ЗЛО ОТ ЮНОСТИ.
Я всё никак не мог понять одно писание из Бытия, что "помышления сердца человеческого – зло от юности", не понимал я и, что это такое - "зло от юности "?
И вот я вспомнил один случай из своего детства, и мне, кажется, стало ясно, что имелось в виду.
Мне было пять лет.
Мы поссорились с сестрой.
Она была меня старше на два года, и, видимо, поэтому после всех ссор от родителей доставалось обычно ей, как старшей.
Вот и тогда так получилось.
В тот день мама обещала нас взять с собой на прогулку в новый торговый центр, но перед самым выходом из дома мы с сестрой поссорились.
И мама наказала её одну, оставив дома.
Сестра расплакалась, она не могла себе и представить такое, что никуда не идёт, она даже в начале думала, что мама шутит, но всё было как раз наоборот - мы вдвоём вышли с мамой на улицу и направились в сторону автобусной остановки, а сестра осталась одна дома.
По дороге от дома до остановки я попытался завязать с мамой разговор, но она никак не реагировала на мои попытки заговорить, шла молча. Я не обижался. Самое главное, что я шел рядом с ней, а не оставался дома один в наказание.
Так, в молчании, мы дошли с мамой до остановки, и тут, откуда не возьмись, появилась моя сестра - оказывается, она следила за нами от самого дома.
На остановке сестра подошла к нам и ещё раз попросила, что бы мы все-таки взяли её с собой на прогулку в торговый центр, уж больно она ждала этой поездки и очень этого хотела. Сестра просила у мамы прощения, говорила, что больше никогда не будет со мной ссориться, плакала, но мама все же настояла на своем. Она сказала сестре, чтобы та вытерла слезы и немедленно возвращалась домой.
Подошёл автобус, мы залезли с мамой внутрь, а сестра перестала плакать и побрела в сторону дома.
Не успели закрыться двери автобуса, как я снова попытался завязать с мамой разговор, но она опять никак не реагировала на мои попытки заговорить. Теперь мама смотрела на меня очень строго и словно изучала взглядом.
- Неужели тебе совсем не жалко твою сестру? – спросила она у меня, наконец, и таким тоном, что мне стало не по себе.
Я вдруг понял, что в чём-то очень сильно провинился, но только вот не понимал в чём?
А сестру мне действительно не было жалко. Я, кажется, вообще тогда не представлял, что это такое - жалость?
ЖАЛОСТЬ.
Как это ни странно, но одно из самых сильных чувств жалости, которое я испытал в своей жизни, и проявление, которого, я так отчётливо запомнил, была жалость к насекомому.
Этим насекомым был сверчок.
Помню, мне ни одну ночь приходилось слушать, лёжа в постели, его тонкий журчащий свист, который доносился из ванной комнаты.
Этот свист, и показался мне настолько печальным, исполненным грустью, что я почувствовал необычайно сильную жалость к насекомому.
Правда, иногда просыпаясь среди ночи, я думал, что это журчит вода в одной из ржавых труб водопровода, сочится внутри тонкой струйкой, но, прислушавшись, решал, что это все же сверчок издает необычные для слуха звуки, теребя своими лапками, крыльями, подкрылками, или какими-то там ещё непонятными частями своего тела. К тому же, как я уже говорил, звуки были настолько печальными, что такие явно не мог издавать обычный водопровод.
Я лежал в постели и думал, от чего же там сверчку так грустно в ванной?
- Может быть, он заблудился, прискакал с улицы, а теперь дорогу назад найти не может? Наверное, сидит там один, скучает по своему дому, по своим родным. А может быть, он пытается призвать кого-нибудь на помощь, но никто кроме меня его не слышит?
И с каждыми такими новыми мыслями чувство моей жалости к сверчку только росло.
В какой-то момент я даже стал думать, что сверчок голодный и отсюда такой грустный.
- Он есть хочет, может быть, он даже сейчас умирает от голода!
А что в ванной может быть из еды, среди холодного кафеля и окислившегося силумина, вода, да и только! А чем, интересно, вообще питаются сверчки? Наверное, какими-нибудь растениями.
И так продолжалось, неизвестно, сколько бы ещё времени.
Не помню, во сне это было или наяву, но одной ночью грустный звук сверчка перемешался в воздухе с ещё одним странным явлением, голубым светом, не понятно откуда появившимся в моей комнате. Наверное, он отражался от луны - в ту ночь она была особенно близко. Это надо было видеть и слышать. Голубой свет и свист сверчка в комнате настолько сочетались друг с другом, что казалось, это журчит, переливается прозрачный воздух.
Мне всё это порядком надоело – странные явления, сказывающиеся не лучшим образом на моей психике.
Я укрылся одеялом с головой и заткнул уши.
Стало темно и тихо.
Я подумал, а что если бы ещё и не чувствовать прикосновений - одеяла, простыни, подушки? Лежать, ничего не видеть, не слышать и не чувствовать - ни прикосновений, ни запахов, ни звуков. Что тогда меня будет связывать с миром вокруг? Неужели только одни мои мысли?
Я вспомнил про одну больную женщину из учебника по психологии, лишённую всех видов чувствительности, кроме зрения одним глазом и осязания на небольшом участке руки. Оказалось, что стоило больной закрыть свой здоровый глаз, и ни к чему не прикасаться осязаемым участком руки, как она тут же засыпала. То есть, эта женщина в тот момент не хотела спать, она не была уставшей, и засыпала она вследствие того, что просто ничего в тот момент не чувствовала.
Наступило утро.
Я вскочил с постели и пошёл умываться в ванную комнату.
Ослепил включённый свет.
Я посмотрел на себя в зеркало ослеплённого. Моё выражение лица при этом мне не понравилось, и я начал передразнивать его - стал надувать щёки, выдыхать громко через нос воздух. Мне, родившемуся в год обезьяны, нравилось кривляться перед зеркалом. Но только не в то утро. Тогда сразу пошло что-то не так. Какое-то чувство страха закралось внутрь, чувство предчувствия, которое никогда не обманывало.
Оно и заставило меня посмотреть вниз на белую раковину.
В ту же секунду я в ужасе отпрыгнул от нее.
Меня напугал сверчок, скользивший своими длинными мокрыми ногами по стенке раковины. Было в нём что-то уродливое, что-то больше напоминающее крупного таракана, а не то, как я представлял себе это насекомое. Мне казалось, оно должно было быть похожим на кузнечика, быть зелёным, ну никак не коричневым и не с такими мокрыми длиннющими лапами.
Реакция на все увиденное оказалась молниеносной. Я открыл кран с горячей водой и утопил сверчка в кипятке. Только когда мертвое насекомое скрылось в сливном отверстии раковины, я успокоился.
Я выдавил пасту из тюбика и снова, уставившись на себя в зеркало, стал чистить зубы. Я думал сосредоточиться на этом процессе, но ничего не выходило. Почистив верхний ряд зубов, я вроде бы принимался за нижний, но тут же о чем-то задумывался, и снова начинал чистить верхний ряд, а нижний так и оставался нечищеным. В итоге я несколько раз ловил себя на этой невнимательности.
Меня это злило.
- Уж, слишком часто ты злишься! – думал я и качал при этом головой. – А головой, зачем качаешь? Ну, что ты за человек? – разговаривал я со своим отражением в зеркале.
И на фразе: «Ну, что ты за человек?», я опять замечал, что чищу всё тот же верхний ряд зубов, а снова не нижний.
