Отрывок из повести Остров серебристого дельфина
Как сохранить духовные ценности, когда древо твоей жизни с корнем вырвано? Все привычное и родное проглочено чудовищем перестройки. Остается только надеяться, что Он - милосердный и непостижимый - спасет твою душу и тело.
Женя бежала изо всех сил, задыхаясь. За нею неслась свора одичавших собак. Они уже были готовы настигнуть ее на перекрестке дорог, как вдруг их добыча резко свернула влево за угол большого дома. Потеряв ориентир, псы перелетели через дорогу кубарем и смешались в один злобный ревущий комок. Не теряя ни секунды, Женя, обогнув угол дома, бросилась в темноту ночи, в мрачный переулок, рассчитывая спастись в джунглях трущоб. Выбиваясь из сил, утопая в сугробах и полах своего пальто, натыкаясь в темноте на какой-то непонятный хлам, она вслепую, змеей пролезала в самые непроходимые места между гаражами, сараями, бараками, старалась найти такую ячейку, забиться в такую щель, куда собачий нос не пролезет. И вот, такая ячейка, кажется, найдена.
Она протиснулась боком между стен двух железных гаражей и притихла. Прислушалась. Поблизости не было слышно ни собачьего лая, ни шороха, ни звука, лишь ее частое дыхание нарушало тишину. Слева и справа зияли узкие просветы. Прямо перед ее лицом, на стене гаража, где-то на уровне солнечного сплетения торчала неожиданная дверная ручка. Женя напряженно вгляделась в железную стену и через минуту обнаружила очертания двери. Немного подумав, она тронула ручку, и та, неожиданно, без всякого нажима повернулась. Дверь распахнулась так, словно ее вышибли ногой и… О, чудо!
Притушенный свет в изящных изгибах канделябров; золото гобеленов, устремленных ввысь и теряющих свои очертания под куполом сводов; граненый каррарский мрамор бесконечных колоннад и пилястр; ковровый пурпурный поток, струящийся по широкой парадной лестнице; прозрачная неземная музыка– ослепили и оглушили ее. Голова у нее закружилась, ноги потеряли опору, и она ощутила невесомость. Через секунду тело ее медленно поплыло над парадной вверх, огибая пролеты и сбрасывая с себя все, что мешало свободному парению. Пальто, сапоги, махровая шаль замедленным движением опустились и погрузились в пурпурный поток, растворившись в нем.
Где-то у самого купола находилась дверь из красного дерева, инкрустированная золотом. Что-то подсказывало Жене, что счастье вот-вот настигнет ее, стоит лишь отворить дверь. И она отворила…
Перед ее глазами у камина в уютных объятиях кресла предстал ее ненаглядный дельфин. Огненные щупальца, извиваясь в нутре камина, приводили в движение тени, которые беспрестанно мигрировали в полусвете золотисто-бежево-шоколадных тонов и гладили шершавую кожу дельфина.
--Делф,--тихо позвала Женя.
--Я ждал тебя, --ответил Делф, устремляясь к ней и улыбаясь своей милой улыбкой. Он протянул к ней руку-плавник и привлек к себе,--Здравствуй,--прошептал ей на ухо и повел за руку к камину. Расположившись в креслах, они стала глядеть друг на друга без слов. Прервав молчание, Делф сказал:
--Я позвал тебя, чтобы рассказать тебе одну историю.
Изысканным жестом он наполнил бокалы вином и один подал своей подруге. Женя, блаженствуя и ни о чем не размышляя, хотела лишь любоваться своим возлюбленным. Она даже не обратила внимания, что комната, вся ее роскошьв стиле ампир, стены, камин и, даже вино – шоколадные. А когда, все-таки, она это обнаружила, то заметила, что шоколада, от которого у нее всегда текли слюнки, ей вовсе и не хочется. Лишь пригубив вино, она сказала:
--Вот, я здесь. Говори.
Делф поставил шоколадный бокал на шоколадный столик и приблизил к ней свои сиреневые глаза. Вглядываясь в них и во всю фигуру Делфа, Женя отметила про себя, что цвет его кожи стал другим, более светлого оттенка, скорее розовым, чем сиреневым. Делф тут же уловил движение ее мысли и, предвосхитив вопрос, сказал:
--Об изменении цвета через преломление души я расскажу тебе потом. А сейчас… Сейчас ты должна узнать, что я вовсе не дельфин, и зовут меня не Делф, Это всего лишь производная от «дельфин». А ты никакая не Евгения, это производная от «гений», и знать это ты обязана…
Женя всем телом вбирала в себя золотисто-густой звук его голоса и улыбалась. Она просто слушала и наслаждалась, как наслаждаются прикосновениями морской волны, лаской рассветных лучей, дыханием фьорда. Его речь была составной ее счастья.
