В этом году развернулся передо мной странный, будничный, отчетливый опыт смерти, который по стечению обстоятельств я наблюдала своими глазами и в котором участвовала своим присутствием. Смертей было три - умирали синичка, мышка и наша домашняя кошка. В каждой смерти была своя закономерность, обращенная исключительно к моим чувствам, будто вместе с пережитыми потрясениями мне открывалась завеса потусторонних экзаменов на понимание причинно-следственных событий, приводящих к летальному исходу. Теперь мне стало очевидным, что каждая смерть требовала от меня участия и чуткости, потому что её вибрации буквально проходили через мои руки, оставляя следы агонии и отчаяния, беззащитности и величия, её нежеланной необходимости и секундного освобождения сути живого существа от его биологической оболочки.
Рядом со мной почивает, ровно дышит и поводит чутким носом моя несравненная вестка. Именно она разбудила меня на рассвете, громко залаяла и запрыгала перед моей постелью. Собака буквально требовала от меня каких-то действий, она лизала мне щиколотки, подставляла под щекотку уши и заставляла подняться. В прихожей она то и дело подбегала к обувной коробке, в которую мой муж вечером уложил умершую питерскую маскарадную Лапу. Я отгоняла Джи резким окриком - фу-фу-фу, но она и не думала слушаться, а все норовила носом приподнять крышку коробки. Почему в этот момент я стала думать, что душа Лапы ищет моей последней ласки? Я не стала открывать коробку, но - подойдя к ней - вслух произнесла: - прости меня, Лапа. Прости меня и всю мою семью, мы тебя очень любили. Со стороны такое напряженное предстояние перед коробкой могло показаться неадекватным, но именно это успокоило мою ненаглядную подружку - Джи тут же отправилась к миске с водой, из которой громко и смачно несколько раз хлебнула. До похорон оставалось еще несколько часов, я не могла лишний раз никого тревожить, но и в дом проскользнула рассветная тишина. Уснуть я уже не смогла, несмотря на умиротворенное дыхание в унисон собаки и другой моей кошки.
Поздней весной, когда московская зелень вовсю задышала нарастающим смогом, я шла по тротуару от метро и радовалась жизни самой, потому что день был ясный, синеокий, встречные деревья подпитывали кислородом, забот особых не было, а вечер обещал уютное щебетанье моих внуков и правнуков. Вдруг под самые ноги ко мне прибился махонький птенец, с короткими крылышками, которыми он за меня зацепился. Я взяла его в руки и едва сдержала пугливое трепетанье, птенец был хорош собой, явно синичий детеныш, неспосбоный ещё взлететь. Мне пришлось чуточку его прижать к себе, чтобы он смог успокоиться, но все равно удерживать в ладонях малыша, пока минут десять шагала к дому, было довольно трудно. Дети мои пришли в полный восторг, мы выпустили птенца на большой круглый обеденный стол и удерживали, чтобы он не свалился, заодно наперебой поглаживая по перышкам и нежной головке. Нашли плоскую плетеную из лыка корзинку и такую же крышку, малыш почувствовал защищенность, успокоился и даже просвистел ми-ми-фа, будто спросил, а кто вы такие? Примерно через каждые пять минут он задавал свой вопрос и мы стали думать, как его утешить. Решили, что ему не вредно отобедать овсяночкой на воде, размочили несколько зернышек, и он жадно склевал из моих рук приятное птичье лакомство. Пока правнуки ахали и вздыхали над птенчиком, моя внучка их мама отыскала в интернете сайт, где умные орнитологи предостерегали оставлять птенчика дома, потому что почти сто процентов он обречен погибнуть. Это меня напугало, я снова взяла малыша в руки и понесла его туда где нашла. Моего роста оказалось недостаточно, чтобы дотянуться до ближайшей ветки, и я