Хотя Надя с мужем приехали сюда справить медовый месяц, её деловитый супруг не терял и минуты даром: будучи директором московского риэлторского центра, он отправился на переговоры с местным коллегой, и теперь ему улыбался выгодный контракт по сдаче квартир этого прелестного крымского городка москвичам. Наде велел ожидать на скамье вдоль набережной. Благо, что сегодня пасмурно и на пляже делать нечего.
Надя тоже решила не терять времени даром и пройтись по магазинам местного торгового центра неподалёку. Лавки манили объявлениями о снижении цен. Маркерами на жёлтых листах, приклеенным к витринам, размашистыми почерками были начертаны названия известных фирм, а-ля арабская вязь. Люди суетились между отделами, как муравьи в большом муравейнике. Надя посмотрела в их лица. В глазах у них светились пустота и алчность. Девушка усмехнулась: неужели я сейчас похожа на них? Но она любила людей, простой народ, и ей нравилось чувствовать себя сопричастной к безликой массе.
Надя втянула ноздрями нежный аромат новых духов от Нины Риччи, что настроило её на лирический лад. Нежно-сладковатый запах пробуждал в ней романтическое начало. «Это не духИ, а дУхи» - подумала она, подхваченная эманациями пьянящего аромата. Надя окутывала себя сонмом приятных покупательских ощущений, словно создавая вокруг себя искусственную атмосферу, защитную от окружающей среды.
Она никак не могла привыкнуть к положению молодой жены пожилого супруга, с волнением прислушиваясь к себе: стала ли она другой, нежели в девичестве? Раньше все её средства уходили на платья, косметику, нижнее бельё. Теперь покупки предназначались не для воображаемого парнишки-супруга. В её жизнь вошёл конкретный зримый образ, разительно отличавшийся от её грёз. И хотя о себе забывать не престало, ведь она стала женой такого респектабельного господина, теперь она в основном выискивала оригинальные вещи для дома – «стройматериал» их уютного гнёздышка. В последнее время идеей-фикс стала для Нади какая-нибудь необычная настольная лампа. Не найдя искомого во всех трёх этажах, Надя выскользнула в автоматические двери.
И тут обнаружила, что в этом месте она не была. Это совсем другая дорога. Такого дворца на краю отвесной скалы она ещё не видела. Наверху, в глубине обширного сада, среди раскидистых платанов и цветочных клумб, фонарей и фонтанов стоял роскошный белый дом, который в моросящем дожде стал блекнуть, затуманиваться. Завороженная картиной, Надя догадалась вернуться в торговый центр и выйти с противоположной стороны.
Мужа на месте не было. Не теряя мысли о замке, она стала бродить по пустынному пляжу и подбирать ракушки, как в детстве. Это занятие поглотило всю её с головой. Голос мужа вывел из оцепенения, прозвучав как гром. Кирилл Андреевич строго возвышался над ней. Большая лоснящаяся лысина, чёрные, вразлёт брови. Элегантен и всё ещё красив, похож на постаревшего её любимого писателя Тома Вульфа. Предательская одутловатость ещё не испортила его лица.
- Я думал, тебя задавила машина! Чёрт знает что! Ищу тебя целый час и не нахожу. Я где тебя просил подождать?
- Извини. Тебя долго не было... Я искала лампу... Потом ракушки.
- «Лампу»... «ракушки»... Детский сад какой-то. Много насобирала?
- Вот, - она раскрыла ладонь и показала жалкую горсть.
- Да-а-а... В моём детстве их было немерено. А сейчас хоть Красную книгу на них заводи. Экология! Что с нашими морями делается? – произнёс он как-то кисло. – Выбрось! Давай не будем природу обворовывать.
Надя нехотя подчинилась.
- Надо отпраздновать мою сделку. Пойдем где-нибудь посидим.
- В той стороне я видела на скале необыкновенный замок. Он крошечный, но стоит на самом краю, как приклеенный. На чём только держится? Я хочу посмотреть.
- А, это замок Ласточкино Гнездо. Местная достопримечательность. Давно хотел тебя туда сводить. Пошли прямо сейчас! Кстати, в замке должен быть итальянский ресторанчик, там и поужинаем.
Надя с восторгом подпрыгнула и захлопала в ладоши. Кирилл Андреевич поморщился. Он учил её быть настоящей леди, а это означало сдерживаться в чрезмерном проявлении эмоций.
