«Еврейка, еврейка», косясь в мою сторону, шептались в классе подружки. Частенько подшучивая надо мною, оскорбительным словом обзывались уличные мальчишки. Острая душевная боль возникала от разговоров за спиной, жгучего издевательства и унижения. Это то, что пришлось терпеть долгие годы. Младший брат, как мог, защищал меня. Тогда и ему доставалось. Каштановые, густые, кудрявые, вьющиеся волосы обоих выдавали, что ли, наше происхождение? И в толк не могла взять, почему моя внешность вызывала такое неприятие, и почему быть не тем, кем были недовольные мною, плохо? Мы, что, другие? Живем разве по каким-то другим законам? Но почему они тогда шепчутся и обзываются? В такие моменты я, обремененная галутными комплексами, испытывала стеснение и не знала, как правильно себя вести, что сказать в ответ любопытствующим. А хотелось, чтобы все люди были добрыми, все улыбки милыми, все глаза искренними.
И только дома, за закрытой входной дверью отступали волнения и грусть и я чувствовала себя защищенной. Здесь всегда спокойно, уютно и тепло, а рядом самые лучшие родители на свете. Но, даже почувствовав безопасность за «трехметровым забором», с надежной родительской опекой, после пережитого невольно пыталась определить представление о самой себе. Такое скрупулезное копание внутри себя в то время было искажено отсутствием не только жизненного опыта и взрослости, но и наличием скудной информации о семье. Сосредоточиваясь на личных ощущениях, в мыслях творила свой желанный образ, пытаясь ввести в него чувство собственного достоинства. Это не была зацикленность на себе; очевидно, мною выстраивалась своеобразная линия обороны от постоянных нападок и издевательств уродливых ублюдков.
Так уж получилось, что в нашей семье никогда не обсуждался вопрос о предках, детьми мы не знали, откуда пошел наш род и где живут наши родственники. Однако недоговоренности, полуфразы наводили на мысль: родители что-то скрывают и умалчивают.
Вечный вопрос: «кто я, откуда родом?», на который не было ответа, держал в постоянном недоумении, не позволявшим убрать сомнения и смятения, очертить правильное восприятие и оценивание самой себя, которые, очевидно, подсознательно я искала и не находила. ДОлжно же хотеть понимать, в конце концов, что невозможно жить, не ведая своего происхождения! Неведение, тем более интригующее родительскими недомолвками, тоже бывает горько болезненным. А ведь именно самоидентификация является тем стержнем, вокруг которого строится человеческое поведение, хотя в ту пору по молодости лет я этого еще толком не осознавала. Истина могла бы поддержать душевный баланс и восстановить нарушенную справедливость, но, увы.
Не могу сказать, что все эти годы я настойчиво выясняла у родителей, кто наши предки. Взрослея, время от времени задавала один и тот же вопрос, хотя всегда получала скупой ответ о том, что это были честные и благородные люди. В советское время, мягко говоря, «не принято» было предавать гласности эту тему.Долгие годы жизни в стране, где страх и подозрение были основой, не могли не сказаться на подобном поведении родителей. «Сумрачные сталинские, бериевские годы», - позже скажет отец, - годы, на которые выпало становление его как личности.
Скрывая этническое происхождение отца от народа-изгоя, преследуемого по стандартному представлению как народ бродяг, промышляющих воровством, гаданием и попрошайничеством, родители, очевидно, стеснялись этого, боялись недоверия, насмешек и изоляции со стороны окружающих людей, а главное, дискриминации со стороны власти. В обществе, кстати, до сих пор живучи негативные стереотипы: цыган – значит, паразит, конокрад и вор. И неважно, что многие цыгане адаптировались в социуме, в достаточной степени усвоив язык и культуру того народа, где приобрели оседлость, образование, профессию и работу. И всей своей жизнью заслужили безмерный почет и уважение.
Спустя много лет отец, молчавший о своем прошлом всю сознательную жизнь, приоткрывает плотную завесу мучившей его тайны, очевидно, тяготившей его, и рассказывает младшему сыну о своем происхождении и о наших предках. От брата уже в пенсионном возрасте я и узнала, какой, на самом деле, национальности был мой отец.
Вот, оказывается, откуда ноги растут!
