Пожара не случилось, слава богу. Целлулоид успел весь прогореть, а его остатки наша бабушка залила ведром воды. Шуму было много, особенно громко кричала баба Тася.
- Эти Вовка и Толька – хулиганьё! Драть их ремнём! Отцам скажу – мало не покажется!
- Фашисты недобитые!.. – ворчала баба Люба. – Им бы что-нибудь поджечь, взорвать…
- А вы, баламутки, куда смотрели? – закричала на моих сестёр бабушка.
- А что мы? Мы-то причём? И Вовка с Толькой ничего не поджигали; это Андрюшка забросил горящую тряпку с дымом - против ос, – оправдывались они. - Там в сарайке гнездо осиное!
Убедить бабушек невозможно: у открытой двери сарая они нашли брошенные спички и лучины. Хорошо что мальчишки не оставили свои ружья-поджиги.
На следующий день резко похолодало. Всю ночь шёл дождь: он стучал в окна, шелестел по крыше, пытался с ветром ворваться в форточки.
- Это на черёмуху холодает, - говорила бабушка.
С утра дома скучно, а во дворе сыро, неуютно. Серое небо, накрапывает дождик. Лёжа на диване, листаю книжки, учебники сестёр, какие-то альбомы. Порисовать, что ли? Или послушать радио?..
Баба Люба долго гремела кастрюлями, потом к ней пришла приятельница Флегонтьевна - старушка из соседнего двора. От радости у нашей бабушки засветились глаза – ей тоже было скучно и хотелось поболтать. Я с неохотой слез с дивана, чтобы выйти на кухню поздороваться; получил за это от гостьи затасканную карамельку…
Отложив конфету, снова устроился на диване, прихватив с этажерки любимую для разглядывания книгу - сестринский учебник «История древнего мира». Дворцы и развалины, пирамиды и стелы, пещеры и статуи. Вот поселения древних, так напоминающие среднеазиатские глинобитные кладбища, которые я видел издали из окна поезда.
Потянуло в сон. Я чуть-чуть задремал, краем уха прислушиваясь, о чём говорят на кухне…
- Федотовна, ты Томку-то нашу из Малиновки помнишь? Которая на Сенной живёт сейчас? У неё курочка сдохла!
- И што?
- Да к ведь она её ощипала и на базар! Вот ведь старая карга!
- Фу!.. Креста на ней нет! Ни стыда, ни совести. А ты ей?..
- Я ей говорю: «Дура ты старая, что ж ты людей травишь!» А она мне: «Ты вспомни, чем мы в войну детей своих в колхозе кормили – и ничего, вон какие лбы выросли…»
- То война…
- Вот и я говорю!..
«Какая гадость!» - подумал сквозь дрёму.
Я почти заснул, но ветер швырнул крупные капли в окно, разбудил…
Арина заболела, - заговорила моя бабушка. – Уж, не знаю, выживет ли… Господи, спаси и сохрани!
- Это твоя младшая сестра, да? Которая сводная?
- Да. Помню, как до войны ещё, в 27-м, мамка ейная, а наша, стало быть, мачеха, померла, Арише года полтора было. Весна была тёплая, даже жаркая, и мы раз взяли её на могилку матери. На кладбище хорошо: солнышко, птички поют, зелено всё. Отпустили Аришку в одной рубашонке, - она по травке ползает вокруг креста прямо над гробом, лепечет: «Мама, мама…»
Мы прямо обомлели все! Ведь никто её не учил! …Никто!
Я представил себе маленькую беспомощную девочку на свежей могиле. Теперь эта девочка – худенькая улыбчивая старушка - баба Арина. Она часто бывала у нас до болезни.
- Может в больницу её? Врачи што говорят?..
- Да врачи-то давно операцию предлагают. Но Арина не хочет. Боится, да и… ты слышала, что в больницах энтих творится?
- А што?
- Укол сделают как бы от болезни и ту-ту, - на тот свет. Старые люди не нужны никому. И в пенсиях правительству экономия!
- Да ты што! Быть того не может!
- Не знаю, конечно. Всё может быть. Люди говорят…
«Насмешили. Быть такого не может в нашей стране».
- А ты што готовишь на ужин?