прикрепила птенца возможно выше к бугристой коре, а сама отошла в сторону посмотреть что будет. Синичий детеныш надрывался-высвистывал свой четырехтактный вопрос - где ты ма-ма? - а я не могла оторвать от него свое сердце. В конце концов мне удалось выпросить швабру у таджиков, по соседству обустраивающих детскую площадку. Малыш уцепился за швабру лапками, я снова взяла его в руки и проделала тот же путь с трепетавшим в ладонях комочком. Уже знакомая птенцу корзинка его умиротворила, и он успокоенно задремал. Тут пришло время вечерней прогулке, в воздухе заметно посвежело. Дети на этот раз совсем не цеплялись к песочницам и качелям, ходили за мной и искали каких-нибудь букашек на корм синичке. А букашек на кустах не было! Ни одной, наверняка их вытравил смог с транспортного кольца или специально успели опрыскать какой-нибудь гадостью деревья-кустарники, чтобы вытравичь кусачую мелюзгу. Наконец, мне удалось оторвать от тыльной стороны хилого кустика будто парализованную букашку и нацепить её птенчику на кончик клюва. И он её сожрал так же жадно как овсяное тесто. Дома мы даже отыскали в интернете песенку "У дороги чибис", которую раз пять перед сном прокрутили. Отогнали от корзинки завороженную Лапу, которая не уставала тереться о мои ноги, так ей хотелось поиграть с малышом. Я поставила корзинку с птенчиком у себя в спаленке , уснула, а на утро проснулась с холодным ощущением беды. Птенчик молчал, было девять часов утра, никто меня не разбудил птичьей молитвой на рассвете, и я с ужасом догадалась, что в корзинку лучше не заглядывать. Всё же приоткрыла крышку: птенчик лежал на боку, вытянув лапки, клювиком уткнувшись в пруточек. Ещё через день я решилась все-таки вынести корзинку с моей жертвой на улицу и поискать ему могилку. Мне грезилось как я готовлю ему ямку, выстилаю листьями и медовым одуванчиком, как закапываю и примечаю место маленьким крестиком. Моя сентиментальность улетучилась очень скоро, потому что найти укромное местечко, да еще и копаться детской лопаткой было как-то нелепо и подозрительно. Я кружила с корзинкой по соседним дворам, присматриваясь к деревьям - где могли прятаться птичьи гнезда. После часа шатаний мне удалось найти замечательный трехствольный ясень, а между стволами довольно укромное углубление. Вот туда между трех стволов я и опустила мертвого птенчика в надежеде что к нему прилетит птичий бог и сотворит его воскрешение. Вскоре я уехала за город со щемящим чувством вины, захватив с собой корзинку. Так до сих пор она и стоит у меня пустая, напоминая о моей самоуверенной глупости в деле воспитания синичьих птенцов.
Не надеясь уже уснуть, я стала вспомнинать жизнь нашей Лапы, ни много ни мало двенадцать лет её преданного служения семье моей дочери в роли чуткого домового. В мои приезды к детям Лапа встречала меня чуть ли не первой, потягивала и выгибала спинку, а затем просилась на коленки или пристраивалась где-нибудь рядом. Помню как она смиренно зависала в ладошках моей младшей внучки, ни разу её не оцарапав, а внучка не раз буквально душила кошку в своих объятьях. Однажды я застала её распластанной по стенке над батареей, и до сих пор не могу понять как Лапа могла в такой позе чуть ли не целый час держаться? Это был крутой цирковой трюк, удостоенный всяческих похвал - внучка, пристроившая кошку в позу прилипшего коврика, осыпала её восхищением. Как мы радовались вместе, когда Лапа стала мамой и родила прелестную дочку Маруську! То есть она родила несколько маскарадных мордашек, и все они нашли своих хозяев, но Маруську по взаимному согласию оставили в доме за её несравненный ум и темперамент. А Лапа постепенно становилась впечатляюще важной матроной: её грациозная