У КАЖДОГО СВОЙ ГОЛИАФ
Мы люди – раса некрупных, мягкотелых и слабых от природы существ. По крайней мере, мы такими рождаемся и остаёмся такими довольно долго. У нас нет ни когтей, ни зубов, ни могучих мышц, чтобы процветать в этом жестоком и плотоядном мире. Однако, как вид, мы процветаем, и процветаем за счёт своих мозгов и способности размножаться в любое время года. Родившись, мы долго, почти четверть жизни, растём под крылом у своих родителей, пытаясь стать сильнее, больше, умнее, желая выжить и реализоваться в суровой действительности. Кому-то из нас это удается, и тогда он становится Кем-то и Чем-то для своего мира и начинает играть в нём значимую роль. Может быть, для ближнего круга, хотя бы для своих родных. А кому-то из нас не особенно улыбается судьба. И он остаётся в третьем или четвёртом эшелоне, в которых по колее жизни едут одни неудачники. Грустно, но факт, и как с этим поспоришь?
Про первый эшелон и говорить особо не стоит, мы и так знаем, кто там сидит. Ну, если только вкратце… и по секрету! И если только для вас…
Самые, отъявленные, как бы сказать помягче: не стеснённые моралью и правилами представители нашего вида, вооруженные всеми средствами нападения и уничтожения, в любом столкновении интересов со своими конкурентами будут использовать все доступные им средства – так? Так! И с этим не поспоришь. О чём это я здесь? А чтоб понятней было, я так поясню: представьте себе, что встретились два воина. Один – весь в броне и латах из бесстыжих глаз, наглой морды, да вседозволенности. У него и меч длиннющий есть, и кинжал поясной, чуть меча меньший, есть и ножи-разбойники, в каждом сапоге. Есть у него шипы с ядом, которые, как сюррикены метать можно, а есть ещё и шипы ядовитые в стальных рукавицах-крагах, на руках надеты – чтоб при рукопожатии. И всё-то он готов применять: и яд наветов-наговоров может он метнуть, когда и не ждут, и в ближнем бою ударить готов хоть стальным сапогом в колено или пах, или царапнуть крагой ядовитой своей мимоходом или из-за угла – всё может. Представили?
Ну вот, а против него стоит боец, вооруженный только одним боевым мечом – правдой. И боец этот обязательно будет биться до конца, понимаете? А вместо лат и защиты, у него одна кожа тонкая, своя – ранимая, и не только от колючки ядовитой, но и от слова подлого…
Как думаете, кто победит? Во-о-от, то-то и оно…
Выходит, по стартовым условиям лишены люди нравственные, с совестью и понятиями, возможности одолеть негодяев – так? Так!
А жизнь наша, к вашему сведению – сплошное непрекращающееся состязание «за место под солнцем». И на каждом участке этого пути кто должен победить?.. вернее: кто побеждает? Ну, теперь поняли…
Дальше. К примеру, взять второй эшелон. В нормальном государстве он должен быть самым большим и весомым, чтобы само это государство было устойчивым и стабильным. И мы к этому стремимся, как бы…
Да только господа пассажиры первого эшелона, у которых есть доступ к «закромам Родины», жадничают и всячески сквалыжничают, не желая делиться с собратьями и не желая понимать простой истины, что у саванов карманов нет!
Так вот, во втором комфортном едет весьма представительная группа пассажиров – тех, кого принято считать благополучным средним классом. У них неплохие позиции и возможности. А при случае кое-кто из них может даже пробраться в элитный первый. Ну, если, конечно, попасть в нужное место в нужное время, и при этом ничего лишнего не гавкнуть, не умничать и ни на что не претендовать. Вот тогда, если судьба соблаговолит, и брезгливый взгляд небожителя зацепится за того счастливчика, а в планах небожителя окажется вакансия на должность одной из шестёрок, тогда – всё! Вы переезжаете в первый – элитный, в первый долгожданный, где пованивает изрядно, и где о вас будут вытирать ноги – законы здесь таковы! Но это надо не просто перетерпеть, а даже и с энтузиазмом воспринимать! И не дай бог вам при этом скорчить мину – тотчас распрощаетесь со своим счастьем и моментально вернётесь обратно. А то и куда подальше…
Сюда же, в этот уютный второй, щемятся все те, кто хочет себя причислить к успешному среднему классу. Щемиться - это целое понятие, которое требует специального пояснения. Это, в общем, такое состояние, пограничное с мазохизмом, когда им, жаждущим, тяжело и трудно, и может, даже больно ободранные в кровь локти и колени, когда кровоточат зубы, которыми они пробивают себе дорогу среди себе подобных, но они всё равно упорно пищат и лезут! Получается у них или нет – это по-разному. Они – группа риска, и постоянно барражируют на встречающихся станциях- полустанках между вторым и третьим эшелонами.
