Моя мама - училка

Екатерина Зверева
На вопрос, кем я работаю, каждый член моей семьи ответит по-своему. «Моя дочь – педагог, – с гордостью скажет мама. «Моя жена – филолог», – авторитетно констатирует супруг. «Моя мама – училка!» –  без обиняков объявит сын. И все они будут правы. Я в своё время окончила педагогический университет и вот уже пятнадцать лет работаю в школе учительницей русского языка и литературы.

Педагог. Филолог. С этим я согласна. Но против «училки» попыталась  решительно  воспротестовать: «Какая я тебе «училка», Женя? Учительница!» – «Да ладно, мам! – весело махнул рукой сын. –  Мы в классе всех учителей зовём училками».  Утешил, нечего сказать.

Лично мне больше нравится называть себя учителем словесности. Как в чеховские времена. В конце концов, я не просто обучаю детей грамоте. Не просто повторяю с ними бесконечные правила правописания. Мне кажется, что гораздо важнее научить их любить свой язык. Не будет этой любви, уважения к родному языку, восхищения им – не будет и знаний этого языка. Не принесут они, эти знания, никакой пользы, только мёртвым грузом лягут в мозгу ученика, чтобы с лёгкостью испариться оттуда сразу после окончания школы. Не только мозг нужно нагружать на уроках русского языка, но и душу. Чтобы ребята ощущали красоту и глубину  русского слова. Чтобы понимали его.

Это я усвоила ещё в первые годы работы в школе. Мы с ребятами-пятиклассниками изучали рассказ Тургенева «Муму». Трагическую финальную сцену читали вслух. Какой же громкий плач внезапно раздался с третьей парты! Плакала Танечка Игошина – самая  худенькая и самая плохо успевающая девочка в классе. Плакала так, когда плачут, сталкиваясь с непоправимым, неизбывным горем. И закрывала глаза прозрачными ладошками. Я подошла к ней, обняла и сама чуть не рыдала, потому что прекрасно понимала то чувство жалости, от которого разрывалось маленькое сердечко.

Танечка заставила меня глубоко задуматься. И было, о чём. Ни одного из детей, имеющих твёрдые «пятёрки» по литературе, не потрясла сцена гибели Муму. Заплакала одна лишь Танечка. В таком случае, кто же смог понять и прочувствовать глубину тургеневского рассказа? Они, отличники, без труда умеющие чётко и грамотно (но, увы, равнодушно) проанализировать любое литературное произведение, или вот эта девочка, которая не может выучить элементарных отличий между лирикой и эпосом, но горько оплакивает тяжёлую участь Герасима и его собачки? И я поняла, что оценки по литературе нужно ставить не так, как по другим предметам. Здесь должны работать другие критерии, которые в школьных нормах оценки знаний не прописаны. Нет там, например, такого: «не спал всю ночь после прочтения романа Толстого» или «разрыдался над рассказом Тургенева». Но я махнула рукой на все каноны и поставила Танечке «пятёрку» – её первую «пятёрку» по моему предмету. 

Училка!.. Как всё-таки  задевает меня это слово! Есть в нём что-то пренебрежительное. Открываю шкаф и достаю  фотоальбом. Давненько я не брала его в руки. На самой первой фотографии я, совсем ещё девчонка, только со студенческой скамьи, и кучка ребятишек – маленьких, взъерошенных, как стайка воробушков. Вот они – мои первые. Мои любимые. Всех помню по именам, хотя этой фотографии уже пятнадцать лет. Ира Жужина, Слава Хвостов, Аня Изотова, а этот, рыженький и глазастый, – Вова Морозов.

…Азы педагогики я начала постигать в школе, куда сразу после института устроилась работать. На лекциях профессор нам говорил, что педагогика, увы, – это не математика, наука не точная. Готовых рецептов не предлагает. В этом мне довелось убедиться практически с первых же шагов.

На очередном педсовете директор Андрей Иванович предложил молодым учителям организовать кружки, чтобы дети  после уроков могли заниматься интересными делами: рисовать, танцевать, шить, играть в футбол. И я тут же решила открыть в школе ни больше ни меньше – драматическую студию. Ну, как же? Я, молодой словесник, просто обязана была поразить своих коллег необычными творческими идеями и невиданными доселе масштабами работы.
Никакого специального отбора в свою студию я не проводила. Просто записала всех желающих ребят из пятых-шестых классов.

Вскоре стало известно о том, что в городе намечается конкурс театральных коллективов. Я тут же подала заявку на участие в этом конкурсе. «Ух, и покажем же мы всем!» – воскликнула я про себя и с энтузиазмом принялась за написание сценария для будущего спектакля. За основу взяла сюжет русской народной сказки и увлеклась настолько, что представила его в стихах. Знайте, мол, нас, филологов!  Когда читала детям сценарий, они дружно хохотали, а потом чуть не передрались из-за распределения главных ролей.
 