- Щи приставила, да картошки пожарю. А в субботу, жива буду, так пирог с рыбой состряпаю. Или в воскресенье.
- А я рыбки хочу сегодня пожарить. Хек у меня с утра размораживается.
- Хек надоел. Эх, сазана бы, или судачка!
- Сазан в пироге хорош! Говорят, на Селезнева вчера продавали, и очередь была не очень большая. Да быстро кончился.
- Ага, кончился! По своим разобрали, сволочи, вот и кончился. Надо бы Петю попросить в выходной в «Рыбный» съездить: может, что купит…
Я вспомнил, как отец брал меня в этот магазин на Красном проспекте. Это был унылый зимний вечер. В ярко освещённом фойе две-три очереди к прилавку сцепились шумными хвостами – не разберешь, кто куда стоит. Давали крупного речного окуня и судака, но судак уже заканчивался. Люди волновались.
Хотелось в сторонку от суеты; я обрадовался, когда папа оставил меня в углу возле окна. Покрытое морозными узорами подсвеченное с улицы окно переливалось радужными искорками. Среди нарисованных морозом цветов и перьев уже отпечатались озерца чьих-то детских ладошек; я хотел было приложить свои, создать по краю узорной наледи береговую линию с новыми заливами и островами. Можно было бы оттаивать льдинки–айсберги от материка и пальцем отправлять их выше - в океан чистого стекла, можно прочертить ногтём маршрут для путешественников. Промёрзшие окна всегда интересны, как географические карты, всегда на что-то вдохновляли.
Появился папа и предложил мне постоять в очереди: окуня давали по 2 кг в руки. Ох, не любил я это. Как только подходила моя очередь, я начинал волноваться, что отец не успеет подойти ко мне с деньгами. Но он всегда успевал.
В магазине, в тот раз, появился высокий солидный дядька в чёрной шляпе, в длинном черном пальто, с намотанным на шею красным шарфом. Прямо с порога магазина красивым оперным голосом он пропел:
Ни тени нет сомнения -
Есть рыба нототения!
Все заулыбались: и продавцы, и очередь, все стали на него оглядываться. Это был какой-то известный актёр музыкального театра, любимец публики.
- Нототении нет, Виктор Иваныч, но есть прекрасный окунь! Проходите сюда, проходите. В конце месяца обещают палтус…
Очередь расступилась, и Виктор Иваныч исчез в помещение за прилавком… Никого это не возмутило.
- Ты в Северное поедешь этим летом?
- Хочу попозже, когда грибы – ягоды пойдут.
- А ребятишки как?
- Девоньки в пионерский лагерь, а Витьку может со мной отпустят. Но ещё не знаем…
Снова задремал. Мне снился актёр в чёрном пальто, поющий арии в нашей дворовой беседке. Он долго пел нам, а мы всем двором, взрослые и дети, бабушки и дедушки, аплодировали ему. Я старался громче всех – даже ладони отбил, и мне кто-то из взрослых сделал замечание. Потом актёр ушёл из нашего двора с огромной сеткой-авоськой, набитой крупным полосатым окунем…
- А Вася-то как, пишет? Как ему в Джамбуле живётся? Казахи не обижают?..
- Давно письма не было. Сама бы написала, пристыдила бы, да не неграмотна...
- Любашу или Галку попроси.
- Так и делаю. Люба пишет, обычно.
- А вот и они, наверное…
Я услышал, как что-то загремело в сенях. Это сёстры вернулись из школы и, вешая свои дождевики, опрокинули пустые вёдра.
Весёлые, они с шумом ворвались на кухню, с ними была Лариска. Соседка тут же ушла домой, а бабушка начала кормить всех обедом.
Лариса, которая первая узнавала новости, рассказала, что Вовка и Толька будут сейчас давать закрытый концерт в беседке – споют и сыграют матерные куплеты.
- Нет, у них будет музыкальный спектакль! – поправила Галя, посмотрев на хмурую бабушку – Люська с Надей после обеда нарисуют билеты - вход будет по билетам.
- А мы нарисуем деньги! – добавила Люба.
Дождь наконец-то закончился. Чуть выглянуло робкое солнце и всё как-то повеселело: облезлые крыши, покосившийся забор, намокшая травка засверкала алмазными каплями.
