« – И настанет царство истины?
– Настанет, игемон, – убежденно ответил Иешуа.
– Оно никогда не настанет! – вдруг закричал Пилат таким страшным голосом, что Иешуа отшатнулся.»
. . .
«Еще приблизив свой глаз, Маргарита разглядела маленькую женскую фигурку, лежащую на земле, а возле нее в луже крови разметавшего руки маленького ребенка.
— Вот и все, — улыбаясь, сказал Воланд, — он не успел нагрешить. Работа Абадонны безукоризненна.»
М.А. Булгаков «Мастер и Маргарита»
Глава I.
И всё тошнит, и голова кружится,
И мальчики кровавые в глазах...
А.С. Пушкин «Борис Годунов»
«ПОЛАГАЛ БЫ»… - отстучал я на раздолбанной пишущей машинке начало резолютивной части заключения служебного расследования в отношении самого себя, оперуполномоченного уголовного розыска, молодого дикорастущего старшего лейтенанта, и задумался: как бы себя наказать? У классика, помнится, была унтер-офицерская вдова, которая сама себя высекла, а тут субалтерн-офицер, говоря по старинке, российского МВД должен устроить себе шахсей-вахсей. Наконец, памятуя мудрое изречение «стариков»: «Выговор – не триппер, можно и поносить!», было принято не менее мудрое решение ограничиться ранее наложенным взысканием – выговором, полученным, как и в этом случае, за нарушение сроков заведения ОПД (Оперативно-поискового дела). Парадокс системы: не раскроешь ты преступление - ну, по-отечески, пусть и нецензурно пожурят, а вот нарушил сроки заведения – это уже смертный грех, равносильный измене Родине, чреватый мелкими неприятностями вроде лишения квартальной премии (как будто кто-то её видел!) и крупными типа задержки присвоения очередного звания и пр.
Мысли о бренности всего сущего и вселенской несправедливости прервал мой дражайший шеф Алексеич – заместитель по криминальной милиции.
- Вот материал,- он положил мне на стол два дохлых листика. – Творческое наследие Вовы Дунаева…
- А чего это я за этого козла должен дорабатывать?
- Ну, во-первых, этот «козёл» отработал последние сутки, и завтра выходит на службу в центральный аппарат МВД. Во-вторых, убои – это твоя линия работы! А в-третьих – приказ начальника! Пилите, Шура, пилите, она золотая! – известной цитатой Алексеич в корне пресёк мои дальнейшие протесты и нытьё.
Я взял документы. Первый был выполнен каллиграфическим почерком Вовчика и сводился к тому, что младший лейтенант Дунаев составил протокол осмотра трупа гражданина Бурова Кирилла Николаевича, 13 января 1994 года рождения, «на момент осмотра лежащего на кровати, ноги вытянуты, руки сложены на груди, видимых признаков насильственной смерти не обнаружено». Стоп! Получается, что усопшему на текущую дату всего… шесть месяцев??? Мне стало не по себе… За время работы в уголовке уже как-то притерпелся к виду и запаху многочисленных покойников, резко портивших атмосферу и демографическую ситуацию в стране, чутко руководимой Борисом Хмельным, но когда видел трупы детишек… То гастарбайтерша с Украины, забеременев от хозяина-азербайджанца, выкинула свёрток с новорожденным с балкона девятого этажа, то беспутная мамашка «заспала» свою дочь, просто задавив её телом…
В кратком объяснении формального «родителя» - сожителя матери малыша, записанном тем же каллиграфическим почерком Вовы, говорилось, что гражданин Мунтяну Константин Аурелович шестьдесят пятого года издания сидел на кухне и пил водку, а когда пришёл проверить ребёнка, тот был уже неживой, что и подтверждалось собственноручной подписью гражданина Мунтяну, предшествуемой его каракулями: «Мню прачитана с маих слов зописана верна».
- А чего это Вова не вызвал группу с судебным медиком?
- Спешил, наверное… На труп утром уже выезжал, видимо, боялся, что припашут на отработку соседей, а ему домой… - предположил Алексеич.
- Вот сука, а!
- Короче, материал твой. Дуй-ка ты, мил человек, на вскрытие, во второй морг!
- Алексеич! – я умоляюще взглянул на шефа. Дома в кроватке наслаждалась жизнью полугодовалая дочь. А тут такое…
- Ума до ***? Без разговоров! – рявкнул Алексеич.