Они отправились на другой конец городка. Дорогой Кирилл Андреевич продолжал наставлять:
- Надо быть осмотрительнее, - объяснял мужчина. - Не следовало гулять по пляжу одной, когда так безлюдно. Пляжи притягивают разных отбросов без крыши над головой. Могла случиться роковая встреча, ни к чему разгуливать в одиночку так поздно...
Он так и сказал – «роковая встреча». Надя закусила губу. Значит, ей не следовало прогуливаться одной. А кто оставил её в одиночестве на набережной?.. Объяснили и отругали, как маленькую.
Крепость стояла белая и одинокая на фоне огромного неба – чайка на краю скалы. Они шли вверх, и по мере приближения к крепости её башенки медленно увеличивались. Карабкались по каменистому склону, стараясь идти вровень, ни на волос не отставая друг от друга. Супруга стала донимать одышка, но он виду не подавал. Надя косилась на него с тревогой, но тот отшучивался:
- Не каждый день выпадает счастье взбираться на гору с красивой молодой женщиной, нельзя упустить такую возможность... Ты, Наденька, не гляди, что я старый. Старый конь, как говорится... Кхм! – Кирилл Андреевич немного смутился, но продолжил. - Понятие старости не поддаётся исчислению. У каждого из нас свои биологические ритмы. И моего ритма никто знать не может, кроме меня.
- И что же говорят твои биоритмы? – равнодушно отозвалась Надя.
- Что скоро мы поедим с тобой жаркое!
Они поспешили дальше. Вдруг Надя сделала рывок в сторону, прыгнула через ручей, поезла вверх, хватаясь за валуны. Мелькали быстрые ноги.
- Что там? – Вопрошает Кирилл Андреевич, раздражённый её очередной выходкой. – Что ты молчишь?!
Надя вернулась, держа в руках нежно-розовый огонёк.
- Смотри, какое чудо!
- А, ну это петуния. Очень неприхотливое растение. Ближайший родственник картофеля, семейство паслёновых. – Эти сведения Кирилл Андреевич почерпнул из своих книг. В таких случаях он говорил покровительственно, потому что был горд показать превосходство возраста и знаний. – Этот цвет подходит к твоим ланитам, - закончил он высокопарно.
- Ха-ха-ха! – веселилась Надя. – Любовь и картошка!
Ей захотелось поозорничать. Она взобралась на какой-то выступ, окинула взглядом монашески строгий крымский пейзаж... И выкрикнула индейский клич, часто-часто прикрывая рот ладошкой.
- Тише! Кругом же люди! – Рассердился Кирилл Андреевич. – Ты просто сумасшедшая!
Шли дальше молча... Возле замка толпились люди. Пара шла, как всегда, под перекрёстным обстрелом любопытных глаз. Вдруг Кирилл Андреевич привлек к себе Надю и примириьельно поцеловал в макушку, тем самым отдавая себя на поругание сплетникам. «Прорвёмся?» - заговорщицки спросил Кирилл Андреевич. «Прорвёмся!» - улыбнулась Надя.
Они быстро пробежались по музейной экспозиции небольшого замка, состоявшего всего из двух комнат наверху и внизу. Кирилл Андреевич заметил, что стоимость некоторых квартир в Москве (например, в стройкомплексе «Алые Паруса») наверняка превосходит стоимость этого замка. «Представляешь, как неудобно отапливать комнаты одна над другой» Узнав, что в семидесятые годы советские реставраторы нашли способ укрепить замок, который норовил сползти в море после сильного землетрясения, Кирилл Андреевич припомнил добрым словом испанского архитектора Гауди, изобретшего железобетон.
Вскоре они отправились в тратторию, что располагалась в башне замка. Надя подошла к окну с видом на море. Сквозь ветви декоративного куста видна была лишь всеохватная стальная полоса моря и огромное мглистое небо над ним. Замок завис между небом и землёй - символ безответной любви, как окрестила его народная молва. Будто сама жизнь открывала ей свои глубины, поглощавшие её разум. Она не чуяла земной тверди, сознание её парило так же высоко, как эта башня. И со всей остротой она вдруг ощутила свою неполноту и безысходность. Ей оставалось только оплакивать своё недовоплощённое «я», а где-то в бескрайнем пространстве бродила её несбыточная любовь.