25-ЫЙ ДЕНЬ МОЕГО РОЖДЕНИЯ.
25-ый день моего рождения застал меня на должности продавца-консультанта в магазине строительных материалов.
Я находился на своём рабочем месте в торговом зале магазина - весь день у меня в кармане звонил телефон.
Из трубки доносились поздравления от друзей и родственников. Мне даже в какой-то момент пришлось переключить входящий вызов на режим вибрации, когда напористость поздравляющих стала мешать работе.
И вот телефон уже вибрировал в кармане моей белой служебной рубашки.
К концу дня на него кто-то звонил с незнакомого номера.
Мне показалось это странным.
- Алло, - сказал я в трубку.
- Здравствуйте, это Белов Владимир Алексеевич?
- Да, - ответил я.
- С вами разговаривает майор ФСБ Никитин, я хотел бы с вами встретиться, могли бы вы подойти к нам завтра на улицу Горького?
Я закашлялся.
В голове пронеслось – Ого!
Такая уж у меня была жизнь, что я ни в чём не мог быть замешан, из-за чего сотрудник федеральной безопасности мог бы заинтересоваться моей персоной.
- А зачем встретиться? - смог лишь выговорить я в ответ.
- Узнаете позже. Так вы согласны?
«А я могу и отказаться?», - промелькнула в голове мысль. «А, может, он и не из ФСБ вовсе?».
- А разве, вы в таких случаях повестку не высылаете? – решился я спросить нерешительно.
- Так вы хотите, чтобы я вам повестку выслал?- ответил вопросом на вопрос человек в трубке, явно разозлившись.
- Нет, нет, но всё же, как я могу знать, что вы, это вы? А вдруг это розыгрыш?
- Это не розыгрыш. Вы можете позвонить в управление ФСБ и узнать, работает ли там майор Никитин! – всё больше раздражались по ту сторону провода.
- Хорошо, - сказал я.
- Позвоните мне завтра, как всё узнаете! Позвоните?
- Да.
В трубке раздались гудки.
Весь остаток дня я думал только об этом телефоном разговоре.
Сопоставив всё сказанное, я почему-то предположил, что, скорее всего, мне хотят предложить работу в ФСБ. К тому же я вспомнил, как кто-то из моих однокурсников, закончивших, так же как и я, педагогический институт, рассказывал мне, как ему однажды тоже вот так вот позвонили, и предложили работу в ФСБ. Однокурсник этот мне ещё тогда пояснил, что образование у нас, мол, такое, вот нами и интересуются.
Как бы то ни было, вечером, я позвонил в управление ФСБ, чтобы узнать, работает ли там майор Никитин. И представляете, оказалось, работает.
- А зачем это вам? – спросил меня дежурный, принявший звонок.
Я рассказал про случившееся, что, мол, звонили, предлагали встретиться. На что дежурный мне ответил, что, скорее всего, ошиблись.
Но я к тому времени уже был уверен, что не ошиблись. Более того, я был уверен, что мне хотят предложить работу в ФСБ. Когда же дежурный подтвердил мне по телефону, что работает у них этот майор Никитин, я уже видел себя работником ФСБ.
Признаться честно, то, что происходило с моей самореализацией в жизни на момент того звонка, меня ну ни как его не устраивало – карьера моя совсем не двигалась, мне уже исполнилось 25, но выше продавца-консультанта по служебной лестнице подняться не удалось. А тут, такой шанс – заняться чем-то серьёзным!
Ещё я представлял, как мне будут все кругом завидовать, когда узнают, кем я в итоге стану.
А заснул я в тот день, вообще думая, что меня вполне смогут отправить работать тайным агентом за границу, ну не зря же я сначала в школе изучал английский, а потом окончил в институте факультет иностранных языков.
Как и договаривались, на следующий день я перезвонил майору Никитину.
Сделал я это из служебного туалета, видимо, потому, что побоялся, что в самом магазине, меня смогут подслушать мои сослуживцы, а может, и потому, что уже вжился в роль тайного агента.
Единственное, что мне не давало покоя в туалете, так это смывочный бачок унитаза, который был не исправен, и оттого там стоял шум из-за не останавливающегося потока воды.
Несмотря на этот шум, я всё же набрал номер Никитина.
- Алло! Алло! Да, что там у вас шумит? Ничего не слышно! Перезвоните! – прокричал майор и бросил трубку.
Тогда я, чтобы в туалете стало хоть чуть-чуть тише, закрыл неисправный кран смывочного бачка унитаза рукой и перезвонил.
- Да!?
- Это я, Белов Владимир Алексеевич. Вы вчера звонили мне, хотели со мной встретиться.
- Так, мы с вами уже вчера всё решили, - ответил Никитин, но уже не тем вчерашним интересующимся тоном, а каким-то новым, равнодушным.
- Нет, вы просили сегодня меня перезвонить.
- Уже вчера всё решили, - как ни в чём не бывало, повторил ещё раз майор, как будто бы и не слышал, что я ему говорил.
- Это Белов Владимир Алексеевич, - сказал я снова, но по ту сторону провода уже никого не было. - Как же так? – подумал я и положил трубку.
Я оторвал руку от крана смывочного бачка унитаза, да так не аккуратно, что вода брызнула мне прямо в лицо.
Ещё я заметил, что вымазал весь рукав своей белой служебной рубашки в ржавчине.
- И как теперь на работу возвращаться в таком виде? - подумал с досады я.
ВЫЖИДАНИЯ.
Учился я в одной из лучших школ города, с углубленным изучением английского языка. Практически все мои одноклассника жили далеко и приезжали на занятия на городском транспорте. Я же был чуть ли ни единственным учеником в классе, кто жил неподалеку, и мне приходилось добираться до школы пешком.
Помню, как я, радовался, когда однажды от нашего дома тоже наконец пустили до школы рейсовый автобус.
Ехать то было всего ничего, и иди я пешком, то, наверное, быстрее бы оказался на месте. Да что, наверное - точно быстрее бы оказался. Автобус же приходилось всегда долго ждать, маршрут был новый и редкий, и иногда эти выжидания растягивались минут на двадцать, тридцать - пешком я добирался до школы за десять.
Но я не любил ходить пешком и предпочитал дожидаться автобуса, даже если после этого опаздывал на уроки.
В то время, почти каждое утро, на остановке я встречал одного молодого человека - старшеклассника из моей же школы. Он тоже приходил сюда, чтобы добираться на занятия на автобусе, видимо, как и я, не любил ходить туда пешком.
Так мы с ним и познакомились, на автобусной остановке.
Ну, как познакомились, не совсем познакомились - мы знали, что учимся в одной школе, но при этом, никогда с ним не разговаривали, и даже не здоровались.
- Ну, какой старшеклассник будет здороваться с таким малышом, как я?
Мне тогда было около девяти лет, ему, наверное, около шестнадцати, и я понимал это и не обижался.
Да к тому же не очень, то мне и хотелось с ним здороваться, и когда я, появившись с утра на остановке, ловил на себе его взгляд, то специально делал серьёзное лицо, давая тем самым понять, что не хочу я с ним здороваться.
Единственной чести, что я тогда удостаивался, так это его приветливая улыбка, которая, надо сказать, была весьма искренна. Я же не делал и этого, не улыбался, опять-таки был специально серьёзен.