* * *
В морг я прибыл как нельзя вовремя. Махнув перед ЧОПовцем «муркой» (охрану моргов ввели, как только «дети гор», понаехавшие в столицу, стали нахально тырить трупы убиенных в перестрелках земляков), я в регистратуре осведомился, кто вскрывает, и спустился в подвал, где находились секционные.
Там было сыро, пахло сырым мясом, кровью и отвратительным покойницким духом.
Седовласый эксперт, узнав меня, кивнул, и начал вскрытие. Признаюсь, мне стало дурно, хотя видел всякое…
- На, хлебни! – протянул мне бутылку водки санитар.
Я сорвал пробку, и сделал пару-тройку глотков, закусил «курятиной», то бишь задымил сигаретой.
- Вот, сам гляди! – повернул эксперт крошечную головку «объекта» - такой перелом черепа бывает при падении с высоты более одного метра, причём с ускорением!
Я ошалело уставился на него.
- Одним словом, это убийство! – невозмутимо пояснил медик, продолжая работу. – Да, и, судя по гематомам на теле разной давности, мальчика неоднократно били… - он протянул мне несколько моментальных полароидных снимков трупа.
Санитар угодливо протянул мне ту самую, початую уже бутылку.
* * *
- Где уже успел лизнуть? – принюхался ко мне Алексеич, и дал леденец. – На, загрызи, а то Вася-замполит учует. Ну, что там?
- Мокруха… - выдохнул я причудливую смесь водочных паров и запаха карамели, и рассказал, что узнал от эксперта.
- Сссссссссссука… - процедил Алексеич, неизвестно в чей (но явно не в мой) адрес. - И теперь закреплять надо… А что мы имеем? ****одельные протокол и объяснение, твой рапорт да левые снимки?
Он взял трубку внутреннего телефона:
- Дежурный? Это Томинский. Вызови по рации участкового Кузнецова, пусть с моим сыщиком на адресок один сходят!
- Алексеич, дай Олега-криминалиста захвачу! Пусть посмотрит, что да как…
- Бери! – разрешил Алексеич.
Полыхала летняя жара, раскалённый воздух и выхлопы машин на шоссе не давали свободно вздохнуть, и мы втроём с участковым Витькой и Олегом не слишком бодро топали на адрес. Олегу, в отличие от нас, было ещё хуже, поскольку он тащил свой криминалистический чемодан. Я злобно представлял себе «виновника торжества» Вову в виде повешенном, но в пиджаке от «армяне», поскольку Armani раньше времени бы рехнулся от умопомрачительного безвкусного цвета Вовиного прикида.
Окраинная хрущовка, под завязку населённая пролетариями и гастарбайтерами различных народностей и рас. Обшарпанный подъезд с неистребимым амбре мочи, пыли и жарящейся рыбы. Мы поднялись на третий этаж, и подошли к нужной квартире, дверь которой была обита продранным и прожженным дермантином, из дыр торчала вата. Сама дверь была слегка приоткрыта.
Мы тихо вошли в квартиру, представлявшую собой жалкое зрелище – разбитая лампочка в прихожей, ободранные обои и грязный паркет, грязная одежда на вешалке. В первой комнате стояла пустая дешёвенькая детская кроватка, стопками лежали не очень чистые ползунки и распашонки.
Витька заметно побледнел и схватился за дверной косяк – шесть недель назад у него от менингита умерла двухмесячная дочка…
В соседней комнате, из которой доносился храп и невнятное бормотание, спала пьяная женщина лет тридцати, в обмоченных джинсах и десятой свежести лифчике. Я потряс её рукой за плечо.
-Сосать не буду! – сонно заявила она.
Я повторил.
- В жопу не дам! Иди на ***! – отмахнулась она рукой.
Участковый в отличие от меня церемониться не стал, и стащил её с кровати:
- Светка, собирайся!
- Погоди! – я ещё раз заглянул в комнату, где стояла кроватка ребёнка. Несмотря на неверный свет, который пропускали грязные, засиженные мухами окна, возле кроватки я увидел плохо замытое тёмное пятно. – Олег, сюда! Витя, пригласи понятых!
Олег понял с полуслова и достал из чемодана ультрафиолетовую лампу, посветил.
- Есть!
На тёмной от грязи поверхности обшарпанного линолеума было явно видно плохо замытое тёмно-бурое пятно размером с половину ладони.
Витя ввёл понятых.
* * *
- Да не я это, не я! – протрезвевшая Светка рыдала, сидя в моём кабинете.
