Фрейда

               
     Произошла эта история очень, давно. Шел 1947 год. Молдову посетила страшная засуха. Иссохшая земля покрылась глубокими трещинами, шириной с человеческую ладонь. С полей, как из раскаленной печи,  веяло горячим, удушливым ветром, который убил всю растительность, все посевы и другие  возделываемые культуры, всю живность, что водилась в степях, рощицах, дубравах. А, имевшиеся у крестьян пищевые запасы выскребли коммунисты – активисты. Следствием этой кары наступил страшный голод. Люди пухли от недостатка пищи, умирали прямо на улицах мучительной смертью.

      У моих родителей была большая семья: Отец с матерью и нас пятеро девочек мал, мала, меньше. Наверное, от страха видеть голодную смерть своих детей, да и чтобы свои жизни сохранить, им удалось припрятать немного зерна от властей. Как им удалось это сделать, одному Богу известно, нас они в свои дела не посвящали. Так это и осталось их тайной, с которой они ушли в могилу.

     Так вот отец по ночам приносил немного зерна, пшеницы смешанной с кукурузой, молол его на самодельной мельнице, и мама выпекала из этой муки хлеб, на вид он был неказистым, но очень вкусным.
     Трудным было то время, страшным. Чтобы на дольше хватило припрятанного зерна, отец смастерил самодельные весы и на них развешивал порции хлеба для каждого члена семьи:     Самой маленькой трехлетней сестренке, мне и моей сестре погодке доставалось по, 100 граммов, этого драгоценнее золота, хлеба. Двум старшим сестрам  и матери по, 150 граммов. Отцу, на плечи которого ложилась вся тяжелая работа,    вспашка земли,  посев и посадка культур, ремонт инвентаря,  да и по домашнему хозяйству  всего 250граммов. Это я пишу, дорогой читатель, чтоб Вы могли вникнуть в проблемы того трудного времени.
 
    В ту пору на подворье моих родителей жила собака по кличке «Фрейда», кормили ее отходами с нашего стола, то есть, баландой из лебеды, крапивы, щавеля, заправленной щепоткой отрубей, и то, если оставалось на ее долю, ведь даже этих съедобных растений, таких ка лебеда, крапива было трудно найти. Мы дети, очень любили «Фрейду» и считали ее членом нашей семьи.

    Однажды к нам домой наведался дядя Сережа, младший брат мамы, который промышлял охотой, стараясь хоть чуток лучше, накормить своих деток, которых у него было пятеро и намного меньших по возрасту, чем мы. Так вот, увидев «Фрейду», стал просить мать нашу, а свою старшую сестру, отдать ее ему, надеясь, что с нею у него будет охота успешней.

      «Фрейда» же была благородных кровей гончая: поджарая, гибкая, тонкая, быстрая; узенькая мордочка с белой полоской ото лба до кончика носа,делала ее неотразимой. Глаза умные, выпуклые, карие. Масти светло оранжевой с белыми пятнами, в общем, была настоящей красавицей и нашей общей любимицей.

   Мама, глядя на брата, такого исхудавшего, вечно голодного, в истрепанной одежонке и обувке, сразу уважила его просьбу, взяла поводок с ошейником, надела на, «Фреду" и отдала ее ему, к, нашему большому возмущению и огорчению.
 
   Он, не обращая внимания на наш рев и слезы, поспешно увел ее со двора, пообещав нам, принести живого зайца.

      Прошло около двух месяцев, мы почти смирились с отсутствием нашей любимицы
«Фрейды». Обещанного зайца так нам и не принесли, зато вернулась она сама, страшно исхудавшая, одни кости обтянутые кожей. Ее облезшую шею отягощал обрывок цепи, шерсть на ней была вся в обширных плешинах. Выпуклые грустные глаза смотрели на нас с такой преданностью и любовью, что мы ревели в три ручья, лаская ее.

    Услышав наш плач и причитания, вышла мать и, увидев «Фрейду», строго спросила: - Ты как посмели прийти? Ведь у тебя теперь новый хозяин? Марш со двора! – Но бедная собачка, понурив голову, подползла к матери на брюхе, лизнула в ногу и покорно замерла, - делай, мол, со мною, что тебе угодно, но я не могла не прийти.-
 Мать прослезилась, махнула на нее рукой, мол, что с тобой делать – живи!

      На следующее утро, как обычно, отец раздал каждому из нас причитающийся на день, пай хлеба. Взяв свою полушку, я  тайно от всех отдала ее Фрейде. Но, когда мы хлебали баланду, мать строго спросила: - Ты почему ешь без хлеба? Где твой хлеб?

      Я поспешно ответила, что уже съела его, и украдкой глянула на, Фрейду, неподалеку лежавшую свернувшись клубком. Она беспокойно заерзала, понимая, о чем речь, но ничем меня не выдала.
 
     Прошла неделя, я еле волочила ноги, но чувство жалости к Фрейде было таким сильным, что я и на этот раз принесла ей свою дневную порцию хлеба.

   Став перед нею на корточки, положила перед ней ту краюшечку аппетитно пахнущего хлеба.
 Она понюхала его, облизнулась и отодвинула ее лапой ко мне. Я снова придвинула к ней, упрашивая, съесть ее, но она повторила прежний маневр, после чего, виновато подползла ко мне, положила свою все еще красивую голову, на стопы моих босых ног, тихонько поскуливая. Я же продолжала уговаривать ее, съесть хлеб, но она подняла свою мордочку, облизала мою чумазую мордашку, жалобно скуля, а из ее глаз горошинами катились слезы.

    Увидев, что она плачет, я страшно растерялась. Она, же воспользовавшись моей растерянностью, поднялась и, понурив голову, опустив хвост, ушла со двора, так, и, не, дотронувшись, к хлебу.

   Я побежала за ней, упрашивая вернуться, но она зло ощерилась, давая понять, что я должна ее оставить в покое.

  К дяде Сереже она не вернулась, но и к нам больше не заявилась. С тех пор прошло много лет, но я не могу забыть слез "Фрейды", и все время думаю, как она поняла, что ребенок, отдавая ей свой хлеб, подвергает себя опасности, умереть голодной смертью? Вот вам и меньшие братья наши. Будем же к ним поласковей, снисходительней.