30
– Папа, – донеслось издалека.
Вот и он стал кому-то «папа».
Девочка легонько похлопала его по плечу.
– Папа! – уже предупреждающе.
Маленькая. Хорошенькая. Симпатичненькая – слова-то такого нет, наверное.
Означало: если он сейчас же не поднимется, произойдёт непоправимое. Он лениво приоткрыл левый глаз. За ним открылся правый.
– Что случилось? – он не замечал утра за окном.
– Как что?! – возмутилась. – Мне нужно в школу.
– Ну, может, ты не пойдёшь сегодня? – он попытался отвертеться.
Роль капризного мальчишки.
– Не пойду?
– Нет, что ты. Надо понимать необходимость хождения в школу.
– А Дивия говорит, что необходимости нет, а есть дурацкое общественное устройство и дурацкий общественный порядок.
– Дивия, – далеко от неё Див в зачарованности шептал её. – Надо упорядочить.
– Да, отвезти меня в школу. Может, он исправится.
– А ты согласна с ней?
– Я ещё недостаточно выросла. Я ещё не решила, с кем или с чем мне соглашаться.
Он быстро собирался.
– Но палец в рот тебе не клади!
– Бабушка рассказывала, что Дивия начала рано говорить. И это были очень сложные слова, которые не всякий взрослый способен произнести без запинки. А сама Дивия сказала, что вообще лучше молчать…
– Но не молчит же! Вся в тебя!
– Ты сам всё время не молчишь. Поэтому я и не знаю иногда, с кем мне согласиться.
– С самой собой.
– Хорошо, что вы с Дивией одинаковые.
– Не может быть!
– Ты по-мужски ничего не видишь.
– Или не слышу?
Диво по отцу задумалась.
– Как ты умудрилась так рано встать?
– Родители приучили.
– Ты готова? – пообщаться с Диво большая радость.
Она кивнула.
– Тогда пойдём.
– Нет, а завтракать?
– По дороге, – Див придумал новое. – Купим что-нибудь.
Нарушения в жизненном распорядке ребёнка. Она всегда завтракала дома. Спокойно, не спеша и не волнуясь. Как к этому отнесётся Дивия? Обычно она проявляла больше педантичности. Её бесило неграмотное распределение времени. Она постоянно должна была успокаивать себя, если ломала прежнюю организованность.
Диво была в восторге от идеи Дива. Если честно. Разнообразие признавала и Дивия. Лечь спать попозже. Гулять долго и везде. Делать наоборот.
У Дива – определённый график. Но в экстремальности он моментально менял условия.
– Мы не опоздаем? Это же плохо.
– Да?
– Дивия не любит, когда…
– Опаздывают другие.
Чувство раздражения на неё. На Дивию.
Да, Зуттер, эту лань тебе не удалось отогнать и от Руфи (???).
Дианы пророчество. Лань, что любил он больше всего. Они имеют путаный характер. На то и предсказания-предположения.
– Ну, если пробок на дорогах не будет, то приедем вовремя. Не беспокойся.
Дивия оставила их ненадолго одних. Новоиспечённых – отца и дочь.
Так вот что я тебе хочу ещё сказать – знаешь, чертовски хотелось иногда позвонить тебе, но я «вовремя останавливалась», правда, иногда срывалась. Пусть мой звонок и это письмо не изменяют твоих намеченных планов. Ведь если ты захочешь ещё хоть раз со мной встретиться, я, наверно, не отказалась бы (???).
Дианы пророчество.
Не отказалась же.
Неразгадка солнцепутья.
– После уроков я тебя заберу.
– А потом?
– Будешь с нами.
Загоревшиеся глаза. Она крайне редко бывала при нём. И дома, и на работе. А там каждый пытается уделить ей внимание. Она размечталась. И он с улыбкой оглядел её. Чтобы убедиться: выглядит ребёнок нормально.
– Ну, всё, иди.
Диво по отцу побежала к главному входу. Оглянулась пару раз. Помахала рукой. И скрылась. Стереотип.
