НА ХУТОРЕ
Среди народа давно ходили слухи, что мироедов-богачей будут кулачить. Правда, никто толком не знал, как это будут делать. Одни шептали, что кулаками проучат как следует, что б знали. Другие утверждали, что отберут излишки и запретят эксплуатировать бедняков, отойдёт их власть, никто не будет на них батрачить. Некоторые из бедных гОрились, что не останется богатых, и негде будет кусок хлеба им заработать. Находились умники и предполагали, что установят твёрдую плату батракам.
-Вот тогда будет рай. Никаких мироедов, и всё справедливо. Без наёмной силы в поле никак нельзя. Не всегда от жиру зовём работников подмогнуть. Это любой скажет. Приходится нанимать из-за болезни или беды. А бесплатно и брат не помощник, - утверждали умники.
Разброд был в селе. Кто побогаче и грешил наёмными работниками, в панике по-дешёвке распродавал скотину, чтоб не отобрали, избавлялся от батраков. Находились совсем перепуганные люди, которые помнили, как на их глазах обошлись с помещиками. Эти хозяйва тайно продавали имущество и исчезали из села в неизвестном направлении, бросив свои дома.
Ну слухи слухами, а лето прошло, и ничего не случилось. Осень к концу, уж урожай убрали, на поля возили навоз, озимые посеяли. И ничего. Потом успокоились. Какие они мироеды? Все на полях работают сами, особо лишнего ничего нет. Если что и есть на продажу, так это мелочи. Пусть забирают. Были бы кости, мясо нарастёт.
А тем временем сельсовет получил распоряжение составить список кулаков в таком-то количестве и раскулачить их не позднее такого-то числа. В селе про это распоряжение узнали в тот же день. Ещё бы не узнать. Сарафанное радио работает исправно. Все жители находятся или в кровном родстве, или связаны многолетней дружбой. Кто сват, кто брат, кто кум, что детей крестил. В члены сельсовета избраны хоть бедные, но свои люди. Каждый стал прикидывать на себя: кулак он или не кулак. По трезвому и глубокому размышлению каждый решил, что про других он ничего не знает, но сам лично точно не кулак. И жизнь потекла, как текла не один день.
Семён Полунин в то время жил на хуторе. Он выдал замуж четырёх из пяти дочек. Две из них, Анна и Матрёна, со своими семьями жили в деревне, отчаянная дочь Мария вышла замуж за кочегара паровоза и укатила жить с ним на станцию. Самая красивая младшая дочь Шура или Александра, пятнадцати лет, ещё не встретила жениха. Катерина привела мужа в дом к отцу. Она пошла за Павла, тихого парня из захудалой семьи, которому некуда привести жену. У Семёна не было сыновей, потому он взял зятя в дом, решил с ним век доживать. Пока не пожалел об этом. У молодых родился пацан Ромка. В свои два года он главный помощник деда и не расстаётся с ним даже ночью. Спит с дедом и бабкой на печке.
Я знала эту семью по рассказам моей бабущки Анны Семёновны, в девичестве Полуниной.
С двумя её сестрами, Марией и Матрёной, мои родители дружили, их семьи я тоже знала, не раз бывала у них в гостях. С дедом Семёном и его дочерьми Александрой и Катериной не встретилась, не пришлось познакомиться. Судьба обычного крестьянина Семёна Полунина типична для России времён коллективизации. О ней пойдёт речь в повести.
В конце октября 1929 года Матрёна Семёновна собралась на хутор навестить родителей, разжиться медком у отца и лечебными травками у матери на всякий случай. Семён одаривал детей мёдом два раза в год. На медовый спас и после уборки урожая. В первом случае поздравлял детей с праздником, во втором благодарил за поддержку. Его дети выросли совестливыми, трудолюбивыми. Своих старых родителей не забывали, при необходимости помогали, прибегали к отцу по первому слову. Матрёна намеревалась забрать подарок. Она пораньше управилась с делами, нарядилась в чистое и, гордо задрав носик, понесла себя красивую по селу по направлению к отцову хутору, а ей наперерез троюродная сестра Варька.
-Мотька! Мой мужик сказал, что твоего деда записали в кулаки, потому что он был у князя пчеловодом.
-Тю, чего вспомнили. Деда прошлой зимой похоронили. Помер он. Простыл и помер.
-Тогда твого отца Семёна придут кулачить. Ванька велел передать.