- Кровища чья? - Это Костик меня позавчера по морде… - всхлипнула Светка, и показала здоровенный фингал под глазом и разбитую губу с недостатком трёх зубов за ней. – А кровь я замыла.
- Проверим… Так что с ребёнком случилось?
- Не знаю… Я у подруги была, там и заночевала…
- Бухали?
- Нет.. То есть да! А когда вернулась, Костя мне сказал, что Кирюша умер…
Я вспомнил, что кожа на головке младенца в месте соударения с полом была без ранок… Не врёт?
- А где твой Костик?
- Не знаю… Правда! – честный взгляд мутных от пьянки глаз.
- Не ****и!
- Сыном клянусь! – и осеклась.
Зашёл Виктор, и кинул мне на стол пачку объяснений соседей:
- Вот, смотри! - он взял одно из них. Гражданка Воронова, живущая этажом ниже, сообщает, что примерно в двадцать три часа накануне она слышала громкий детский плач, потом нецензурную ругань и сильный удар об пол, такой, что у неё штукатурка с потолка посыпалась, после чего плач мгновенно стих. Гражданин Алиев…
- Погоди! – прервал я Витька. – Ну, Света, что ты на это скажешь?
Молчит.
- А может, ты ему помогала своего сына угробить?
Снова молчание. Ступор. И, немного погодя, вопль:
- Неееееееееееет!
Всё ясно. И цинично. Думает, что сына уже не вернёшь, но и сожителя потерять не улыбается. Или просто боится?
Света стала как бы невзначай тереть запястье.
- Ну-ка, стой! – Алексеич схватил её за руку. На предплечье шариковой синей ручкой был записан номер телефона. Первую цифру Света уже почти стёрла.
- Так, первая – восьмёрка? Нет, таких телефонов нет! Значит, тройка! Второй – восьмёрка, точно… Так, так… Чертаново! – он взял трубку:
- Дежурный! Пробей-ка мне номер… - он задиктовал семь цифр. – Узнаешь – перезвони в кабинет Серёги, только быстро!
Через пять минут дежурный перезвонил. Алексеич написал адрес на клочке бумаги, задумался.
- Едем! На моей машине! – решил Алексеич. - Серж, тряхну-ка я стариной, надоело вами, раздолбаями руководить! Собирайся! А даму – в камеру!
Глава II
Куда ты плывешь, крыша моя,
В какие реки, в какие моря?
«Агата Кристи»
Вечер. Духота рабочего дня накрыла город, но скоро она уйдёт, и прохладный воздух милосердной ночи остудит раскалённые крыши и расплавленный асфальт.
Пробка. Ещё одна. Гаишник, явно хотевший получить от нас мзды, но обломившийся видом двух «мурок».
Доехали. Уже стемнело. Только местами, чудом уцелевшие, горят фонари уличного освещения.
- Ну, с Богом!
Бегом на этаж. Звонок в дверь. Звоню я, как более аутентичный – джинсовая куртка, потёртые джинсы, чёрная футболка, небритая дня четыре рожа и собранные в «хвост» волосы никоим образом не выдают во мне опера, разве что волевой взгляд и болтающийся на шее автомат… Насчёт взгляда и автомата я пошутил – не то что автомата, пистолета и прочего – даже зубочистки с собой нет. Ибо низзя! Начальство запретило – один раздолбай участковый месяц назад ствол потерял по пьяни, идиот... Впрочем, ладно.
Звоню в квартиру.
- Кого надо? - раздаётся старческий голос из-за двери.
- Бабуль, мне б Костю!
- Достали вы, алкашня! И зачем только в квартиру пустила? Пьёт твой Костя за домом, на лавочке! Пшёл вон отсюда, пьянь гидролизная!
- И тебе не болеть, бабуля!
Бегом в низ. Поворот за дом. Точно, на лавочке возле вбитого в землю столика сидят трое. На столешнице – несколько сырков, хвост леща и наполовину пустая литруха водки «Зверь». Ещё одна, пустая, валяется возле стола.
Вот он, голубчик. «В красной рубашоночке, хорошенький такой»…
Интеллигентный Алексеич в светло сером двубортном костюме, при галстуке, изображает подвыпившего пролетария умственного труда, и стоит в ближайших кустах, как будто на предмет отлить.
Подхожу к троице.
- Костя?
- Ну.. Чего надо?
- Да Светка просила тебе паспорт передать!
