колкий,
И возьмет он кой кого
На свои иголки.
Маме также вменялся в обязанность ежемесячный выпуск «санбюллетеней». Тут уж я, когда подросла, была ее верной помощницей: рисовала, писала, развешивала стенную печать по кабинетам. Труды не пропали даром: за первое место по области маму премировали… мотоциклом. Но, поскольку водить его она не умела, приз передали в пользование мужчине – врачу соседнего участка.
Наш старый дом был свидетелем многих моих проказ, радостей и бед. Видел он, как я, боясь лечить зубы, сидела под круглым столом, цепко ухватившись за его перекладины, а мама вместе с зубным врачом Марией Григорьевной пытались вытащить меня оттуда, чтобы водрузить на страшное кресло пыток… Видел, как мама бегала вокруг этого стола за мной с полотенцем, чтобы шлепнуть по шее маленькую грубиянку. Надо сказать, что в детстве я была строптивым ребенком. Как-то, закатив истерику и оказавшись запертой в комнате до успокоения и раскаяния, я, лежа на полу, ногой проломила фанерную дверь. Никто меня не ругал, но никто и не заделывал эту дыру, ставшую для меня на долгие годы немым укором.
А однажды я совершила и вовсе хулиганский поступок, из-за которого «прославилась» на всю деревню. Перед Новым Годом папа привез из города (он жил отдельно и приезжал к нам на выходные) страшную и какую-то уж очень искусную маску черта. В один из вечеров я надела на себя эту маску, мамину черную телогрейку и стала заглядывать в окна домов. Кто-то кричал, кто-то крестился, кто-то матерился. Как-то все же «вычислили», что это была я, и на следующий день меня ждали неприятности.
Когда мама делала уборку, я непременно ей помогала, вытирая пыль, а самой любимой моей вещью был фарфоровый орел, которого я оттирала с особой тщательностью. Однажды, после очередной уборки, лежа в кровати, я перебирала в памяти все события прошедшего дня. И вдруг из спальни мама услышала мой крик: «Мама, а кого я сегодня вытирала: ОРЁЛА или ОСЁЛА?
Телевизора у нас тогда еще не было, но был радиоприемник «Рекорд», перед которым стоял стеклянный зеленый пенал с лежащими в нем разными мелочами. Это могла быть лампочка от фонарика или булавка, или пуговица – словом, все, чему не находилось до поры определенного места. Я любила слушать детские передачи и перебирать руками эти штучки. Как-то раз, слушала я радио и ела яблоко. Вместо яблока в рот попала лампочка… Мой истошный крик: «Мама, я лампочку съела!» испугал маму не на шутку. Мне повезло: стеклышки лампочки застряли в яблочной мякоти, не причинив никакого вреда.
Сестра, повзрослев, уехала к папе в город. Когда мне было 7 лет, она вышла замуж, и к нам стала приезжать только в гости. Бабушка стала совсем старенькой, и была у нее фобия – боязнь одиночества. Мама, всегда мечтавшая хоть раз в жизни увидеть море и горы, не могла даже сходить вечером в кино в местный клуб, потому что бабушка посчитала бы это преступлением против нее. Стенка в нашей спальне была вся во вмятинах от бабушкиной палки, которой она стучала в мамин кабинет, где шел прием больных, требуя, чтобы та пришла домой. Подобную странность я, будучи еще дошкольницей, не понимала и очень из-за этого злилась, потому что мне часто приходилось оставаться дома, чтобы бабушке не было страшно. А это немалое испытание для ребенка – сидеть взаперти, в то время когда ровесники весело бегают по улице. Иногда я не выдерживала и, выпрыгнув в окошко, присоединялась к ребятне. Чтобы насолить бабушке, я могла спрятаться от нее под кровать, и тогда она пыталась вытянуть меня оттуда кочергой. Но я надевала на кочергу валенок или другой попавшийся под руку предмет, который вытаскивался вместо меня. Потом, конечно, за все проделки мне доставалось от мамы. Немного позже маме пришлось взять в дом женщину, которую звали Тимофеевной, чтобы та просто составляла бабушке компанию. Бабушка не любила ее и прозвала за глаза «коброй». А я оказалась под двойным контролем, и это мне тоже не нравилось.
Мама всегда очень огорчалась, когда я проявляла к бабушке неуважение. Однажды я исподтишка показала ей фигу. Мама, недолго думая, тихонько подошла сзади и капнула мне на выставленный палец йода. А поскольку йод в моем представлении был самым страшным источником боли, ужас мой трудно описать. Закричав, я молнией вылетела из комнаты, и складывать из пальцев вышеуказанную фигуру больше никогда не решалась. К сожалению, я не очень дружна была с бабушкой, которая меня растила с двух месяцев (в те времена мать имела право находиться дома с ребенком именно до этого возраста).