-Как кулачить? Кто придёт? - испугалась непонятной новости баба.
-Так из города люди приедут. Ну я побегу.
-Товарка, остановись! Разве мой отец кулак?
-А то кто же? Сельсовет решил, - донеслось в ответ.
-Они спятили. Ну хорошо хоть городские приедут и разберутся. Вот долбёжки, а ещё в совете заседают, - пробубнила сквозь слёзы Мотя и прибавила ходу.
Зарёваная, запыхавшаяся, она через полчаса принеслась на хутор и, не глядя по сторонам, не переводя духа, влетела в избу отца.
-Завтра вас придут кулачить!!! Ванька велел передать, - крикнула Мотька с порога.
-Ну, если Ванька велел передать, то значит правда, - спокойно пожал плечами отец.
Семён по природе человек уравновешенный, неторопливый. Про раскулачивание он слышал давно, но не предполагал, что он кулак. Семья у него небольшая, всего шесть человек. Он давно все взвесил и просчитал. Богатства никогда не было. Время было лихое и детям приходилось помогать. Сейчас во дворе одна молодая лошадка. Им хватит. Старый мерин захромал ещё прошлой зимой. Он сдал его живодёру, чего корм переводить. У него всего одна коровка, но молока от неё хоть залейся. Очень удачная скотинка. У других и две коровы столько не дают. Телёнка продали ещё весной, не хотелось с ним возиться. Ещё овцы. Как без овец? Одежда и обувь от овцы. На зиму он оставил всего пяток ярок. Но овцы романовские, каждая в год приносит по два приплода. Это и мясо, и тулуп. Баран его, конечно, знаменитый на всю округу. Тот свой корм оправдывает, в пору спаривания он нарасхват в селе. Поросёнка купил. Так он небольшой. Ну чего ещё? Ещё только птица. Тоже мало, оставил только на расплод. Лишнюю птицу побил, засолил и закоптил. Вон висит под крышей в мазанке. Если тратить экономно и только по праздникам, то мяса семье до масленицы хватит. Ничего противозаконного никогда себе не позволял. Землю никогда не арендовал, своей хватало. Работников не нанимал. Вот пасеку из десяти семей держал. В этом грешен. Так ведь он пчёл любил с детства, с ними он не работал, а отдыхал. Ими сам лечился и всех желающих лечил.
Ни с кого копейки за лечение не брал. Семён в недоумении покрутил головой. За что кулачить?
-А как будут кулачить-то? – высунулась с печи приболевшая жена хозяина дома. – Бить что ль нас будут. Ой лихонько!
-От дура-баба! Какой прок меня бить? Я что скрываю или прячу чего? Не за что меня бить. Пусть забирают всё, что посчитают нужным для себя и лишним у меня, да и все дела. Я думаю, вот зерно отберут. Зерна много собрал. Мне Михаил помогал его сеять и убирать. Сам я уже не осилил бы. Жалко. Хотел продать, да на эти деньги людей нанять крышу перекрыть. Я даже слегу и солому для кровли заготовил. А ещё стропилы и доски подгнили, надо покупать. Сколько трудов и всё кобелю под хвост.
-Ой, лиханько! – завыла Пелагея на печи.
-Не кричи, мать. На всё воля Божья.
-Дак боюсь я.
-Не бойся. Это не беда. Вот солома на крыше уже сгнила. Вот беда. Дай Бог, чтоб в метель крышу не снесло. Помёрзнем зимой, как пить дать.
-Ой страсть-то какая, - опять зарыдала и запричитала жена.
-Папанька, Варька сказала, что это из-за пчёл.
-Так и знал! Ну что ж. Пусть и пчёл берут. У нас десяток ульев в омшаннике стоит. Сколько к весне останется неизвестно. Их сейчас тревожить нельзя. Весной отдам. Может один мне оставят на развод.
-Папанька, мне страшно, - затряслась, как в ознобе Катя, обнимая Ромку.
-Чему быть, того не миновать. Мы много пережили. Войну и продразвёрстку пережили. Вот страсть была. Каждый день смерти ждали. Ныне что? Баловство. Покулачат и всё. Небось.
-Каждый день чего-нибудь придумляют, - насупился зять.
-А когда придут? Ждать-то когда? А то мы навоз на поле собирались возить. Не во-время эти дела, - сплюнул Семён.
-Варька мне не сказала.