- Ну, давай… - он протянул руку, потом спохватился, хлопнул себя по нагрудному карману – паспорт оказался при нём.
Блефовать уже нет смысла. Выхватываю «Лопатник» с«ксивой» и муровской бляхой из кармана, махнул у него перед носом:
- Руки на стол! Уголовный розыск!
Кто бы мог подумать, что пьяное существо способно так быстро среагировать? Костик довольно шустро вскочил, схватил бутылку со стола, и смачно звякнул ею об металлическую ножку скамейки. Получилась «розочка».
- Уйди, сука! Зарежу на ***!
- Брось, дурак! Стрелять буду! Сую руку за пазуху, в воображаемую кобуру.
Вместо ответа он сделал выпад, я увернулся, и локтём врезал ему меж лопаток. Костик как-то странно кхекнул, и упал.
Живот защипало. Достал всё-таки! Я осмотрел собственное пузо – так и есть, футболка распорота, и из раны сочится кровь. Всё, мне кирдык! От супруги. Шкуру не жалко, так, ерунда, царапина, а вот футболка…
Бум! Откуда-то со спины звук удара, потом шлепок падения, и голос Алексеича:
- Не ебут - не хрюкай!
Оборачиваюсь. Один из троицы валяется на земле, Алексеич потирает стремительно распухающий кулак, смотрит на меня осуждающе.
- Ну вот, куда смотрел? Сейчас бы этот тебя по головушке умной кирпичом отоварил – и ищи человечка, чтоб образовавшуюся вакансию заполнить… Короче, с тебя стакан. Даже два стакана! Давай, этого в наручники – и в машину!
- А с этим красавцем что? – киваю на вырубленную шефом тушку.
- Да хер с ним! Нападение на сотрудника ему не пришьёшь, сам знаешь!
Третий, замерев, просто с удивлением созерцал этот бой без правил, и участия в шоу не принимал.
Начавшего очухиваться Костика потащили в машину и запихнули на заднее сидение. С заблокировал дверь с его стороны, сам сел рядом.
Ехали молча. Я взял аптечку, и, матюгаясь, стал заклеивать лейкопластырем рану на животе.
- И когда это только кончится? – вздохнул Алексеич, крутя баранку.
- Никогда… - пессимистично отрезал я. – Пока людей останавливает – и то далеко не всегда – страх перед законом, а не осознание того факта, что от их деяния кому-то будет плохо…
Разговор явно не клеился.
Алексеич включил магнитолу:
- «Мама, мы все тяжело больны, мама, я знаю, мы все сошли с умааааа»… - забился в колонках голос Цоя.
- Жень, не надо, а!
Что-то нехорошее, беспощадно злое накрывает этот мир, душит, ненавидит, уничтожает… Инферно…
В гробовом молчании доехали в «контору».
Увидев меня, окровавленного, дежурный поинтересовался:
- Вы его пытали, что ли?
- Нет. Но сейчас будем.
Судя по выражению лица, Костику стало нехорошо, и он начал трезветь и несколько беспокоиться.
Мы завели задержанного в кабинет.
- Ну, пупсик, давай, рассказывай!
«Пупсик» молчит, сверлит взглядом исподлобья.
- Покайся, оно и легче будет…
Тупо смотрит в пол.
Пара пощёчин.
- Ааааа, за что бьёте?
- Это мы ещё не бьём! Так, разминка.
Не люблю рукоприкладства, честно. Но тут… Дело даже не в том, что он привёл меня в нетоварный, так скажем, вид. Просто перед глазами постоянно мёртвое личико Кирилла стоит…
- Даю минуту. Не больше. Имей в виду, за нападение на сотрудника ты уже срок имеешь. Но если напишешь, как всё было, претензий к тебе иметь не буду. А доказательств хватает и без этого. Светка твоя уже «поплыла», в камере кукует.
-Д-дайте бумагу…
Костя начал писать «чистуху» - чистосердечное признание.
Напишет – порвёт. Принимается писать снова.
- Мужики, - просит – у меня мандраж! Налейте маленько, а!
- Ну ты нахааааааааааал!
И открываю сейф, и наливаю ему, из своей, кровной бутылки. И закусить даже даю, половину бутерброда. Он жадно пьёт, закусывает «мануфактуркой», и продолжает писать. Наконец, закончил.
Алексеич звонит в дежурку:
- Михалыч, задержанного в камеру! С утра на «выводку» (проверку показаний на месте).
Костю увели.
- Читай!