Однако на первой же репетиции моё внутреннее «ух, и покажем же мы» неожиданно несколько съёжилось, а  через месяц и вовсе превратилось в жалкий всхлип. Одного желания детей участвовать в спектакле оказалось мало. Многие из них очень стеснялись и чрезвычайно скованно чувствовали себя на сцене. Просто прирастали к месту и боялись смотреть в зал. Другие не могли громко и чётко произносить слова, путали текст. Третьи никак не хотели усвоить, чего я от них хочу, и всё делали по-своему. В итоге я просто схватилась  за голову и поняла, что, увы, с заявкой явно поторопилась. Что же оставалось делать? Прийти к директору с понурой головой и объявить, что не справилась, не оправдала, так сказать, надежд коллектива? Моё молодое учительское самолюбие воспротивилось этой мысли!

Не зная, где искать помощи, я поделилась своими трудностями с одной из коллег.  Та в ответ огорошила:
– Марина, чего же ты хочешь от недоумков? Только посмотри, кого в свою студию набрала! У Ани Изотовой родители алкоголики, стоят на учёте во всех комиссиях. Какая тут может быть дикция, когда девчонка читает по слогам? Вова Морозов заикается. Ира Жужина – второгодница. И ты ждёшь от них хороших результатов?
– Что же теперь делать? – растерялась я.
–  Мой тебе совет: возьми других детей, пока ещё не поздно. Да прежде в их личные дела загляни, чтобы опять впросак не попасть.

После этого разговора я размышляла целый день. На минуту мне показалось, что выход действительно найден! Я возьму других ребят и уже с ними продолжу репетиции. Только… Только  как же быть с теми, с которыми я бьюсь вот уже почти месяц? Как сказать им, что они больше не нужны, что не справились, что их нужно заменить другими детьми – более талантливыми и смышлёными?

Я вспомнила, с какой радостью мои артисты прибегали на  репетиции. Боясь опоздать, они являлись гораздо раньше, чем было нужно, и терпеливо ждали меня у дверей актового зала. А как они ликовали, когда я хвалила их за выученную роль, за правильно произнесённое слово! И я решила оставить всё так, как есть. В конце концов, сама заварила кашу – самой и расхлёбывать.

С этого дня я стала внимательнее к своим маленьким артистам. Я как бы  заново их узнавала. Действительно, у многих из них оказались неблагополучные семьи. Почти у всех были проблемы с учёбой. И я пыталась понять, почему именно  эти дети изъявили такое горячее желание посещать студию. Впрочем, наверное, в этом не было ничего странного. Драматический кружок, возможно, оказался единственным светлым лучиком в их непростой и не слишком весёлой жизни. И я утроила свои усилия на репетициях.

Мало-помалу эти усилия стали давать  плоды. Ребята осмелели, на их лицах появились улыбки, глаза загорелись задором.

До конкурса театральных коллективов оставалось три дня, и тут внезапно надо мной разразилась гроза. За день до конкурса я решила устроить генеральную репетицию и привезла в школу костюмы, взятые с большим трудом под честное слово в местном доме культуры. В волнениях и суете я не сразу заметила объявления о том, что через час состоится совещание учителей-словесников. Но через час на генеральную репетицию соберутся дети!

Я поспешила в завуческую. Зинаида Викторовна, завуч с двадцатилетним стажем, сидела за столом и заполняла классный журнал своим крупным каллиграфическим почерком. Я не сомневалась, что она поймёт меня.
– Зинаида Викторовна, – обратилась я к ней скороговоркой, – разрешите мне не присутствовать на совещании. У нас генеральная репетиция. Завтра конкурс.
– Генеральная репетиция? – Завуч оторвалась от журнала. – Что же, придётся отменить.
– Как отменить? – не поняла я. – Но это невозможно!
– Марина Борисовна, не нужно драматизировать ситуацию. Вы уже докладывали мне, что постановка готова. Значит, последняя репетиция ничего не решит. А школьное совещание – это очень важное мероприятие, и вы обязаны на нём присутствовать.

Зинаида Викторовна говорила, как всегда громко и чётко произнося слова, но сегодня её манера вести беседу показалась мне неприятной.
– Да, спектакль действительно готов, – не теряла я надежды убедить завуча, – но я должна настроить детей, подготовить их к завтрашнему дню. Ведь это наш первый выход на сцену.
– Марина Борисовна! – В голосе Зинаиды Викторовны зазвучали металлические нотки. – Вы педагог молодой и многого ещё не понимаете. Ваша обязанность – присутствовать на совещании!