Когда подходил автобус, я быстро залезали внутрь и вставал там, рядом с кабиной водителя, чтобы наблюдать за дорогой. Старшеклассник же чаще всего располагался у резиновой гармошки, соединяющей между собой два салона автобуса. Изредка я поглядывал на него, а тот в ответ опять-таки улыбался.
Должно быть, этот старшеклассник был хороший человек и, возможно, он хотел здороваться со мной каждое утро на остановке, не будь я всегда таким специально серьёзным. А в будущем он обязательно подошёл бы ко мне, чтобы сказать – Здравствуйте! Уверен, что подошёл бы. Но тут произошло следующее...
В школе, на одной из перемен старшекласснику ударили кулаком по лицу, и я это видел, так как ударили его как раз в моём присутствии.
Ох, как он, наверное, хотел бы, чтобы вместо меня видел бы его в тот момент кто-нибудь другой, а не я, тот серьёзный малыш с автобусной остановки.
За это, он, наверное, согласился бы и на десять таких ударов, лишь бы вместо меня видел бы его кто-нибудь другой.
Произошло всё в одном из школьных коридоров. Мальчишка, ударивший своего одноклассника, думал, что кроме них в помещении никого нет, но именно во время удара, туда вошёл я и всё увидел.
Вслед за мной в коридоре появился и мой классный руководитель, но ни он, ни я не заметили лица убегавшего хулигана, бившего своего одноклассника по лицу. Он так и остался безнаказанным, так как мой знакомый старшеклассник ничего никому не рассказал.
Он заплакал, но когда узнал меня, своего малыша с автобусной остановки, постарался успокоиться.
Мы с учителем помогли собрать его вещи, которые оказались разбросанными по всему коридору. Видимо во время удара старшеклассник выронил свой дипломат из рук, тот шлёпнулся об пол, и оттуда всё высыпалось.
Я подал ему мандарин, который закатился в пыльный угол под самую батарею. Он поблагодарил меня. Впервые, я услышал его подростковый ломающейся голос.
Ну, так вот, не знаю, совпадением это было или нет, но с тех самых пор, после того самого происшествия на перемене, старшеклассник перестал ходить на автобусную остановку.
А я ждал его там каждое утро.
Теперь я сам, первый, хотел подойти к нему и сказать – «Здравствуйте», и, возможно, услышать в ответ его подростковый ломающейся голос, но он туда так больше и не пришёл.
Потом на остановку перестал ходить и я сам - мой классный руководитель пожаловался моим родителям, что у меня участились опоздания на уроки, и причиной этого являются мои ежедневные выжидания автобуса, когда до школы подать рукой.
АНГЕЛ.
Марина рассказала мне про своего мужа алкоголика, которого она выгнала из его собственной квартиры, отправила жить назад к матери, а сама продолжила жить в его квартире с дочерью.
Это было всё очень странно...
Мы с Мариной были едва знакомы, однако именно со мной она решила поделиться своими переживаниями.
Но что было более всего странно, что и другие сотрудницы магазина, в котором я работал, любили делиться со мной своими переживаниями, не смотря на то, что с ними я тоже был едва знаком.
Так Виктория, например, рассказала мне про своего парня, который полгода назад уехал на заработки в Норвегию и ни разу ей оттуда не позвонил.
Ульяна рассказала о том, как боится признаться своему новому молодому человеку, о том, что у неё есть ребёнок от предыдущих отношений.
Тоня рассказала про своего мужа, с которым она развелась, что причиной развода стало то, что он не любил, когда она ужинала в кресле сидя перед экраном телевизора - муж её всегда ел за столом исключительно на кухне.
Тоня рассказала о том, как ей было тогда обидно, когда муж предложил развестись. Она даже слегла после этого с нервами в больницу, а муж тем временем ни разу не пришёл туда её навестить.
Тоня даже расплакалась, рассказывая мне об этом. Видимо нервы у неё всё ещё были не в порядке.
Но больше всех меня поразил рассказ Нины.
Она тоже в свою очередь рассказала про своего мужа, о том, что он болен раком, и что очень сильно ожесточился во время своей болезни.
Нина так спокойно обо всём этом говорила, что казалось, она смирилась с тем, что её супруг скоро умрёт, и вот этот её спокойный тон и заинтересовал-то меня тогда больше всего.
Нина поведала мне, что её муж в 90-е входил в состав одной организационной преступной группировки, которую все тогда боялись в городе. Когда он заболел, то думал, что это бог наказал его.
Потом муж её принял мусульманство и хотел в Мекку поехать - точно так же сделал один из его друзей, тоже участник той самой группировки, когда его жена долго не могла забеременеть.
Так же Нина мне часто рассказывала и про своих детей, как она сильно переживает из-за них, что они её совсем не слушают, что муж их воспитывал.
Так Нина рассказала, как однажды сын пришёл заплаканный с улицы, так муж, как с цепи сорвался, когда его слёзы увидел, а потом взял из шкафа дочери платье и кинул сыну в лицо.
- Одевай! Девчонкам в платьях ходить положено! – кричал он на сына, а тот плакал ещё громче и прижимался к матери, лицо у мужа так и побагровело от злости. - И заставил всё же одеть!
Ещё Нина рассказывала, что подруга называет её дурой, потому что вот умрёт сейчас муж, а всё имущество его родителям достанется: квартира, машина, дача. Нина, как выяснилось, никогда о таких вещах заранее не думала. Да и зачем было думать, если и так всё было хорошо, жили и жили, а чья квартира, на кого записана, а машина? Оказалась, она даже документы на всё это ни разу в глаза не видела, бросилась искать, а их и дома то нету, начала расспрашивать у мужа, да не напрямую, намёками. Выяснилось, что тот, как заболел, снёс все документы, и на квартиру, и на машину, в дом своих родителей.
- Зачем ты мне всё это рассказываешь? - спросил я однажды у Нины.
- Ты на ангела похож, и так мило всегда меня слушаешь, стесняешься, краснеешь, как будто бы ты врать не умеешь, - ответила мне она.
Моя чересчур впечатлительная натура была в восторге.
Во время рассказов Нины я смотрел ей прямо в лицо, и если в тот момент удавалось не обращать внимания на морщинки, то могло показаться, что разговариваешь с ребёнком. Голос же у неё был тёплый мягкий, словно её розовый свитер с горлом.
Потом мужа Нины прооперировали. Ему нужен был постоянный уход, продолжать работать, как раньше, у неё уже не было никакой возможности, и она уволилась из магазина.
Прошло около полугода, как я её снова увидел – она торговала электротоварами на рынке. Я увидел её издалека, и не стал подходить ближе. Я даже не поздоровался с ней, а наоборот быстрее свернул в другую сторону, лишь бы только она меня самого там не узнала и не увидела.
После той случайной встречи на рынке я шел домой и вспоминал, как мы работали вместе с Ниной в магазине. Я вспоминал, как она мне обо всем рассказывала, как говорила, что я на ангела похож.
Я вспоминал Нину, я вспоминал её детей, я вспоминал её мужа, который к тому времени уже умер, наверное.
СТРАХИ.
Помню мне было восемь лет, когда я впервые увидел умершего человека.
Умер мой дядя, Лёня - муж тёти Маши, отец моего двоюродного брата, Ленячки.
Помню, родители вернулись из больницы, где лечился дядя Лёня, и о чём-то долго спорили на кухне. Когда же их разговор закончился, папа позвал меня с сестрой из нашей комнаты и сообщил нам, что отец Лёнячки умер.
