Жизнь, как Жизнь гл. 53 - Собаку в избу

               
             Седая худенькая старушка с милыми морщинками на лице, в котором угадывались былые, яркие черты первой деревенской красавицы, сидела на скамейке в палисаднике за посеревшим от солнца и дождей деревянным столиком, напряженно всматриваясь вдаль улицы когда-то чёрными, а теперь блеклыми, порыжевшими от горя и времени добрыми глазами. Она не видела, но сердцем знала – по тихой тенистой аллее шла ее Шурочка-цветик, ее единственная, ненаглядная внученька.
              – Что там у неё в руке? Видать чемодан? Какой большой и черный! – подумала старушка. – Да это, никак, собака?! – наконец догадалась она, когда собака выполнила свой очередной забег вперед.
             – Да как же так? Да откуда ты её взяла? – запричитала старая женщина.
             – Купила, бабулечка, купила... Моя она теперь. Понимаешь, моя! – непривычной скороговоркой строчила девушка, словно опасаясь, что кто-то лишит ее права владения этим сокровищем. – Вот и документы есть! – размахивала Шура собачей родословной перед бабушкиным носом.
             – Да по-го-ди ты! Не тарахти! Как купила? Неужто за деньги? – по-нижегородски сильно упирая на “о”, засомневалась старушка. – Вон, их сколько и без денег бегает...
             – Такие не бегают, – с каким-то отчаяньем в голосе возразила внучка.
             – Да-а, красивая... – видя, как преобразилась внучка в присутствии этого зверя, задумчиво, как бы нехотя, согласилась её собеседница.
             – И добрая, – добавила внучка голосом, в котором прозвучала такая тоска по этой самой доброте!
             И словно в подтверждение последних слов собака, до этого встревожено и напряженно ловившая слова и интонации двух женщин, доверчиво лизнула шершавую натруженную, покрытую набухшими венами руку старшей.
             – Ишь, подлиза! И почем же ты её купила? – задала старушка свой жизненно важный вопрос.
             – Сто пятьдесят, – сразу поникла внучка.
              За свои полстолетья нелегкого труда при царе, при большевиках, в войну и послевоенную разруху, во время строительства социализма и “на прямом пути к коммунизму” эта женщина заработала пенсию по старости сорок два рубля, примером своей жизни подтвердив одну из своих многочисленных поговорок: “Трудами праведными не наживешь палаты каменные”.
              – Как зовут-то её? – обреченно вздохнув, но уже с некоторой долей уважения, глядя на спокойно сидящее рядом животное, спросила бабушка.
             – Ла-а-а-да, Ла-а-а-душка... – нараспев, вслушиваясь в музыку произнесенных слов, ответила внучка, и собака подтвердила верность сказанного коротким лаем и энергичным взмахом длинного гладкого черного хвоста.
             – А где же жить-то будет твоя Ладушка? Вон, какая большая! Чай, будку ей большую надо... – задумалась старушка.
             Да нет же, бабулечка! Она ещё маленькая. Четыре месяца ей... Когда вырастет, вот такая будет, – приложила девушка руку сбоку к тому месту, откуда начинались ее длинные стройные ноги. – А на улице ей нельзя – она же комнатная! Смотри, шерсть какая короткая и без подшёрстка. На улице она замёрзнет. Это у овчарок шерсть густая и тёплая, им морозы нипочем...
             – Ишь, что удумала!.. Собаку – в избу!.. Где это видано?.. Да и места у нас нет... – причитала бабуля, все же потихоньку продвигаясь к парадной двери.
             Втроем вошли в маленькую прихожую, собака с большим пониманием проблемы легла на полу рядом с вешалкой.
             – Хорошо, Лада! Тут будет твое место, – одобрила Шура, но на душе становилось все тревожней.
             – Скоро мать придёт, – прояснила вслух нараставшую тревогу старушка.
             Ждать долго не пришлось. Дверь широко распахнулась и в прихожую, в которой сразу стало тесно, сбрасывая на ходу, куда попало плащ, шляпку, перчатки не вошла, а, скорее, вихрем влетела хозяйка дома. Дочь, как цирковой жонглер, привычно и ловко ловила летящие предметы её туалета.
             – А это ещё что такое?! – увидев Ладу, громко вскрикнула Клавдия Даниловна тоном, предвещавшим бурю.
             Собака вмиг оказалась на ногах. Шерсть на её загривке поднялась дыбом, а откуда-то глубоко изнутри рвалось наружу глухое угрожающее рычание. Надменность и высокомерие на лице женщины сменились испугом. Она попятилась в комнату и вмиг очутилась на огромном диване, стоя спиной к стене. А черная “добрая” собака, встав передними лапами на край дивана, периодически сменяла угрожающее рычание зычным, прерывистым лаем.
             – Шур-а-а! Убери собаку! – вдавившись в стену, вопила хозяйка.
             – Ну-у-у, доду-у-малась, мать собакой травить!.. – делая особое ударение на слове “мать” с какой-то тайной издевкой продолжала она.
             Впервые слова матери не ранили Шурину душу. Впервые почувствовала она себя перед ней защищенной.
             Стараясь открыто не показывать своего одобрения поведения собаки, Шура без труда успокоила свою чернявую подружку, и та с гордым сознанием выполненного долга послушно отправилась на свое место.
             Клавдия Даниловна, всё ещё опасливо поглядывая на приоткрытую дверь прихожей, спустилась с дивана и, почувствовав под собой твердую опору широких теплых деревянных половиц, по обыкновению раздраженно, но всё же не так громко повторила свой первый вопрос.– Это Лада, – ответила Шура. – Она хорошая! – добавила она, чуть запнувшись.
             – Оно и видно... – недовольно пробурчала мать. – Откуда ты её взяла?
             И далее следовали те же вопросы, что интересовали бабушку. Услышав цену, Клавдия Даниловна разразилась потоком бранных слов в адрес дочери, подвергая сомнению состояние её рассудка. “Выпустив пар” и чуть поостыв, она на мгновение замерла, словно осененная гениальной идеей.
             – Сто пятьдесят, го-во-ришь? – окая не меньше старухи, переспросила она задумавшись. – Если десять щенков по сто пятьдесят, то получится полторы тысячи. Щенки у собак появляются два раза в год... А это – три тысячи рублей, – продолжала вслух свои подсчеты практичная женщина.
             – Так это и работать не надо! – довольно подвела она итог своей бухгалтерии.
             Бабушка и внучка облегченно вздохнули. Буря утихла, не успев разыграться.
             – Ла-а-дно, пусть живет, – милостиво разрешила хозяйка, с видимой осторожностью выходя в прихожую, и, лицемерно улыбаясь животному, почти пропела: “Дорога-а-я ты наша...”
             Лада, не поднимая лежащей на лапах крупной головы, согласно стукнула хвостом по полу.