Посёлок с красивым названием Зелёный Мыс располагался на высоком крутом берегу Колымы. Река в этом месте достигала в ширину пяти-шести километров, и противоположный берег в ясную погоду просматривался тоненькой тёмной полоской. Посёлок был большой, портовый. Огромная перевалбаза, заставленная всевозможными складскими помещениями, автобаза на сотни машин, стройуправление, ремстройучасток, плавучая дизельная электростанция и ещё много организаций поменьше. Как и везде по Северу, большинство населения составляла молодёжь, причём холостая, поэтому в каждой «фирме», как нынче говорят, было своё общежитие. Бараки всевозможных типов с центральным отоплением ближе к центру и с печным по окраинам. Самой богатой организацией был, конечно, морпорт. В четырёхподъездной шлакоблочной пятиэтажке три подъезда отдали под малосемейки, а один занимала холостёжь. На первом этаже шесть комнат, вечное притяжение сильной половины человечества—отведены под женское общежитие, а всё остальное пространство обжили докеры, шофёры, такелажники и прочие разухабистые работники порта. Женский отсек охраняли бдительные вахтёрши, и попасть туда можно было только после длительных дипломатических переговоров в относительно трезвом виде. Ещё в этой пятиэтажке имелись подвальные помещения. Под малосемейкой располагались художники — оформители поселковых партийного и профсоюзного комитетов, украшающие улицы и дома в соответствии с государственными датами и событиями кумачёвыми лозунгами и стилизованными покорителями Севера. Помещения под общежитием были вотчиной коменданта, строгой и величественной особы, вроде Ноны Мордюковой в «Бриллиантовой руке». В одной из подвальных комнат оборудован вполне пристойный кабинет. Другие заполнены остатками мебели, лишними кроватями. Там же склад вёдер, веников, лопат для уборки снега и прочего, нужного в большом хозяйстве хлама.
В магазинах посёлка море разливанное алкоголя, а хорошие заработки позволяли не трястись над лишней пятёркой, поэтому горячительные напитки были в большом почёте у проживающих в общежитии. Нет, в посёлке был хороший, никогда не пустующий, спортзал, очень приличная самодеятельность в клубе, танцы, но, вроде, ещё князь Игорь изрёк, что русскому человеку есть веселие пити. Может не он и не так, но тенденция существует. Следы этого веселия, особенно после аванса и получки, уборщицы, матюкаясь, звенящими мешками вытаскивали в мусорные ящики. Иногда последствия случались серьёзнее — с участием поселковых дружинников, и даже милиции. Но в «застойно-запойные» годы это было в порядке вещей и не нарушало общего спокойного течения жизни.
Откуда появилась, информация, повлекшая за собой дальнейшие события, неизвестно, но высказывались предположения, что у одной из дежурных общежития родня в Ленинграде и, якобы оттуда пришло конфиденциальное сообщение, что летом пароходы будут забирать пустую стеклотару, оплачивая обычную материковскую цену за штуку. Дело в том, что какой-либо пищевой или перерабатывающей промышленности в посёлке не было и стеклотара, тысячи и тысячи бутылей, банок, бутылок сваливалось в мусорные ящики, а затем тракторами вывозилось в какие-то дальние глухие распадки. Так говорили потом, а пока крепкая сорокалетняя хохлушка Рая, подъехав к комендантше, каким-то образом получила разрешение использовать две полупустые комнаты в подвале. Муж её давным-давно утонул по-пьянке в Колыме и Рая сама, вывозившись в пыли и паутине, перетащив кое-какой хлам в другие помещения, была несказанно довольна хранилищем своих будущих прибылей. Всё-таки Советская власть не до конца и не у всех своих граждан вытравила задатки предприимчивости.
Дальнейшие действия Раи устраивали и уборщиц. Что уж им она наговорила, осталось тайной. Но даже в выходные добровольная помощница приходила в общежитие и, обойдя комнаты, относила несколько мешков своей добычи в подвал. Бутылки в лежачем положении складывались в аккуратные штабеля, а Рая, про себя, подсчитывала будущие доходы... Гром грянул после открытия навигации. В начале июня в порт пришли пароходы из Владивостока, Находки и о приёме стеклотары ничего не было слышно. Но когда появился первый караван из Ленинграда, а среди пяти сухогрузов и «пьяный» пароход, Рая забеспокоилась. Она вроде случайно заглянула в торговый отдел перевалбазы и у знакомой бухгалтерши поинтересовалась, где будут принимать посуду. Та, естественно не имела понятия, где, когда и почём. Рая, уже с явными признаками волнения, добралась до секретарши капитана порта и та, со всей ответственностью, так как была человек информированный, сообщила, что никакого приёма и отправки на материк стеклотары нет, и в ближайшие годы не ожидается. На ватных ногах, что-то бормоча себе под нос, несостоявшая бизнесвумен вышла из конторы порта. Ей вспомнились звенящие стеклом чувалы за спиной, ухмылки уборщиц, попытки мужиков ущипнуть за соблазнительные округлости, когда она шваброй доставала бутылки из-под их кроватей. А не сбывшиеся планы!.. На душе было горько и пусто. Окончательно добила её комендантша, встретившаяся у входа. На перевалбазу уже поступила мебель, и в общежитие собирались завозить давно ожидаемые новые шкафы и тумбочки, а под то, что жалко выбрасывать, нужно было в два дня освободить занятые комнаты. Получив указание, Рая отправилась прямо в гастроном... Как старожил посёлка и работница общежития, в малосемейке она занимала крохотную угловую комнатку, украшенную подушечками, вышивочками и даже милым её хохлацкому сердцу рушничком, обрамлявшим давно выцветшую свадебную фотографию. Закрывшись в ней, Рая и высадила всю бутылку ленинградского разлива, запивая сорокоградусную холодным чаем пополам со слезами. Рано утром с больной головой и каким-то остервенением, страдалица уже выносила из подвала угловатые мешки и со звоном опорожняла в мусорные короба, матерясь при этом во весь голос. Видимо так выходила обида, и не было возможности прислушиваться к ехидным замечаниям свидетелей происходящего. Слух о лопнувшем предприятии быстро разнёсся по посёлку, и обхохотались все вдоволь, а особо въедливые при случае интересовались, во что Рая собиралась вложить вырученные деньги.