А спорили они с мамой о том, присутствовать ли нам с сестрой на похоронах или нет? Мама была против этого, но победило папино мнение.
В день похорон в доме покойного собралось много его бывших друзей, коллег и родственников. Тётя Маша рассказывала присутствующим, о том, как она ночью уснула в кресле у гроба мужа, и видела сон, как тот встал из этого самого гроба, взял покрывало в руку, которым был укрыт, и со всего размаху ударил этим покрывалом её, свою жену. Тут Тётя Маша и проснулась, смотрит - она всё в том же кресле, муж в гробу, и слышит: в дверь стучат среди ночи. Оказалось, это дяди Лёнина сестра приехала на похороны, издалека, из деревни, совсем старая женщина.
- То есть, понимаете, он встал из гроба и ударил меня покрывалом, чтобы разбудить, чтобы я открыла дверь его пожилой родственнице! - рассказывала тётя Маша свой сон присутствующим.
Гроб вынесли на улицу.
Там у подъезда его поставили на табуретки, а потом подняли с них и понесли вдоль дома к автобусам. Мы с сестрой шли за гробом в первых рядах вместе с родителями. Заиграл похоронный марш, и одновременно с ним заплакала моя маленькая сестра. Я посмотрел на неё и тоже заплакал. Причём плакали мы очень громко. Мой двоюродный брат Лёнячка шёл рядом с нами. Ему стало настолько не по себе, от нашего плача, что он буквально потребовал от нашей мамы, чтобы она нас с сестрой немедленно успокоила. Сам Лёнячка не плакал все похороны, потому что был уже взрослый, он учился в старших классах школы. Не плакал он, кроме одного случая, когда вышел на кладбище к гробу, чтобы навсегда проститься с отцом. В тот момент я увидел и его слёзы. Они будто бы брызнули из Лёнячки в разные стороны, мимо щёк, хлёстко и тихо. Тут же к нему подскочила моя мама с валерьянкой, но Лёнячка с раздражением отказался, а тётя Маша закричала на маму: «Лида, Лида, ну зачем ты? Не нужна ему никакая валерьянка!». Тётя Маша будто была рада в тот момент, что её сын тоже, наконец, расплакался. Тете Маше в тот день было, пожалуй, тяжелея всех. На поминках в кафе, держа стакан, наполовину наполненный водкой, она сказала про своего мужа, что двадцать лет совместной жизни прошли для неё, как один день.
Сложно это было представить – двадцать лет, как один день.
Я был ужасно напуган - людское горе, плач, человек в гробу, которого закапывают в землю: впечатления от всего увиденного, отозвались должным результатом в моей маленькой голове – я был ужасно напуган. Я стал всего бояться, и в первую очередь бояться того, что внезапно где-нибудь увижу или встречу своего умершего дядю Лёню.
Я шёл из школы домой и думал, что он сейчас появится, откуда не возьмись, из-за угла или из-за дерева. Подходя к подъезду своего дома, мне казалось, что дядя Лёня может прятаться там где-нибудь в проёме между дверьми. Когда же я набирался смелости и буквально влетал в подъезд мимо злосчастного проёма, то, уже, ожидая лифта, думал, что двери сейчас откроются, и оттуда выйдет мой умерший дядя Лёня.
А в квартире я ещё больше боялся встречи с ним, и где я только её не представлял. Мне казалось, что он может даже вывалиться из платяного шкафа, стоит мне только открыть его дверцу, чтобы достать пижаму перед сном.
И, конечно же, я боялся встречи с дядей Лёней ночью.
Когда я ложился спать, то всегда отворачивался на кровати к стене, и уже никогда не поворачивался обратно - лежал так, пока не усну, думая, если я повернусь, то обязательно увижу там своего дядю, стоящего у меня за спиной.
Но и просто лежать, отвернувшись к стене, я не мог. В темноте у меня начинались видения перед глазами. Я снова представлял себе похороны дяди Лёни, видел кладбище, его, лежащего в гробу, и никуда я не мог деться от этих своих видений и мыслей.
В итоге я не мог уснуть, не выключал свет, плакал среди ночи, просился в постель к моим родителям.
Отец начал расспрашивать у меня, в чём дело?
Я рассказал ему про свои страхи.
И тут отец впервые в жизни по-настоящему меня удивил.
Он предложил мне почитать перед сном молитву, пообещав, что страхи закончатся.
А удивился я так потому, что молитв никаких не знал, и в моей семье ни то, что вообще никто в бога не верил, а даже никогда не разговаривал о нём. Родители мои были настоящими советскими атеистами.
А тут молитву перед сном!
Как это?
- Ну, не молитву, не всю целиком, - оправдывался будто отец, осознавая моё удивление. – Просто скажи про себя перед тем, как уснуть: «Боже спаси и сохрани!». Этого будет достаточно.
Я не верил своим ушам, но сделал так, как просил отец.
- Спаси и сохрани, - бормотал я следующей ночью, лёжа в постели.
Бормотал с таким ощущением, которое бывает, когда пьёшь горькое лекарство от болезни.
Бормотал, чуть ли не морщился.
ЗАДУМАЛСЯ.
Представляете, добирался сегодня на работу и проехал две лишние остановки.
Видимо, о чем-то таком задумался.
Раздосадованный этим обстоятельством я пробирался к выходу.
У дверей стояла девушка с коляской и тоже собиралась выходить.
Я решил ей помочь.
Я наклонился, чтобы приподнять коляску, но тут двери автобуса так неудачно открылись, что ударили меня прямо по рукам, не дав мне, таким образом, даже коснуться её.
Более того, удар был настолько сильным, что я чуть не упал на пол в автобусе.
И, представляете, девушка, которой я хотел помочь, сделала вид, что не обратила на всё это даже никакого внимания. Она преспокойно без посторонней помощи одна вытащила свою коляску из автобуса на улицу.
Но, что самое удивительное, мне показалось, что молодая мама даже была рада тому, что мне не удалось ей помочь, уж больно она на меня после всего этого как-то злорадно посмотрела. Она словно была заодно с этими дверями автобуса, ударившими меня по рукам, отгородившими меня от коляски с ее ребенком.
Я вышел из автобуса на улицу.
Теперь ещё приходилось возвращаться пешком, ведь я проехал две лишние остановки, из-за того что видите ли задумался в автобусе.
- И о чём я только таком интересно задумался? Да, сейчас даже сказать стыдно, о чём!
Я задумался, как хорошо было бы пустить метро в нашем городе!
Представляете, ехал на автобусе и расчертил в голове целую карту будущего метрополитена. Рассчитал, где должны будут располагаться станции, чтобы сделать удобными маршруты веток, чтобы люди могли из любой точки города добраться туда, куда им необходимо.
Но в итоге не всё так просто оказалось в моём воображаемом метрополитене. Станций всегда получалось намного больше, чем мог вместить в себя мой скромный город. В голове постоянно что-то не срасталось, то расстояния от станции до станции получались слишком короткими, то приходилось размещать станции там, где они вообще никому не были нужны. Наконец, всё в моих мыслях перепуталось, и я стал злиться на самого себя, а потом стыдиться своего занятия.
- Ну и зачем мне всё это? Какая-то бесполезная трата времени? Мысли, как у ребёнка!
Тут же я вспоминал, как в детстве рисовал в тетрадке автобусные маршруты: чертил линии, точками изображал на них остановки, приписывал им названия. Тогда я ещё не знал всего города, и большинство маршрутов придумывал сам. Такое время препровождение, видимо, доставляло мне массу удовольствия, раз я до сих пор не мог расстаться со всем этим.