Диана пришла в самый разгар. Не важно, чего. Она всегда оказывалась в гуще событий.
«Никто меня не заметит», – подумала она и стала искать Друга.
Забыла посмотреть под ноги. Споткнулась. Не упала, но налетела на какого-то мужчину. Вот радость для него!
– Чёрт побери, – Диана заворчала, в точности, как её отец. – Пораскидали тут своих шнуров. Специально ведь, чтобы я споткнулась. Вот растянулась бы я здесь, смеху было бы.
Он улыбнулся.
– Где тут… ничего не видно.
– Он там, – указал ей направление. – Ориентацию больше не теряй.
– Ты выражаешься не совсем верно. Ориентир.
И ушла.
Будут встречаться?
Потом, в дальнейшем, это лишь подтверждалось от раза к разу (???).
Дианы пророчество.
Она боялась его непонятливости. Невосприимчивости. И никогда бы не прочитала ему вслух:
Хотя бы просто пощади
Иль смилуйся, как над младенцем, –
И посели меня в груди,
О, посели под самым сердцем.
Я буду знать, как дышишь ты,
Какие напеваешь песни,
Впитаю все твои мечты,
Твои заботы и болезни.
И растворится надо мной
Подобьем нежной фотоплёнки
Прикосновенье именной
Нательной маленькой иконки
(Л. Никонова).
Она не могла показать ему вслух.
Потому что на том месте, где побывала его ладонь, остались тёплые благодарные мурашки (???).
Дианы пророчество.
– Привет, – Дивия приподнялась на носочки, чтобы заглянуть из-за плеча Лада на то, что он держал в руках.
Он немедленно повернулся. Прогнал одну сосредоточенность. Вовлёкся в другую.
– А, это ты! – сказал ей небрежно. – Как дела?
– Я написала, – Дивия сообщила весело.
Так, словно осуществлена её давняя мечта.
– Хочешь почитать?
– Нет, мне некогда, – Лад принял вид занятого человека.
И оставил её одну.
– А придётся, – прошептала Дивия, надувшись на него про себя.
Не уделил ей должного внимания.
Обнаглел. Негодяй.
Дивия смотрела на Лада. Поймать его взгляд.
А он специально уворачивался.
Она села. Стала воображать, как Любимый Поэт может облапошить её. Опять полез в голову. Поделиться, что ли, с Ладом? Как облапошил Созерцатель.
«Как бы мне объяснить ей, чтобы она не обманулась», – Лад думал отвлечённо.
Неосознанно пытался оградить её от опасностей. Но одновременно – увидеть, как она сама преодолеет преграды. Пусть она, в конце концов, падает. Чего она, конечно, не хочет.
«А придётся, – размышлял Лад. – В каком случае я помогу ей?»
Импульсы.
Вернулся к ней. По-прежнему чем-то занимается. Пусть так думает. Наблюдал за ней исподтишка. Что делает. Но делать ей было нечего.
Молчала. Во взгляде читалось – что же ты ничего не скажешь мне?
– А ты что здесь делать пришла? – Лад наконец спросил, будто она ему мешала.
Дивия ответила:
– Если ты успел забыть, то я вовсе не к вашему величеству.
Другого здесь не стояло.
«Интересно, что она там написала? – Лад разглядел сумбурное девичество. – Да разве она умеет?»
Ему страшно не понравилось, что Дивия не к нему якобы.
– Тогда придётся подождать ещё, – Лад сказал недовольно.
– Значит, подожду.
«Чёрт знает, что за настырность!» – Лад внутренне содрогнулся.
– Все ушли. Только Андрей чего-то ещё ковыряется.
Даже выглянул.
– Эй, кто там ещё есть?
Ответа не последовало.
– Его тоже нет, – поделился с Дивией.
Потянулся. Посмотри, каков я.
Она вздрогнула. Наедине – необъяснимо страшно.
Сел напротив. Безапелляционно посмотрел на Дивию. Она смутилась до восторга.