И сейчас, вспоминая прожитые годы, признаюсь сама себе, что делами и поступками моими руководили не только разум, но порой и частицы цыганского нрава, капли отцовской крови, текущей в моих жилах. И в существе моих братьев, дочери, племянников - потомков красавицы Марии проклевывается незримая связь поколений, улавливается сходство черт характера, темперамента от «романипэ» – цыганского духа, цыганской души. Да, цыганская кровь, даже разбавленная другой кровью, не теряет древнюю силу. Внешность, характер, склонности говорят об этом, формируют и цементируют национальное самочувствие. Мы, потомки, тысячами даже неосознаваемых нитей, которыми связаны с нашим окружением, прошлым и с теми осознаваемыми идентичностями, что через нас проявляют себя и действуют, оказываемся хранителями генетической памяти многих предшествующих поколений!
. Хотя следует отметить, что типичного, кроме густых кудрявых волос, в нашей семье не было. Ни денег, ни золота, ни бриллиантов, ни хитрого, оборотистого папы, ни вороватого брата, ни бабушки, способной гадать и предсказывать. Я далека от мысли называть себя полнокровной цыганкой, хотя и лестно, что за романо рат (носители цыганских генов) признаётся право, если они захотят, стать цыганами.
Итак, начну с дедушкиной семьи. Отцом нашего дедушки был Прокофий Горбунов, простой ярославский крестьянин. Примерно в 1885 году он выкрал из табора цыганку, красавицу Марию. О ней известно, что была она очень красива, но не той яркой, цыганско-вызывающей красотой, а скорее таинственным, неземным изяществом и особенным, неотразимым шармом. Очевидно, этими обаятельными женскими чертами и приглянулась девушка Прокофию. Сразу после похищения Прокофий и Мария повенчались и уже венчанные сбежали в Астрахань. Родственники Марии искали молодых, но не нашли (если бы нашли – убили бы обоих).
В 1887 году в семье родился мальчик. В это время Прокофий работал по плотницкому делу у местного батюшки, да, как на грех, прямо перед крестинами новорожденного разругался со священником. По рассказам отца, принесли Мария и Прокофий ребеночка в храм и попросили батюшку назвать мальчика Михаилом. Батюшка согласился. И вот совершается обряд, батюшка держит на руках младенца и произносит: «Крещается раб Божий … Мамонт!». Тут, говорят, Прокофий прямо на пол и сел!
Трудно сказать, часто ли называли младенцев в те времена столь редким в наше время христианским именем, хотя запоминающимся и известным с ранних времен.
Имя Мамонт тоже значилось в этот день в святцах, но оно воспринималось молодыми родителями почти как оскорбление, поскольку было созвучно имени Мамон (сын Сатаны)!
С тех же пор укоренилось и другое значение данного слова, связанное с чем-то низменным ("дитя Мамоны" считалось почти что ругательством) или даже страшным: в польском языке mamona означает "чудище", в этом же смысле оно использовалось и в русском языке. Имеется и еще одно значение: мамонами в старое время звали обезьян.
Так и жил Мамонт Прокофьевич с двумя именами: Михаил – для близких, а по документам - Мамонт. Долгое время, помнится, отца звали Евгений Мамонтович. Позже, после Отечественной войны отец в документах изменил отчество на Михайловича.
Родители отца Мамонт и Евдокия (мои дедушка и бабушка) познакомились в магазине москательных товаров под названием «Гигиена», принадлежащем семье бабушки, где она и трудилась. В магазине продавали мыло, зубной порошок – бытовую химию, как сказали бы сейчас. Уже спустя много лет отец слышал, как дразнил жену Мамонт, вспоминая, где она работала до свадьбы: "в магазине, где было все от блох, мокриц и баб- зарниц".
Теперь немного о семье бабушки Евдокии Алексеевны (1886-1961гг). Она происходила из астраханской мещанской семьи. Столбовая дворянка. За какие заслуги семья носила такую форму признания, сказать трудно. Отец вспоминал, что, когда в смутное революционное время пришли красноармейцы их раскулачивать, бабушка, еще не понимая, что, собственно, происходит, кричала насильникам: «Как вы смеете! Я столбовая дворянка!» По нынешним меркам семья отца была довольно состоятельной.
