Я стою на нашем старом дворе, где-то там далеко, в южных степях. Память моментально выстраивает вокруг меня старые строения, побеленные белой известью пристройки с деревянными дверьми из двух половинок, поржавевшую металлическую сетку, отделяющую задний двор от огорода. Пахнет зерном и пылью. Почти вечерние сумерки в полутонах.
Тишина, ужасающая тишина, как преддверие чего-то страшного и опасного.
Резко оборачиваюсь и замираю. Огромная синяя вода, всепоглощающей и неудержимой высокой волной заливает наш небольшой огород с кустами картошки и свеклы, поглощает кудрявые зелёные ветки с дозрелыми оранжевыми ягодами тыквы, вольготно расположившейся на чёрной земле.
Ужас электрическим разрядом, пересчитывает мои позвонки, взгляд натыкается на ещё одного человека стоящего совсем рядом. Бабушка, моя старенькая бабушка.
Синяя вода безжалостно накрывает её своими объятиями. Мне нужно её спасать. Я не могу дать ей погибнуть.
-Бабушка, - успеваю крикнуть я и ухожу под воду, заглатывая жидкость ртом, - и ничего не чувствую, только животный первобытный страх. Страх потерять моего родного человека. Электрический разряд из позвонка перебирается в мозг, искрится в глазах, как короткое замыкание на извилинах с серым веществом.
Я пытаюсь доплыть к ней, дотянуться.
Безуспешно.
Что-то не так. Обман. Подвох. Как будто прерывающийся сигнал старого приёмника.
В следующую минуту я уже в саду, огромное ореховое дерево, слива, вишни, маленький деревянный заборчик, узенькая асфальтированная дорожка, ведущая к калитке на улицу. Бабушка умиротворённая, спокойно шагает в сторону улицы. В тот самый момент волны ударяют мне в спину, мозг судорожно пытается осмыслить происходящее.
-Бабушка. - зову её, сбиваемая с ног тяжёлой водой. Падаю. А она не оборачивается, она отдаляется, ей осталось сделать пару шагов, что б зелёная калитка захлопнулась за ней…
Бесповоротно.
Это иллюзия, так не может быть, моя бабушка на моей памяти уже не ходила так бодро и без помощи палки обойтись не могла. Я не помню её без глубоких морщин и синих выступающих вен на худых натруженных десятилетиями запястьях…
Я под водой. Страх и ужас наполняют каждую клеточку моего тела.
Резко открываю глаза, вся в мелких каплях пота, стучит в висках, до боли сжимаю край одеяла в зажатых кулаках, но я здесь в своей кровати, посредине мегаполиса и вдали от южных степей. На таймере высвечивает – 4.16.
Это был сон, предрассветный сон. Мама всегда говорила, что наши покойники приходят к нам под утро. Нет, мы их не генерируем ночью уставшим за день мозгом, они просто становятся видимы в предрассветные часы, когда судорожная хватка здравого смысла ослабевает и приоткрывается дверь на той половине луны…
Она мертва уже 12 лет, она не утонула и не ушла через зелёную калитку. Я не смогла б её спасти, это было мне не подвластно. Она просто уснула однажды в предновогодние церковные праздники Варьки и Савки, и больше не проснулась. Тихо и мирно, смерть пришла к ней во сне, ей было 89…
12 лет прошло, а всё так же больно и страшно. Я по-прежнему боюсь потерять её даже объективно понимая, что её останки покоятся там далеко на кладбище за селом под небольшой могильной плитой…
Я уже её потеряла…
Невозвратимо…
Она просила, что б надгробный памятник был лёгким, а то и земли насыпят, и камнем привалят – тяжело лежать. Мы исполнили её волю, насколько это возможно с гранитом и бетоном. Просто портрет на небольшой плите. Потом мы с мамой так и ходили тайком друг от дружки разговаривать c гранитным изображением.