И вот я ищу ее могилку… Могилку, на которой не была столько лет, что совсем не помню, где она. Старые захоронения перемешаны с новыми, кругом лежат вывороченные замшелые памятники без надписей. Я хожу и понимаю, что опоздала, и никогда уже не найду того, что ищу. Душит раскаяние, наворачиваются слезы, и тут случается чудо: я наталкиваюсь на памятник с четкой надписью, означающей для меня главное: что я успела и прощена. Памятник и ограда на удивление крепки, и остается лишь обновить их. Я обязательно сделаю это и никогда больше не потеряю это печальное место. Теперь я понимаю, насколько тяжела была бабушкина судьба, как ей, закончившей в юности Московский Институт благородных девиц, пришлось окунуться в нищету, потерять близких, растить без мужа трех дочерей, пережить войну и находиться на старости лет в старом, полуразрушенном доме, страдая астмой, обременяя дочь и чувствуя свою ненужность. А уж старческий страх был не виной ее, а бедой. Прости меня бабушка, ибо не ведала я, глупая, что творила…
Во дворе стояли еще два деревянных двухэтажных дома, в которых в те времена жили мои закадычные подружки, а между ними, посреди двора, росли кусты розового шиповника. Это для нас было что-то вроде сада. Мы называли эти заросли одним словом: «розочки». В «розочках» мы играли, прятались, закапывали «секретики», обменивались «драгоценностями», собирали лепестки цветков шиповника, а позже с упоением обгрызали сладкую оболочку плодов. Двор, оказывается, был крошечным, но казался нам тогда просторным.
Но нет больше «розочек», как и старого дома под черемухой, а дома моих подруг уничтожил пожар. Вместо всего этого беспорядочно и неуклюже стоят чьи-то чужие коттеджи, образуя необычайно несуразную улицу под названием «Речная». И почему она «речная», не поддается никакому объяснению. Ведь все эти новые люди не могут помнить, что когда-то была невдалеке наша речка…
На месте моего дома стоит совсем другой, кирпичный, и вышедший из него человек заинтересованно и даже как-то подозрительно всматривается в меня, зачем-то слишком внимательно разглядывающую его жилище.
А вот на этой тропке, по дороге к клубу, на меня, маленькую, взлетела курица, охранявшая своих цыплят. Я закрыла глаза ручками, а она клюнула меня в бровь. Тут прибежала моя мама на оборону своего «цыпленка» и отогнала этого страшного зверя.
…Когда мамины доводы и жалобы все-таки были услышаны «вышестоящими органами», мы вместе с амбулаторией переехали, наконец, в новый кирпичный дом. Он был гораздо меньше прежнего, но на нашей половине царили уют и тепло. И это уже была только наша с мамой квартирка, потому что бабушки к тому времени не стало.
Прямо в нашем дворе стояла школа. Она представляла собой деревянный барак, в котором классы находились в смежных комнатах. Поскольку детей было мало, учительница порой работала одна в двух классах. Во дворе стояла колонка, и нам очень нравилось пить из нее воду и брызгаться.
Я очень не любила физкультуру и всячески от нее отлынивала. В очередной раз, морозной зимой, отговорившись больным горлом, осталась в классе, но на переменке не устояла перед соблазном выбежать во двор к колонке (разумеется, даже не одеваясь). Со мной в компании попались на глаза учительнице физкультуры, Галине Александровне, еще несколько человек. Галина Александровна имела характер жесткий, и оставила нас запертыми в классе до прихода родителей, а сама уехала домой в районный центр. Помню, как сердобольный наш одноклассник Лёвушка (к несчастью, очень рано ушедший из жизни) принес нам из магазина батон, чтобы мы не голодали, и протискивал его кусочками в решетку окна. Я с возмущением провозглашала всем, что вот придет моя мама, тогда Галине Александровне мало не покажется. Как, мол, она посмела чужих детей голодом морить и т.д. Конечно, сегодня бы так и случилось, напомнили бы ей родители о правах ребенка. Но тогда авторитет педагога был непререкаемым, а моя мама дружила с учителями, входя в сообщество «сельской интеллигенции». Возможно, она и обсудила этот инцидент наедине с подругами, но официально мамин гнев обрушился не на учительницу, а на всю нашу незадачливую компанию. Освободили нас из «заключения» поздно вечером, а некоторым надо было добираться домой в другую деревню.
Вообще, во многих конфликтах мама, как мне казалось, была не на моей стороне. Только потом я поняла мудрость ее воспитания. Она научила меня не обвинять других, а понимать мотивы их поступков, и прежде всего, оценивать свое поведение. Ведь намного приятнее человека оправдать, чем плодить «врагов». Этот принцип я взяла за основу и в воспитании своих детей.
