Семнадцатилет

   
    Редкая фамилия была у человека – Семнадцатилет. Грамотные люди – из тех, кто впервые слышал эту фамилию – интересовались иногда:
-Не псевдоним?
-Ну что вы, что вы! - прижимая руку к сердцу, говорил Семнадцатилет. -  Бог миловал. Алкоголизмом страдаю, а графоманией нет.
На него смотрели – как на идиота. И он смотрел на них – вполне серьёзно.  И вдруг начинал хохотать, да так заразительно, что вся его фигура – от прически до шнурков – ходила ходором.
Потом, если дело доходило до паспорта, люди зачастую удивлялись, когда узнавали, сколько ему «стукнуло».
-Вот это да! - крутили головами.- Так вы и правда – как в семнадцать лет! Даже завидно! Вы где это так хорошо сохранились? 
-На вечной мерзлоте, - чистосердечно признавался он. - На лесоповалах. Рекомендую.
 Необычную эту фамилию – в далёком детском доме на Урале – подарил ему одноногий, мрачный фронтовик, похожий на пирата, спешившего на остров сокровищ, но в холодный осенний денёк завернувшего погреться под крышу детского дома, где для него нашлась работа конюха.
Семнадцатилет – сызмальства – был высоким, плечистым. Голубые глаза паренька рано утратили свою распахнутость – мир, его окружающий, требовал насторожённости, недоверия и холодной враждебности. Он почти всегда смотрел с прищуром – точно иглой прокалывал. Квадратный подбородок у него был с ямочкой – с гнездом – посередине. «Подбородок у тебя квадратно-гнездовой», - говорили в детдоме. А ещё говорили, что он – жгучий брюнет. «Это что за ерунда? Что значит – жгучий?» Он поначалу недоумевал, а потом-то понял…
Способность что-то постоянно жечь Семнадцатилет   открыл в себе всё в том же детском доме на Урале. Сначала спалил одеяло, под которым  любил читать книжки про пиратов и сокровища. За это его отстегали по причинному месту. Не помогло. Через какое-то время он чуть не спалил  конюшню, за стенами которой запускал ракету. Юный «Королёв» чего-то там не рассчитал в парсеках и траекториях – серебристая рукотворная щука всплеснулась на миниатюрном Байконуре и упала на крышу конюшни.
Пожар кое-как погасили, а изобретателя ракет закрыли под замок в каком-то мрачном каменном «гробу», где по углам сновали крысы, мыши. Закрыли «до приезда милиции», как сказала воспитательница, никакую милицию не вызывавшая, а просто решившая в воспитательных целях попугать  маленько сорванца. Поздно вечером – как-то умудрившись выбраться из плена – Семнадцатилет впервые удрал из детдома. Его поймали через пару дней, вернули под крышу «родного» детского дома, но вольная воля, неожиданно открывшаяся ему, весёлый ветер странствий, тревог и приключений, реки и горы – по ту сторону Урала – всё это уже не давало покоя. Он полюбил дороги и вокзалы…
О, сколько потом в его жизни было этих вокзалов, причалов и аэродромов! Сотни или тысячи? Нет, не сосчитать! Но среди всего того бессчётного количества обшарпанных, прокуренных вокзалов, где пассажирам надобно молоко давать за вредность, особенно запомнился ему один вокзал. Не сказать, чтобы вокзал тот сильно отличался от других – внешней красотою, или внутренним убранством. Пожалуй, что ничуть не отличался. Он был серенький, убогий, больше похожий на голубятню, на крыше которой ворковало белое облако из голубей. Но в памяти, в душе далёкий тот вокзал навсегда остался похожим на старинную шкатулку, где сверкнула драгоценность  необыкновенной красоты.
Поезд, на котором ехал Семнадцатилет, всего лишь на пару минут остановился на грязном перроне у провинциального вокзала – на дворе была весна, вдоль железной дороги зелёные платья надевали берёзы, рябины. Ехал он тогда на Колыму – в старательскую артель, хотел маленько озолотиться.
 Выйдя покурить на свежем воздухе, Семнадцатилет поперхнулся, едва затянувшись…
Он увидел девушку, стоявшую возле вокзала. И она увидела его – разинувшего рот шире ворот.  Смутившись от мужского, пристального взгляда, девушка скрылась за дверью вокзала.
Бросив папиросу, он рванул за ней и так разволновался, как будто устроил побег на рывок, и в него сейчас будут стрелять из автомата или из трёхлинейки – с деревянной вышки над лесоповалом.
Никто, конечно, не стрелял, но поезд уже бухнул за спиной – коротко рявкнул лужёной глоткой,  предупреждая, что вот-вот помчится дальше.
-Девушка! – сбивчиво заговорил он, догнавши незнакомку. - Я, конечно, дико извиняюсь, но…
-А что? В чём дело? - Глаза у неё были испуганные. - Почему вы гонитесь за мной?
Он почесал свой небритый квадратно-гнездовой подбородок.
-Короче, так… - решительно сказал.- У вас на раздумье десять-пятнадцать секунд. Вы замуж за меня пойдёте? Да?
Голубые глаза незнакомки округлились озёрами.
-Ну, что за глупости? - Она отодвинулась от него. - Нет, конечно! С какой это стати?
Семнадцатилет улыбнулся – обворожительной детской улыбкой.
-Я так и знал, что мы поймём друга друга! Вы подождите меня здесь. Один момент! Я вас давно уже искал по белу свету…
Он метнулся к поезду, забрал свои вещички и ненадолго застрял на здешней железной дороге. «Ненадолго» – это так он говорил, зубоскаля сам над собой. А на самом-то деле – два с половиною года он тут круги нарезал.  Сначала  путевым обходчиком работал, убеждая себя в том, что это не работа, а прогулка; ведь он уже давно  любил пешком ходить, глазеть по сторонам, а тут ещё за это и деньги тебе платят, красота. Потом надоело окрестную глину месить. Он окончил курсы и работал помощником машиниста – мотался по районной и областной «железке».
И всё это время Семнадцатилет пытался «клинья подбивать» к той девушке, в которую влюбился  с первого взгляда. А девушка – Мария Журавлёва – на пушечный выстрел не подпускала его. Гордая была и своенравная.
-Дура была потому что! - говорит она мужу теперь, смущённо улыбаясь и опуская глаза. - Чуть не убежала от счастья своего!
-Не убежала бы, - спокойно заверяет седоголовый Семнадцатилет и по привычке царапает свой квадратно-гнездовой упрямый подбородок.
Они теперь – давно уже и прочно – обосновались в областном, не шумном городке. Семнадцатилет – мужик работящий, не пьёт, ни курит, руки золотые. Он отгрохал дом среди берёз, раскорчевал, распахал огород – чуть поменьше футбольного поля. Жена пологорода цветами засадила, яблонями, вишнями, малиной. И живут они теперь как в сказке, как в заоблачном райском саду. По утрам и вечерам в том саду петухи горлопанят, корова мычит. Иногда –  в разгаре лета – за забором тихонечко свистит и вжикает литовка, грабли шабуршат, сгребая на полянах свежие стога. Но чаще всего – и звонче всего – в том просторном саду можно слышать серебряный смех ребятишек – две босоногих девчушки, три мальчика беззаботно бегают по траве-мураве, по цветам.   
-И вот что интересно, - говорят с улыбкой люди в городке, - ребятишки-то у них мал-мала меньше, но все почему-то уже – семнадцати лет!