Мама хотела, что б бабушкин образ срисовали с красивой чёрно-белой фотографии. На ней была изображена молодая женщина, немного за 30, волосы гладко зачёсаны назад, ни грамма косметики, V-образный вырез тёмного пиджака и крупные бусы, наверное, они были алыми в жизни…
Только я никогда уже не узнаю об их истинном цвете…
С печальными глазами, ни озорства, ни фальши, ни лукавства… Естественно и неповторимо, но мне незнакома эта женщина.
Когда я родилась, бабушке было уже 73. Она была старушкой, сгорбленной, но неугомонной, в ситцевом платьице и тапках, что б было удобно полоть грядки, кормить уток и курей, готовить самый вкусный борщ и терпеливо пересказывать мне мои любимые истории о том, как раньше жили.
В бабушкиных рассказах оживали картины прошлого, где люди существовали какой-то странной жизнью. Работали в колхозе, за какие-то трудодни, а не за деньги. Летом спали на улицах, потому что полы в домах застилали сеном и соломой, а при жаре в них поселялись вши. Бабушка, смеялась, повествуя о том, как бывало, зайдёшь летом в хату, а эти насекомые подпрыгивают до самых колен. Я тоже смеялась, уплетая при этом вкуснейшую манную кашу с облепиховым вареньем.
А красивые пасхальные куличи никто не ел, пока не освятят в церкви почему-то.
Ну как так? Я же пробовала их ещё до Пасхальной ночи, когда мама доставала их румяными из электродуховки и украшала белой сладкой помадкой.
В бабушкиных рассказах пасхи выпекали в огромной печи, той которая стояла у нас в старой кухне, занимала полкомнаты и которую уже давно никто не топил, а просто приспособили хранить на ней лук с картошкой по зиме. Пасхи были огромными из тех больших форм, что я теперь утащила играть в своей песочнице. Потом их везли на телегах, запряжённых лошадьми в церковь, выстаивали всю службу, и только потом, вернувшись домой ели освящённую пищу.
Теперь не так, в церковь бегут на часик утром с красивой корзинкой, укрытой вышитым рушничком, очень быстро святят еду и не стоят всю пасхальную службу…
Тихо встаю с постели и иду на кухню, сердце всё так же неистово стучит. В голове перемешались прошлое и настоящее, субъективные кусочки памяти и эмоций, пережитых давно, но не потерявших краски и сейчас.
Наливаю стакан холодной воды и пью большими глотками. Пасха 2013, наверное, только к апрелю я смогу заполнить пустоту после смерти бабушки. Она ушла, и огромный вакуум длинной в 12 лет болел и ныл неустанно. Я и мама, мама и я. Каждую Пасху мы только вдвоём пробовали сладкие куличи с белой вкусной помадкой, правда уже не с электродуховки , а с ближайшего супермаркета с ароматным чаем из трав.
Теперь всё будет иначе, - к апрелю у меня родится сын. Для него моя бабушка будет оживать только в моих рассказах, но по его маленьких венах уже течёт красная кровь несущая в себе гены далёкой прародительницы. Колесо жизни. Частичка её будет существовать вечно, возраждаясь каждый раз очередной гранью нового обличия, но неотъемлемо сохраняющая свою сущность – память поколений. Мой сын запомнит её образ, увидев однажды в следующее после празника Пасхи поминальное воскресенье изображение на могильной плите, стоящей далеко в южных степях.
Мы не запечатлели её молодой и красивой бусах аллого цвета, а оставили для вечности такой, как она заповнилась мне – бабушкой с седыми волосами, заколотыми пластмасовым гребешком, с глибокими морщинами, в кофточке с клетчатым воротничком.
А бусы? -, я никогда не видела их, кроме как на старинном портрете молодой незнакомки.
Всё меняется, природа не терпит пустоты и избыток своей нерастраченной любви и нежности для родного человека, теперь тихим потоком побежит в новом ручейке.