Я почувствовала, что бьюсь головой о непробиваемую стену, и не сдержалась.
– Простите, Зинаида Викторовна, но у нас с вами разные понятия об обязанностях учителя, - выпалила я и выскочила из кабинета с маковыми щеками, прекрасно сознавая, что этой дерзкой фразы мне не простят. Впрочем, если явиться на совещание и извиниться, то, возможно… Эх! Семь бед – один ответ. После недолгих колебаний я  выбрала репетицию.

На следующий день мы с ребятами отправились на конкурс в соседнюю школу. Мои артисты волновались ужасно! Они дёргали меня, мучили бесконечными вопросами и подпрыгивали от нетерпения. Наверное, со стороны я напоминала наседку, которая вывела своих птенцов на первую прогулку.

Согласно жеребьёвке, мы выступали пятыми по счёту. Спектакль прошёл на одном дыхании. Поначалу ребята чувствовали себя на сцене неловко (Ещё бы! Первое публичное выступление!), но потом разыгрались. Я очень боялась, что от волнения они забудут слова или сделают что-нибудь не так. Тогда всему конец. Эти дети не смогут перестроиться на ходу, проявить смекалку и находчивость. Но обошлось. Под аплодисменты зала мои артисты с горящими от возбуждения  глазами прибежали за кулисы.

Жюри удалилось на совещание. «Марина Борисовна! – галдели мои птенцы. – А нам дадут какое-нибудь место?» – «Не знаю» – уклончиво отвечала я, понимая, что, конечно, наше выступление было не лучшим. Многие коллективы существовали не один год, и ребята там играли почти профессионально.
Но ничего этого я, конечно, детям не сказала. Они были счастливы, и я любовалась их довольными мордашками.

В это время в зале снова появилось жюри, и все смолкли. Слово взяла актриса драматического театра – пожилая дородная женщина. Во время своего выступления она величественно прямо, по-королевски держала голову и демонстрировала свою профессиональную дикцию.

– Дорогие ребята! – с чувством объявила актриса. – Мы, члены жюри, посоветовались и решили призовых мест в сегодняшнем конкурсе не присуждать, потому что все вы молодцы, старательно готовились и хорошо выступали. Поэтому каждый коллектив получит диплом лауреата нашего конкурса!

Зал взорвался аплодисментами, а у меня отлегло от сердца. Я понимала, каким ударом для моих ребятишек было бы не получить никакого места, ведь в своих собственных глазах они выглядели героями и несомненными победителями. А актриса тем временем продолжала:
– Но сначала я хотела бы сказать несколько напутственных слов каждому коллективу. Итак, первой на сцену выходила школа № 3…

Последовал подробный анализ спектакля. Актриса хвалила режиссёра, много добрых слов сказала в адрес мальчика, исполнившего главную роль, сделала несколько лёгких замечаний. Примерно так же комментировала она постановки других школ. Наконец очередь дошла до нас.
– Школа № 18… – Актриса повернулась в нашу сторону. – Во-первых, мне не очень понравился сам материал, выбранный для постановки. – Женщина почему-то обращалась к ребятам, игнорируя моё присутствие. – Эту сказку все знают с самого детства.  Кроме того, актёры, видимо, недостаточно вжились в образы представляемых ими персонажей. Например, в самом начале спектакля на сцене появляются курочки. Курочки – это же шустрые, хлопотливые птички. Они постоянно суетятся, выискивают зёрнышки, разгребают дорожную пыль. – Актриса поворачивала из стороны в сторону свою пышную фигуру и похлопывала руками по бокам, очевидно, пытаясь показать детям, какими на самом деле должны быть курочки. – А ваши курочки какие-то вялые, неактивные…

Слушая председателя жюри, мои ребята сразу сникли, съёжились под её пристальным взглядом. Даже врученный диплом не вернул им прежнего радостного настроения.
– Марина Борисовна, – спросила Ира Жужина, коснувшись моей руки, – мы что, выступили хуже всех?
  А Анечка, игравшая злополучную курочку, уткнулась мне в плечо и заплакала.
Как в эту минуту я ругала себя за глупую растерянность перед грозным лицом заслуженной артистки! Почему я не оборвала её на первом же слове?
Курочки неактивные? Да знает ли эта самодовольная особа, что Анечка недавно перенесла тяжёлую операцию и ещё не совсем оправилась от болезни?
Не понравилась дикция главного героя? Да, Вова Морозов, конечно, не Цицерон, но для этого мальчика выучить и произнести со сцены текст объёмом в две страницы – настоящий подвиг.
Невозможно передать словами, как я ненавидела в эту минуту всё жюри и в первую очередь эту актрису. За минуту своего выступления она резко и безапелляционно  перечеркнула самоотверженные старания маленьких актёров.
Я не могла уйти просто так. Оставив детей на улице, я вернулась в школу.  Жюри в это время отдыхало за чашкой чая в кабинете директора. Я вошла туда без стука. Можно сказать, ворвалась.
– Извините, пожалуйста, за вторжение, – обратилась я к мирно прихлёбывающей чай актрисе, – но вы не должны были высказывать подобные вещи моим детям. Вы же ничего не знаете о них.

