Весной, как и полагается всякой романтической натуре, Вася Чебурекин влюбился. И не в кого – нибудь, а в местную терапевтшу – Ирину Николаевну, молоденькую женщину лет тридцати. Она была небольшого роста, хрупкой и беззащитной, как казалось Васе, и ассоциировалась у него почему-то с одуванчиком – воздушным, готовым брызнуть маленькими зонтиками при первом порыве ветра. Вызванная на дом Ирина Николаевна зашла в комнату и присела на стул перед больным. Серые и добрые глаза уперлись в Васю.
– Ну, рассказывайте, что это вы, молодой красивый мужчина, отлыниваете от работы по причине болезни? – без тени усмешки спросила она.
– Горло болит и температура высокая, - прохрипел Вася, польщенный ее словами о красивом мужчине. Так его никто еще не называл.
– Какая? – участливо спросила она.
– Тридцать восемь и девять.
– Маечку подымаем, сейчас легкие послушаю, - скомандовала она и достала стетоскоп.
Как только тонкие прохладные пальчики приложили трубку к Васиной груди, а глаза Ирины Николаевны встретились с Васиными, так он и влюбился. Сердце забухало, словно обезумевший кузнец запертый в кузне. Он терял голову и переставал дышать от каждого прикосновения терапевтши.
– Вы совсем не дышите? – изумилась она. – Ну-ка делаем глубокий вдох!
Вася засопел и стал тянуть в легкие воздуха сколько мог. В животе вдруг забулькало и квакнуло. Вася смутился и покраснел. Со вчерашнего вечера он ничего не ел.
– М-да, революция, однако, - быстро освободив уши и скривившись, констатировала она. – Что принимали из лекарств?
– Ацетилку. Больше ничего нет.
– Так, теперь горло посмотрим. Открыть рот. Шире. Хорошо. Так и есть - ангина. Я напишу рецепт. Купите в аптеке препараты. Полоскание. Горячее обильное питье. Хорошо бы с лимоном. Постельный режим, пока не спадет температура. Станет хуже – вызывайте скорую, - дежурно закончила обследование врач.
Но Вася слышал с трудом. Амуры трубили свадебный марш, а глаза заволокло розовой пеленой любви. Он хотел спросить: « А можно вместо скорой вас еще раз вызвать?» Но постеснялся и промолчал, а плюхнувшись в кровать, размечтался. В одном из журналов он вычитал, что девушки хотят романтического признания в любви и почти сразу после него отвечают «да».
А потому, две недели спустя под подъездом Ирины Николаевны остановился ржаво голубой «Москвич». Ночь только-только с трудом убаюкала последних страдальцев бессонницей. Луна с любопытством застыла над вылезающими из скрипящей развалюхи пятью мужчинами.
– Вася, я в щитовую. Ща все подключим, - приглушенно заверил самый маленький из них. Остальные стали вытаскивать музыкальные инструменты. Ирина Николаевна тем временем увидала первый сон после принятых модных капсул от бессонницы, так рекламно предложенных новым невропатологом поликлиники, что отдала за них последнюю двадцатку.
Ансамбль, состоящий из барабанщика Глеба Пастухова, трубача Пашки Мухина, бас-гитариста, спивающегося Бори Тараторкина и старого барда Миши Гольдштейна, тем временем настроился и взял первые аккорды. Как обычно, начал Пашка. Звук трубы напомнил призыв пионеров на завтрак в лагере отдыха. За ним стукнул по тарелкам Глеб, так что дворовые кошки с визгом разбежались в разные стороны, и дернул струны Боря.
– Раз-два-три, поехали! – Михаил присел на скамеечку и заиграл далекую от свадебного марша Мендельсона импровизацию. Глеб, остограмившись больше всех перед началом музыкального признания в любви, несколько раз невпопад грохнул в барабан.
– Глеб, ты сегодня не в форме ля-мажор! – возмутился Михаил.
– Давай лучше начнем с моей любимой, а там я войду в колею, и все пойдет как по маслу.
Любимая песня Глеба была из мультфильма «Бременские музыканты». Недолго думая, он громко запел:
– Ничего на свете лучше нету, чем бродить друзьям по белу свету! - и опять ударил в барабан и тарелки.
Через минуту открылось окно, и вспыхнул свет на третьем этаже. В нем показалась волосатая обнаженная фигура мужчины и заорала:
– Эй, ты долбодятел, ты по голове себе постукай! Ночь на дворе, а они тут концерт затеяли!
– Не нравится – иди спать! Сам козел! – крикнул в ответ Глеб.