Пока старшие обедали, мы с Ларисой оббежали двор, но нигде никого не было. Решили ждать на заборе напротив выхода из барака, чтобы видеть всех. Забор был любимым наблюдательным пунктом. Над нами нависала усыпанная белым цветом черёмуха; мы чувствовали её густой праздничный запах. Время от времени за шиворот с дерева падали капельки воды. Лариса потянулась к дереву, чтобы дёрнув за ветку окатить меня дождём, - она любила такие шуточки, - но, неожиданно сорвалась, сползая вниз по забору, зацепилась резинкой рейтузов за сучок и повисла вниз головой. Я спрыгнул на скамейку, попытался отцепить её от забора, - не тут-то было, – нужно сначала приподнять её вверх, а силёнок не хватало. Пришлось бежать за старшими. Сестрёнка осталась висеть вниз головой, на резинке, полы осеннего пальто прикрыли ей голову…
- Лариска повесилась! – заорал я с порога, напугав всех. – Висит вниз головой на заборе! Задыхается, - приврал зачем-то.
Бабушка выронила крышку кастрюли.
- Бегите быстрее, а я за вами, - скомандовала она девчонкам.
Люба и Галя кинулись за мной на другую сторону барака. Когда мы забежали за угол, то Лариску уже окружали ребята: Надя, Нина, Вовка, Толька, Люся и Андрюшка – они только что сняли её с забора. А Лариса, задрав пальтишко и кофту, весело показывала слегка ободранный живот.
Подошла баба Люба. Она тоже осмотрела Лариску и ушла обратно.
- Концерт! Все приходите на концерт через десять минут, - сказала Надя.
У Вовки в руках была старая ободранная балалайка с двумя струнами, а у Толика – пластмассовая игрушечная гитара тёмно-вишневого цвета. Вместо струн у гитары леска разной толщины. Забрав инструменты и какие-то тряпки, мальчишки побежали в беседку.
- Без спросу не заходить! - крикнул Толик.
Пока мы лазили по забору, сёстры времени даром не теряли: взяв несколько десятикопеечных монет, они подложили их под тонкий лист бумаги, а сверху заштриховали карандашом так, что проступили контуры и рельефное изображение гривенника. Потом они вырезали несколько таких отпечатков; получились бумажные монетки. Нам с Лариской выдали по несколько штук.
Надя продавала всем бумажные билетики за две монетки, а Люся проверяла их на входе и надрывала.
Беседку ещё более плотно обвязали старыми покрывалами – внутри полумрак. Шесть разных табуреток образовывали два ряда. Мальчишки протянули в беседку электрическую переноску и включили диапроектор. На задней стенке беседки висела белая простыня, - на неё проецировалась картинка морского берега с пальмами из диафильма, который мы видели раз сто.
В углу на лежанке за ширмой шептались Вовка и Толик. Ширма упала, как только все расселись по местам. Мы увидели переодетых в пиратов артистов – один с гитарой, другой с балалайкой. Толик был в старой соломенной шляпе, а на себя он надел лоскутную дорожку с прорезанной посередине дырой, - он надел её через голову. Вовка повязал на голову платок, нарисовал себе усы и перевязал синей лентой один глаз. Настоящие разбойники! Они ударили по струнам и заголосили:
Скрипнули ворота,
Прокричал петух.
Пёрнула корова,
И фитиль потух…
Мы захохотали, а ободрённые смехом артисты продолжили:
Робинзон проснулся,
Жопу почесал.
На бок повернулся
И рассказ начал.
При этом они пытались показать всё в движении: и как проснулся, зевая, и как почесал…
Играть на инструментах они не умели, а просто били по струнам и орали.
«Нас несло по морю,
Долго нас несло,
Трахнуло об скалу
И корму снесло…
Ну а мне, бедняжке,
Прищемило ляжки,
Прищемило ляжки, -
И дальше понесло…
Все дико хохотали, кто-то упал со стула – так уморительно артисты корчили рожи. Тут раздался треск, под ногами сверкнула синяя молния, погас свет. Запахло горелой изоляцией.
Со страху мы кинулись из беседки прочь.