Хожу по магазинам в лёгком раздражении, рассматривая витрины с продуктами, и ищу сама не знаю что.
Хотелось бы что-нибудь вкусненькое приготовить.
Во всех магазинах почти одно и то же.
Дома, как на продовольственном складе всё есть, но…как-то надоело всё.
Ничего особенного не найдя, недовольная ограничилась покупкой винограда, и возвращаюсь, жалея потраченное время.
Поднимаюсь по ступенькам подъезда и вижу: у единственной батареи отопления на площадке между вторым и третьим этажами сидит мужчина-бомж.
Маленький, худой. Сидит на холодном бетоне, прижавшись спиной к батарее.
Какая-то грязная куртка снята и валяется тут же. Видно снял, чтобы тепло быстрее дошло до тела.
Я уже почти повернула с этой площадки на следующий лестничный пролёт и тут встретилась со спокойным взглядом его больших доверчивых, как у ребёнка или преданной умной собаки, глаз. Взгляд был немного извиняющимся.
Я будто наткнулась на какую-то преграду. Внутри что-то на миг остановилось, но я прошла мимо, не задержавшись ни на секунду.
Очутившись в приятном тепле собственной квартиры почувствовала полное смятение.
Не впервые вижу в своём подъезде бомжей, но в этот раз я каждой клеточкой своего тела почувствовала себя на его месте. Сидит ЖИВОЙ ЧЕЛОВЕК голодный, замёрзший, униженный своим положением, без всякой надежды на лучшее, обречённый на медленную смерть.
Неважно, почему с ним так стало, может и сам виноват во многом, но ведь он не привычный в нашем понимании какой-то неодушевлённый предмет, бомж, мусор, а ЧЕЛОВЕК! Человек, способный, как и все люди чувствовать и боль, и голод и холод, и страх, чувствовать, как чувствуют все живые существа!
Зайдя на кухню и распахнув холодильники я стала, торопясь, складывать в пакеты попадающиеся мне продукты.
Я видела их глазами голодного человека, забыв, что час назад меня всерьёз мучил вопрос, какую же еду мне приготовить на сегодняшний день.
В пакеты летело копчёное сало, консервные банки, сделанные бутерброды с маслом и колбасой, сгущёнка, конфеты, лук и чеснок, мёд, варенье, хлеб и сухари.
Туда же отправился сваренный ещё горячий борщ и многое другое, пока два пакета не оказались полными.
Я поставила их перед человеком у батареи и, торопясь уйти и не глядя на него сказала только – съешьте борщ, пока он не остыл. Мне было почему-то мучительно стыдно.
А вернувшись в квартиру и мОя руки, представляла, каким счастьем для него были бы привычные для меня мелочи оказаться, например, в горячей ванне, быть отогретым, чистым, одетым в такую же чистую одежду, спать в тепле, а не на холодном грязном полу подъезда.
По прочитанной литературе всем известно, что раньше были так называемые ночлежки для бездомных и нищих.
Куда девалось наше милосердие? Такими вот разовыми подачками, как мои, в порыве нахлынувших чувств, всех обездоленных не накормишь. Да и у меня «сердобольной» такие чувства не всегда возникают, потому что слишком уж привычной стала картина копающихся в помойках и живущих в подъездах таких вот людей.
Если бы, к примеру, хотя бы у одного чиновника, укравшего у государства даже не миллионы, а миллиарды рублей конфисковать приобретённое на эти миллиарды имущество, то какую бы армию доведённых до крайности людей, быть может ещё способных принести пользу государству, можно было бы спасти от медленного умирания. И не только бомжей. Но спасти также многих детей, имеющих серьёзные заболевания, угрожающие из жизням. Да мало ли кого можно было бы спасти!
Но такого закона о конфискации не существует и вряд ли он когда-нибудь будет.
Среди создающих и принимающих законы дураков нет.
А бомжи… А что бомжи? Это же не люди…
Но я благодарна встреченному одному из них за то, что благодаря ему по-другому стала смотреть на своё «нищенское» существование.