Женщина отставила чашку в сторону и поднялась из-за стола.
– А что я такого сказала особенного? – изумилась она. – Я просто указала вашим ученикам на недостатки.
– Нет, вы не просто указали на недостатки, – горячо возразила я. – Вы ранили детей в самое сердце. Это было их первое выступление, а вы не сказали им ни одного доброго слова! Занятия театром должны приносить радость. Я не хочу видеть слёзы на глазах своих учеников!
Я повернулась и ушла и, кажется, даже хлопнула дверью. Возмущённая, разгорячённая, я бежала, не разбирая дороги, не замечая никого вокруг, и вдруг услышала за спиной: «Постойте! Подождите!» Меня догнал один из членов жюри – молодой мужчина, кажется, режиссёр  дома культуры.
 – Простите нас, пожалуйста, – мягко произнёс он. – Амалия Владиславовна не совсем права. Ваши дети выступили довольно удачно. Они отлично двигались, неплохо говорили.
– Да нет же, – оборвала я режиссёра. – Мои дети вовсе не отлично двигались и говорили посредственно. Но они вложили в спектакль всю душу. А вы этого не заметили.

На обратной дороге мне всё-таки удалось растормошить понурые носики. Обидные слова забылись, зато остался красивый диплом, который ребята передавали из рук в руки и по нескольку раз перечитывали одни и те же строчки.
Шумной ватагой мы ввалились в вестибюль школы, и тут же нам навстречу попалась Зинаида Викторовна. Ребята окружили её и, перебивая друг друга, затараторили:
– Мы выступали в соседней школе!
– Показывали сказку!
– Нам дали диплом!

Зинаида Викторовна взяла у них диплом и, прежде чем отправиться к себе на второй этаж, как бы между прочим заметила: «Кстати, вас, Марина Борисовна, вызывает к себе директор. Потрудитесь зайти к нему прямо сейчас».
Вот так, горе-режиссёрша. Получи своего первого «Оскара» за сольное выступление в завуческом кабинете! Ребята, почуяв неладное, выжидательно уставились на меня. Эх, помирать – так с музыкой!
– Ну что, – весело нарушила я тишину. – Будем ставить новый спектакль? – И  вокруг меня всё запрыгало, заплясало и закричало ура.

…  С тех пор прошло пятнадцать лет. За плечами моей студии уже не один десяток самых разных спектаклей. Рискнули замахнуться даже на «Вильяма нашего Шекспира». Репетиции отнимают много времени. Как шутит муж, я и Женьку-то родила  во время большого антракта. Однако сын совсем не театрал. Его увлечение – спорт, футбол. В театр его калачом не заманишь. Впрочем, возможно, в душе он обижен на театр. Если бы не моя студия, мы могли бы больше времени проводить вместе.

А завтра я снова иду на конкурс театральных коллективов, но уже с другими детьми: те  давно выросли и покинули школу. А председателем жюри в этот раз назначен Вова Морозов. Простите: Морозов Владимир Петрович. Давно канули в лету те времена, когда мальчик Вова заикался на сцене и путал текст. На выпускном вечере Вова заявил матери: «Хочу поступать в театральный институт». И, несмотря на протесты родных, уехал в Москву. А его мама перестала  здороваться со мной при встречах. Именно меня она считала виновницей того, что у сына, по её словам, съехала крыша.

Сегодня Владимир Петрович – молодой режиссёр драматического театра. Гордость нашей школы. Моя гордость. Но я по-прежнему зову его Вовочкой. Для меня он навсегда останется маленьким глазастым мальчиком – таким, как на этой фотографии.

… Подошёл сын, обнял меня за плечи, потыкался носом в ухо. Так он делает всегда, когда чувствует себя  виноватым. Знает: приём безотказный. «Мам, ну прости ты мне эту училку!». Обнимаю его в ответ.  «Ты  больше не сердишься?» – радуется Женька. Я смотрю на часы:
– Некогда сердиться, сынок. Твоя училка опаздывает на репетицию…