Пришли к деду Семёну через два дня поздним утром. Крестьяне осенью вставали не так рано, как летом. Но в пять утра уже все на ногах и в хлопотах по хозяйству. Пока топилась печка, готовилась еда на день, на дворе кормили, поили скотину, чистили стойла, выбрасывая навоз в кучу. Солнце всходило поздно. С рассветом занимались птицей. Уже после того думали о себе. Вся семья только села за стол завтракать. На двух телегах пригромыхали члены сельсовета, с ними мужик из района и три вооружённых солдата. Ввалились в дом.
-Мы комиссия по раскулачиванию. Быстро выходите на улицу, - распорядился чужой человек, как видно начальник в отряде.
Все домочадцы молча положили ложки и вышли, не одеваясь. А главный дальше командовал:
-Запрягайте его лошадь тоже, грузите хлеб, бочки из погреба, вещи из избы, из мазанки. Всё грузите. И побыстрей. Надо сегодня обернуться и ещё одних раскулачить. Развелось гадов. Птицу и скотину забираем в город. Шевелитесь.
Приехавшие из района споро взялись за привычное дело. Члены сельсовета, переминаясь с ноги на ногу, стояли и переглядывались. Растерялись.
-Картошку и остальное, что есть в погребе, в мешки. Вы чего стоите?–грозно окликнул командир, пришедших с ним мужиков.
-А им чего оставим?- спросил Ванька, родственник Семёна по Варьке.
-А их выгонем. Пусть идут куда хотят, пока Советская власть добрая. Я бы их к стенке.
-За что? – спросил хозяин дома и получил по зубам.
Ванька дёрнулся, хотел что-то сказать, но отвёл глаза и промолчал.
-Первый раз что ли? Ничего привыкнешь. Народу много, работать некому, - нахмурился командир.
Всё остальное происходило в тишине и буднично. На хуторе жило ещё пять семей. Их хозяева наблюдали за происходящим из дверей своих домов.
Уцепившись за младшую дочь тряслась в ознобе и стучала зубами больная Пелагея. Дочь Катерина держала отца, вытирая кровь с подбородка. Павел прижал к себе сына и застыл, будто умер. Все молчали. Процесс длился очень долго. Выскочившие налегке из тёплой избы раздетые люди промёрзли до костей. Наконец, все вещи, которые выбрали, погрузили на подводу. Поросёнка, овец и птицу связали и погрузили на другую подводу. К подводе привязали корову. В телегу Полуниных навалили бочки из погреба и мешки с овощами.
-Командир! Лошадям не довести такую тяжесть. Они надорвутся, - озабоченно сказал Ванька.
-Да чёрт с ними. Их тоже пустим на мясо. Этого добра хватает, - огрызнулся солдат.
Командир промолчал. Что отдать Семёну тоже не сказал. Ванька застыл, выпучив глаза.
-По распоряжению партии и правительства избу преступников передать бедной семье. Всё остальное раздать населению, - распорядился командир и прыгнул на подводу с барахлом.
Гости уехали. Семья Семёна стояла, как приклееная к земле.
-Собирайтесь и уходите,- пряча глаза, сказал председатель сельсовета.
-Куда? – пискнула Пелагея.
-Куда-нибудь. Вам здесь нельзя оставаться. Приказ есть приказ. Да вы идите в избу, берите, что хотите, и уходите подальше. В село и к родным вам ходить не разрешается.
Вошли в избу. Хлеб, каша из чугунка исчезли, ложки раскиданы по полу. В печи стояли ещё горячие постные щи, сваренные утром на обед, и чугунок с картошкой. Раскулаченным позволили похлебать щей для сугреву, взять с собой картошку с чугунком, соль, ложки и одно блюдо. Им пришлось одеться в старые жакеты и кафтаны, в каких обычно работали, им разрешили захватить с собой немного из оставшейся одежды и обуви. Все предложенные вещи изношены и чудом не выброшены. Выбирать не приходилось. Всё, что им разрешили взять, сложили в старое одеяло, получился объёмистый узел.
-Можно мне ещё лопату и топор, - спросил Семён.
-Тебе зачем? Мстить будешь? Нас много, а ты один. У нас оружие и мы...,- заорал красный от натуги председатель сельсовета.
-Я землянку вырою. Жить где-то надо,- устало ответил Семён.
-Могилу себе вырой,- мрачно заявил председатель, понизив голос.