Я шел вдоль шумного пыльного проспекта.
- Где-то ещё порезаться успел! - заметил я кровь, сочившуюся из небольшой ранки на пальце. - Ну, что за день сегодня?
Кровь не останавливалась.
Платка у меня с собой не было, и тогда я достал из кармана первую попавшуюся бумажку - автобусный билет. Я промокнул им кровь. Она проявилась на бумажке блеклым рыжим пятном.
Я хотел выбросить билет в урну, но промахнулся. Тогда я не поленился и наклонился за ним, чтобы выбросить повторно, но поднялся ветер и протащил мой билет ещё на три метра от меня в сторону. Я решил не отступать и догнал его, поднял, ещё раз смял хорошенько, и со второй попытки всё же отправил в урну.
Ветер дунул с новой силой. Теперь он разметал дорожную пыль по городу.
Ветер напоминал мне обезьяну из цирка, которую научили держать в руках метлу и подметать ей пол. Со стороны номер смотрелся достаточно правдоподобно, и единственное, что не могла понять обезьяна, что пол метут, чтобы убирать сор, а не для того, чтобы просто перемещать его с места на место.
A MULATTO, AN ALBINO, A MOSQUITO, MY LIBIDO.
Я сидел за праздничным столом, и играла именно эта песня.
- Мулатка, альбинос, комар, мое либидо, - перевел я строчку и в тот же момент почувствовал себя нехорошо.
Я вскочил из-за стола, и побежал к туалету.
Никто из присутствующих этого и не заметил, не обратил никакого внимания - все были пьяны, веселы и о чём-то громко разговаривали, спорили, в основном мальчики, в основном о музыке.
Меня вырвало.
Аня поймала меня у двери на выходе из туалета и проводила в ванную комнату, в общем, проконтролировала, сделала всё то, что и должна была сделать гостеприимная хозяйка квартиры и виновница торжества.
Ане в тот день исполнилось пятнадцать.
В ванной она склонила меня над акриловой ванной и открыла душ, обдав мою голову холодной водой.
- Ну, как, легче? - спросила Аня.
В ответ я лишь что-то промямлил, непонятное слово, ни то «панк», ни то «фанк». Мне было всё сложнее и сложнее устоять на ногах. Кафельная плитка в ванной комнате скользила. Я смотрел на своё отражение, но не понимал, где именно его видел – в зеркале или в искривленной трубе нержавеющего полотенцесушителя?
- Не легче, - догадалась Аня и сняла с меня футболку, направив струю холодной воды теперь мне прямо на спину.
Затем она зачем-то намылила мне грудь, своей рукой, круговыми массажирующими движениями, словно втирала крем в кожу.
- Ну, стой же, - засмеялась она, когда я стал заваливаться на бок.
При таких новых обстоятельствах Аня быстро смыла с меня мыло, вытерла полотенцем и помогла добраться до спальной комнаты. Там она уложила меня на кровать, и после того, как я в ту же секунду уснул, стянула с меня джинсы. Аня занавесила шторы в комнате, выключила свет, закрыла дверь, создав мне тем самым атмосферу покоя и уюта, и вышла из комнаты.
Возвращение именинницы в гостиную восприняли на ура! Одноклассники мои заорали, захлопали. Кто-то запел, родились даже какие-то стихи, люди покатились от смеха на пол. Аня отнеслась к возгласам равнодушно. Она попросила водки, попросила, чтобы не курили на кухне, выпила и прибавила музыку.
В гостиной стали разговаривать ещё громче. Прыгать, танцевать, орать. Гам стоял на всю квартиру, а может быть и на весь девятиэтажный дом, и, наверное, единственным человеком в этом доме, кто этот гам не слышал, был я, который крепко спал в другой комнате.
Мне снился сон – моё воспоминание из детства.
Мне снились начальные классы школы. Как меня, совсем еще маленького, забирала после уроков моя соседка - девочка тринадцати лет, которая училась в том же заведении. Её и мои родители были хорошими знакомыми, и когда меня некому было забрать после занятий, моя мама просила об этом мою соседку.
Мы шли домой после школы в окружении её подруг, её одноклассниц. И какими же они мне, семилетнему ребёнку, все тогда казались взрослыми, эти высокие тринадцатилетние девочки.
В тот день, обычно разговорчивые школьницы, теперь всю дорогу почему-то молчали. Они лишь изредка о чём-то перешёптывались, пересмеивались, и как будто бы за моей спиной.
Тогда мне показалось, что они что-то скрывают от меня. Я словно оказался лишним в их компании.
- Ну, что начнём? – спросила одна из девочек.
- Не при нём же! – возмутилась моя соседка и покосилась.
- Расскажет?
- Конечно!
Мои догадки, подтверждались. Я начинал чувствовать себя всё более и более неуютно.
В конце концов, где-то на середине пути, я не выдержал, и спросил у своей соседке, в чём дело, почему девочки себя так ведут?
На что она мне ответила, чтобы я не обращал на это никакого внимания.
Но я не мог не обращать, и тогда я сказал уже всем девочками, сопровождавшим меня, чтобы как раз они не обращали на меня внимания и делали всё то, чтобы они делали, если бы меня здесь не было.
Девочки посмотрели на меня с удивлением, потом на мою соседку.
- Я при нём всё равно не буду, - продолжала возражать она. – Вы себе представляете, что будет, если он своим родителям расскажет?
- Не расскажу, не расскажу, - говорил я.
- А! Делайте, что хотите.
И тут произошло следующее. Девочки начали ругаться матом. Такая у них была игра по дороге из школы домой. Они одна за другой стали произносить матерные слова, выигрывала та, которая знала больше слов, и называла их последней.
Когда все обычные слова заканчивались, девочки начинали придумывать свои собственные, это допускалось правилами игры – главное чтобы корень слова оставался матерным. Так они придумывали огромное количество смешных матерных слов. Всем было очень весело.
Я тоже смеялся.
Один раз, когда в воздухе уже достаточно долго висело молчания - все слова были сказаны, и никто ничего уже не мог придумать, я сам достаточно громко произнёс своё собственное придуманное матерное слово, чем рассмешил всех девочек.
Но тут, как раз пришло время расходиться по домам. Все стали прощаться друг с другом, а одна девочка, самая красивая из всех, подошла ко мне и присела на корточки, чтобы сравняться со мной ростом.
- А ты оказывается хороший мальчик, - сказала она мне своим ласковым голосом. – А я тебе нравлюсь?
- Да, - ответил я смущённо.
Глаза у неё были огромные и невыносимо красивые. Мне хотелось что-нибудь с ними сделать.
- Жалко только, что ты ещё маленький, - продолжала она. – Ну, ничего. Я буду ждать, когда ты вырастишь. Расти быстрей, и я буду твоей женой!
После сказанного школьница поцеловала меня в губы.
- Ты что сдурела? – сказала ей моя соседка.
- Ну, он же никому ничего не расскажет, ни про поцелуй, ни про нашу игру, ни про прогулку, - ответила девочка, продолжая смотреть на меня своими большущими глазами.
И вот этот её поцелуй в губы я запомнил на всю жизнь.
Запомнил я и фразу «Расти быстрей, и я буду твоей женой!».
Воспоминания эти мне часто снились, и надо сказать, что это был самый сладкий мой сон.