Эта картина запомнится Кириллу Андреевичу надолго. Бледный туманный вечер, Надя стоит в окне ресторана, смотрит сквозь проступающие в тумане ветви на море... «Если она опять что-нибудь выкинет, скажем, откроет окно и закричит, я её придушу на месте» - почему-то подумал Кирилл Андреевич. Но Надя тихо созерцала через прозрачный пластик. Он подошёл к ней, постоял рядом, положил руку на плечо девушки. Она вздрогнула.
- Давай будем ужинать, - предложил он буднично. Они присели за ближайший столик.
- По крайней мере, здесь тепло и уютно. Какая эффектная лампа, кринолиновую юбку напоминает! Давай включим свет, - Кирилл Андреевич нажал на кнопку у основания лампы.
Вспыхнул свет, Надя сощурила глаза. «Какая она красивая!» - подумал Кирилл Андреевич. Красивая причёска, светлое шелковое платье, розовые щёки. Вьющиеся, с чуть красноватым отливом волосы обрамляли живое, выразительное лицо.
«Как он стар» - подумала Надя. Его лысина блестела, как головка сыра. От переносицы к подбородку и вдоль щёк лицо вертикально бороздили глубокие морщины, подобно дюнам. Припухлые маленькие глаза глядели испуганно, жалко. Надю вдруг пронзила острая жалость.
Официант принёс меню.
- Ох уж эта итальянская кухня! Разве наешься пастами да паэльями? Я бы с удовольствием сейчас жареную ножку оприходовал. Жаркое у вас есть?
Надю удивляла его всегдашняя способность есть с неизменным аппетитом, что бы ни случилось. В отношении еды, как и во всём остиальном, Кирилл Андреевич был педантичен: ему необходимо было есть в одно и то же время, иначе обострятся желудочные болезни. Надя как-то сумела приноровиться к его вкусам, чтобы он был доволен.
За трапезой Кирилл Андреевич любил поговорить на какую-нибудь тему. Заливался он при этом соловьём, в красноречии ему не откажешь. Впрочем, доминантой любого рассуждения была одна тема: он сам. «Я, например... Я пришёл к выводу... Думаю...» - повторял он из раза в раз. Надя с любопытством ожидала, что на сей раз послужит поводом к разглагольствованию.
Но мужу мешала лёгкая инструментальная музыка, льющаяся из динамиков, она казалась ему слишком громкой и назойливой. «Я не могу сосредоточиться» - пожаловался он Наде. Раздражённо подозвал официанта и попросил убавить звук. Несколько минут сидели молча и натянуто. Музыка не стала тише.
- Видали! – вспылил Кирилл Андреевич. – Сейчас же пришлите нам другого официанта! – выкрикнул он.
Официант примчался прежний:
- Что вам угодно?
- Вы нас не устраиваете. Пришлите сюда другого.
- Но я один в смене.
- Тогда позовите администратора.
- Сожалею, но обслуживать клиентов должен я, - сухо сказал он и с достоинством удалился.
Музыка стала наконец тише. Тут же принесли блюда.
- Какая спесь, - всё кипел Кирилл Андреевич. – Да он же русский! Хотя какая разница – русский, хохол? Наша дорогая бывшая родина всё ещё порождает этаких наглых типов, я уж устал от них. Только у нас, чем ниже социальное положение – тем больше гонора! Рискнул бы он на западе так «погутарить», вылетел бы отсюда, как пробка от шампанского. А здесь его будут покрывать все кому не лень. Никакой дисциплины, гигиены, порядка! Нигде нет таких условий жизни. А ведь всё можно изменить. Вопрос в том, мириться с этой жизнью или нет. Как спокон веку не было порядка, так и по сей день. Нельзя забывать: наша жизнь подвержена энтропии, ежесекундному распаду. И тот, кто не созидает – самый настоящий разрушитель. Во всём нужна дисциплина. Только это не про нас. Вот почему я так жестко руковожу у себя. Чуть расслабишься – народ расслабится, а то и воровать примется, уж я их знаю.
Наде было неприятно, что муж опустил русских ниже плинтуса. Она пробовала вступиться за соотечественников.
- Но Кирилл! Наше общество больно, никак не оправится. Я верю, что скоро наступят другие времена. Надо только трудиться, честно работать. У нас столько талантливых людей. Такие возможности появились...
- Дорогая, в тебе большой потенциал великодушия! Я думаю, даже если русскому дать дорогой джип и указать дорогу к счастью, все равно не доедет: свернёт в подворотню, там продаст-пропьёт важную запчасть, без которой не сможет ехать, и обратно не выберется потому как заблудился. Не привычен наш народ к счастью. Так через пень-колоду и движемся.