Отец Евдокии Алексей был мещанином, умер намного раньше жены, в 1916 году. Жена Анна скончалась в 1921 году. Анна после смерти мужа взяла в свои руки семейное дело. Говоря современным языком, бизнес заключался в том, что кроме собственного магазина, семья скупала дома. Когда молодые поженились, дедушку взяли в бригаду тещи, и он принимал участие в капитальном ремонте домов, которые вскоре выставлялись на продажу. Бизнес был прибыльным. В семье Мамонта и Евдокии последовательно родились дети: Евгений (1911 г.), Александр (1914 г), Петр (1919) и Олимпиада (1922). Дед много работал, семья жила в достатке, даже несмотря на голод в Поволжье. Бабушка очень хотела, чтобы дети получили достойное образование. Так и случилось. Евгений, окончив Астраханский медицинский институт, стал успешным военным врачом-хирургом, Александр получил высшее техническое образование, Олимпиада, как и ее старший брат, выучилась на врача и долгое время, даже в пенсионном возрасте работала спортивным доктором. Петр погиб юношей в первые годы Отечественной войны.В общем, ничего общего у нашей семьи нет с теми ромами, которые иногда встречаются группами в ярких цыганских одеждах, с многочисленными детьми, босоногими, грязными и сопливыми попрошайками, на городских улицах, вокзалах и рынках.
Каждый из детей Мамонта достоин отдельного повествования. Я же расскажу о своем отце – Евгении. Семья жила в сложное время – революция, гражданская война, раскулачивание, в конце двадцатых годов закрыли семейных магазин, как частную лавочку, пришлось «добровольно» отдать добротный дом-пятистенок под железной крышей и справное хозяйство. Вскоре была введена карточная система. Получить высшее образование дети подобных семей не имели возможности. Приходилось трудиться в рабочих профессиях и заканчивать рабфак. По общему правилу, выпускники рабфаков зачислялись в вузы без вступительных экзаменов либо в качестве таковых им засчитывались отметки выпускных экзаменов.
Но никто из детей не роптал. К труду все были приучены. Евгений вспоминал свое детство и юношеские годы как счастливое время. Семья выстояла все невзгоды с мудрым убеждением, что Горбуновы – народ крепкий и может пережить еще не такие трудности.
В детские годы Евгения учили музыке, причем не только играть на мандолине, но и на скрипке. Говорят, что по-настоящему чувствуют скрипку в основном евреи и цыгане. Отец не забывал музицировать и в зрелые годы: играл на мандолине и скрипке, подбирал по слуху мелодии, и надо сказать, у него это неплохо получалось. Когда после войны в доме появилось пианино, отец с помощью самоучителя освоил нотную грамоту, успешно подбирал любимые мелодии.
Сказать, что отец был очень одаренным человеком, это ничего не сказать. Он был талантливым самородком. Настолько разносторонне талантливым и с таким огромным потенциалом, что удивлял всех, знающих его.
Евгений фанатично любил профессию хирурга, был одержим ею и очень ответственно относился к своим обязанностям. За высокие профессиональные стандарты отца уважали и ценили его коллеги – врачи. Мой младший брат, будучи уже опытным хирургом, высоко ставил профессиональные качества отца как оператора. Те больные, которые подвергались его операциям, всю жизнь помнили своего спасителя, доктора от Бога, писали ему благодарные письма, с сердечной признательностью посещали его даже через много лет после выздоровления. Папа при всем при этом всегда оставался скромным тружеником, честным и порядочным человеком. В нем напрочь отсутствовали какие-либо признаки амбициозности, жадности и корыстности.
Отец ювелирно ремонтировал часы. Часовому делу он выучился у старого астраханского мастера. В доме постоянно было огромное количество часовых корпусов и запасных частей к ним. Кроме этого, были довольно дорогие станки в деревянных футлярах с бархатом. Особенно важным для нашего часовщика был один из них – маленький токарный станочек, на котором точились оси часовых колес. От друзей и соседей не было отбоя: часы приносили разных фирм и конфигураций. Все они успешно ремонтировались и , главное, бесплатно. Этой профессией позже овладел и мой родной брат. Она выручала его в крутые 90-е годы, когда закрылся научно-исследовательский институт, и брат как старший научный сотрудник остался не у дел.
Отец владел и столярным мастерством. По своим чертежам сделал кухонную мебель, соорудил сложную оконную раму на дачу. Сконструировал опалубку для изготовления бетонных плиток, из которых потом сделали колодец.
Папа увлекался и выпиливанием. Не думаю, чтобы в то время были особые изощренные инструменты для его хобби. В дело шел лобзик. Получались довольно красивые полочки.
Младший брат вспоминает, как отец собрал приемник, довольно большой. У приемника не было корпуса, и папа сделал корпус из фанеры, покрыл все лаком, а переднюю часть украсил резьбой собственного рисунка. В доме у брата висела на стене аптечка со множеством ящичков, которую соорудил папа. Вся она была украшена резными узорами.
Кроме этого, еще с камчатских времен у отца была пишущая машинка IDEAL, изготовленная германской компанией "Seidel & Naumann A.G." в Дрездене около 1930 года. С переделанным русским шрифтом. На этой машинке и я, и младший брат уже в школьные годы научились печатать.