Среди них есть довольные и не довольные своим местом, а это – вопрос амбиций. И если амбиции подкреплены возможностями, то попадание во второй вожделенный эшелон гарантировано. Правда, если Судьба не скажет ему своё твёрдое «нет», или, к примеру, коварно не шепнёт: «Пошёл на фиг!»
Вот мы и приблизились к третьему эшелону, к тому, откуда и я сам. Я как бы его изнутри вижу, и потому, возможно, разглядел всё яснее других. Здесь собирается множество различных типов неудачников, которые, как правило, винят кого-то в своих неудачах. Того друг подвёл, который был другом, пока не стал компаньоном. Другой в непомерные кредиты залез, а банки взяли и потребовали их возврата, когда срок подошёл – такая незадача. В этом, переполненном проблемами эшелоне, едут несдавшиеся и ещё не поникшие обломки жизненных катастроф. Там обломок семьи, распавшейся по чьей-то вине, здесь несчастный случай и инвалидность, а следом и отторжение несчастного обломка. Здесь же кукарекают хронические неудачники, всегда выбирающие стул со сломанной ножкой. И ещё здесь есть те, кто ослаб на пути к своей цели, кто цель эту потерял или слишком часто присаживался отдохнуть. А отдых тот затягивался и превращался в запои и безделье. Эти иногда выпадают из своего эшелона, по пьяному делу. Бывает с летательным исходом: раз! - от борта и в «лузу»… А бывает, что перед «лузой» случается пересадка в четвёртый и последний эшелон, где они, обычно, ненадолго задерживаются.
Здесь, в нашем проблемном третьем, много тех, кто вырос телом, но не созрел душой. Их внутренний мир – это мир ребёнка, который не понимает, что ему делать в этой холодной и неприветливой действительности, куда и как здесь следует стремиться. Чужой опыт их ничему не учит, и это характерно. А в самых последних вагонах нашего третьего эшелона много и таких, содержание черепа которых только по формальным признакам можно называть мозгом. Эти всем довольны, если им тепло, если есть еда, добываемая тяжелым, неблагодарным трудом, и при этом, никто их не пинает. Это упрощённый вариант человека из придонного слоя. Они – это те, которых очень любит всякая власть за то, что они не задают ей неудобных вопросов, не возмущаются и ни в чём объявленном никогда не сомневаются. Разнообразная коллекция любопытных экземпляров собирается в нашем третьем, прединфарктном - как считаете?
Не все из них, из этих бедолаг, безнадежны. Некоторые, не слишком обременённые инфантилизмом и безволием, находят в себе силы выйти из своего эшелона - выпрыгнуть из колеи, не убоясь возможных потерь и не страшась последствий. Слава им! Да пребудет с ними удача! Но таких мало, ведь под гору всегда легче… а напрягаться здесь многие уже и разучились.