Вот и тогда, на дне рожденье Ани, когда я спал пьяный в её комнате, мне снился этот сон. Я снова видел красивую девочку, ощущал поцелуй в губы.
Но что-то меня разбудило.
Очнувшись, я обнаружил себя голым на кровати, на мне лежала пьяная Аня, она обнимала меня, целовала.
В квартире стихло, одноклассники мои разошлись, день рожденья, видимо, уже закончился.
В темноте перед глазами всё ещё стояла картинка из сна, детства, целующая меня девочка, её фраза: «Расти быстрей, и я буду твоей женой!».
Под её ласковый голос, я повалил пьяную Аню на спину.
- Ну, вот я, кажется, и вырос! - подумал еще я.
ПРЕСЛЕДОВАНИЯ.
В то время я читал роман Гончарова «Обрыв».
Лилия напоминала мне героиню этого произведения.
У неё были длинные волосы, и, похоже, что их с детства не стригли, отращивали, бережно к ним относились.
Лилия была худа, невысокого роста. Походка у нее была тихой.
На ней, как правило, был надет строгий юбочный костюм: прямая юбка по колено, пиджак, под ним светлая блузка.
Я работал продавцом-консультантом в торговом зале магазина, Лилия сидела в бухгалтерии – мы с ней практически не виделись. Единственным местом, где мы могли встретиться, была столовая магазина. Если мне вдруг удавалось её там застать во время обеденного перерыва, то это было одним из счастливейших для меня событий.
Иногда, правда, Лилия выходила из своего кабинета в торговый зал, и тогда я мог понаблюдать за ней со стороны, спрятавшись за какую-нибудь витрину. Бывало же, мы встречались и в коридорах служебных помещений, и тогда оба улыбались, приветствовали, таким образом, друг друга.
Несмотря на то, что мы так редко с ней виделись, я вдруг понял, что люблю Лилию.
Позже я понял, что моя любовь к ней становится всё больше.
При такой моей к ней любви, какой она становилась, меня уже не устраивали эти редкие встречи в столовой, эти подглядывания из-за витрины, взаимные улыбки в коридорах.
Я должен был что-то поменять во всём этом, сдвинуть с места.
Тут же меня посещали мысли, что ничего поменять я не смогу.
- Ну, что я должен был сделать? Подойти к ней и сказать, что я её люблю? Мы же даже знакомы с ней не были! Лилия бы первая приняла меня за сумасшедшего, посмеялась бы надо мной, да и только.
Я любил её, но ничего не мог с этим поделать, и так с любовью в мою жизнь пришло уныние.
Тяжелее всего приходилось ночью, когда мысли о Лилии налетали на меня, как комары, кружащие в темноте.
Но хуже всего, я стал замечать отсутствие здравого разума в своих мыслях.
Так, например, я случайно узнал на работе дату рождения Лилии, сопоставил её со своей, перемешал сложившиеся у меня в голове цифры, вывел из всего этого какую-то одному только мне понятную формулу, и убедил себя в том, что Лилия была предназначена мне судьбой.
Со дня этого своего открытия я стал любить её ещё больше, но и уныние, от невозможности быть с ней, тут же, то же увеличилось.
В самые тяжёлые минуты уныния, а таковые случались опять-таки ночью, Лилия мне даже мерещилась.
Один раз в темноте я смотрел на тени колыхающейся у открытого окна занавески, и готов биться об заклад, что среди движений теней я видел лицо Лилии.
Оно было у неё очень красивое: худенькое, хрупкое, белое, как у куколки, подчёркнуто мелкими изысканными деталями в виде тонюсеньких бровей, острых ресничек, бусинок глаз, носика, щёчек, губок.
В итоге настал такой момент, когда моё уныние, из чего-то духовного переросло в нечто физическое, то, что можно было почувствовать: боль в груди, нытьё в сердце.
Я даже стал бояться всего этого - настолько мне казались непредсказуемыми последствия.
И я решил прекратить всё это.
Я решил, больше не видеть Лилию или хотя бы постараться сделать так, чтобы видеть её, как можно реже.
Я перестал ходить обедать в столовую магазина, не подглядывал больше за ней из-за витрины, когда она появлялась в торговом зале, и старался избегать с ней встреч в коридорах служебных помещений.
В то время я читал роман Гончарова «Обрыв», и как раз дошёл до места, где главный герой, начинает специально избегать главную героиню романа – ситуация, как мне показалось, была схожая с моею. А дальше, в произведении говорилось, что когда начинаешь специально избегать какого-нибудь человека, то таким образом, наталкиваешь этого человека на мысль, что ты к нему как раз таки не равнодушен, ведь эти специальные избегания, как правило, очень заметны, и тем самым они автоматически превращаются в специальные преследования.
- Вот и со мной так!- подумал я. – Значит, я не избегаю Лилии, а всего лишь на всего преследую её. А какое я имею на это право? Преследовать незнакомого мне человека, вмешиваться в его личную жизнь?
С этими мыслями я решил уволиться из магазина.
В мой последний рабочий день я снова встретил Лилию.
Я шёл по одному из коридоров служебных помещений. Из бухгалтерии выбежал мальчик лет пяти и побежал в сторону туалета. Тут же из бухгалтерии вышла и Лилия, и направилась за мальчиком следом, как выяснилось, это был её сын.
Я знал, что Лилия была не замужем, и уж никак не мог подумать, что у нее есть ребёнок.
Я этому очень удивился.
И возмутился.
Я даже не стал улыбаться ей, как это делал обычно при встрече, а скорее наоборот, я будто специально посмотрел на неё с неким презрением, с каким смотрят на незамужнюю женщину с ребёнком некоторые мужчины.
Но что самое удивительное, и Лилия не стала улыбаться мне, как делала это обычно при встрече. Она словно почувствовала мое новое к ней отношение и, впервые, прошла мимо меня по коридору, не обращая никакого внимания.
ВО СНЕ.
Ночью я опять не мог уснуть.
Кругом жужжали и кусали комары-мысли.
Я укрылся от них под одеялом, с головой.
Стало не выносимо жарко.
Я включил вентилятор.
Под равномерный шум вращаемого им воздуха я уснул.
Мне снилось, что дождь идет на улице.
Потом я слышал, как внизу у подъезда скулит щенок.
В ту же секунду казалось, что это уже был не щенок, а плакала девушка, или даже не плакала, а стонала, или уже снова скулила, и как-будто бы от доставляемого ей мужчиной удовольствия.
А проснулся я из-за того, что был раскутан, и вентилятор дул мне прямо на обнаженную спину.
- Ещё не хватало поясницу простудить! – злился я, ворочаясь в постели.
В голову лезли разного рода мысли, какие-то обрывки... фразы... стихи...
... стихи без слов... всё равно, что любовь... и в подъезде закричит проститутка... ночь... кровопийца... нож... мини юбка...
В ДРУГОМ СНЕ.
В другом сне я видел двух жирных тюленей лежащих на берегу водоёма.
Глаза у них были сытые и довольные, тюлени щурились в такт сиянию лучей майского солнца. Животные готовились ко сну после вкусного обеда. Один уже засыпал на спине у другого. Кругом были разбросаны обглоданные скелеты рыб, останки крабов, раковины из-под устриц.
Во сне я видел льдину, которая плескалась в море крайнего севера. Она несла на себе двух белых медведей, в чьи лапы попался тюлень с размноженной об лёд головой.
Я видел трёх косуль, которые вышли в поле из леса, чтобы пощипать там травки из замерзшего стога сена. Косули ели держались на своих худющих ногах, тряслись в поле от страха и холода.