Кирилл Андреевич ещё о чём-то сетовал, Надя почти не слушала. Она думала о том, что может случиться, если темы для обсуждений у её мужа вдруг иссякнут. О чём они тогда станут беседовать? Она вздохнула. Манера мужа всегда говорить с апломбом, с уверенностью судить о разного рода вещах, даже самых деликатных, ошеломляла её и обескураживала. У него было мнение практически обо всём.
Если быть до конца честной, то согласилась она выйти замуж от одиночества. От жуткого страха раствориться в мире, стать бесплотной, так и не соприкоснувшись с другим существом, в то время как тело твоё грузнеет, руки жухнут и трескаются, морщинится кожа и теряется шевелюра волосок за волоском.
Надя работала библиотекаршей. Иногда ей казалось, что длинные книжные полки арестовали её, никогда ей не вырваться из плена унылых стеллажей. Она полагала, что замужество принесёт избавление. Кирилл Андреевич заговорил с нею на улице. Обычно Надя неохотно относилась к уличным знакомствам, но в то момент сразу сообразила: не тот случай, чтоб не отвечать. Перед ней стоял элегантный мужчина в летах, изъяснялся он интеллигентно и совсем не навязчиво, будто сознавая свою цену... Поначалу Надя была счастлива. «Я вышла замуж» - с гордостью сообщала она всем, кому только можно, и эти слова звучали как песня. Но сейчас ей вдруг стало представляться, что практицизм мужа, его бесконечные наставления ничуть не лучше скучной библиотечной рутины. Надя нарисовала себе грядущую вереницу однообразных безрадостных дней, и сердце ёкнуло.
Официант принёс десерт – шампанское и фрукты. Надя отхлебнула шампанского, и от этого глотка будто теплые искорки стали отогревать её изнутри, быстрей побежала кровь, ей стало тепло и уютно. Она слегка улыбнулась. Перед глазами мелькали огненные мотыльки. Блики играли везде – на мебели, на картинах и драпировках, на фужерах и столовых приборах. Тяжёлый бронзовый амур в основании лампы заговорщицки ей подмигивал. Высокие потолки были украшены лепниной. Она не отводила взгляда от росписи на потолке в духе сталинского барокко и понимала, что ей не нравится лепной хоровод золочёных херувимов в центре вокруг люстры. Поза, в которой Надя сидела за столом, опершись на него локтями, подняв сложенные руки к подбородку и подложив ладони под щёку, говорила о смятении, в котором смешались мечтательность и грусть.
Кирилл Андреевич невольно ею залюбовался. Она была великолепна, как фреска, как цветок чайной розы или как дворцовый сад. Будь он художником, непременно нарисовал бы её такой. Кирилла Андреевича удивила её неподвижность.
Она словно прислушивалась к чему-то. В её позе застыла грация и тайна. Он напряг слух и услышал оживлённые голоса с улицы - журчала напевная украинская речь, смешанная с русской и иностранной. Это прибыл очередной поток экскурсантов Ласточкиного Гнезда.
Кирилл Андреевич внимательно её рассматривал, любуясь тонкими чертами лица. На широком скуластом лице играл румянец. Глаза её, глядящие в потолок, широко раскрыты и прозрачны, как бывает прозрачна вода, сквозь которую просвечивает золотистый песок. В этих глазах застыло удивительное выражение. Внешне она была совершенно спокойна. И лишь легкий румянец выдавал бурю чувств у неё в душе. Яркий свет от лампы делал её лицо прекрасным, обрызгивал золотом её волосы, и казалось, что они вот-вот вспыхнут. Но что это? Она словно светилась изнутри. Будто эффект «сфумато», внутреннего свечения, которого добивались художники восемнадцатого века на портретах, стал свойственен ныне реальным людям. Надя сияла, как призрак, и мужу её было любопытно, что за смысл того внутреннего лучика?
«Этот свет не может быть связан со мной» - уныло подумал Кирилл Андреевич. «Кто же её поймёт: то нежна, то нос воротит. Ох уж эти дочери Евы, строят ловушки, манят разными способами (пудры, помады, наряды), манипулируют - взять, подчинить!» В Кирилле Андреевиче проснулось мужицкое недоверие, которое стерло с лица интеллигентное выражение, подбородок выдвинулся вперед и обострился, и брови сомкнулись на переносице.