Строчил папа двумя пальцами каждой руки, но довольно бойко.
Мне пришлось диктовать отцу диссертационную работу, которую тот печатал будущему профессору львовского медицинского института Валигуре Я.И., начинающему врачебную деятельность под руководством отца.
Отец всегда говорил, что история болезни – документ и его надо оформлять аккуратно. Брат с самого начала своей врачебной деятельности тоже печатал истории болезни на машинке, чем немало, как и отец, удивлял сослуживцев.
Личную переписку папа вел только на пишущей машинке.
Вскоре папа освоил переплетное дело, занимался реставрацией старых книг, чему научил и младшего сына.
Отец любил конструировать. У него были ярко выраженные инженерные склонности. Вспоминаю, как в 50-х годах прошлого века для обработки рук хирурга папа разработал модель умывальника при ножной педали, с помощью которой кран открывался и закрывался, отправив статью с ее описанием в один из медицинских журналов. К сожалению, мне неизвестна дальнейшая участь этого изобретения. Отец увлекался конструированием и в области радиотехники. Брат вспоминает, как папа первым в Сердобске смастерил телевизионную антенну на крыше их двухэтажного дома. Многим людям он ремонтировал приемники и телевизоры. Из-за постоянного склада сломанных приемников дома частенько бывали ссоры с женой.
Отец умел водить мотоцикл и машину. Правду сказать, вождение не принесло ему большого удовольствия, а лишь одни разочарования: два мотоцикла он разбил, спутав педали тормоза и газа, а будучи за рулем служебной легковушки, оказался жертвой ДТП, когда в его москвич-400 врезалась с большой скоростью машина с пьяным водителем. Нарушитель погиб на месте, его два пассажира получили ранения. В нашей же машине никто не пострадал, правда, у брата оказались небольшие царапины на лбу. Помню, как нашу машину развернуло на 180 градусов, помню свой детский испуг и мамины причитания. После этого случая отец за руль никогда не садился.
На швейной машинке «Зингер» отец мастерски шил маме халаты, мне - школьные фартуки, нам с братом балетные тапочки. Наконец, будучи уже на пенсии научился вязать спицами.
Большое впечатление у меня как у ребенка сложилось о встрече Нового года в Петропавловске Камчатском. Папа сам мастерил елку. Это была высокая круглая палка, которая ставилась на крест. На палке просверливались дырки, куда вставлялись ветки сосны. Не знаю, почему именно таким образом создавалась елка, может, на камчатских сопках ели не росли, а может, их запрещали вырубать? Сейчас и спросить не у кого. Игрушки делали всей семьей из бумаги, ваты и картона. Отец довольно искусно создавал фигурки оригами: из простого листа бумаги последовательно получались журавль, заяц, столик или пароход.
Родителя моего называли «золотые руки». Все, что он ни делал, делал творчески, добротно, на века.
Хобби
Отдельная тема – это камчатское фотографирование. Всюду и всех. Членов семьи, в том числе собаки Нельки, сотрудников, чукчей и коряков, зимние собачьи упряжки и юрты, сопки и море. Жаль, что все это богатство оказывалось в черно-белом цвете. А сколько было в доме увеличителей, проявителей. Когда проявлялись негативы, семья пребывала в темной комнате, а папа под красной лампочкой колдовал над очередным художественным «шедевром».
Помню, что отец много читал и привил любовь к чтению нам, детям. В доме была собранная им великолепная библиотека художественной и медицинской литературы, а также масса пластинок. Грамофонные пластинки Апрелевского завода находились в специальных альбомах. Мама ругалась, когда покупались первые пластинки по приезде на Камчатку ( денег было немного, а обустраивались с нуля). Отец же отвечал, что он старается для доченьки. Затем «грандиозной» покупкой стал патефон. Когда я подросла, с удовольствием слушала классическую музыку, старинные вальсы, танго и русские народные песни в исполнении Лидии Руслановой.
Там же, на Камчатке папа увлекся изучением немецкого языка. Он стал посещать учителя. Покупались учебники, книги на немецком языке. Помню стихи А.Пушкина в переводе на немецкий язык. И песню с текстом и нотами «Muter Volga», ( в переводе – это Волга-Волга – мать родная). Вспоминаю, как мы втроем: я, папа и брат лежим на кровати, он читает нам из учебника немецкие незамысловатые тексты и требует, чтобы мы повторяли за ним слова. Правда, не знаю, насколько он овладел этим языком, поскольку позже, когда мы приехали во Львов, я не замечала, чтобы он брал в руки эти книжки.
