До Нового, 1985 года, генерал держал меня на прицеле с завидным упорством. Я успевала только снять пальто – и он тут же возникал на пороге своего кабинета, чтобы бросить «я вас жду у себя» – и тут же исчезнуть.
Меня провожали осторожно-сочувственные взгляды коллег.
Чаще всего разговор он начинал издалека, но я понимала: позвал ради того, чтобы ткнуть носом в какую-нибудь описку или неточность – как ему казалось.
– Вы уже ходили на лекции своих коллег? Вы же руководите кафедрой, не забыли?
– Секцией, – упрямо поправляла я. – Не забыла, но пока не вижу необходимости. Все у нас люди образованные, предмет знают, работают на курсах дольше меня.
– А новый преподаватель?
– Так она же аспирантуру закончила! Диссертацию пишет.
– Нет, вы должны знать, чем дышит ваша кафедра. До Нового года остался месяц, вот и постарайтесь всех посетить. А потом мне доложите.
– Будет сделано. Непременно доложу, чем кто дышит.
Пытаюсь шутками разрядить обстановку, но на шуточки генерал не клюет. Ему нужна эта атмосфера напряженности. Вот берет в руки сочинение заочницы, выразительно вздыхает, бедняга…
– Вы тут написали в рецензии, что Пушкин – не революционер, и называть его лирику революционной нельзя. Она якобы вольнолюбивая. А это – не одно и то же?
– Нет, не одно.
Теперь я вздыхаю, уже понимая, что мне предстоит.
– А как же ода «Вольность»?
Смотри ты, и до оды добрался!
Пытаюсь этому бывшему артиллеристу вежливо пояснить разницу между вольнолюбивой лирикой и революционной, которой у поэта не было и в помине. Привожу цитаты из критических работ советских ученых. Уж на что они советские и склонны всех поэтов считать революционерами, но и те понимают: не был поэт революционером, увы,..
Звонок на лекцию меня выручает, и генерал недовольно морщится.
– Мы еще поговорим на эту тему. Я тут кое-что почитал.
Точно! Лежит на столе и стопка книжек. Ну, каков! Слов нету.
Это как в медицине. Каждый болеющий мнит себя знатоком медицины. Врачу и делать нечего возле такого больного. А мой генерал болен мною и потому готов изучить вольнолюбивую лирику Пушкина, чтобы найти в ней все признаки революционных призывов к свержению самодержавия!
Вышла, так толком и не поняв, чего же он от меня хотел. В дверях столкнулась с нашей новой русачкой, аспиранткой (назову ее условно – Алисой). Симпатичная блондиночка с каким-то хитреньким выражением голубых глазок и артистическими нотками в голосе. Я хоть и доверчивая особа, но лицемерие распознаю издалека, словно оно имеет запах.
– Ой, у вас такой вид, Людмила Евсеевна! Вам плохо?
Вот Лиса Патрикеевна!
– Мне хорошо, это ему плохо. Скалозуб несчастный, – буркнула я на ходу.
– Вы что-то сказали?
Она даже побежала за мною следом, сгорая от любопытства.
На перемене меня подловила Валя, шепнула:
–Люся, ты сдурела? Ты при ком это свои мысли вслух произносишь?
– А что?
– А то! Алиска вызвала меня из аудитории, чтобы сказать, что у тебя что-то стряслось, и надо тебя морально поддержать! И что ты обозвала генерала Скалозубом.
– Это уже серьезно. Значит, расслышала… Кто ж ее на курсы пристроил? Кому ж она донесет мои слова?
– Думаю, по прямому адресу, – сказала Валентина.– Тебе надо себя обезопасить.
– Как? Генерал требует, чтобы я посетила своих филологов и потом ему передала, кто чем дышит.
– А вот это идея! –оживилась Валя. – К ней и сходи! Думаю, накопаешь что-то.
– В смысле? – не сразу поняла я.
– Ты думаешь – она хороший преподаватель? Была бы такой, ее на кафедре бы оставили. Если после аспирантуры не пригрели, это уже знак. И сюда сунули, чтобы избавиться. Но Алиска – хитрая девочка. Без мыла в душу лезет. Ты обратила внимание? Со всеми хочет дружить. Выкурит она кого-то из вас, вот увидишь!