Четвёртый – самый жуткий эшелон! В немыслимой вони от немытых тел и нечистот, которые здесь повсюду и привычны, в непереносимой атмосфере из густого дыма и перегара от очистителей, технического спирта и дешёвого одеколона, тут обитают только безнадежные. Это бывшие люди! Это спившиеся, потерявшие цель и смысл жизни, утратившие все духовные ценности и человеческий облик. Знаю, что многие не согласятся с этой жесткой формулой. Мол, они тоже люди! Мол, конвенция Прав человека, мол… а Вы к ним присмотритесь повнимательнее! Присмотритесь, присмотритесь…
Ведь люди – это нечто большее, чем двуногое и прямоходящее. Что-то ещё нас отделяет от мира фауны, кроме внешних признаков…
Может, это – начинка? Та, что внутри нас, то, чем мы отличаемся, например, от свиней или от волков? Ведь и человекообразных обезьян можно научить постоянно ходить на задних лапах. И если за ними непрестанно смотреть и правильно их стимулировать, то со временем они перестанут опускаться на передние, запрещённые для ходьбы, лапы. И тогда придётся забыть слово «лапы» и говорить только «руки» и «ноги». Но обезьяна от этого не становится человеком! Как считаете?
Тут много тонких граней, и тема беспримерно скользкая. Но я вот думаю, что когда на нашей маленькой Земле станет слишком много нас, то неизбежно кто-то станет присматриваться к этим, из четвёртого…
А может быть, это случится раньше, когда поймут, что «чикатил» и других подобных зверей, стало слишком много! И найдут способ «очищать зёрна от плевел»… Как думаете? Подозреваю, что к тому времени их определят в особую группу и назовут, не мудрствуя лукаво, уродами, а вслед за этим выведут их из-под юрисдикции человеческих законов. Со всеми вытекающими последствиями. Опасаюсь я только, что уродов тех станет вскоре, судя по всему, несчётное множество.
Вы, наверное, можете спросить, мол, почему это такие выводы? Из каких это предположений? А очень просто, отвечу я вам, и стану перечислять различные факторы: … Хотя, впрочем, вы и сами всё знаете. Знаете же, что некоторых из них, из тех уродов, признают больными, даже лечат, тратя на них наши, налогоплательщиков, деньги. Потом их отпускают, а они снова за своё, опять убийства, опять насилия! А сами, между делом, детей строгают, думаю, по образу и подобию своему.
Некоторым из них, за преступления против детей, дают небольшие сроки, а потом за хорошее поведение даже досрочно выпускают!! А они, выйдя, опять же детей подобных себе производят на свет, и снова, и опять садятся за сексуальные преступления против чужих и своих детей. Фактов таких много, и каждый из вас сможет сюда добавить. Да, не забудьте только ещё в телевизор плюнуть: это он наших деток приучает к мысли, что убивать – легко, что деньги – главное, что Содом и Гоморра – это норма, что нет чести, ну и многое другое…
Хотя, телевизор – это только техническое приспособление для воздействия на нас, а вот кто за ним стоит-прячется, как имя этого Голиафа? Это важный и интересный вопрос. У вас нет никаких мыслей на эту тему?
Кстати, о Голиафе, однако, мы с этого и начинали. У каждого из нас был и есть свой Голиаф в жизни, как были и свой Рубикон, и свои Фермопилы - когда-то и где-то.
Так вот о Голиафе. За прошедшие века это имя стало нарицательным, и обозначает оно зачастую громадную и на первый взгляд - неодолимую силу. Для одних это сила внешняя и враждебная, а для других злейшим «голиафом» являются их внутренние проблемы. Например: патологическая лень или склонность к пьянству, неустойчивая психика и, как следствие, сползание в депрессии… Ох, и много этих разнообразных «голиафов» гнездится внутри нас, и у каждого они свои. Они, эти самые, как будто неодолимые «голиафы», зачастую и становятся главной причиной и поводырём нашим в четвёртый, страшный эшелон. Посмотрите на них, на пассажиров четвёртого, и увидите на их лицах ясно прописанные черты того порока, который они не смогли одолеть – это и будут черты их «голиафов».
А теперь, о моих «голиафах».
