2
Первое свидание с генералом тет-а-тет застряло в памяти навсегда. Хотя не произошло ничего страшного.
Приехала за полчаса до начала лекций. Смотрю, коллеги уже на месте. Разбирают свои контрольные работы возле столика лаборантки. Остальной народ кучкуется по интересам, то бишь – по «кафедрам», как у нас принято выражаться, хотя кафедрами тут не пахнет.
Помещение курсов – это три маленькие комнатушки: предбанник со столом секретарши, из него две двери. Направо – кабинет директора, налево наша учительская, которую величают методическим кабинетом. Здесь и завуч восседает в своем уголочке, и две лаборантки за столами, и мы толпимся в крошечном пространстве между их столами. Так что настоящее общение происходит в коридоре.
Директорская дверь закрыта. В царствие Зои Ивановны дверь ее была распахнута: чутким женским ухом директриса улавливала перемены в настроении коллектива и любила неожиданно возникать на пороге кабинета, пугая народ своей непроницаемой физиономией.
–Людмила Евсеевна, – слышу сладкий голосок нашего завуча, Валерии Ивановны,= вас просили зайти в кабинет директора.
А я уже и позабыла, что предстоит эта аудиенция.
Генерал тут же возник на пороге своего кабинета, словно он просто не мог дождаться свидания со мною!
–Людмила Евсеевна, зайдите ко мне, пожалуйста.
Пока я снимала плащ и пристраивала на вешалке, он вернулся в кабинет, а когда я вошла, мне показалось, что генерал не сидит за столом, а памятником возвышается на постаменте, такой величественной была его поза.
Большая голова, крутой лоб – в желтушных пятнах, очки, сдвинутые на мясистый нос. На столе тетради заочников – несколько пачек. Вот это номер! Он перепроверяет контрольные работы заочников! Пусть бы – по математике, но…
– Садитесь, Людмила Евсеевна, – пробурчал генерал в ответ на мое несолидное «здрасьте». – У нас долгий разговор. Вы не догадываетесь, о чем? Тогда к делу.
Он открыл уже приготовленную тетрадь, повернул ко мне внутренностью, испещренной моими замечаниями, исправленными ошибками.
– Как это понять? Девочка старалась, а вы ей пишете, что тема не раскрыта, а сочинение списано.
– Точно, – улыбнулась я. – Тема не раскрыта, а сочинение списано.
– Вы давно кончали университет?
– А по моей внешности... можно заподозрить, что недавно?
– Я прошу вас отвечать четко, по-военному.
Тут уж я не удержалась от улыбки:
– Но мы не на плацу. Я филолог, а не... артиллерист.
Черт меня дернул такое ляпнуть! Язык опередил рассудок! Генерал набычился, побагровел лицом.
– Какая вам разница, кем я был до отставки? Но я привык выражаться четко и кратко. И того же требую от подчиненных.
– Мне понятно, что от привычки командовать трудно отделаться. А мы люди штатские, от военной дисциплины далекие, наше дело преподавать предмет, которым научились в университете...И я тоже не совсем поняла, какое имеет значение год моего окончания университета?
– Довольно. – Он насупился. – К делу. Вот я взял на проверку ваши контрольные сочинения. Вы за них отдельно получаете деньги, так я полагаю? И чем больше у вас заочников, тем больше получаете, верно? Так зачем же вы сокращаете наш контингент своими... рецензиями?
– Я обязана писать объективные рецензии, чтобы подготовить слушателей к вступительным экзаменам, где им придется писать такое же сочинение.
– Но вы многим снижаете оценку за то, что они списывают! А какое нам до этого дело?
Я терпеливо объяснила, какое:
– Контрольную можно содрать. А что он будет делать на вступительном экзамене? Там же списать не дадут!
Генерал слушал, не поднимая глаз, которыми водил по строчкам сочинения, выискивая что-то.
– Вот, вы ошибку пропустили. Здесь должна стоять запятая.
– Покажите.
Взяла в руки тетрадь, глянула:
– Здесь не нужна запятая. Это однородные члены с двумя сказуемыми. Просто предложение получилось громоздкое, длинное, я вот пишу на полях об этом.
– Но у вас дальше стоит запятая перед «и»! А тут тоже «и», а запятой нет.
– А здесь предложение сложное, запятая нужна, потому что...