«Воры!» – озаглавил картину художник.
Юпитер рисовал бабочек. Они живыми слетали с его холста и отправлялись на землю. Рядом с Юпитером расположился Меркурий. Он и поднёс палец к губам и таким образом попросил Добродетель хранить молчание, когда та так внезапно появилась рядом с художником.
- Тсс! – означал его жест.
Ван Гог рисовал стул, свечу, Гогена, рисующего море.
Островитянка бросалась в воду с головой, оставляя на пенистой поверхности свои рыжие волосы. Движения женщины были спокойны и грациозны. Они вселяли в меня надежду и уверенность. Я вслед за ней решился доплыть до острова.
Море при этом было тихим и нежным. Оно тёплым синим покрывалом, проникало в мою комнату, падало на кровать, свисало с подоконника, на белой поверхности которого, простыня душила мои ноги.
Мужчина размахивал веслом над моей головой – рядом проплывала лодка. Море раскачивало её, пыталось перевернуть на воду. Я хотел ухватиться за борт, но руки были связаны, а сам я висел на дереве, болтался в белой одежде, словно верёвка.
Я видел испуганные глаза женщины. Два негра смотрели из-за её спины, сложив свои подбородки на худеньких плечах негритянки. На мужчинах была дорогая одежда, в какой, пожалуй, расхаживали испанские вельможи с картин Веласкеса - пушистые перья, рыцарские шлемы и позолоченные костюмы.
Лодку окружили рыбы. Они вынесли тела утонувших людей на сушу. На берегу их встречали огромные, с человеческий рост, птицы. Тут же у рыб вырастали человеческие ноги, а у птиц руки.
Рыжеволосая островитянка продолжала свой путь под зелёными водами. С лодки за ней наблюдали мужчина и женщина.
Было жарко.
Я сбросил с себя синее одеяло.
Белый квадрат простыни сполз к ногам.
Стало холодно.
Я видел, как падало вниз моё худое голое тело.
Болела голова.
Это было такое странное ощущение – мне казалось, голова у меня болела оттого, что в ней было совершенно пусто.
Я встал с кровати и пошёл смывать ощущение в душ.
Со вчерашнего дня прошло не так много времени, однако я совершено не помнил себя вчерашнего. Я не помнил, кем я был, каким человеком, о чём думал, что чувствовал? Как будто бы кто-то другой ходил в моём теле по улицам, ездил на автобусе, работал, а потом возвращался домой, ел, уставившись в телевизор, ложился спать, просыпался с ощущением того, что в голове пусто.
Я смотрел на разбросанные рядом с моей кроватью вещи. Припоминал, что всю ночь сортировал на своём компьютере музыку, создавая бесчисленное множество папок, а потом, не найдя ответа на вопрос, для чего я всё это делаю - удалил весь свой много часовой труд.
Я вошёл в кухню.
Практически одновременно включил электрический чайник, плиту и телевизор.
- По меньшей мере, 25 африканских мигрантов погибли от голода, жажды и жары, пытаясь добраться на лодке до берега Испании, - шипел канал новостей. - Еще 25 человек спасены экипажем грузового судна у побережья провинции Альмерия, в их числе, по сообщениям с места событий, - пять женщин и пятеро детей.
Я достал сковородку из холодильника, поставил на плиту разогреваться жареный картофель.
- Как сообщает Би-би-си, судно, патрулирующее воды между испанскими городами Малага и Мелилья, наткнулось на полузатонувшую лодку с мигрантами в понедельник вечером. Одна из женщин, по словам представителей Красного Креста, потеряла в море мужа и трех маленьких детей.
Я насыпал в чашку кофе и налил кипятку.
Кофе ударил в голову - она мгновенно прошла и больше не болела.
- Каждый год десятки тысяч африканцев пытаются добраться до испанского берега, чтобы попасть в Европу, – никак не унимался диктор с экрана телевизора. - "Мы не знаем точных цифр", - признался в интервью агентству Ассошиэйтед пресс сотрудник Красного Креста в порту Малаги. Только в прошлом году в ходе таких путешествий погиб в общей сложности 921 мигрант, утверждает испанская неправительственная Организация по правам человека.
Я встал из-за стола, чтобы выключить телевизор, и случайно зацепил рукой алюминиевую крышку из-под кастрюли. Крышка упала на пол и достаточно долго стучала своими алюминиевыми боками по жесткому линолеуму, в начале громко, потом всё тише и тише. Я поднял её и помыл вместе с остальной посудой.
ПАМЯТЬ.
Я пытался припомнить что-нибудь самое ранее и вспомнил свою первую деревянную кроватку, как я лежал в ней и наблюдал из-за её деревянных прутьев за раком, ползающим по комнате. Отец принёс его с рыбалки и выпустил на пол, чтобы показать нам с мамой. Я помнил этого рака очень чётко, он и сейчас, как живой ползал перед моими глазами, такой весь склизкий, тёмно-зелёный, словно его только что из болота вытащили. Впрочем, помнил я его и мёртвого румяного красного, лежащего на следующее утро на тарелке, на кухне.
В другой раз, я лежал в кроватке с высокой температурой, и мама никак не могла заставить меня выпить горькое лекарство. В конце концов, она растворили таблетку в чашке сладкого чая, но я всё равно отказывался пить его. Тогда мама сказала, что я очень серьёзно болен, и что должен выпить лекарство, а иначе могу даже умереть. Помню, эта фраза подействовала моментально, я так перепугался, что тут же выпил чай, а он к тому же оказался очень вкусным.
Вот, что стало с кроваткой потом, я не помнил. Не помнил я, и как очутился здесь этот диван, пришедший на место деревянной кроватки, обшитый зелёной тканью. Помню лишь, что в одно время над диваном висел календарь, на обложке была изображена Москва Река, Кремлёвская стена, прогулочный теплоход.
Утро.
Мама натягивала на меня колготки, отвозила на санках в детский сад, вечером забирала из него. Мы проезжали мимо, школьного стадиона, общежития, продуктового магазина. На стадионе мимо нас пробегал мужчина. Каждое утро я видел, как он наматывал там круги вокруг футбольного поля, босиком по снегу, в одних трусах. Мама говорила, что это был спортсмен. Трусы были красные.
Металлический забор детского сада был весь в дырках, как решето. Мама говорила, что дырки эти остаются на листе металла после выпиливания каких-то деталей для снарядов, а делают такие заборы в нашем городе на пороховом заводе.
В помещении раздевалки детского сада нас встречала, Людмила Ивановна – моя воспитательница.
Мама уходила на работу.
Дневной свет заливал помещение старшей группы детского сада сквозь огромные окна. Они были закрыты, и не известно, как туда пробралась синица, которая летала, как метеор по всей комнате, чуть-чуть не касаясь крыльями самого потолка. Дети возбуждённо наблюдали за её полётом.
Тут же синица врезалась на полной скорости в окно и упала на подоконник.
- Она умерла? – спросил один мальчик у Людмилы Ивановны, поспешившей на помощь к бездыханному телу птицы, но только воспитательница хотела коснуться её, как та тут же снова взлетела в воздух.
- Притворялась! В обморок упала! – кричали дети.
В нашей группе был небольшой живой уголок, там стояла клетка с хомяком, была черепаха и чучело журавля на подставке, и надо же, синица, решившись взять паузу, приземлилась именно на журавля, прямо ему на голову.