Глядя на ее, Делф тоже улыбнулся и, погрузившись в глубь кресла, начал свой рассказ.
--В прошлом я был человеком с черной кожей, выходцем из диких джунглей. Когда моя дельфинья жизнь закончится, возможно, я приду к началу более сложного, но и более высокого жизненного пути…
Делф задумчиво опустил глаза, помолчал и продолжил.
--Так случилось, что я родился прямо в море во время маминого купания. Она любила далеко заплывать, и в один из таких её заплывов, когда пришла моя пора, я просто вынырнул из материнского лона и поплыл следом за своей матерью. Поэтому море—это моя стихия, можно сказать, дом родной.
Моя бабушка и дед пришли на берег из глубины континента, теснимые белыми завоевателями. Племя моих африканских предков было абсолютно диким, жило в реликтовых лесах и вело почти первобытный образ жизни, пока в нём не появился мой дед.
Делф внимательно посмотрел на Евгению, словно проверял слушает ли она его. Женя смотрела на него, как зачарованная. Он пригубил из своего бокала и продолжил.
--Это был большой чёрный человек по имени Марк, безгранично добрый, с неуёмным пасторским сердцем. За плечами он нёс фантастических размеров мешок на лямках, под завязку набитый книгами, большую часть которых составляли новенькие Евангелия. Вперемешку с ними лежали старинные тяжеловесные фолианты в истёртых кожаных переплётах с коваными металлическими уголками и замками, открывающимися при помощи миниатюрного ключика.
Дед берёг этот мешок, как зеницу ока. Все говорили, что в недрах мешковины хранится мудрость всей земли и руководство к жизни. В книгах содержались всевозможные сведения: о том как садить огород и разводить скот; как поймать пчелиный рой и вырыть колодец; как строить дом и ткать холсты; как хранить продукты и лечить понос. Но самая главная мудрость была заключена в голубых книжицах с золотым крестом.
Несуетливая жизнь моих соплеменников находилась в подчинении вождя, который носил гордое имя Скала. Его он получил ещё в десять лет, остановив нашествие диких слонов. Он просто выбежал наперерез вожаку стада с горящей головнёй в руках и, выкрикнув короткое слово, топнул ногой. Слоны стали, как вкопанные, словно наскочили на скалу. Вот такая история... Этот бесстрашный и неутомимый человек был мой прадед.
Состарившись, он нуждался в преемнике, поэтому с радостью передал свой предводительский пояс такому учёному и мудрому человеку, как Марк. Новоизбранному вождю дали новое, полагающееся в таких случаях, имя, присовокупили к старому и стали звать Марк-Хранитель Мудрости.
Таким образом, мой дед, волей Божьей христианский миссионер стал негритянским вождём и за короткий срок смог совершить в маленьком племени культурную революцию. Через какие-то три года и стар и мал отлично говорили на английском языке, читали, писали и вели хозяйственные расчёты, аккуратно выстраивая столбики цифр на пальмовых листьях при помощи птичьих перьев и древесного сока. Никто даже не хотел вспоминать свой родной язык, до того скудный, что приходилось изрядно помахать руками и пошевелить лицом, чтобы можно было догадаться, о чём идёт речь. С удивлением чернокожие умники смотрели на останки первобытных орудий труда, завалявшиеся в сараюшках, и думали: «А что это такое и откуда оно взялось?»
Теперь у них были добротные деревянные дома со всевозможной домашней утварью, на пригорке стоял маленький ветрячок, на речке заводь кишела рыбой, над пчелиной пасекой стоял неумолчный гуд. На лугу по брюхо в траве гуляли уже не дикие, а домашние козы. На жирной земле, отвоёванной у непроходимых лесных чащоб, спели овощные, бахчевые и зерновые культуры. Вот так. И всё это благодаря дедову мешку, хранящему мудрость всей земли, а также ещё одному маленькому мешочку, полному всевозможных семян, любовно собранных моим прародителем.
После трудового дня и стар, и мал—все собиралась у порога маленькой деревянной часовенки, чтобы попеть псалмы, послушать Марка-Хранителя Мудрости, который с большим вдохновением читал стихи из Евангелия. Жили весело, устремляя в будущее пытливый взор, и думали, что если рай существует, то не где-то в заоблачной выси, а здесь, на маленьком пятачке родной земли, благословлённом Отцом Небесным.