Пришлось объяснить, почему запятая нужна, но по ходу объяснения, которое генерал пропускал мимо ушей, я снова улыбнулась. Похоже, что товарищ генерал чужие улыбки отлавливал, даже не глядя, так они ему противны.
– А чего это вы все время улыбаетесь?
– Смешно: я – филолог, а вы, военный, офицер, мне ... преподаете грамматику.
Он взял тетрадь из другой стопки.
– А ваша коллега, Нина Ивановна, пишет рецензии коротко, ясно, больше хвалит, у нее доброжелательный тон, а у вас... Сплошная критика. И потом вот, смотрите, по поводу запятых! У нее как раз перед «и» запятой нет! Вернее, она ее зачеркнула.
– Извините, звонок.– Я поднялась со стула, – я не успею к лекции приготовиться. Мне таблицы нужно взять. Я не могу прочитать вам курс по пунктуации. Позвольте взглянуть!
Так и есть! Нина Ивановна воевала с запятыми в сложносочиненных предложениях! Мало того – правильное исправила на неправильное, снизив тем оценку. То есть, мне ставят в пример человека, у которого свои проблемы с грамотностью!
–Нина Ивановна ошиблась. Такое бывает, я ей скажу. Такое со всеми случается, если устанешь. Можно идти?
– Идите. Но мы еще с вами встретимся. Непременно.
Прозвучало угрозой. Та-ак, дело пахнет керосином, как говаривали мы в детстве…
Да только меня уже вряд ли переделаешь. Все-таки творческое начало сидит во мне крепко, так просто его не вытравить никакому начальству.
Для меня проверка сочинений – тоже творчество. На подготовительных курсах есть вечернее отделение и заочное. Сочинения по школьной программе пишут те и другие, но заочники нуждаются еще и в консультации. Я проверяю работы будущих филологов. То есть, я – по замыслу – должна делать все, чтобы мои абитуриенты получили на экзаменах хотя бы четверку. А для этого всем надо сильно постараться.
Я и стараюсь – после проверки сочинения оно имеет еще тот видок: все пространство становится кроваво-красным, заляпанным вопросами и восклицательными знаками, густо исписанным замечаниями на полях. Все это «безобразие» венчает обширная рецензия, объясняющая оценку. Мне жаль не потраченного времени, а бедных дурочек, наивно полагающих, что они поступят на филфак при конкурсе в десять человек на место! При этом не имея ни одной самостоятельной мысли в голове, не зная толком школьной программы и не обзаведясь полезным знакомством.
Вот я и пытаюсь научить их тому, чему школа не смогла или не захотела, – писать сочинение на конкретную тему. Не сдирать с учебника или бездарной статьи, а внятно выразить собственные мысли по теме.
Увы, мои коллеги по секции не разделяют моей утопической позиции, а просто правят ошибки, ставят оценку, завышая ее на всякий случай, чтобы не отбить охоту писать следующую работу. Тут вроде бы прав товарищ генерал, но все мое естество этой правоте противится…
Глупо устроен мой организм. Чувство опасности появляется в нем лишь при прямой угрозе для жизни. А все прочие угрозы, связанные с душевным комфортом, моими представлениями о совести, справедливости и других нравственных понятиях, я отбрасываю с презрением. Ничего, мол, поборемся! Потому и тяну по жизни хвост одержанных побед - эфемерный, видимый только мне.
Для всех наблюдателей моих войн я кажусь поверженной. Чистая совесть, ну, та, которая осталась без пятен, потому и не видна никому, что она слишком чиста.
Вот я ушла из школы – посредине учебного года, не желая мириться с отвратительными порядками, которые насадила в моем родном коллективе новая директриса.
О тех тяжелых испытаниях, что устроил один человек для полусотни других, я написала повесть «Последняя осень», и мои бывшие коллеги, напуганные «новой метлой» до полного онемения душ, прочитав ее, признавались, что мой протест стал началом конца для власти этой самонадеянной и подлой особы.
Но я-то была вынуждена расстаться с любимыми учениками, их родителями (они бегали в районо меня отстаивать), друзьями, а главное – с работой! Осталась у разбитого корыта, зато разворошила гнилое болото, в котором чуть не погиб весь коллектив. И восстал еще один человек, завершивший мою работу. Но это уже новая история. Закоперщик ее работал рядом со мною на курсах, и я еще о нем скажу.
И вот – очередная угроза.
продолжение следует http://www.proza.ru/2012/12/03/1811