-Если нас приговорили к казни, то казните! – повысил тон обычно сдержанный Семён.
-Ваня! Ты ж не чужой нам. Ты Ромку крестил. Как же это? – закричала Катя и заплакала.
-Цыц! – рявкнул Семён.
Наступила тишина. Ванька стоял столбом, подпирая дверь, и так побледнел, что его сжатые губы посинели. Он молчал. Все вдруг молча застыли, только что осознав содеяное. Через минуту подал голос Никита, один из членов сельсовета, который недавно демобилизовался из Красной армии, вернулся в деревню к своему разорённому хозяйству и активно участвовал в строительстве новой жизни в селе. Он был немолод, повидал многое. Во время службы в Царской армии молодым парнем воевал с немцами, потом в Красной армии воевал с белогвардейцами, был в продотрядах, спасая от голода страну. Теперь он хотел наладить жизнь в селе, чтобы покончить с нищетой.
-Ну к какой казни, дядя Семён? Мы ж по-справедливости, - миролюбиво отозвался Никита.
-Пусть берёт лопату, топор и пилу. Ему надо начинать новую честную жизнь, - добавил молодой зареченский парень, который недавно вступил в партию и старался проявить себя с лучшей стороны. Он твёрдо решил работать в партии на благо отечества, потому что не хотел ковыряться в земле и быть похожим на этих тугодумов.
Родственник Ванька угрюмо молчал, не двигался, бледнел всё больше и сжимал огромные кулаки.
-Бери, что хочешь, и проваливай побыстрее, - угрюмо скомандовал председатель.
Семён подчинился, взял двуручную пилу, топор, штыковую лопату и даже повеселел. Он знал, что пойдёт на цыганскую гору и там поселится. Там родник, а земля ничья, и на неё никто не зарится.
-Ну пошли, пока светло. Укоренимся, а там видно будет, - проворчал глава семьи.
-Ещё не зима, успеем, - поддержал тестя Павел.
Все отмерли, вздохнули и повеселели. Пелагея сняла икону. Катерина взяла на руки Ромку. Павел поднял узел с вещами, и они пошли из дома в сторону деревни.
-Пашка, ты их к родным не тащи, а то их тоже раскулачим, - крикнул вслед бездомным председатель Сельсовета.
Когда ушли бывшие хозяйва, Сельский совет расселся по лавкам освобождённого дома и начал своё первое заседание после совершённой акции.
-Вот что, Иван, на первый раз я тебя прощу. Если это повторится, не обижайся.
-Это чего ты мне простишь? – зарычал соратник.
-Думаешь никто не видел, что ты мне в глотку хотел вцепиться? – заорал председатель.
Назревал скандал, все вскочили. Не растерялся только многоопытный бывший красноармеец.
-Всё, всё!! Мужики! Все испереживались. Все. Давайте самогончику примем. Я запасся.
Когда первый раз с продотрядом мы поехали, тоже друг друга чуть не перестреляли. Тоже расстроились, - Никита взял а руки бутыль и поставил на стол. –Кружки на судней лавке, я видел.
Сельсовет решил переселить нищую вдову красноармейца с детьми и родителями на хутор. На заседании решение приняли единогласно. Мотивация была простой. Семья вдовы красноармейца была единственной на всю деревню более, чем нищей. Помогать ей никто не хотел, потому что её отец был самым бесстыжим убеждённым пьяницей а округе. Чего бы люди ни дали детям, он тут же всё пропивал. За самогоном он не ленился бегать и на станцию, и в соседние сёла. Жалея детей, в родном селе пьянице грамма спиртного не продавали. Вдова, слабохарактерная баба, не могла его остановить и давно не возражала отцу. На руках у неё была больная мать, которая боялась кулаков мужа, и малые изголодавшиеся дети. Дети выжили только потому, что их кто-нибудь иногда возмёт да покормит. Что ели женщины неведомо.
Никто другой из деревни на хутор не поедет, а у вдовы нет выбора. Её изба с лета стоит без крыши, в доме ни стола, ни кровати. В погребе мыши от голода передохли. А на хуторе есть изба с крышей, в которой в избытке посуды, еды и одежды. Во дворе корм для её козы и кур. Его до весны хватит. Весь инструмент для хозяйства в наличии. Если её родной папашка всё это богатство сразу не пропьёт, то заживёт баба по-человечески. А там и дети подрастут. А чтобы не пропил старый дурень детское счастье, поручился Никита проследить за ним и за торговцами самогоном.