– Ты че проблеял щас, баран барабанутый? – взревел жилец третьего этажа.
– Сам ты, долбанутый баранодятел! – Глеб еле выговорил странное словосочетание и со всего маху ахнул по тарелкам.
Звук насмерть перепугал любопытную дворнягу, пристроившуюся невдалеке от ансамбля. Она боком отскочила и заливисто залаяла. Глеб замахнулся на нее, отчего та захлебнулась истерическим лаем.
Открылось окно четвертого этажа и голова в бигуди крикнула:
– Это что за трам-тара-рам среди ночи? Я сейчас милицию вызову! Понажераются и воют ночью на луну! Хулиганьё!
Тут же вспыхнул старый прожектор, висевший над подъездом и осветил площадку с музыкантами.
Пришел черед возмутиться Пашке:
– А почему собственно – хулиганье?
– По качану, Почемучка! – ответил волосатый.
– Мы девушке в любви признаемся! ¬ поддержал друга Михаил.
– Ты бабушке своей иди в любви признавайся, а тут люди спать хотят! – крупная дама пред пенсионного возраста в шелковой красной сорочке, облокотившись на подоконник, нечаянно выставила немаленький бюст, от чего Боря крякнул: «Ух-ты!» И приступил к переговорам:
– Мадам, согласитесь, что если бы такое признание сейчас посвящалось вам, международного скандала удалось бы избежать! – и задержал сальный взор на бюсте.
– Нахал! – поймав его взгляд и превратно расценив слова, рявкнула она.
– Я еще не махал! – огрызнулся обиженный Боря.
– А ну, лови! – из окна третьего этажа вылетел цветочный горшок с белой геранью, который чудом не задел голову Бори, но зацепил хвост только что замолчавшей собаки. Она хрипло залаяла вновь. Теперь зажегся свет на балконе второго этажа, и показалась бледная женщина лет шестидесяти в клетчатой пижаме и перевязанной платком головой.
– Молодые люди, вы случайно танцплощадку не перепутали? Парк отдыха в двух остановках отсюда!
Ей ответил Миша:
– А мы сегодня поем, а не танцуем!
– Так здесь вам не консерватория!
– И мы не на экзамене! Мы поем для любимой девушки нашего друга! – Миша показал на счастливого Васю, которого вовсе не смущал накал страстей. Он улыбался во весь рот, словно выиграл миллион долларов, пропуская грубости сторон мимо ушей. Он ждал ЕЕ.
Из окна третьего этажа в них полетело куриное яйцо и шмякнулось на тарелки, издав протяжное «дзы-ы-нь».
– Эй, ты - констерватория! Ты че яйцами разбрасываешься? Инструмент, понимаешь ли, портишь! – возмутился Боря и со всей дури ударил по тарелкам. Звук искромсал барабанные перепонки в том числе и дворняге, которая взвизгнув, бросилась прочь. Так ее не пугал даже пьяный дворник дядя Коля, когда с метлой гонял по двору и орал матом, называя именем жены. Эхо метнулось и разбилось о стекла окон.
Неожиданно раздалось старческое:
– Кхе-кхе! Можно полюбопытствовать – какой девушке вы признаетесь в любви? В нашем доме все девушки перевелись еще во времена горбачевской перестройки! – ехидный голос исходил от высунутой седовласой головы, торчащей в форточке первого этажа. Через стекло виднелся щуплый старик, стоящий на подоконнике в черной майке и грязно-серых кальсонах.
– Девушке Ире, Ирине Николаевне Чумаковой! – крикнул Вася.
– А-а! Во, чиво делается! Муж за порог, а хахаль – на порог!
– Какой муж? – удивленный Миша повернулся к Васе. – Вась, она замужем что ли?
Вася нахмурился и опустил глаза. «Я не знаю», - чуть слышно выдавил он.
– Что значит «не знаю»? Втюхался в замужнюю бабу и не знает! Сворачиваемся, мужики! – Миша гневно зыркнул на Васю и пошел к машине.
– Хорошо, что Гришка в рейс ушел! А то бошки вам пооткручивал бы! – дедок довольно кашлянул и добавил. – И окна у Ирки с той стороны! Знать надо, оболдуи!
Паша помог уложить колонки, забежал в подъезд и вырубил рубильник. Свет тут же во всех окнах погас.
– Спокойной ночи, малыши! – буркнул он, выходя. – Садись, Ромео, поехали!
– Не! Я пройдусь, - Вася тяжело вздохнул.
– Ну, смотри, - Паша сел за руль. Машина взревев, тронулась.
– Не везет мне в картах, повезет в любви, - пропел грустно Вася и поплелся домой.