походка в шелковой палевой шубке и черных носочках, её молчаливое кружение с коленей на колени и степенное сопровождение гостей по комнатам было чем-то само собой разумеющимся, как нечто безусловное в жизни семьи. Зачастую Лапа прыгала на узкую жердочку полуткрытой форточки и надолго замирала в причудливой позе, одними зрачками отслеживая суету сует синичек и воробьев на ветках заоконных вишен. Весеннее цветение она замечала первой и просила распаковать оконные рамы, мяукала и царапала отстающую краску. Должно быть, именно Лапа немало повлияла на то, что чуть ли не в центре Москвы в сталинском доме дочка стала свивать фольклорный уголок из узорных занавесок и самовязанных кружев, старинных икон и выносливой домашней зелени, по этой причине в квартире остались родными деревянные рамы и полукруглые потолочные своды. Деревенский уют придавал гостиной особое обаяние, чуть ли не каждый вечер собирающее за круглым столом немало родных и друзей. Лапа была олицетворением интеллигентнсоти и великодушия, царивших над мирным вечерним чаем и бесконечными беседами обо всем на свете. Лет пять назад ей вздумалось чудить - она стала выискивать мелкие мягкие предметы и носить Маруське в качестве игрушек. Стерилизованная Лапа затосковала о материнстве, роль бабушки её не беспокоила, хотя к тому времени очаровательный сын Маруськи Максик хвостиком бегал за ней повсюду. Лапе нужен был именно свой малыш, она то и дело преподносила какого-нибудь плюшевого зверушку и тыкала в руки домашних. Игрушку нужно было обязательно взять на руки, погладить и пролепетать ей благодарность, а она запрыгивала рядом, мяукала в ответ и смотрела своими на редкость синими глазами с нескрываемой печалью. С год назад дочка заметила, что глаза у Лапы стали слезиться, а длинная пушистая шерсть сваливаться так, что расчесывать бесполезно. И Лапу побрили, она стала похожа на сиамскую гордячку с конкурса кошачьей красоты. Но Лапу это ненадолго взбодрило, любимица уже заметно для всех невозвратно увядала. Этим летом, плотно занятая своими делами, дочка попросила меня забрать Лапу за город, где я предпочитаю жить своё большее пенсионное время. Лапе переезд поначалу пришелся по душе, она легко освоилась в моем доме и вела себя по царски несмотря на негодование моей кошки дикарки черной ориентальной масти. Ей удалось без церемоний установить равновесие и хрупкое перемирие с весткой, которой по легкомыслию очень хотелось за ней погоняться. Ничего такого Лапа не позволила собаке, но и не злила её всяким шипением, как это постоянно делает моя Шаня. Матрона заняла подобающее ей место в центре моей комнаты на первом этаже журнального столика, укрытого круглой скатертью до самого пола. Туда же я и пристроила ей подносик с едой и питьем - в отличие от Шани Лапа препочитала мягкую пищу - всякие феликсы и вискас. Ранней осенью Лапа стала беспокоиться одновременно с напастью, которая на меня свалилась - впервые моё давление подскакивало до критическоой отметки 200Х120, которое удавалось сбивать на короткое время, а оно снова поднималось и держалось вместе с головной болью. Лапа стала метаться в поисках другого места, будто её кто-то подталкивал или даже, вернее выталкивал из зоны покоя. То она забивалась куда-нибудь на кухне, то в комнате мужа, то на какую-нибудь полку в прихожей. Это состояние, когда живая душа себе места не находит, сопровождалась потерей сил, - Лапа уже не могла вспрыгивать на диваны, стулья и подоконники, отказывалась от еды и смотрела на меня глазами, полными тоски и боли. А мне становилось все лучше, пока давление полностью не нормализовалось. Теперь я думаю, что именно Лапа стала моим донором и отдала мне свои последние силы.