Одежды от Полуненых осталось много. Всё ношеное, но чистое и крепкое. В город забрали только новую одежду, полушубки и холсты. Вдове оставили довольно, так что вся семья будет одета и обута летом и зимой. Все остатки раздали в селе. Народ с благодарностью принимал всё. В хозяйстве всё могло пригодиться. Старые тряпки и те шли на дерюжки. Дерюжки не только на пол стелили, на них спали на печи. Только Полуниным ничего не предложили.
Полунины пришли на северный склон холма, где была небольшая плоская площадка. Сразу вырыли глубокий окопчик закрыли его ветками ветлы, которая росла у родника, и сверху дёрном. На дно окопа настелили тут же на склоне надраной травы. Разожгли костёр, чтобы хворая Пелагея согрелась. А то жена расхворалась не на шутку. Вечерком к отцу и матери тайком пришли дочки, принесли старый полушубок, рваную шаль, хлеб, горячее молоко, мёд и лечебные травы. Долго не задерживались.
Глубокой ночью у землянки Полуниных остановилась большая толпа, плохо одетых людей. Семён узнал пожилого мужика из соседнего села.
-Вы чего сюда пришли?
-Нас раскулачили и гнали палками до реки. Ночь на дворе. Куда нам идти, не знаем.
-Сколько же семей выгнали? – спросил Семён оглядывая толпу.
-Одну. Эти все - моя семья. Мы в одном доме жили. Деньги все вместе копили, хотели зараз делиться. Лошадей и коров купили. Уже для двух домов фундамент заложили и купили один сруб. Строиться не пришлось. Деньги отобрали. Ты нас пустишь?
-Селитесь. Земля ничья. Могу дать лопату.
-Тогда мы подальше отойдём. У меня пять сыновей. Нам пять ям надо.
-У меня три варёные картофелины. Надо?
-Спасибо. Мне бы только самых маленьких покормить. Завтра может добудем чего.
Так появилась «деревня» кулаков.
На следущий день сельчане узнали, что такое раскулачивание. Сход не собирали, ничего не обсуждали. Что думали, что говорили, неизвестно, но на усы памятки намотали все. Списка кулаков никто не скрывал. Со следующими раскулаченными работали так же. И их постигла та же участь, но люди уже знали, что их ждёт, и, как могди, готовились. Дураков не было. Бабы с утра одевали несколько юбок, свою крепкую тёплую одежду сразу превратили в рабочую. Все тайно припрятали немного продуктов, необходимой утвари, которые позже можно забрать и использовать в изгнании, спрятали часть денег в своей одежде, а часть где придётся. Кое-кто успел отдать близким ценное из того, что у них было. Это была слабая, но опора на первое время. Некоторые семьи сразу уходили из своего дома на станцию и уезжали туда, где их никто не знал. Кое-кому бесстрашно помогали родные. Встречали бедолаг подальше от деревни и везли их на своих лошадях до других железнодорожных станций. Но всё равно деревня кулаков день за днём росла.
Муж Матрёны решил увезти семью от греха в город, боялся, что их не оставят в покое.
-Испугались? Правильно. Людей Бог наказал за большие грехи, отнял разум, - сказал Семён.
-Коля сегодня покупателя нашёл для коня и для коровы. Отдаём дёшево. Папаша, мы за детей боимся. Прости нас, - заплакала дочь.
-Не плачь! Уезжайте. Я вас благославляю. Деньги заработаете.
-Этим утром и отправимся на лошади. Перед городом отдадим её и телегу. А корову купцы со двора уведут сами. Деньги нам уже отдали. Кое-какие свои вещи мы на станцию Марусе отвезли. Немного возьмём с собой. Придётся многое бросить. Оставляем полный погреб еды и бОльшую часть добра. Разве всё с собой возьмёшь? Кое-что потихоньку отдали Анне. Я принесла вам денег и исподнее на смену. Когда где-нибудь притулимся, сразу сообщим. Если вы в город надумаете, мы вас примим. Там нас за это не раскулачат.
