Перед самым Новым годом, в вагоне электрички обронили 100 баксов....и не заметили. Видят только двое....!
(Курс доллара и ценники взяты на момент написания рассказа ...!)
К крайнему, семнадцатому пути Казанского вокзала тяжело вздыхая и гремя всеми своими натруженными членами, медленно подползала усталая рязанская электричка.
Приближение, через несколько часов всенародного праздника Нового года никак не отразилось ни на ее внешнем виде, ни на внутреннем убранстве.
Внешний вид был унылый и грязно-зеленый от старости и тяжелой жизни. Нутро напоминало плохо ухоженную больничную палату где-нибудь посреди России.
Увидев приближающийся железнодорожный объект, крепкий рязанский народец мгновенно перестроился из неорганизованной толпы, хаотичным образом разбросанной вдоль платформы, в бьющие нервной энергией островки напротив предполагаемых мест раскрытия автоматических дверей.
Электричка дернулась, прокатила вперед, потом сразу обратно, остановилась и двери ее гостеприимно распахнулись.
Пока подслеповатая интеллигенция, близоруко прищуриваясь, определялась с не моторными вагонами, народ, посообразительнее, пошел на штурм, занимая наиболее теплые места в середине вагона.
В составе передовой группы в вагон ворвался и через полминуты оказался зажатым на сиденье с обеих сторон двумя дородными тетками курсант одного из элитных московских военных училищ Сергей Ивашов.
Странно было наблюдать этого розовощекого здорового парня в предновогодний вечер в столь безрадостном настроении. Глаза его были темны и безлики, нижняя губа брезгливо оттопырена, лицо выражало смертельную тоску и рабскую покорность обстоятельствам.
Проигравшись накануне в прах, отдав победителю всю наличность, да еще оставшись прилично должен, Ивашов, вместо ожидаемого бесшабашного веселья в кругу московских друзей, вынужден был отбывать теперь на целых трое суток в славный город Рязань, к тетке, чтобы, по крайней мере, не сдохнуть с голоду в эти дни.
Он был там уже пару раз по сходным причинам и сейчас вспоминал с отвращением пригорелые теткины пироги с минтаем и примерно такие же многочасовые наставления по жизни.
Вагон постепенно заполнялся менее ретивым народцем, все были радостно возбуждены в предвкушении самого народного праздника, оживленно толкались, незлобиво пихали друг друга под коленки раздутыми клетчатыми сумками с едою и водками.
Старая электричка, как родная мать, заботливо принимала во чрево свое замерший народ, рассаживала и пристраивала на неудобные деревяшки.
Ей в благодарность, еще минуту назад совершенно незнакомые люди, оказавшись в тепле и уюте, стиснутые со всех сторон, стряхивающие с голов падающие с полок коробки и сумки, тем не менее, становились добрее.
На их изборожденных нелегкой жизнью лицах, появлялось подобие улыбки, вокруг щедро сыпались нехитрые шутки, страые анекдоты, добрый мат и тихое, счастливое повизгивание уж чересчур прижатых дамочек.
Напротив Ивашова, чуть наискось, очень скромно, чтобы не подумали ничего плохого сидел Саня Беглов - вольный, свободный человек.
У него давно уже ничего не было. Ни семьи, ни детей, ни даже родителей. Отсутствовали также какие-либо родственники и друзья. Дом свой деревенский он давно уже реализовал, еда в большом городе валялась под ногами, а одевался Саня с городских свалок.
Он и не предполагал в какой хороший город он едет.
Ему как свободному и по-настоящему счастливому человеку было совершенно безразлично куда он, собственно, вот именно сейчас направляется. Лишь бы не околеть на улице, а проблема питания у него стояла также остро, как и у элитного курсанта.
Застыв по стойке «смирно», но только в положении сидя, Ивашов потихоньку засыпал. Беглов же, придвинув замерзшие ноги к горячей печке, расположенной под сиденьем, привычно сложил особым столиком свои давно немытые руки, бережно положил на них кудлатую голову и затих. При этом один правый глаз его оставался чуть приоткрытым и настороженно сканировал окружающую обстановку.
Суета в вагоне понемногу сошла на нет, народ угнездился, успокоился и тревожно окинув взглядом полки с вещами затих в ожидании отправления. Наступила щемящая души минутная тишина.
Наступившую идиллию грубо нарушил возникший за секунду до отправления в дверях вагона здоровенный мужик с красной от мороза мордой и выпуклыми от напряжения белесыми глазами.
Оглядев бессмысленно-грозным взглядом притихшую публику и узрев единственное свободное, как раз напротив Ивашова место, мужик, давя слоноподобными ногами оставленные в проходе баулы, рванулся к намеченной им цели. Слабые возгласы и законопослушный мат сопровождали захват территории.
