Почти всё моё сознательное детство прошло на улице 22-ого Партъсъезда. Она начиналась от железнодорожного переезда и заканчивалась у магазина №16. В нём мне стало известно, что за 1 копейку можно купить коробок спичек и столько же стоит кусочек сахара, который продавали упакованным по 2. За 3 копейки продавали стакан газированной воды с сиропом, за 5 копеек бублик, а за 16 - буханку ржаного хлеба, вкуснющую корочку которого мы сгрызали по дороге домой.
За переездом была мамина вечерняя/сменная школа(ШРМ-19), где она вела физику, и где мы каждую весну и осень проводили инвентаризацию всех приборов для демонстрации физических опытов. Разумеется, все они были мной проделаны много-много раз. И можно сказать, что это были мои главные "детские игрушки".
В 1967 году широко отмечалось пятидесятилетие Великой Октябрьской социалистической революции, и легендарный символ Крейсер Аврора появился не только на юбилейных монетах, но и в самом начале нашей улицы рядом с площадью Ленина. Помню, тогда всё расспрашивала свою маму: пятьдесят лет - это много или мало? На что она ответила, что для человека это возраст солидный, но она ещё столько не прожила, а для революции и государства, пожалуй, что и совсем не много.
Приходилось ей отвечать и на мои детские вопросы "с пристрастием" о происхождении названия улицы: Что же это за зверь такой - "22-й Партъсъезд"? Разумеется, что ей приходилось рассказывать про коммунизме, при котором нам, детям, предстояло жить, когда мы вырастем: "Каждый будет получать по потребностям, а отдавать каждый будет должен по способностям"; объяснять кто и как (по какому принципу) на тот съезд избирался и собирался;отвечать на вопросы о том, кто это такие члены партии, умнее ли они всех или нет... Объяснение её было для меня не слишком внятным, просто и ясно ей ответить не удалось. Особенно после того, как выяснилось, что ни она, ни мой дедушка, который для меня несомненно был самым умным на свете - в партии не состояли, хотя и называли себя "беспартийными коммунистами".
Однако, не смотря ни на какие мои вопросы и сомнения, пока распределение идёт по труду, мне ставилась задача воспитывать разумные потребности: научиться жить по Совести, стараться учиться как можно лучше и, максимально развивая все свои способности, о похвале и наградах не думать, ибо потребности должны быть скромными. "Каждому по потребностям" означало, что все сообща всегда смогут обеспечить друг другу всё, что нужно для жизни и что необходимо для развития способностей каждого.
Но самое большое воспоминание об улице 22-ого Партъсъезда было не в этом.
Где-то там, за магазином №16, видимо, было кладбище. И потому почти ежедневно по нашей улице примерно около полудня шла траурная похоронная процессия, а порой и не одна...
В Последний Путь тогда провожали торжественно и не спеша. Гроб несли на руках. И все, кто был дома, выходили на улицу, и молча стояли вдоль дороги с непокрытыми головами.
Мы, дети, тоже участвовали в этом действе. И вместе со всеми, тихонько выглядывая из-за взрослых, внимали сдержанным разговорам об усопшем. Говорили кто он, сколько лет, отчего умер, кто у него остался. Чаще всего это были простые люди преклонного возраста, которых провожали их дети, родные и близкие одетые в чёрное с красными заплаканными глазами и скорбными лицами.
Но особенно в памяти запечатлелись только две процессии, сильно выделявшиеся на общем фоне. В первой хоронили молодого парня, лет двадцати с небольшим, которого зарезало поездом. Было очень много народу. Процессия постоянно останавливалась, мать очень сильно плакала и кричала, вскидывая руки, она чуть ли не рвала на себе волосы. Её поддерживали, давали попить и пытались хоть немножко успокоить. Кажется, нас, детей, тогда увели подальше от этого тяжёлого зрелища, но оно успело врезаться в память...
Во второй, наоборот, никто, вообще, не плакал. Было очень много венков. Гроб стоял на грузовике с опущенными бортами, на большом красивом, очень дорогом ковре. Наверное, хоронили какого-то большого (по местным меркам) начальника. Уставший оркестр громко играл похоронный марш, а люди просто шли молча.