-Умно. Спасибо за приглашение. Не надумаем. У нас денег нет. Здесь легче прирасти. За одну вину два раза не наказывают. На нас внимание не обращают. Я опять пчелу заведу. Пашка припёр из Княжеского леса громадную вязанку сушняка и рогожу. Кто-то не пожалел дать её кулаку. Мы устроимся. Я плетнём загорожу земляную стенку. На реке видимо невидимо ивняка. Мы рогозом покрыли крышу окопа. Я сплёл из ивы и рогоза дверь. Трубу для костра прорыл в земле, потом известняком выложу. Землянка на славу. Перезимуем. Весной саманные кирпичи будем делать для избы. Лишь бы мать выжила. Ей вроде стало лучше, а вот три дня как плохо. Чего-то с каждым днём слабеет.
-Дочка, вы хоронить меня не приезжайте. А то придерутся и вас обвинят в чём-нибудь, - с кашлем прошептала Пелагея.
-Мама, я так не смогу. Я...
-Делай как мать говорит! – мрачно прервал отец.
Помолчали. Мотя и Анна потихоньку вытирали слёзы, которые сами текли из глаз. Семён сидел бессильно опустив голову. Время от времени он вздыхал, крутил головой. Видно думы его мучили.
-Никак не соображу, что тут к чему..., - вдруг сказал отец.
-Папа, проезжая мимо, мы сбросим вам мешок картошки и вёдра, - испуганно сказала Мотя.
-Ну спасибо. А ты, Анюта, всё молчишь и молчишь,- с лаской поглядел на дочь Семён.
-А чего сказать? Мы с Мишей здеся остаёмся. Я буду ночью приходить к вам.
-Ты приходи, дочка. Приходи. Знают, что ко всем родные бегают. Не ругают. К нам привыкли, больше не тревожат.
Сначала сельчане ужаснулись новому взгляду на сельское население. До этого никому в голову не приходило назвать кого-то кулаками, а всю семью преступниками за то, что она умело и успешно работает на земле. Наказание они сочли совершенно безумным и бесчеловечным, хотя уже были наслышаны о расстрелах казачьих станиц, о расправах в Тамбовской губернии. Но через небольшой отрезок времени мнения в селе о раскулачивании разделились.
Каждый день в селе освобождались два-три крепких дома, куда переселялись бедные семьи из халуп. При переселении бедняки приобретали полностью оборудованый для жизни двор. Другим селянам каждый день можно было что-то получить бесплатно из кулацкого добра. Это ли не благо для бедняка, это ли не манна небесная? Иногда можно было разжиться не только одеждой, гвоздём, серпом, ступой, зерном, просом. Иногда награждали маленьким телочком, молочным поросёнком, ягнёнком или курицей, уткой. Удавалось подобрать рассыпанное сено. Какая помощь от советской власти трудовому крестьянству!
Видел ли кто в раскулачивании прикрашеный политическими лозунгами санкционированный грабёж? Неизвестно. Теперь у дома очередной жертвы дежурили активисты, добровольцы из селян. Никто уже не жалел раскулаченных, которые прекрасно устроились на цыганской горе. Но по какой причине сельский совет появлялся на раскулачивании в полном составе и в крепком подпитии? Они же не были алкоголиками. И почему члены сельсовета после акции напивались до свинского состояния, если делали они благое дело?
Только близкие родственники жалели несчастных, страдали за них, помогали одеждой или едой. Более разумные люди примеряли раскулачивание на себя и им это совсем не нравилось. Надо бы бежать из поражённого безумием общества, но некуда. Нигде не ждут, никто не зовёт.
Партия расчищала пространство для рождения новых форм хозяйствования, то-есть для колхозов. А сельсовет получал новые дерективы по уничтожению класса кулаков. Всё труднее искать кулаков в поредевшем селе.
Вспомнили, что у Болдыревых в прошлом веке водились деньги. Три брата, которые уже успели умереть, покупали паровую мельницу. Толи их обманули, толи от неумения мельницу они не запустили и разорились. Но деньги они умели зарабатывать, значит кулаки. К сожалению, все их родственники живут впроголодь, кроме двух-трёх семей. Вот их и раскулачили. Ещё Сафоновы подрядились работать на ветряной мельнице. Мельница не их. Но хозяин её сбежал, а мельница работает. Значит Сафоновы мироеды-кулаки. Так помаленьку- потихоньку Сельский совет искоренял эксплуатацию на селе.
Отъезд семьи Матрёны заметили сразу, в деревне трудно что-либо утаить, но не поняли, что семья уехала навсегда. Дня через три Ванька зашёл к Анне.
-Тебе чего надо? – неласково встретила родственника свояченица.