Моя бабушка была единственным ребенком Скалы. Когда девочке исполнилось три года, его супруга ушла в царство мёртвых. Тогда вождь почувствовал, как живительная влага, наполнявшая его душу, словно выплеснута была чьей-то жестокой рукой в никчёмную пустую землю. Однажды поняв, что значит терять близких, он был, словно цепью, раз и навсегда прикован к дочери. Страх потери подточили некогда неистощимые силы Скалы, и он стал уязвим. Тщательно он скрывал свой, по его понятию, недостаток. Однако вся деревня знала что с ним происходит, поэтому всеобщими силами растила и берегла его дитя.
Девочке было двенадцать лет, когда диковинный молодой мужчина огромный, как медведь, вошёл в деревню, сбросил тяжёлую ношу и, наклонившись до самой земли, что-то сказал. И, хотя он говорил что-то невразумительное и выглядел необычно, он всё-же был свой — чёрная кожа, барашковые волосы — всё, как у всех. Поэтому племя сразу же приняло его, как родного.
До крещения бабушку звали Звенящий Ручей за её нежный голосок и беспрестанное щебетание. С появлением в её жизни деда, она стала молчаливо следовать за ним по пятам, вслушиваясь в каждое слово своего проповедника. Прямо, как Мария за Христом. Всвязи с такою переменою в ней, её хотели переименовать в Молчаливый Ручей. Но старый вождь сказал: «Оставьте их. Каждый ручей должен войти в свою реку». Так и ходила девушка-подросток, в языческих одеждах, то есть, почти без ничего за своим священником немая, как рыба, и чуткая, как ночная птица.
Мой дед подарил своё сердце маленькой горстке доверчивых дикарей. Научил их всему тому, что сам умел. А умел он, практически, всё и даже более того. Он передал им Слово Божье и стал для них святым отцом и наставником до конца своих дней.
По истечении трёх лет, когда Истина была донесена до каждого слышащего, настал день крещения. Племя облачилось в домотканые одежды и двинулось, как белое облако за ветром — следом за своим пастырем к водопаду. После крещения все, кроме младенцев, стали ходить в одеждах, укрывающих плоть. В этот же год Звенящий Ручей получила ещё одно имя — христианское – Мария.
Ей было шестнадцать, когда она почувствовала любовный жар в груди. Она сказала своему старому отцу.
-- О, отец мой, скажи, как мне дальше жить? Пожар любви сжигает меня. Лишь один человек может потушить его — тот, к кому стремится моё сердце.
В тот же вечер старик отправился к Марку-Хранителю Мудрости. Он нашёл его поливающим цветы у стен часовни. .
-- Святой отец,--сказал Скала,--выслушай меня.
-- Слушаю тебя, мой повелитель.
Марк всегда обращался к Скале «мой повелитель» и всегда при этом кланялся до земли.
--Случилось непоправимое. Мария сгорает от любви к тебе. Решай, будет ли она счастливой матерью твоих детей, либо изойдёт сердечным жаром.
--О, Господи…--прошептал Марк, прислонившись к бревенчатой стене и замерев, словно пронзённый стрелой. Медленно он опустился на землю и уронил в ладони голову. Рядом с ним присел удручённый отец. Вопреки христианским обычаям, он закурил трубку, подсыпая в неё зелёное зелье.
--Я знаю Марк, что больше всего на свете ты любишь Бога. И я знаю о чем говорит Писание. «Лучше не женись» говорит Писание…
Скала помолчал, затягиваясь пряным дымом.
--А ещё Оно говорит «Оставь отца, мать, жену, детей и следуй за Мной». Так?
--Так …
Старый вождь напряженно молчал, не глядя Марку в лицо. Потом неожиданно выдохнул и вонзил зрачки в лицо проповеднику.
--Да ты хоть видел, какая она красавица?!
--Я не слепой…
--Наверное, ты видел красивее.
--Нет, не видел. И, если уж быть честным, то просто не знаю как мне дальше жить. Знаешь ли ты, мой повелитель, как болит сердце, когда рвётся надвое. Я должен выбрать, но не могу… Просто не смею ничего решать сам. Дай мне три дня.
Удручённый отец побрёл домой, а священник заперся в часовне и трое суток из неё не выходил. Каждый, чей путь пролегал поблизости, слышал пламенную речь и стоны. Вечером третьего дня двери часовни распахнулись настежь. Тут же в неё впорхнула стайка подростков.