Оригинальный текст, корявый и безграмотный, но ужасный по сути, приводить не хочется. Скажу просто, что Константин водку пил. Много выпил, и тут ребёнок заорал. А чего орёт, ну, подумаешь, обделался, это что, причина мешать водку пить? Качаясь, зашёл в комнату, взял Кирюшу на руки, попытался укачать - ни в какую. И тогда… Тогда… Нет… Не могу… Словом, об пол его…
Бля…
А потом вернувшейся сожительнице популярно объяснил, что с ней сделает, в случае, если… И, мол, что с ментами сам объяснится.
Тошно. Противно. Гнусно.
Алексеич взглянул на бутылку:
- Бум?
- Бум…
Домой приехал глубоко за полночь. Жена не спит. Открыла дверь, принюхалась:
- Пил?
- Пил…
- Сегодня по какому поводу надрался? И чем от тебя таким противным разит?
Молча отмахнулся, пошёл в душ, от греха подальше снял заскорузлую от крови футболку, выбросил в форточку.
Запахи морга, пыльных улиц и притонских квартир, кажется, намертво въелись в кожу и застоялись в носоглотке. Долго стою под душем, стараясь, чтобы мыльная вода не попала на рану, потом вытираюсь, одеваюсь, иду на кухню. Есть совсем не хочется.
На цыпочках прохожу в комнату. Супруга уже спит. Подкрадываюсь к дочкиной кроватке. Ирка тоже спит. Во сне шевелит ручками и ножками, улыбается чему-то. Долго смотрю на неё. Почему вдруг перед глазами всё расплылось, стало нечётким, и мокрые щёки? А, это слёзы…
* * *
Утро накрыло валом срочных дел. Сперва - прокуратура, а там – молодая и неприступная следовательша.
- Капитан души моей, - промурлыкал я. – Прими материальчик по убою, не откажи в любезности!
Следователь брезгливо осмотрела материал.
- Да ты что?! Тут доказухи никакой! Только на его чистосердечном признании… А косвенные доказательства – на то они и косвенные…
- Будет, будет тебе доказуха! Только прими!
- Вали-вали отсюда! А материал помощнику прокурора отдай!
- Ну, свет очей моих, хочешь, на колени встану?! – не дожидаясь ответа, я припал на одно колено. – А хочешь, я забэрусь на самий високий гора, и крикну, что ти - самий красывый дэвющьк на свете?!
- Подхалим! Фигляр! И шут гороховый! – отчеканила следователь, и зарделась, аки маков цвет. Но материал взяла.
- Юля, - уже серьёзно сказал я. – Речь идёт о ребёночке. Маленьком. Убитом ребёнке. И если мы урода не накажем, то это – я положил на её стол те самые, моментальные фотографии, которые мне отдал судебный медик – будет вечно стоять у меня перед глазами… И у тебя тоже!
Следователь бегло посмотрела фотографии. Её передёрнуло.
- Ладно, - она написала расписку на копии сопроводиловки. – Бывай! Номер дела получу – отзвонюсь.
* * *
Заверещал внутренний телефон. Я взял трубку.
- Из ИВС (изолятора временного содержания) звонили, - сообщил мне дежурный. – Сообщили, что задержанный гражданин Мунтяну К. А. сегодня обнаружен мёртвым в камере. Предварительный диагноз – «механическая асфиксия в результате самоповешивания на кальсонах».
Твою ж мать! То ли совесть не выдержала, то ли сокамерники помогли…
* * *
…Прошло некоторое, не слишком большое количество лет. Я сидел в своём кабинете, уже в Управлении, курил и занимался бумаготворчеством - печатал для штаба очередную справку о проделанной работе – свежеполученный выговор за несвоевременное предоставление таковой стимулировал рвение донельзя. За окном была зима, с пасмурного неба падали обильные и крупные снежинки, и ложились на голые ветви деревьев и припаркованные под окнами машины. За забором развесёлая ребятня задорно лепила *** из снега. Хуй выходил реалистичным и брутальным, как вся наша жизнь.
Позвонил начальник:
- Викторыч, тут полковник из МВД тебя видеть желает, зайди!
Я закрыл кабинет, и потопал к начальнику. У него сидел Вова Дунаев, слегка облетевший и значительно пополневший, но вполне узнаваемый.
- Ну, здорово! – он приподнялся с кресла, и протянул мне руку.
- Прошу прощения, мы не знакомы… - буркнул я, и вышел из кабинета.