За неделю до смерти Лапы в моей комнате неожиданно забегала мышка. Типичная серая норушка, довольно крупная, она то лихорадочно скользила между цветочными горшками, то искала куда приткнуться вдоль диванов, то пряталсь под юбочкой кресла, то выкатывалась вновь и кружила на виду у моих животных, то утыкалась в мои коленки, когда я снимала её на видео. Параллельно её кружению я разглядывала дикое существо, оказавшееся в несвойственной обстановке и думала, что заставило мышку среди бела дня вынырнуть на свет Божий? Конечно, её беготня была вызвана утробным страхом и еще чем-то, о чём я не могла сразу догадаться. Наконец, когда Джи её чуть не прибила лапой, я поймала мышку сама и впихнула её в коробочку из-под чашки, добавив туда чуток геркулеса и пару листиков капусты. В первую секунду мышка было ухватилась за овсянку, но тут же дернулась и забилась в угол коробочки. Стало ясно, что только предсмертная мука могла заставить малышку ринуться ко мне за спасением - несомненно, она хлебнула какого-нибудь зверского яду. На первом этаже в махоньком магазине объявили бой грызунам - подумала я и аккуратно запечатала коробочку, оставив для воздуха щёлку. У меня уже был опыт наблюдения за гибелью мышек - умирая, они забиваются в угол и коченеют, уткунувшись носиком в его трехмерную точку . Утром следующего дня я увидела несчастную мышку мертвой, но почему то у меня не нашлось сил и времени вынести и выбросить коробку. Дня три нарядный гробик с жертвой стоял в ванной на полке, пока не заклубился в воздухе характерный запах тления.
Мышку уже вынесли, как в ванную буквально на брюхе поползла наша Лапа. Она некоторое время сохраняла позу истовой охотницы, но потом жалобно замяукала из-под ванной. Я звала её самой ласковой интонацией, на которую только была способна, но выманить не могла. Надо было идти по нужде с Джи, муж меня торопил, он прикрыл дверь в ванную и сказал, что кошка пошла умирать, что у неё очевидно рак легких и жить ей осталось всего ничего. В ответ я открыла дверь и попросила оставить ей шанс выйти самой на запах вожделенной индюшатины по феликсу, которую специально для неё оставили возле ванной.
Часа через два мы вернулись. Я обрадовалась подвигу Лапы, выползшей на кухню, тут же постелила ей подушку, набитую собачьей шерстью, на которую она сумела переползти. Капелькой молока смочила ей приоткрывшийся оскал и попросила похлебать самой. Вдруг Лапа стала резко отбиваться от подушки, отчаянно громко замяукала так, как бывает, кричат женщины при родах, и мне показалось, будто в её уже совсем прозрачных глазах проступили слёзы. Мне удалось просунуть руку между ножками стола и стульев, погладить её по спинке. В руку хлынул холодный озноб и она замолчала. Поразительно, но в этот момент позвонила дочка, спросила как себя чувствует Лапа. Конечно, я сказала, что она умирает. Мы посетовали, что за городом нет круглосуточной ветеринарной помощи и невозможно вызвать скорую для кошки. Через некоторое время муж подтвердил кошачью смерть необыкновенной питерской маскарадной, достал с антресолей коробку и аккуратно уложил в неё измученное лишенное дыхания тельце.
К десяти утра, нарядив Джи в серебряные сапожки, мы пошли искать где бы хотелось упрятать заветный гробик. За парком потянулся проселок в сторону озера, а вдоль него привлекла внимание припорошенная бетонка, внутри которой запечатаны трубы. На повороте бетонки впритык возникло роскошное древнее дерево, четырехствольный раскидистый ясень, рядом с ним бетонка не была запаяна снаружи. Коробка с Лапой поместилась между трубами и плитой - мы постарались продвинуть её как можно глубже как в склепе. Я еще раз прошептала Лапе - СПАСИБО. Джи заплакала было, но тут же послушно потопала вслед за нами. Машин на проселке почти не было, но на обочине резво играли друг с другом воробьи и синички, и мне с трудом удалось отвлечь от них мою жизнерадостную собаку. А когда мы с Джи уже совсем подошли было к дому, возле соседнего подъезда вынырнул из ниоткуда питерский маскарадный красавец, посмотрел на нас пристальным синим взором и пожелал нам долгих лет жизни...