Валентина всегда поражала меня полным отсутствием всяческих иллюзий в отношении людей.
– Ты права, это ход. Я к ней пойду. Но сначала к кому-то другому.
В секции нас пятеро: Нина Ивановна, я, Шурочка, Алиса, и Зина. ( имя придумано).
Шурочка, то есть Александра Павловна, еще молодая женщина с милым, но простоватым лицом, курносенькая, тихая, улыбчивая. Жена профессора с мехмата, тот часто уезжает в Штаты – по долгу службы. И потому Шурочка одевается в дорогие шмотки, но держится скромно. Она мне нравится. Правда, кажется немного вялой, неэмоциональной, и это удивляет. Как с таким темпераментом можно преподавать литературу?
Шурочка ведет филологические группы, она на положении неприкасаемых – по статусу жены доктора наук и давно работающей на курсах. Ее никто никогда не критикует на наших редких педсоветах, а завуч просто источает елей при встрече с нею. Подозреваю, что Шурочка делает иногда подарки нашей Валерии Ивановне, но не из подхалимажа, а так, под давлением бесконечных комплиментов в свой адрес. Груз лести не все выдерживают – невольно делают ответный ход.
Валерии все время кто-то что-то носит. Ее нежный голосок то и дело шепотом благодарит визитеров. Я вижу, как она сует что-то в сумку и расплывается от радости:
– Ой, спасибо, что вы, не надо!
Наша троица ничего ей в клювике не приносит, и с нами завуч только вежлива, не больше. И на том спасибо.
Шурочка очень смутилась, когда я попросилась к ней на лекцию, но сопротивляться не стала.
Урок мне понравился. Это был именно школьный урок, на котором анализировали «Евгения Онегина». Шурочка не читала лекцию, она вела беседу – в обычном для нее спокойном тоне, в котором немножко не хватало эмоций, но зато был интеллект и четкое видение проблем. На столах лежали тексты с закладками и продиктованные на дом вопросы. Ребята хорошо подготовились к уроку, хотя никто не знал, что придут проверяющие.За этих ребят можно было не беспокоиться: Шурочка оживила их память и настроила на предстоящее контрольное сочинение.
Я видела, как она зарумянилась от волнения. Иногда голос Шурочкин звучал даже вдохновенно – когда она цитировала Пушкинские строки.
После первой первых сорока пяти минут я от души похвалила нашу скромницу, та с большим достоинством выслушала мои комплименты, и мы расстались, довольные друг другом.
Следующей я наметила для посещения Зинаиду. Она тоже была из неприкасаемых, имела за своей спиной мощную защиту в лице мужа – крупного
профсоюзного деятеля (в городком масштабе). Кончала украинское отделение, но
преподавала русский язык.
К этой особе я симпатии не испытывала.. Зинаида – приземистая, коротконогая, с широкими плечами и обрезанными бедрами. Плоский зад, объемистый живот, химическая завивка на голове как-то не вдохновляли ее рассматривать подробнее.
Иногда мне кажется – есть некая связь между таким строением женского тела и характером. Почему-то эти женщины чрезвычайно высоко оценивают собственную внешность. А еще выше – свой ум. Ходят они пузом вперед, плечи развернуты назад, подбородок приподнят. У них очень горделивый взгляд. Это не самозащита. Мне не попадались ранимые натуры с подобной телесной конструкцией.
Разговаривала она только громко, амбиции так и перли из нее, но пока я не видела для этого оснований.Она не казалась мне ни умной, ни интересной личностью, но была матерью троих детей, и это вызывало уважение. Редкая смелость для нашего времени…
Я шла на урок без всякого желания, тем более что пришлось уговаривать Зиночку пустить меня в аудиторию хотя бы на первую половину лекции.
Это был самый бездарный урок, который я видела на своем учительском веку. Может, Зиночка и знала украинский язык, но с русским явно не дружила. Она оказалась просто малограмотной.
Вызванная к доске девушка налепила грубых ошибок на доске – Зинаида не заметила. Слушатели шептались друг с другом, кто-то тянул руку – исправить, но преподавательница вроде как ослепла.Я никак не могла понять, зачем в группе негуманитариев столько времени уделять теории образования всех глагольных форм, если им не надо будет сдавать устный экзамен. Я бы лучше поработала над орфографией практически, чтобы потом они не наделали ошибок в сочинении.