Мужик плюхнулся на край скамьи, порылся в кошельке, удовлетворенно хрюкнул и уставился невидящим взглядом в окно.
Проснувшись от возникшего от шума Ивашов краем глаза успел заметить купюру достоинством в сто американских долларов, тихо выпорхнувшую из кошелька зазевавшегося Лоха и нежно опустившуюся на заплеванный пол заслуженного электропоезда.
Президент Соединенных Штатов Америки строго глянул с купюры прямо в самые глаза Ивашову и мягко улыбнувшись душевно произнес:
«Heppy New Year, Serega, bratan!»
Горло курсанта пересохло, язык превратился в крупный наждак, ладони стали влажными и липкими.
Еще не совсем отравленный алкоголем мозг быстро выдал «чек»:
- долг ................................................ 850 руб.
- водка (две)...............................…............300 руб.
- шампанское.............................................200 руб.
- дискотека (с Зайкой)…................. ...............1200 руб.
2550 руб.
Без малейшего сомнения видевший все Беглов, быстро и четко поделил 2550 рублей на 25 рублей 50 копеек – стоимость самого дешевого пойла с Востряковки, где он последние полгода и ошивался.
Ярчайшая картина, вставших по-военному в ряд ста пузырей, окончательно помутила его полуразрушенный разум. И только, приближенная к боевой обстановка и напряженность текущего момента, заставила его очнуться и при-готовиться к решающей схватке.
Элитный курсант Ивашов, стрельнув резво взглядом по сторонам, тут же наткнулся на ненавидящее око Беглова.
«Придется делится! – сразу понял все пообтертый жизнью Серега. - Только долг! – вспомнил он «чек». - Остальной, хрен!»
«Да вот хрен тебе! – парировал мысленно Беглов. – Кинусь на пол, забьюсь в припадке. Будут бить, проглочу! Выйдет потом! Проходили!».
Больше никто ничего не заметил, слава тебе Господи! Лох недолго повозился и вскоре затих в беспокойном дорожном сне, чуть придавив при этом заветную бумажку краем ботинка своего, не стоившего и сотой доли временного подмятого богатства.
Изъятие задерживалось. В противоположных дверях вагона появились два мента, напряженно рассматривающих верхние полки.
«Ну вот, так всегда! – горестно выдохнул Беглов. – Как удача, так хрен! Как беда, так пожалуйте бриться!»
В потасканном мозгу его не ко времени и не к месту возникли вдруг видения прошлой человеческой жизни.
Ему вспомнилась мамка его, прятавшая в тайничок под окном банку лосося и заворачивающая в неприметную тряпку бутыль шампанского.
- Ма-а! – спрашивал вечно голодный Санька. – Чего прячешь-то! Давай! Сейчас! А!
- Нельзя последыш! – плакала незаметно мамка. – Папка потащить! Праздника не будет!
- А зачем он, праздник-то! – удивлялся голодный Санька.
- А что б жил человек! – отвечала мамка. – Нельзя человеку без праздника-то!
И целовала его в самую середку макушки. Санька успокаивался и засыпал. И снились ему странные сны, которые он помнил до сих пор.
Как отец и мать, братья и сестренки в белых, широких и свободных одеждах выбегали в полыхающее вечерней зарей поле, жгли костер, пекли картошку, и валялись, и бесились, и кувыркались в траве.
И прибегал Грабарь, их жеребец. И бесились с ним, а потом еще опять все вместе. А потом лежали на траве, глядя вверх, протянув в несравненной ни с чем свободой, руки к первым, появившимся в вечернем небе звездам.
А еще потом, все вместе, взявшись за руки, растянувшись цепочкой поперек поля, шли долго-долго к Яреме, одинокому тысячелетнему столбу, стоящему посреди земли, всегда, в любую погоду теплому и ласковому.
И стояли молча, склонив головы, а потом, понемногу, в хороводе, сначала медленно, потом все быстрее и быстрее, кружили вокруг него.
До упаду!
Падали, вставали, опять падали и пели странные песни, смысла которых не знал никто, слова эти сами собой рвались наружу из раскрытых глоток, обвиваясь вокруг мудрого Яремы, скользя по его тысячи лет умирающему телу и устремляясь вверх, к самим небесам.
Беглов с достоинством задрал голову к потолку вагона и тихо завыл. Может слабое вагонное эхо, а может и сам Ярема неслышно вторили ему.
Все стихло. Никто ничего не услышал. Все великое прошлое исчезло. Все проклятое настоящее вонючей крысою вернулось к нему.
«Ну, зачем ему! – по - военному здраво рассуждал Ивашов. – Ну, пропьет тут же, да и все! А я может судьбу свою в эти дни с Зайкой решаю!»