– А разве вам, уважаемое величество, обедать не хочется? – не молчать.
Лад странно улыбнулся. Рассматривал вблизи её лицо. Скифское, что ли, – с древнейших времён. Губы. Сейчас он разгадает.
Собственные черты.
Чувствительная подозрительность. Осторожное превосходство. Таинственность натуры. Обворожительность повторений – едва заметная асимметричность губ.
Оба – в своей напускной самоуверенности.
В глубине Дивии глаз – любопытное всевечное ожидание известного.
– Нет, – Лад сказал, изменив позу, и очень дружелюбно.
– Неужели?
«Нужно учиться читать знаки, – Дивия напомнила себе, – чтобы правильно его понимать».
Наедине Лад оставлял для неё тактичность.
«Всё равно мне так не подходит, – Дивия – себе. – У меня нет причин переигрывать».
– Так, – улыбнулась она, – скажи.
– Эта твоя… Ты полагаешь, что умеешь…
– Полагаю, – Дивия редко перебивала его. – Это самое лучшее, что умею я. Это так просто – сочинять песни.
– Угу, – Лад чувствовал неловкость от раздражения, словно она не понимала его.
Обыденный Дивии поступок. Но когда она что-то не понимала, заявляла об этом прямо.
– Я пришла. Вручить не ему, а тебе, – Дивия гордо приподняла голову.
Лад долго ожидал:
– Почему?
– Я не хочу, чтобы он волновался из-за меня, – Дивии своеобразная ироничность.
– Я тоже не хочу.
– Возьмёшь? Я ещё никому не давала прочесть.
От очередной выходки собеседницы Лад опешил. Вольность заставила его отвести глаза.
Он забрал у Дивии дискету.
– Ну, и что это такое?
– Потом, потом. Не в моём присутствии.
Лад отложил в сторону.
– Не забудь здесь. Или там.
А ты знаешь, в бытность передачи «Акулы пера» в студии присутствовал один гей…
Болтовня ерунды.
И что? Внезапно вспомнилось.
Жаль, с тобой я не смотрела передачу. У нас тогда ТВ–6 ещё не было.
И слава Богу.
Так вот, Андреем, кажется, его зовут, очень сильно доставал Кормильцева на предмет «жён радости». Прямо нельзя выражение в целостности понять.
– Ты столь же надоедлива в данный момент.
– Да нет, я своё мнение выражаю.
– Хорошо же ты о нас думаешь.
– Не думаю, а говорю.
– Это очень хорошо заметно, – Див воспринял, но выразил неверно.
И Ладо обиделась. Встала. Молча пошла. Сама по себе.
Див не удержал.
«Ни с кем себя вести нормально не хочет, – он закурил. – А я? Ну за что я-то страдаю? Избаловали её в семье, наверное, одна у мамы с папой. Да нет… В одиночестве скучно…»
Какие-то отрывки! Обрывочная информация. Подъём пошёл на спад.