Я всегда пытался бороться с ними, только получалось у меня не всегда. Ну, это вы и сами должны были догадаться, я ведь честно признался, из какого я эшелона…
Приближалось окончание пятилетнего марафона в Сибирском металлургическом институте, в течение которого мне удалось весьма успешно пройти институтский курс из пятидесяти шести наук – я после подсчитал по вкладышу в дипломе. Шёл 1975 год, был февраль, приближалось распределение. Сейчас такого нет, и современные студенты, вероятно даже и не знают значения этого слова, как не догадываются они и о его значении для нас, студентов тех лет, а потому поясню. В те времена, почти былинные, обучение в высших учебных заведениях нашей страны было бесплатным – так заботилось государство о своём будущем. И нам даже стипендию платили. Небольшую, правда, но для некоторых, к числу которых относился и я, эти деньги были очень важны. Может, потому и учился я без завалов и троек. И распределение для любого из нас было как реализация судьбы – никак не меньше. Куда распределят, там и начнётся твоя трудовая биография, которая может стать и определяющим вектором всей остальной жизни.
Вот и к нам пришло это судьбоносное время. И все бегали крайне озабоченные: как-то всё будет? Один я, по-моему, не волновался, и были причины, объясняющие это.
Во-первых, у меня был очень высокий средний балл, что-то около 4,6 балла, чем горжусь до сих пор. А при распределении, выбирать место будущей работы, первыми запускали «актив» группы: староста, комсорг и профорг. И за ними шли мы – те, кто хорошо учился. Сладких мест бывало около десятка, и когда актив забирал своё, лакомые места ещё оставались, ведь по моим подсчётам, я должен был распределяться по группе пятым-шестым, считая актив.
Но было и «во-вторых». Жизнь моя была не слишком гладкой и не очень спокойной: частенько я попадал в разные истории. Но каждый раз мне как-то удавалось выпутываться без серьёзных потерь. Оттого, вероятно, я и пребывал в печальном заблуждении относительно своих возможностей и был в те времена очень самоуверенным типом. Вот и ходил я спокойный, небритый и нестриженый, с бородкой и усиками. В отличие от всех остальных нормальных парней курса, учившихся, как и положено всем нормальным – на тройки. А те, нормальные, перед распределением, постриглись под пионеров, посбривали усы, даже если носили их от рождения, отутюжили брюки до остроты лезвия, накупили белых рубашек и чёрных галстуков. Ни дать, ни взять – дипкорпус с Даунинг-стрит. А меня, по правде сказать, это изрядно уязвляло, так как приличной одежды для такого случая у меня не было, да и денег, чтобы купить её – тоже.
Тут, вероятно, самое время напомнить, что это была эпоха «битлов», «роллингов» и «цеппелинов». Это был пик их популярности и максимум их влияния на вкусы и моду. Вот и прикинулся я от бедности чем-то вроде хиппи: кудри-волосы до плеч, эспаньолка вокруг свистка, и от пояса брюки-клёш - «колокола», как их тогда называли, которые я сшил сам, из экономии. И они мне тогда казались исключительно красивыми. Вы только представьте: огромные колокола с подворотами из толстой материи в крупную зелёно-коричневую клетку. И пояс этого шедевра, скреплялся огромной пуговицей, диаметром сантиметров шесть, из нержавеющей стали.
Приличной рубашки под стать таким прекрасным брюкам, у меня тоже не оказалось, и я взял у кого-то в общаге напрокат вязаную шерстяную однотонную рубашку. К тому времени я уже лет семь как занимался борьбой, и был к тому же отчаянный качок, а рубашечка-то была маловата мне. Поэтому, натянув её на свой накаченный торс, я почему-то посчитал, что этим выгодно подчеркнул и свои плюсы: здоровый образ жизни и спортивность. А то, что я весьма неглуп, как мне тогда казалось, удостоверялось моим высоким баллом и местом в очерёдности при распределении.
Вот так наивно и неумно я просчитывал свои тактику и стратегию, совсем забыв народную мудрость, что по одёжке встречают. Вот и отправился я на распределение в неадекватном случаю наряде. Да ежели бы мне кто-то даже и сказал, что, мол, дурак ты, братец, и на клоуна похож! – то ведь всё равно одеть-то мне было нечего! А просить у кого-то костюм мне было почему-то зазорно.
Начало процедуры распределения было традиционным: староста первым заскочил в кабинет ректора и вскоре выскочил оттуда сияющий. За ним комсорг, потом профорг, затем одна отличница, и ещё одна… и пришло моё время.