Харизматичность,экстравертность характера, врождённое чувство юмора позволяли отцу производить на окружающих сильное впечатление, быть душой любой компании: балагур и краснобай, он знал много анекдотов, артистично рассказывал истории из жизни и врачебной практики. Частенько фантазировал и привирал. Горячий цыганский темперамент, любвеобильность нередко приводили отца в объятия чужих дам. Очарование таланта всесильно. Талант завораживает, притягивает к себе. Женщины восхищались притягательным, остроумным мужчиной,поддавались его обаянию, готовы были следовать за ним. Его обожали и любили, с ним легко сходились и трудно расходились. У него были несметные романы с дамами. Его было за что любить.
Вместе с тем характер отца был не из легких, а неудержимый темперамент и постоянное стремление к ошеломляющим поступкам, порою эгоистичным и жестоким, приводили членов семьи к нервным срывам. В доме это был хозяин и властелин. В гневе страшен. Ревнив до безумия. Никакой из его поступков, даже самый отрицательный, не должны были осуждать ни жена, ни тем более остальные члены семьи. Маме с ним было тяжело жить, да и нам, детям, нелегко.
Потом начал пить, сошелся с женщиной, что разделяла его пагубное пристрастие. Сначала понемногу, затем беспросыпно, до белой горячки. Сломалось что-то. Да, ему было дано многое. Может, это «многое» стало давить грузом, отягощая психику и душу, отчего жизненные силы и внутреннее горение иссякли, истощились? Может, с его грандиозными задатками и широкой многогранной натурой тесно стало на семейной территории? Или неодолимое влечение к спиртному, похитившее всю отцовскую энергию, тому виной?
Он ушел из семьи. Опустился. На руинах разрушенной человеческой личности трудно стало находить кирпичики положительных людских качеств отца.
Сыновья такого отца, естественно, не поняли и не приняли. Дочь пыталась восстановить нарушенные отношения, но, к сожалению, ей одной это было не под силу.
Успокаивает душу только тот факт, что отец оставил на земле широту своего таланта в лице самодостаточных, наделенных прекрасными человеческими качествами, творчески одаренных сыновей, дочери и внуков; сыграл ключевую роль в продолжении своего рода (трех детей, пяти внуков и трех правнуков).И, если они что-то значат в этой жизни, чего-то добились, то, в первую очередь, обязаны Евгению Горбунову. Пока мы живы (хотим мы этого или нет), не может стереться память о нашем отце, какой бы доброй или горькой она ни была.
Не могу не сказать отцу огромнейшее спасибо за то, что дал нам всем жизнь; премного благодарна и за дарованное нам, потомкам, отцовское генное наследство, способствующее активно развивать наши творческие устремления и задатки.
P.S. Сердечно благодарю младшего брата Горбунова Сергея Евгеньевича за предоставленную информацию о наших предках и о жизни отца в г. Сердобске Пензенской области в его последние годы.
Еще П.С. На днях получила рецензию на этот рассказ от некоего А.Е., который пишет о том, что папы есть у всех и ничего интересного в моем описании не имеется. Автор замечает, что жизнь отца (по моему рассказу) оторвана от жизни нашей необъятной Родины. Приводит пример своего отца, который воевал во время Отечественной войны и имеет военные отличия. Спрашивает рецензент: где же был мой папа в это время? Почему молчу об этом периоде его жизни? Не смогла умолчать, стараясь развеять подозрения автора рецензии, ответила:
"Не могли исчезнуть жизнь и судьба моего отца и вообще всей семьи в тяжелые военные годы нашей Родины. Не так воспитаны. Хотя семья и пережила с большими потерями Октябрьскую революцию, однако ни разу ни от кого из ее членов не слышала ни единой жалобы, ни упрека в сторону советской власти. Что же касается Великой Отечественной войны, то семья жила на Камчатке (по распределению Астраханского медицинского института). И поверьте, мы, дети, частенько не видели днями, а бывало, и ночами своих родителей - врачей. Отец постоянно оперировал раненых советских военных, а также американских летчиков, прибывающих на Камчатку во время не только Отечественной, но и советско-японской войны, начиная с Хасанских боев 1938 года и вплоть до 1945года. Сохранились визитки его американских пациентов с благодарностями и добрыми пожеланиями. В звании подполковника медицинской службы погранвойск ушел в отставку в 1952 г. А мое молчание может быть только у могилы родителей и только благодарность за все, что они сделали для нас, их детей. И совершали трудовой подвиг для Отечества. Отец скальпелем служил его народу".