Диана – по улице. Ничего вокруг. Глаза в себя. Пусто на душе. Одиночество и ненужность – мерещились. Ты нужен, пока тебе нужны. Созерцатель уносил ноги. Он свой долг выполнил. Кому ты такой? Она не допускала мысли, что есть… кто есть. Не пропускала – сразу хлопала дверью. Отсюда противоречие. Почему на меня никто не смотрит? Вот иду по улице – и никто не смотрит. Я сама не хочу, чтобы глядели. А тело хочет. Но тело-то не шибко красивое. Оно само по себе. И я – в нём. Клетка. Тело как тело. У всех женщин такое. И никто не обращает внимания! Я хочу! Хочу – и всё! Хочу! Чего хотеть-то? О затаённом я молчу. Или Ирине скажу. Что не надо мне всех этих! Но я хочу! Почему Созерцатель не становится им? Он же не становится? Он тот самый или не он? Почему он не идёт мне навстречу? По Невскому проспекту? Может, идёт, посмотри. Направо. Налево. Вперёд. Нет, назад ни за что! Вверх. Не надо, чтобы шёл. Что-то разрушится. Боюсь его. Когда мне что-то скажут его глаза? Почему я до сих пор иду одна? Почему, когда я приду к нему, почему он не очаруется мной сразу же? А Любимый Поэт очаровался бы? А Лучший Друг? А если очаруются, но будет поздно? Такое бывает? Я так хочу очарования, а потом зачарованности. Мужчина, разумеется, не будет так, как я сама. Они если не тоньше, то скрытнее. Это не поток сознания – только его техника. Ведь любой твой холст – это автопортрет, где ты – это я, любое слово – ответ, где ты – это я. По-своему расцениваю Гребенщикова. И если ты невидим среди семи небес, то кто заметит меня? Одна – по улице. Мы – невидимы. По улице – одна. Нет чьей-то телесности и реальности. Только виртуальность. Но она есть. Существует зачарованность. И реальность – будет! Только посмотреть в глаза Созерцателя. Прежде посмотреть в его глаза. Какое-то препятствие…
Накричать на кого-нибудь. Разбить тяжёлый предмет о его голову. Убить.
Мне нужно другое лицо. Я закрываю глаза и совершаю внутренний обзор всех знаемых убийц, насильников, маньяков. От игры в лицо смерти меня начинает знобить. Вот оно – живое лицо смерти, поглощающей детей, молодых солдат, старух, беременных и только что освободившихся от бремени. Ни грамма жалости, сочувствия, понимания. Одно сознательное и неостановимое поглощение человеческой жизни. Человек – смерть (Г. Щербакова).
Созерцатель уставился в потолок. От занимательного чтения.
Совсем недавно хотелось лечь на диван. Просто лечь. Ничком. И больше никогда ничего. Не предпринимать. Ни с кем не иметь никаких дел.
– Ты будешь сегодня чем-то полезным заниматься? – Главный Воспитатель совсем заскучал.
– Ну да, конечно, – Созерцатель вздохнул. – Я и сейчас рационально использую данное мне время. Видишь, принесли почитать.
– И что? – Главный Воспитатель спросил из вежливости. – Что это?
– Что-то невероятное. Не хочу пока всенародно выступать.
Что поделать?
Что-нибудь оставила. Верно?
Нет. Для тебя ничего.
Ладно. Только голову кому-нибудь другому морочить будешь. Ты бы ясно объяснил, против чего выступаешь.
Вообще-то, я обнаружил открытку. Две мышки – живая и компьютерная живая:
– Вы мне понравились реально.
– А я люблю вас виртуально.
Ну, я так и сделаю. Решил Любимый Поэт.
Система обольщения. Высота. Безоблачность.
Она клюнет на удочку. Воображал доступность.
Придуманное понравилось Любимому Поэту.
31
Окончательно пробудившись ото сна, Диана почувствовала лёгкость бытия.
И вспомнила про День рождения Жени.
Сезон открыт.
Скоро – на «Новочеркасскую».
– Я запомню, – Она уходит в переулок, ведущий к метро. Издали видно, что она припадает на левую ногу. Вот так она ходит по свету и, как курочка, по зёрнышку наскребает на свой суп. Если бы я была писателем, фиг бы я что-то брала у других.
Мне бы хватило своей головы и своей жизни. И у меня ботинок бы было две пары. А может, даже три. Непременно (Г. Щербакова).
На дне рождения. Диана ждала Ирину. Которая пришла и пролила на неё вино.
– Хорошо, что не чай, – проворчала Диана.
Ира ей посочувствовала, сто раз извинившись.
– Если бы я была писателем, – Диана покачала головой.
– Разве нет? Да что случилось?
– Что, что? – Диана проныла. – Он поехал в Москву давать концерт. Старьё моё петь. Над ним скоро весь мир смеяться будет!
– Тише, тише.
– Нет, ты не понимаешь.
– Нет, понимаю.
Позвала к себе Лелию, начертав будущую неловкость.