- Поближе к своим, - раздался детский возглас.
- И не боится.
Людмила Ивановна открыла окно. Она долго не могла справиться со шпингалетом, дёргая его и так и сяк, но всё же добилась своего, свежий морозный воздух наполнил наши лёгкие. Распознала его и синица, сделав прощальный круг над головами детьми, она всё-таки выбралась наружу, только в небе мы её и видели.
Дети хлопали в ладоши, кричали, кто умел, свистел.
Из-под чучела журавля выполз таракан, тут же раздался хлёсткий удар ладони по столу. Я смотрел на белую жидкость, вылившуюся из насекомого.
- Это, что ещё такое? – сказала строго Людмила Ивановна. - А ну-ка сейчас же руки мыть!
Мальчик в военной фуражке скрылся в ванной комнате.
Дети всё ещё были чему-то рады, смеялись, разговаривали, переглядывались между собой. Людмила Ивановна и не пыталась нас успокоить. Она подошла к центру длинного стола, за которым мы все сидели, и высыпала на него кучу нарезанной цветной бумаги.
- Ну что же, начнём наше занятие по аппликации, - сказал Людмила Ивановна уже в тишине, которая случилась как-то сама собой.
Дети устремили свои взгляды на цветные круги, квадраты, ромбы, треугольники, разбросанные по столу. Все фигуры были разных размеров, края же у них были не прямые, а зигзагообразные, как у печенья «Хворост».
- Возьмите, листок белой бумаги, что я вам раздала, перед началом занятий, и попытайтесь, при помощи этих разнообразных цветных фигур, изобразить на нём какое-нибудь животное, - проговорила Людмила Ивановна, как ни в чём не бывало. - Возьмите клей и приклейте на листок, туловище, голову, ноги, хвост, да всё, что угодно, всё, что должно быть у вашего животного, только использовать в качестве материала можно только вот эти, уже готовые фигуры. Вырезать самим что-то из цветной бумаги запрещается.
Дети молчали. Больше всего всех поражали эти зигзаги по краям фигур, если бы их не было, например, на круге, то из него можно было бы изобразить голову животного, а так?
Как бы то ни было, но именно круги разошлись по рукам детей быстрее, чем остальные фигуры. Только вот одной девочке не досталось круга, и она заплакала.
Людмила Ивановна подошла к девочке и наклеила на её белый лист бумаги жёлтый вытянутый треугольник.
- Это будет тело, животного, - торжественно произнесла воспитательница. - А это будет его голова, - сказала она, вклеивая чёрный ромб в левый угол жёлтого тела. - А вот и хвост, ноги, - продолжала Людмила Ивановна, выбирая одну за другой фигуры из цветной кучи и вклеивая их всё на ту же плоскость.
Последним она наклеила серый прямоугольник, и стало понятно – это будет крыло птицы.
- Ну? И кто же это у нас получился? Узнаёте её, дети? - спросила Людмила Ивановна.
- Синица! синица! – кричали мы все хором, восторженно смотря на аппликацию.
- Правильно. А теперь попробуйте и сами что-нибудь составить, и не важно, если у ваших животных будут квадратные тела или прямоугольные головы, главное чтобы вы соблюдали цвета и пропорции.
- Людмила Ивановна, а куда мы потом наши работы денем? – спросила одна девочка у воспитательницы.
- А вы их с собой домой заберёте, и пусть ваши родители попробуют угадать, кто на них изображен.
- А свою, вы тоже домой заберёте?
- Нет, синицу мы оставим здесь.
- Хоть эта не улетит, - произнёс мальчик в военной фуражке.
Я прекрасно помнил его, этого мальчика в военной фуражке. Помнил, как его все боялись в нашей группе в детском саду. Он называл себя маршалом, и говорил, что нет никого на нашей земле, кто был бы его главней.
А запомнил я его ещё и потому, что этот мальчик был первым человеком в моей жизни, кто меня специально больно ударил, дал мне кулаком по животу, когда я сказал, что есть такое звание, как генералиссимус, и уж этот-то точно главнее маршала.
Мальчик вначале рассмеялся, так смешно и нелепо звучало тогда это слово - генералиссимус, не по-русски, а потом со всей силы ударил меня кулаком по животу.
Ещё я помнил, что когда ходил в детский сад, то хотел, чтобы моей мамой была моя воспитательница Людмила Ивановна. Одним из моих самых любимых мечтаний в то время, было, как мы идем с Людмилой Ивановной в баню, она моет меня там, в большом пластиковом тазу, а потом вытирает махровым полотенцем.
ЗЕЛЕНЫЙ.
Я возвращался с работы домой, когда мне позвонила сестра и попросила, что бы я купил по пути арбуз.
И, возможно, я забыл бы о её просьбе, если бы рядом с домом мне не попалась палатка, в которой торговали фруктами.
- Можно выбрать? - спросил я у продавщице, указывая на арбузы лежащие в глубине палатки
- Конечно проходите, - ответила мне она.
Я зашел в палатку.
Я вспомнил своего дядю, который всегда, прежде чем купить арбуз, подносил его к уху, и слушал, что у того внутри. Дядя рассказывал, что в тот момент он сжимал арбуз двумя руками, и если было слышно, как внутри сочится сок, то значит арбуз сладкий.
Я всегда хотел испробовать этот дядин метод, но все чего то не приходилось.
И вот, кажется, настал тот случай.
Я стал поочередно поднимать с пола арбузы и прикладывать к уху, слушая их.
Продавщица терпеливо ждала и смотрела на меня с удивлением.
Наконец, я услышал внутри одного арбуза звук сочившегося сока.
- Вот, - сказал я продавщице. – Этот точно спелый, красный!
Но ей, похоже, было всё равно.
- Вам пакет нужен? - спросила она у меня.
- Да, - ответил я. - А выдержит?
- Этот тридцать килограмм выдержит, - сказала женщина и положила арбуз внутрь пакета.
На этом и расстались.
А по дороге домой в моей голове возникли следующие мысли:
- Вот если этот пакет сейчас порвётся и арбуз упадёт на землю, вернёт ли мне продавщица деньги? – подумал я.
- Да нет, конечно! – ответил я себе же. - Откуда продавщица знает, может быть, я специально арбуз об асфальт разбил, чтобы деньги вернуть, а потом и пакет порвал.
- А если не специально? Ведь должен этот вопрос решаться как-то юридически, так сказать, в судебном порядке, – не соглашался я уже с собой. - Если продавщица предлагает не качественные пакеты, то это можно доказать. Ну, например, провести экспертизу!
- Экспертизу пакета? Не смеши. Кто у нас этим заниматься будет? Да и какой суд из-за арбуза?
- Но ведь в таком случае продавец останется безнаказанным? А как же закон?Хотя?
И только я хотел подумать, над этим "Хотя?", как пакет, который я держал в руках, треснул по шву, оттуда выпал арбуз, упал на асфальт и разбился.
И так мне вдруг стало обидно, что я даже не стал собирать его куски, и возвращаться к палатке с фруктами.
Но обидно мне стало не из-за разбившегося арбуза, и не из-за порванного пакета, и не из-за обманщицы продавщицы, и даже не из-за того, что у нас в стране нет такого закона, который смог бы меня защитить в сложившейся ситуации. Обидно мне стало из-за того, что арбуз, который я так долго выбирал в торговой палатке, разбившись об асфальт, оказался внутри совсем не красный, не спелый, а был совершено зелёный.