Не испытывая никаких сомнений или робости я вошёл в кабинет ректора, который оказался целым залом на три люстры. Вдоль окон стоял длиннющий стол, за которым разместилось человек, наверное, двадцать, ухоженных и лощёных. Мы их звали – купцы, и это были представители заводов-заказчиков, приехавшие по наши души. А во главе всего стола восседал, как Зевс-громовержец, наш ректор, по фамилии Толстогузов. Бывает же, а… Зевс Толстогузов.
Он и взглянул на меня, как Зевс на блоху: брезгливо и с недоумением. И я тут же остро осознал, что меня уценили до уровня разбитого стакана, и судьба моя находится где-то в тени башмака этого человека.
Стою я перед ними, сытыми, холёными, всем довольными, стою в своих жалких тряпках, и чувствую себя овцой на заклании, но вида не подаю.
Он мне, Толстогузов-то, так по-барски и говорит, мол, ну что, куда желаем? А я в ответ называю лучшее из оставшегося после выбора активом и отличницами: в Оршу! Это в Белоруссии, если кто не знает.
И получаю немедленный ответ – нет. Мол, наш институт готовит кадры для Сибири, и выбирать надо сибирские города. Хорошо, Сибирь, так Сибирь.
Новосибирск – говорю. А он мне – нет! И добавляет:
- Я предлагаю этого товарища распределить в Миньяр.
Какой Миньяр? Почему Миньяр? Я не заказывал билет на этот поезд!
- Нет, – говорю, - имею право выбирать!
Хотя уже понимаю, что ничего изменить мне не удастся, что он всё за меня решил и то, что он делает со мной – это показательная порка.
Ну, мы с ним ещё поиграли в города по его правилам: я называл город, а он говорил – нет, и добавлял: Миньяр. А когда ему это надоело, он меня выгнал, сказав новые слова:
- Пошёл вон отсюда…
Я и пошёл. А что оставалось делать. Выхожу, а ко мне со всех сторон с вопросами: ну что, ну как и т.д.
Выгнал – говорю, и все вокруг тут сделали круглые глаза и заохали.
Староста группы и мой приятель Валера Краснов, бросив мне «не уходи», вошёл в ректорский кабинет. А я сел, так как ноги не держали, и стал ждать решения своей судьбы. И мне тогда действительно казалось, что вот сейчас и решается судьба всей моей жизни, и решается она неотвратимо и фатально. И я ждал, лелея какие-то надежды.
Ну, вот он и вышел, Валера, и на его лице я увидел: не всё ещё потеряно. А вслух Валера сказал:
- Дождись, в конце ещё раз пойдёшь…
Распределение продолжалось, прошли середнячки, пошли троечники и выходили они оттуда счастливыми. Они получали то, в чём было отказано мне: и Новосибирск, и Бийск, и прочее… А я понял: всё заберут и останется мне тот же Миньяр.
И почувствовал я, как моя лодка по реке жизни приближается к огромному водопаду…
Наконец, вышел последний распределяющийся, и настал опять мой черёд. Староста вошёл и вскоре вышел. Он вроде бы улыбался, но я-то увидел, чего ему стоит эта улыбка. Я, в общем-то, уже понимал, что будет дальше, но надежда моя не желала умирать. И я опять взошёл на своё «лобное место». Кто-то говорил, что нельзя дважды войти в одну реку. Можно – я убедился. Только в этот раз не было того шикарного выбора, как в первом разе. Был Миньяр – посёлок между Уфой и Челябинском, плюс к тому были и другие места, куда никто не захотел поехать.
Мы с ним опять поиграли в города, только мне в довесок к Миньяру, был предложен ещё посёлок Оловянная Читинской области. Я стоял посереди шикарного зала, на блестящем новом паркете в своём убогом клоунском наряде и смотрел, как развлекались сытые купцы, наблюдая наш неравный поединок. А внутри меня росла и вызревала решимость…
Когда ему надоела игра, он просто сказал:
- Иди и распишись под Миньяром!