«И зачем я ей сдался. Она живая, естественная, как сама природа. А я увяз в хлябях своих мыслей. Чай, не по большой любви женились, не Ромео с Джульеттой» Кирилл Андреевич ещё в момент женитьбы решил для себя, что не будет раскрываться перед Надей до конца. Чёрную, подозрительную часть себя он схоронил в земле, чтоб не тревожить милую. Со своими бедами должен справляться тишком, в одиночку. Но что ж, так и жить раздвоенным?
«Почему она вышла за меня? Пока была юна, жила в своё удовольствие, но однажды в ней зародилось желание свить уютное гнёздышко. Все объекты её мысленных романтических притязаний почему-то самоустранились от почётной миссии, так ей пришлось остановить свой выбор на мне. А и выбора-то не было, уж и не совсем молоденькая, тридцатник разменяла»
«Счастливые для меня обстоятельства. Пользуйся! Чего ж мне ещё хотеть?» Он представил, какой комфорт привнесёт в его жизнь этот брак: чистое постельное бельё, вовремя и хорошо приготовленная пища, маленькие прелести жизни. Кирилл Андреевич вовсе не был сентиментальным, но сознавал в глубине души, что дом – это всё, к чему он в своей жизни стремился. Со временем Надя родит ему карапузов, таких же полных и немного вялых, как она сама.
«Почему же мне всего этого мало?» - мучительно думал Кирилл Андреевич. «Она вся моя собственность, часть моей империи. И вот сидит передо мной – чужая, далёкая. Почему ж я терзаюсь сомнением, пытаясь прочесть её мысли? Почему сердце так бьётся, старый человек?» Кирилл Андреевич смотрел на жену страстно, сжимая в пальцах ножку фужера. Он обнимал её взглядом и мысленно покрывал поцелуями. «Отчего же нет любви между нами? Послушай, милая, всё может перемениться... Я так по тебе тоскую... Мне хочется слиться с тобой, стать тобой... Может, мы сможем услышать друг друга сквозь толщу наших чувств... Может, я вправе надеяться хоть на каплю взаимности»
- ...Да ты меня не слушаешь? – откуда-то издалека донёсся до Нади голос мужа.
- Что?
- Я спросил, о чём мечтает милая барышня.
- Так, задумалась ни о чём. Какие-то картинки...
- Молодости свойственно уноситься в фантазии, - изрёк Кирилл Андреевич.
Они снова замолчали.
- Знаешь, я тут понаблюдал за тобой, Наденька, и заметил: ты ведь совершенно не умеешь скрывать своих чувств. У тебя на лице всё написано. Конечно, такая непосредственность не может не трогать душу. Но так же нельзя, моя милая. Воспитанные люди умеют держать себя на замке.
- Ты хочешь научить меня притворству? Зачем тебе это нужно, - тебе, моему супругу? – с удивлением спросила Надя.
- Послушай. Полвека назад в фильме «Доживём до понедельника» проглаголили устами младенца одну истину: «Счастье – когда тебя понимают». И с тех пор повторяют выверенную формулировку счастья, как штамп, все кому не лень. А ты задумайся. Хорошо, если тебя понимает любящий друг, желающий тебе только добра. А если враг? Ты не будь откровенна, никогда не выворачивай карманы своей души ни перед кем, даже если слушают тебя очень внимательно. Я в армии служил в Средней Азии, там особое отношение к откровенности. Даже стих как-то раз сочинил на эту тему.
Как в Азии вид полной пиалы,
Меня пугает откровенность ваша –
Доверием наполненную чашу
Я расплескать боюсь, увы. *
- Вот именно. Восточная мудрость, Кирилл Андреевич. Не по-русски как-то. В нашем характере заложена искренность. Только у нас можно услышать столько публичных исповедей. Президент уходит с поста - с исповедью. В автобусе случайный человек поведает тебе всю свою жизнь. И если у японцев считается неприличным даже встретиться взглядом с незнакомцем, то у нас в порядке вещей изучать друг друга с ног до головы... А будешь таиться от людей, про тебя скажут: у него двойное дно.
- Да пойми ты, Надежда, если мы будем читать друг друга как книгу, то наше общение станет кошмаром. Ни бизнес, ни общество невозможны без задних мыслей. Не выживет и супружество без тайных помыслов. У каждого из нас должна быть приватная территория, на которую нет хода никому, даже близкому человеку. Я в свой внутренний мир никого не пускаю. А подите-ка, меня раскрутите! Я каждый раз меняюсь. Кто меня поймёт, если сам себе непонятен?