– Надо новости посмотреть, – Ладо включила телевизор.
– Тебе не нравится слушать про Югославию, а там сейчас только про это и говорят.
– Ну и что? Кстати, Шевчук в Белград слетал. Вот вечно он.
– Что? – Лелия удивилась тону Ладо, словно Юрий Юлианович бросил её на полпути в эту самую Югославию.
– Страшно и глупо, – краткая Ладо. – Как обычно, Жириновский на первом плане. На передовой.
– Лучше смотреть, как их всех пародируют.
– Нет уж! В оригинале смешнее. А что это о Немцове ничего не слышно? Фамилия у него странная.
– У них у всех, как на подбор.
– Черномырдин, – Ладо хихикнула. – Я тут послушала его отдельно от политики, просто его рассуждения…
– Знаешь ли, рассуждать мы все любим. А на деле…
– Иосиф Кобзон.
– Что?
– Из песни же! Не могу точно вспомнить – на словах Сид Вишез, а на деле Иосиф Кобзон. Или, как некоторые считают, гениальное отсутствие прогностичности. Больше всего я страшил терпеть не могу – Ельцина да Зюганова.
– Тебе красавцев подавай.
– Хоть я и не про то говорила, но красивые мужчины – мой неявный порок. Некрасивые – те, у которых с душой что-то не в порядке. Люди негармоничные.
– Подожди-ка, я не поняла.
– О, господи. Призовём господа на помощь. Сейчас…
Ладо задумалась.
– Ты на примере, – Лелия посоветовала.
– Ну, например, из певцов. Вот Мазаев…
– Фу-у-у, Ладо. Никого лучше выбрать не могла.
– Влад Сташевский, – она засмеялась.
– Как его по-настоящему именовать-то?
– Что вы всё никак запомнить не можете: Вячеслав Твердохлебов. Может, это пошутил кто-то.
– Может быть. Ну и что?
– Да, а взять того же Агутина. Понимаешь разницу?
– Нет ещё. А Шевчук?
– Что Шевчук? Он у меня на одной кассете со Сташевским записан. И это ни о чём ещё не говорит. В данном вопросе мы с Юрием Юлиановичем расходимся во мнениях. Нельзя сказать, что он красивый, но он красивый. Я имею в виду Шевчука.
– Ну, а Созерцатель?
– Глупая. Чего спрашиваешь? Тебе известно.
– Хорошо, я всё поняла. А он красивый.
– Да? – Ладо усмехнулась. – Мне с моею красотой бояться ль одиночества?
Ничего он менять не стал.
Правда – как он посмотрит ей в глаза? Что скажет? Будто впереди последний бой, а он не знает, как пользоваться автоматом. Бестолковость.
– А возьми меня с собой, – Диво трогательная и ещё совсем маленькая.
Не хотелось разочаровывать её. Как во взрослости мечты разбиваются о быт.
– Нет, не возьму. Это неинтересно.
– А меня и Дивию – возьмёшь?
– Ты цели ещё не научилась ставить.
В детскости Дивии по какой-то загадочной причине не оставалось мечтаний. Только её личная реальность. Свобода. Независимость. Безграничность.
– Я учусь. А ты не помогаешь совсем!
– Это Дивии черта. Только помощи почти никогда не попросит.
– Вы мои родители, я могу обратиться к вам за помощью.
– Только после того, как убедишься, что действовать необходимо сообща. Где твоя самостоятельность?
– Она не имеет отношения к тому, хочешь ты нас взять с собой или нет.
– Может быть, когда у меня будет время.
– А когда оно у тебя будет? Всегда ты занят, – Диво в очередной раз напомнила молчание Дивии.
Она без упрёков. Безупречна. Он должен был бы в благодарности не отходить от неё ни на шаг. И бежал. Торопился. Спешил. Вот и негодование Диво – на лицевую сторону изнаночные желания Дивии. Моя нетерпимая терпеливая девочка. Моя грустная, грустная девочка – ведь такое потаённое содержала в себе Дивия. Пусть он не скажет ей вслух, но сделает, когда слова не нужны. Сделает. Как теперь. Он коснулся губами виска их Диво. В память о Дивии. О нежности, испытанной впервые к кому-то. К ней.