--Добрый вечер Святой отец, прочирикала стайка.
--Добрый вечер, дети мои,--ответил Марк, блаженно улыбаясь.
Он шёл на закате дня свободный, как ветер, навстречу своей возлюбленной, окрылённый неким открытием, тем единственным и личным для каждого, кто его жаждет.
С той минуты, когда отец сказал Марии, что нужно подождать совсем немного—всего три дня и три ночи, вернее три ночи и три дня, она не спала, не ела, всё ходила кругами, как пантера по звериным следам. Ожидание стало пыткой для любящего сердца. Хотелось кататься по земле, рвать зубами траву, выть, как воют волки, влекомые властью лунного света, то ли, просто, от волчьей своей тоски, то ли подвластные дьявольской силе выйти из своей волчьей шкуры. «Отче наш,-- шептали девичьи губы, -- Сущий на небесах…» Небеса, от края и до края, облитые алым закатом, возвещали кончину дня. Последнего, третьего дня…
Евгения слушала, не мигая и не дыша. Слова были переведены на язык чувств и уже не были просто словами. Речь Делфа — это чарующая мелодия, которую факир выдувает из магической дудочки. Так же непреднамеренно, как ветер наполняет собой пространство, она охватила и поглотила все в себе, замкнула голос плоти, оставив пульсацию крошечного родничка где-то на уровне переносицы. Там открывалось невидимое третье око. И уже не было ни слов, ни голоса, а была одна огромная живая картина, наподобие стереокино из глубин детства. В неё можно было войти, как в дверь соседней комнаты. И Женя просто шагнула за порог, в эту явь…
Когда солнце совершает закат, словно древнеязыческий акт, нежно вылизывая языками лучей округлости дальних холмов; когда пальмы, напружинив все свои острия, замирают, вожделея утончённой ласки ветерка; когда ручей сжимает в кольцах своих объятий каменистые выступы и начинает лопотать невнятное, словно юноша в любовном бреду... Когда в груди лопается бутон и лепестки, словно крылья новорожденной бабочки, дрожат часто-часто, а из цветочного нутра капает тёплый сок и сладко растворяется внизу живота… Тогда на заросшей звериной тропе, ведущей к водопаду слышен зов:
--М-а-ри-я-а!
Марк пошёл к своей Марии по заброшенной тропке, увязая в траве. Сначала шёл, потом побежал. И в тот миг, когда нетерпение, медленно сгущаясь, словно вино, хлынуло в кровь, он увидел её.
Она бежала так, словно за ней гнались хищные звери. Так со всего маха и влетела в его объятия. Не устояв на узкой тропке, они покатились кубарем в глубокую ложбинку, в высокую траву.
--Мария, милая, я всё понял.
Захлёбываясь Марк шептал в горячее лицо девушки и ещё больше раздувал дыханием жар.
--Любовь не может быть страданием—это Божий дар.
Он гладил кудрявую головку, не мигая, смотрел в оленьи глаза.
--Вот послушай. «О, как прекрасны ноги твои в сандалиях, дщерь именитая!
Он соскользнул к ногам Марии, непослушными пальцами распутал кожаные ремешки.
-- Живот твой—круглая чаша, в которой не истощается вино. Чрево твоё—ворох пшеницы, обставленный лилиями. Два сосца твоих, как два козлёнка, двойни серны. Округление бёдр твоих как ожерелье, дело рук искусного художника.
Как измождённый путник к ручью, он припадал к её телу долгожданному, гибкому, как лоза, с солёным привкусом и запахом козьего молока. Им владела неведомая властительная сила, которая возводит неистовое наслаждение в степень крика. Она повелевает овладеть желанной плотью, кровью, перемешать со своею – чтобы было одно целое, чтобы ощутить принадлежность не себе, но уже этой чернокожей девочке и назвать ее любовью…
До утра они не смыкали глаз. Месяц их обвенчал, а звёзды стали свидетелями. С этой поры мой дед и моя бабушка никогда не разлучались.
Делф умолк. Женя тоже молчала. Каждый думал о своём.
--Какая удивительная история,-- задумчиво проговорила Женя, мечтательно закрыв глаза. Когда она их открыла, то увидела перед собой голубое полотно все в дрожащих коричневых прожилках. Несколько минут она бессмысленно смотрела на картину. Наконец, до нее дошло, что она глядит в квадрат окна, где на фоне чистого неба дрожат под ветром голые ветки деревьев.
Утро наступило.