- Ах, если ягнёночка сосчитают,** - улыбнулась ласково Надя. Потом посерьёзнела. – И что же ты, свой внутренний мир заберёшь с собой в могилу?
- Ну почему же в могилу? – пробормотал Кирилл Андреевич.
- Я уже не маленькая, Кирилл, - устало произнесла Надя, - и прекрасно знаю, что кругом полно соперников, которые выискивают в нас слабые места. Да только видеть вокруг одних врагов мне дороже обойдется. Что же такое ты увидел в моём лице, что заговорил об этом? – тревожно спросила Надя.
Кирилл Андреевич болезненно скривился.
- Скажи, Надя, знаешь ли ты, что такое любовь? Любила ли ты кого-нибудь? – уклончиво ответил он вопросом на вопрос.
Надя задумалась.
- Я очень любила своего однокурсника. Наша love story состояла из бесконечных расставаний навсегда и новых встреч. Мы старались проучить друг друга, отвечали злом на зло, мучили друг друга, пока внезапно не расстались окончательно. Я долго потом ездила мимо его окон, ревниво наблюдала, горит ли свет. Если горел свет – это было счастье. Но что-то мешало мне сойти с троллейбуса и подняться на второй этаж. Мне много лет кто-то звонил и молчал в трубку. Из этой любви я вынесла мысль о необходимости самопожертвования. Если бы мы шли на уступки, державшись накрепко друг за друга, то сейчас были бы вместе. Какие у него были глаза – большие, бездонные. И какое у них выражение, говорящее, какое выражение!
- Так ты всё ещё любишь его?
- Нет. Ничего нельзя изменить. У него семья. Теперь для меня любовь неотделима от страдания, как земля от неба, как свет от тени. Как солнце смотрится в воду – так любовь в страдание.
Кирилл Андреевич сидел бледный. Хороша же ученица, нечего сказать! Понимает ли, какую боль ему причинила?
Он заговорил неожиданно для себя:
- «Жертвоприношение»... «страдание»... Вам, молодым, всё кажется, что ваше страдание глубоко и невыносимо, потому что для вас подобное испытание ещё непривычно, чуждо молодому здоровому телу. Откуда вам знать, что все страдают, все. И все достойны хотя бы сочувствия. Когда я начинаю об этом думать – пиши пропало. .. Нельзя размягчаться сердцу настолько, мне ещё вести дела... Я смолоду думал, что я кремень и отгонял мысли о смерти. Чтобы моё могучее тело положили в деревянный ящик, на съедение червям. Мне казалось, это я владею жизнью, - всё в точности наоборот! Страдание неотделимо от старости, только оно становится привычным, усталым. Боже, как грустно! Я старое дерево, точимое червем знания, сомнения... В голове роятся бессвязные обрывки воспоминаний: как пела мама, как ветер гулял в подворотне, и тот фонарь и забор, и эти фильмы... Для чего, к чему? Забыл я, чем жил, что когда-то бросало меня в неистовство, в дрожь, вызывало восторг. .. У меня ничего не осталось, кроме тебя. Я чувствую тебя каждой клеткой. Лишь одно желание - прижать тебя к сердцу, проникнуться тобой, услышать ответное биение... Только ты и эта помятая петуния... Мне бы знать, что завтра проснусь рано утром, увижу тебя хлопочущей у плиты, жарящей яичницу, почувствую ни с чем не сравнимые запахи родного очага... И послезавтра. Сколько там отмерил господь. А вечерами будем сидеть у камина, смотреть на огонь и молчать. И я закрою глаза... закрою глаза...
Надя оторопело глядела на него. Он был ей бесконечно дорог, её смешной супруг. Надю охватило чувство вины перед ним, на глаза навернулись слёзы. «Я не заставлю его страдать» - мысленно поклялась она себе. Порукой тому была жизнь, что теплилась у неё под сердцем, - причина её нынешнего таинственного «сфумато», свечения.
Оставим эту пару. Пусть Надя навсегда станет для нас символом женщины с затаённой в душе мечтой о благополучии и счастье. Пусть она сбудется, эта её мечта! И в тяжкие годы жизни явится нам как спасение.
______________________________________________________
• *Стихотворение моей мамы.
• ** Из сказки про козлёнка, который умел считать.