К моему 8-му классу старая школа перестала вмещать своих учеников, и для нее построили новое здание в километре от нашего дома. А деревянный наш барак вскоре был поглощен пожаром…
Мама по-прежнему работала почти сутками, но как чудесно мы проводили вместе ее редкие свободные вечера! Играли и в «Уголки», и в «Слова», и в «Морской бой». А еще пили чай вприкуску с конфетами. Но чаще всего это была игра в шахматы. Мама научила меня играть, папа продолжил обучение, затем за тренировки взялись школьные физики: Иван Степанович и Евгений Николаевич (Галкин отец). В результате я стала ездить на районные турниры и даже часто в них побеждала, за что получала «4» по физкультуре без сдачи некоторых нормативов, которых не могла осилить. На мое счастье, почему-то те турниры относились именно к занятиям по физкультуре.
С тех пор мама всегда мне проигрывала, но искренне этому радовалась, и продолжала играть, хотя, наверное, постоянные проигрыши делали это занятие неинтересным. Так же она поступала и потом, став бабушкой: когда маленький внук не хотел есть, она превращала процесс еды в игру. Они ели наперегонки, и внук всегда «выигрывал», хотя нисколько не утруждал себя увеличением скорости поглощения пищи, и даже смотреть на это ни у кого не хватало терпения, кроме бабушки. Однако он съедал все и смеялся, что оказался первым. Как у мамы получалось настолько растягивать этот процесс, мне до сих пор непонятно. А еще они вместе делали какие-то бумажные кораблики и разные другие фигурки. Вообще, меня всегда удивляли ее бескорыстие и жертвенность в большом и малом.
Я поверяла маме все свои секреты. Она мне что-то советовала, но никогда не приказывала. Меня очень трогало ее доверие ко мне и одновременно обязывало к самоанализу и самокритичности. Она для себя решила, что к подростковому возрасту вложила в меня понятие о добре и зле, и я никогда не поступлю плохо. Это доверие руководило мной всю мою последующую жизнь. Принимая любое решение, я задавалась вопросом, одобрила ли бы это мама. Мы были с ней настолько близки, что позже, когда я вышла замуж и уехала от нее, письма мы писали друг другу ежедневно, а то и дважды в день. Когда она заболевала, стоило мне приехать – болезнь как рукой снимало, и мама говорила: «Мое лекарство приехало». Помню лишь одну фразу, сказанную мамой в безапелляционном тоне: «Ты никогда не пойдешь по линии наименьшего сопротивления!». Однако моя врожденная неуверенность в себе все-таки перевесила, и следовать этому наказу мне, к большому сожалению, редко удавалось. А вообще, хотелось бы мне для своих детей хоть немножечко быть таким же маяком. Но для этого мне самой надо быть такой, какой была моя мама, а талант этот дается не всем.
Давно нет моей мамочки, амбулатория преобразована в поликлинику и имеет уже новое современное здание, а я с чувством тоски и горечи подхожу сейчас к нашему с мамой милому дому. К сожалению, это теперь не просто дом, где живут чужие люди (это еще можно было бы принять), все гораздо тяжелее: в наших комнатках размещена организация под названием «Ритуальные услуги»!
Возможно, мне не надо туда заходить… Нет, не удержалась! Нетрудно представить, ЧТО я там увидела. Полученный удар стал самым сильным моим сегодняшним впечатлением. Пожалуй, на этом стоит завершить свидание и попробовать справиться с преподнесенными мне сюрпризами.
Я знаю, что справлюсь. С ЭТИМ справляются все. Очень важно, что рядом есть драгоценные люди, которые знали меня маленькой и помнят то, что помню я. Есть Нина и Галка, с которыми мы можем не встречаться годами, а потом вдруг почувствовать острую необходимость срочно увидеться. Мы можем по-разному относиться к различным вещам, но всегда поймем и не осудим друг друга. Общее детство сделало нас не просто подругами, а сестрами. Трудно поверить, но в этом году исполнилось 50 лет нашей дружбе, а это дорогого стоит.
Командой босой детвора
Счастливо улыбалась.
И не сегодня, так вчера
Все только начиналось:
Шиповник «розочками» был,
Дупло – большой квартирой,
А в дворик наш весь мир входил
И все, что было в мире.
И головастиков смешных
На «мелкой речке» стаи
Не хуже рыбок золотых
Желанья исполняли.
Уж нет той речки… Да и мы
В заботах заблудились,
Но среди этой кутерьмы
Ничуть не изменились.
Смеемся так же, как тогда,
Дурачимся, как дети.
За нами гонятся года? –
Давай их не заметим!
А что встречаем юбилей –
Так это праздник просто.
Ведь с праздниками веселей
Хоть в 20, хоть в 90!
И как бы ни было тяжело от разочарований и невозвратности потерь, этот день погружения в прозрачную воду реки моего детства стал для меня необходимым и очистительным, подобно Крещению. Маленькая Солнечная страна под названием «Детство» дала мне силы жить дальше. Кроме того, пробежавшись в памяти своей по всем забытым тропкам, я, кажется, начинаю понимать, что не так уж важно, находятся ли на прежних местах милые сердцу реки, дома и деревья – важно, что это все течет, стоит и растет в нашей памяти.