– После поговорим. Мы приехали.
– Наконец-то. Див, – она переняла его к Дивии, – ты хоть нам звони, ладно?
– Позвоню.
– Это действительность?
– Да, это действительность.
Из машины. Взял Диво за руку.
Открыла Лелия. Вопрошающий Лад. Или вопросительный.
– Заходите, – приветливая Лелия.
– А где?.. – он растерялся.
– Там.
Ладо нехотя предъявилась.
– Можно мне войти? – Лад почти с извинением.
– Кру-у-гом! Марш отсюда!
И не для него. Стальные нотки.
Никогда Лад не распоряжался решительно:
– Мне с ней нужно побеседовать.
– Угу, поболтать! – какая злюка – Ладо.
Она слушала «Scorpions». О папиной дочке. Сделала громче. Спиной к нему.
Грустно.
Я печалюсь – Ладу прошептали волосы Ладо.
Рядом. На пол. И коснулся рукой говорящих волос.
– О чём?
– О девочке Карине.
– И о себе маленькой. Я понял тебя тогда. Несомненно.
– Я сомневаюсь всё равно. Скажи – как.
– Просто. Ты думаешь обо мне то, что есть на самом деле и в тебе, и во мне. А никогда не скажешь. Своего рода ложь. Всё – ложь.
– Но это мои слова. Хорошо ты понял.
– Да, – Лад согласился.
– Можно я тебя обниму?
Наконец-то. Преодолела робость. Свою нескромную робость.
Молча приблизился к ней.
– Ты извини, я ещё не успел прочитать всё, что ты принесла.
– Успеешь. Обязательно.
Святая благодарность. За то, что не сказал – всё, что написала.
Двух вещей хочет настоящий мужчина: опасности и игры. Поэтому хочет он женщины как самой опасной игрушки (Ницше).
Дивия поёжилась.
Не ускользнуло от Дива.
– Иди домой, – сказал он.
– Да, прохладно. До свидания.
Ничего лишнего. Разбежалась бы и бросилась на шею. Нет же!
И Див скользил по ней взглядами. А руки держал при себе.
– Пока, – ответил ей.
Храни нас. Обратилась к нему Дивия.
Лучше мужчины понимает женщина детей, но мужчина больше ребёнок, чем женщина. В настоящем мужчине сокрыто дитя, которое хочет играть.
Пусть женщина будет игрушкой, чистой и лучистой, как алмаз, сияющей добродетелями ещё не существующего мира (Ницше).
И услышал совсем не известные песни знаменитой группы.
Перепутал.
Но ему достался Ладо голос.
Пусть луч звезды сияет в вашей любви! Пусть в вашей любви будет храбрость! Своею любовью должны вы наступать на того, кто внушает вам страх (Ницше).
Наивный. Лад. Даже не знаешь, кто этот кто. Одни предположения. А ведь он есть. И она зачарована им.
Пусть в вашей любви будет ваша честь! Но пусть будет ваша честь в том, чтобы всегда больше любить, чем быть любимой, и никогда не быть второй.
Пусть мужчина боится женщины, когда она любит, ибо она приносит любую жертву и всякая другая вещь не имеет для неё цены.
Пусть мужчина боится женщины, когда она ненавидит…
Счастье мужчины называется: я хочу.
Счастье женщины называется: он хочет (Ницше).
Боль. Больно. Несправедливо. Несовпадение.
Ошибка.
Ладо зачарована Ладом.
А теперь в благодарность прими маленькую истину! Заверни её хорошенько и зажми ей рот: иначе она будет кричать во всё горло, эта маленькая истина. Ты идёшь к женщинам? Не забудь плётку! (Ницше).
1996/1997 земной год
Частично 2001 земной год
Средняя Азия – Санкт-Петербург