По своей привычке сначала прощать человеку слабости, а уж потом приписывать ему недостатки, я надеялась, что молодая мама трех детей, замотанная бытом, просто не выспалась или устала, или переволновалась.
Пока она городила одну глупость за другой, объясняя новый материал, я соображала, как преподнести этой клуше свои критические замечания. Громить на корню было нельзя, это понятно…
Но вот мы вышли, и Зиночка….
– Понравилось? – спросила таким торжествующим тоном, что я опешила.– Они меня очень любят! Вы заметили, какая тишина стояла?
Ах, если бы не этот спесивый тон, я бы...
–Зиночка, детка,- сказала я тоном старой доброй тетки, готовой все простить, - вы перепутали глаголы совершенного и несовершенного вида... когда объясняли их образование.
– Неправда!
– А давайте посидим в аудитории. У вас больше нет лекций? Я вам конкретно скажу о ваших… недоработках.
– Я правильно объясняла! – крикнула Зинаида запальчиво, задрав подбородок.
– Пожалуйста, не горячитесь. Так вы не хотите меня выслушать?
– Я не нуждаюсь в вашей... консультации. Я работаю третий год и лучше вас знаю программу!
– А я восемнадцать преподаю язык и тоже вроде бы знаю программу.
Теперь я улыбалась жестко, как могу, если меня разозлить.
– Ваша группа сдавать русский устный не будут. Они же на мехмат поступают, так? Им теория ни к чему. А вот практика...Им сочинение писать, значит – надо предотвратить ошибки орфографические! Давайте после занятий поговорим, я кое-что подскажу.
Зинаида быстро шла впереди меня по направлению к учительской, и получалось, что я чуть ли не бегу за этой самодовольной курицей. Ее надо было остановить, и я уже громче сказала:
– Ваша слушательница допустила пять грубейших ошибок на доске! А вы не заметили!
– Я буду жаловаться! – не оборачиваясь, пригрозила она.
– Кому? Генералу? Меня он и послал к вам.. Может, лучше нам спокойно поговорить? Мне же придется сказать ему правду.
Тогда она остановилась, испепеляя меня взглядом.
– Он вам не поверит!
-Так у меня все записано!
Да-а, больше мне никуда не хотелось идти, но генерал требовал отчета. Пришлось расстроить Нину Ивановну!
– Люся, ты что?! Я буду волноваться! Мне нельзя! У меня мигрень сразу начнется! –испугалась она. – Скажи ему, что была – и все. Ты же мне веришь? Ты знаешь, что у меня все будет хорошо?
– Потому я и прошусь к вам! Да я для проформы посижу сзади, своими делами займусь, я вам мешать не буду. Но ему могут донести, что я к вам не ходила, понимаете?
Визит к Нине Ивановне меня просто доконал. Все сорок пять минут она читала наизусть «Евгения Онегина», а слушатели шелестели конспектами по другому предмету. Я видела сидящих впереди и рядом с собой с их тетрадками. Формулы, формулы…
Легкий шум в аудитории нарастал. Никто не слушал вдохновенную чтицу, а я думала изумленно: «Да неужели ей все равно, как эти бедняги будут писать сочинение?»
– Ну,как ты меня оценила? – спросила Нина Ивановна на перемене. – Я ради тебя тему поменяла. У нас ж сегодня русский язык по расписанию.
– Но зачем поменяли?! Им что – не нужен язык?
– Я знаю, что тебе больше нравится литература, Люсенька! Хотела сделать приятное.
– Спасибо, сделали. Я словно в театре побывала. Чтица вы хорошая, но…
– Что еще, Люся? Ты чем-то недовольна?
Ничего она не поняла...
Мы стояли в коридоре, а позади нас, из аудитории Нины Ивановны вытекал людской ручеек: слушатели разбегались. Кто шел домой, кто – в соседнюю аудиторию, на физику…
– Нина Ивановна, остановите их, – тихо попросила я.
Она оглянулась, пожала плечами:
– Да пусть себе идут. Это же математики. Чихать им на литературу!
«Это тебе чихать на них, – подумала я грустно. – Кто же останется во втором полугодии?»
продолжение
http://www.proza.ru/2012/12/07/1558