Ну, зачем ЕМУ! – поражался мысленно Беглов. – Кинет на девок! Да и дело с концом! А я до лета дотяну, с таким запасом! Не подохну, как собака! По полпузырька в день! Чего мне, бедолаге, надо-то!»
Каждый был прав по-своему! Прости их, Господи!
Менты, тем временем, опасно приблизились. Ивашов торжествовал. Однако, блюстители равнодушно глянув на Беглова, смачно сплюнули и пошли дальше.
«Из курсантов выкинут, в менты пойду! – мрачно постановил Ивашов. – Что бы вот такой мрази по вагонам не было!»
Раздвижные двери с треском захлопнулись. Беглов облегченно вздохнул, сразу напрягшись, как зверь перед решающим прыжком.
Ивашов также собрался, как учили.
Здесь мгновение решало все. Момент истины! Обученный убийца или дикий зверь. Разумная целесообразность или природный инстинкт. Кульминация! Взрыв!
Поединок цивилизации и стихии!
Электричку слегка толкнула на стыке. Лох завозился, хрюкнул пару раз и засопел опять.
При этом, его ботинок хренов, хорошо повозив по полу вожделенный денежный знак, почти накрыл его целиком.
Беглов вздохнул так, будто его полдня держали мордой в унитазе. Бледные губы Ивашова извивались в неуставных выражениях.
Напряжение ненадолго спало, можно было передохнуть и покурить.
Строго посмотрев друг другу в глаза, оба разом, незаметно для окружающих, кивнули, также разом поднялись и бок о бок прошли в тамбур.
Там они, как и положено дуэлянтам, разошлись по разным сторонам тамбура и нервно закурили, мечтая каждый о своем.
Бычок Беглова оказался в два раза короче, потому он и закончил раньше. Неопытный Ивашов чуть задержался.
Опыт и знание жизни – равный соперник здоровью и молодости!
Ивашов огляделся. Бомжа в тамбуре не наблюдалось. Резко распахнув двери, курсант сразу же углядел своего оппонента, мирно спавшего в той же непринужденной позе.
Закрытый правый глаз Беглова навел курсанта на страшное подозрение о бесполезности всех дальнейших действий.
Бумажки нигде не было видно, носок ботинка был чист, ни кусочка, ни краюшка валюты из-под него не виднелось.
«Неужели успел, гад! – содрогнулся от внезапно напавшего бешенства Ивашов. – Убью! На выходе кончу!» – окончательно рассвирепел он.
От страшного напряжения он пошатнулся и вместе с очередным качком вагона завалился в сторону ног Лоха. Тот заворочался, перевернулся на другой бок, откинул голову на спинку скамьи, широко открыл рот и застыл, страшно храпя, в этой близкой к летальной позе.
Нога его подогнулась и взору, стоящего на коленях Ивашова представилась освободившаяся из плена грубой подошвы купюра.
Ее как будто и не марала мерзкая нога, бумажка сверкала и переливалась, как будто только что из-под станка.
Ивашов проглотил вставший поперек горла ком и протянул было руку за заслуженным вознаграждением, как тут же был сражен мощным ударом Беглова.
От внезапной возни Лох очнулся и с удивлением поглядел на двух валяющихся у него в ногах людей. Люди сразу поднялись, отряхнулись и вежливо извиняясь, расселись по своим местам.
Тупейший из тупых Лох, выпучив глаза, осмотрел вагон, отряхнул ладонью концы брюк и застыл свиным рылом у пола в безумной радости от найденного.
Через секунду заветная купюра порхала по верху вагона, крепко зажатая в руке Лоха.
- Нет! – орал этот идиот. – Не-е! Ну, вы видели! Обронил! Обронил! А! А теперь нашел! А!
- А-а-ии-и-ыы! – заревел вдруг диким зверем Беглов. – Ы-ы-ы-ыы! – повторил он еще раз и застыл, вмиг остекленев.
Менты, находившиеся в соседнем вагоне, передернули затворы и бросились в бой.
Притихший Лох судорожно спрятал купюру в кошелек. Менты схватили Беглова и, скрутив его как барана перед закланием, поволокли к выходу.
Ивашов резко встал и направился в тамбур. Перед этим он бесстрашно взял Лоха за подбородок и веско произнес:
- Пироги с минтаем, дядя! И за жизнь …! И за жизнь!
Несколько минут прошли в полной тишине.
- Не! Ну вот как жить!? – искренне развел руками осмелевший Лох. – Если одни только ненормальные кругом!
Просыпающаяся публика также рассеяно разводила руками и соглашалась.
А за окнами вырастала красавица Рязань.
20.10.2008г.