-Я спросить. Куда сестра делась? Чего-то её давно не видать. Я про Мотьку спрашиваю.
-А тебе зачем? Уехали они.
-Как уехали? Куда?
-Тебе-то что. Хотят в городе жить.
-Да брось. Чего им в городе делать?
-Не твоё дело. Люди живут, и они как-нибудь проживут.
Ваньку, как ветром сдуло. Деревня загудела от пересудов. Одни жалели бедолаг, бросивших от страха хозяйство. Как им жить, где голову преклонить, чего есть? Другие ругали за опрометчивость. Надо было перетерпеть. Когда-нибудь эта страсть кончится. Третьи считали их предателями, такими же кулаками, как отец. Но все сошлись в одном, что беду накликал отец.
Вскоре нагрянул в деревню кулаков к Полуниным председатель сельсовета и заорал:
-Твоя дочь и зять воры! Они ответят!
Деревенские кумушки всполошились и помчались друг к другу:
-Слышь, кума, сельский сам пошёл брехать с Полуниным, - загудела деревня.
С горы любой голос во всей деревне слышно. А уж громкую брань не захочешь, а услышишь.
-И чего они украли? Может твою избу? – во всю мощь лёгких спросил Семён.
-Не придуряйся, что не знаешь. Они украли лошадь и корову!
-Ты ври, да не завирайся. Говори! У кого украли?- прогремел Семён.
-Убью, контра!!!
Выползла из ямы бледная, как смерть Пелагея:
-Отец, не спорь с супостатом! Его сила. Велик грех, и, правда, убьёт.
-Ты меня смертью не пугай! Отвечай! У кого они свою скотину украли! – не унимался отец.
-Это не их скотина! Она принадлежит Советской власти! А они воры!
-Про то Советская власть ничего не говорила. Это ты говоришь. А ты сам-то кто? Иль забыл, что тебя Васькой кличут?
-Ут, ут , - разнеслось по деревне вдоль реки.
Сельский сбежал с горы так, будто за ним сто чертей гнались и, не запрягая коня, верхом помчался к начальству в город.
Как только скрылся с глаз грозный гость, Пелагея замертво свалилась на землю.
-Мать, ты чего это? Мать, не боись. Ничего он нам не сделает. Руки коротки!- испугался Семён.- Палаша, Палаша, ты дыши! Не оставляй меня! Как же мы без тебя?
Женщина не шевелилась. Выскочили из ямы дочери Катя с Шурой, бросились к матери и вдруг заголосили дурными голосами. Выскочили кулаки из своих берлог и бегом к Полуниным.
-Убили! Убили! – раздались голоса.
Забыв про запрет начальства, вся деревня бросилась к цыганской горе. Пелагея была мертва.
Утром хоронили Пелагею всем селом на общем кладбище, как мученицу. Народ прощался с ней со словами:
-Отмучилась...
-Какое сердце выдержит столько горЕй...
-Земля тебе пухом, сердешная...
-Прощай тётушка, во век твоей доброты не забуду...
-Спи сестра спокойно. Я твоих детей не брошу в беде.
На поминки никого не ждали, нечем было поминать усопшую. Только местный поп, отпевая у свежей могилы покойницу, разразился короткой проповедью, смысл которой сводился к осуждению греховной зависти. К этому он приплёл драму библейских братьев. Люди в ужасе замерли, когда святой отец процитировал:
-И раздался голос с неба: Каин, за что ты убил своего брата Авеля?
С кладбища возвращились молча, пряча друг от друга угрюмые глаза. Опять пошёл разброд в мыслях у сельчан. Стали думать: правильно или неправильно раскулачивают соседей. Одни говорили, что это до добра не доведёт, другие считали, что властям видней.
Приехало начальство из района, чтобы провести митинг, но члены сельсовета и даже активисты отказались идти по домам собирать людей. Недовольное начальство укатило ни с чем, а члены сельсовета с активистами по привычке накушались самогона и орали друг на друга до утра. Про что брехали никто толком не разобрал. Но все члены были недовольны.
Через два дня забрали местного батюшку, осудили на шесть лет тюрьмы за вредную контрреволюционную пропаганду. Церковь закрыли на десятки лет, устроив в ней склад. Деревню кулаков ликвидировали по-тихому, чтобы раскулаченные не вносили смуту. Просто утром сельчане обнаружили, что она пуста. Говорили, что кулаков увезли на место их поселения, но не сказали куда.