И я пошёл к столику, где сидела его секретарша с ведомостью.
Я шёл, и поскрипывание шикарного паркета под ногами с каждым шагом всё больше походило на скрип камней и песка на дороге к месту казни. Когда, наконец, я дошёл до плахи, то оглянулся в последний раз, чтобы увидеть своего палача. А он, довольный, улыбался, он уже видел мою голову в своей корзине. Он уже праздновал триумф…
Я взял ручку, наклонился к ведомости, и напротив своей фамилии крупно написал: НЕ СОГЛАСЕН, и расписался. Затем выпрямился, размахнулся, и шарахнул ручку о стол. Теперь – всё, привет! И вышел…
Шёл я и думал: какие у меня остаются шансы? Кафедра? Она может заступиться за своего выпускника? Может. Ведь меня готовили почти пять лет, потратили на меня кучу денег, и я был всегда хорошим студентом – неужели этих доводов недостаточно? По моим прикидкам получалось, что выгонять меня и невыгодно, и глупо. И я начал успокаиваться. Даже почти совсем успокоился, пока дошёл через весь город до своей кафедры. Но там, выслушав меня, сделали кислую-прекислую мину. Они пожали плечами, развели руками и сказали:
- Ну, что-о мы можем поделать, он же ректор!..
А в общаге был праздник.
Величайшее событие в жизни студента свершилось – определилась судьба. А диплом? – спросит кто-то. Куда он денется, этот диплом – защитим! Вот и начался, местный фестиваль и всенародный праздник. В моей комнате – никого: все уже где-то празднуют… А мне не было места ни в этом празднике, ни в этом общежитии, ни в этом мире счастливых и пьяных студентов.
Я собрал вещички и пошёл на вокзал. На поезд.
Уехал я домой. И жил там две недели, ничего не говоря маме. А она думала, что сынок после своей последней сессии перед дипломом отдыхает. Хорошо, что телепатия не всем нам доступна.
Две недели хожу и думаю, лежу и думаю, сплю и думаю: что будет дальше? Армия? Пропавшие усилия и годы? Но логика мне упрямо твердит: не может быть, чтобы отчислили. Слишком много на меня потрачено, и ректора не поймут в министерстве, ему нечем будет там объяснить, почему отчислен преуспевающий студент. Эта была единственная мысль, которая давала мне надежду.
Но были и другие, например: а что если этот вопрос слишком мелок, и ректор сам всё решает, никому не отчитываясь? Что тогда? Вот что: заберу свои документы и попытаюсь восстановиться в другом институте. И такой ВУЗ есть в Красноярске – «Цветмет» называется.
Решено. Еду за документами. Приезжаю, прихожу на кафедру, а на меня смотрят, как на воскресшего покойника. Потом, когда ошеломление сползает с их лиц, начинается крик, мол, где ты был! Мол, мы морги и больницы объехали! Мы в милицию заявляли, мы переживали! А ты где был?
- Дома, - отвечаю, - меня же выгнали…
- Нет! – говорят. Мы, говорят, ходили к ректору с поклоном, и смилостивился ректор – позволил тебе ещё одну попытку.
Но я-то ведь знаю, что там оставалось, но киваю и соглашаюсь, мол, пойду, мол, будет ещё попытка, ну и что? А мне и говорят:
- Выберешь то, что захочешь из списка.
Иду, ещё не веря, захожу в студенческий отдел кадров, и мне дают ту же самую ведомость, над которой я тогда так цинично надругался. Вижу опять в ней свободными Оршу, Челябинск, Ижевск. А всё ценное за Уралом, с нашей, с медвежьей стороны - разобрали.
Вот, в Ижевск поеду! – решаю внезапно. Так им и говорю.
А они мне, секретари эти, блеют – ре-е-ектор не велел.
- Тогда – никуда не распределяюсь! – заявляю. И ещё добавляю, - Отдавайте мне мои документы, я – ухожу от вас!
И внезапно сломался Голиаф! Мне разрешили! И я расписался за Ижевск, как и намеревался.
А после защиты диплома, я уехал в Ижевск. Но это уже другая история.