Отрывок из романа "Изгой или повесть о Шёлковом Каштане"
... Алька был дома, как вдруг услышал взволновавшие сердце знакомые звуки, доносившиеся со двора: храп коня, скрип саней и весёлые голоса друзей. Кто именно приехал, чьи голоса были слышны, разобрать он не мог. Наконец в клубах морозного пара в кухню ввалился девятилетний Витька, живший на соседней улице, через пять домов от переулка. Их домик зимой утопал в сугробах, а летом - в зелени тополей, клёнов и сирени.
Блестя голубыми как донца росинок глазёнками, то и дело взмахивая руками, шмыгая простуженным носом, Витька с порога возбуждённо зачастил:
- Алька, поехали кататься - Колька коня взял! Погодка - во! - он выставил большой палец в дырявой рукавице. - Поехали! Только ты лыжи возьми!
- Как это - взял? - опешил Алька. - Без спроса, что-ли?
- Ты дурак или прикидываешься? - Витька сиял от душевного подъёма как новый пятак. - Мы дяде Вилли помогали? Помогали. Он и разрешил. Мы вчера тоже ездили. К тебе заворачивали, но ты в школьной библиотеке пропадал. Мы на девятом поле аж три капкана поставили. На корсака! - он очень гордился миссией посланника, так как получил великолепную возможность первому рассказать Альке интересные новости. Но Витька и страшно переживал, как бы нетерпеливые друзья, с которыми он ехал на охоту, не оставили его здесь вместе с бестолково таращившим глаза Алькой. - Так ты едешь или нет? - готовый дать стрекача, он взялся за дверную ручку.
Появление друзей обычно для выходного дня. Необычна цель визита - на охоту! Ни разу в жизни Алька не то что на охоте - на рыбалке не был. Озеро возле Христианинбурга заросло камышом и походило на болото, рыба в нём не водилась - задыхалась под метровой толщей льда; мелкие речушки, притоки Оби и Иртыша, протекали в десятках километров отсюда; а охота... в степи ею никто всерьёз не увлекался, не богатой была на дичь степь, да и кто бы взял Альку с собой?
- Я с вами! - крутанулся он в поисках шапки. Крикнул в Витькину исчезающую в дверях спину: - А лыжи зачем, если в санях едем?
- Увидишь!
Хорошо, когда отпрашиваться из дома не у кого: мать ушла на ферму, Катя заболела, первоклашка Алёнка удрала к Наташке Пахомовой. Была ещё старшая сестра Маргарита, которая могла запросто отдубасить поленом, когда он начинал упрямиться, не желая выполнять её распоряжения. Она училась в десятом классе, у неё уже был настоящий паспорт, всё ей было позволено и сходило с рук. Но она, слава Богу, ушла вместе с матерью - управляться со свиньями. Так ей и надо - не всё же Альке отбывать эту повинность.
Заглянув к Катюше, он поменял воду в стакане, положил кусок мягкого хлеба, пару ложек горячей гречневой каши в белую фарфоровую тарелку.
Алька собрался и вышел из дома, не забыв прихватить лыжи - две старые деревяшки, списанные на дрова завхозом школы. "Дрова", как и было задумано добрым завхозом, растащила счастливая беднота.
Витька, Колька и его младший брат Андрей привязывали к задку саней ременные вожжи - взять лыжников на буксир. Ими должны были стать Андрей с Алькой. Колька будет править лошадью, а Витька устроится рядышком - соломы много, не замёрзнет.
- Как на водных лыжах, - понял затею Алька, играя с подбежавшим Джульбарсом.
- Откуда знаешь? - спросил Колька.
- Из журнала "Вокруг света", - пожал его руку Алька.
- Может, получится, - застенчиво улыбнулся Андрей.
Родители братьев Бранке никогда не спорили между собой, на кого похожи сыновья. Андруш - так его звали по-немецки - светлый лицом, голубоглазый, подвижный и скромный как мать, а Колька в отца - смуглый, темноглазый, медлительный, уверенный в себе. Колька старше брата на полтора года.
- Получится! - ободрил он всех.
Приготовления быстро закончились.
- Н-но! - крикнул Колька, дёргая повод.
- Поехали! - с воодушевлением подхватили ребята. - Ура-а!..
- Га-гав! Гав! - согласился, радуясь прогулке, Джульбарс.
Кобыла - трёхлетка запрядала ушами, переступила и, косясь чёрным с поволокой глазом на шумных ездоков, легко тронула с места. Полозья саней взвизгнули. Алька не ожидал сильного рывка и чуть не упал - тёплые лыжи приковало морозцем к насту, но устоял - лыжи заскользили сперва шершаво, потом так гладко, что дух захватило. Он то наклонялся вперёд, рискуя вспахать носом дорогу, то падал назад, и тогда лошадиная сила снова дёргала его; а то вдруг его несло в сторону, заваливало набок, он балансировал на одной лыже и казалось, должен был вот-вот со всего маху полететь в ближайший сугроб. Тут ещё конец вожжи норовил выскользнуть из рук. Найдя равновесие, еще зыбкое, неиспытанное, он проследил за техникой езды Андруша, который с поэтическим вдохновением вспарывал лыжами волны сугробов сбоку дороги, легко обходил воображаемые препятствия и вообще выделывал чудеса: ехал на одной лыже или прыгал по снежным барханам, петлял зайцем, а в довершение перепоясался вожжей, скрестил на груди руки и со скучающим видом отклонился вправо, почти лёг на снег.
- Не напрягайся! - подсказал Колька.
Инстинкт самосохранения сообщил правила поведения телу. Алька начал расслабляться. Получалось всё лучше. Вскоре почувствовал уверенность в своих возможностях, а с нею и первую радость.
- Гони, эге-гей! - крикнул он Кольке.
С шумом и гамом, с веселым хохотом и разбойным посвистом они понеслись по селу. Лаяли, гнались следом встревоженные собаки, которых Джульбарс гордо игнорировал, презирая домоседок. Прохожие неодобрительно качали головами, ругались и на всякий случай сходили с дороги. Друзьям казалось, что молчаливые сельские избы с высокими столбами серых дымов над крышами боязливо расступаются перед ними, открывая путь в степь.
Сделав круг по селу, похваставшись мальчишеской удалью, компания остановилась за околицей. Возбуждение улеглось. Они осмотрелись.
До самого горизонта тянулось волнистое снежное пространство. Степную равнину изредка оттеняли полосы заиндевелых, занесённых снегом лесопосадок. Низовая метелица шипящей змейкой струилась под ногами, терялась в снежной замяти. И что-то в картине зимнего дня было таким родным, волнующим, запоминающимся, однако неуловимо лёгким, до конца непонятным, что никто из них не обронил ни единого слова о лике родины, хотя перед ними был её образ, это были её приметы.
Право старшего обязывало Кольку помнить о том, что в степи мешкать нельзя, но и поспешать нужно неторопясь - неровен час, завоет буран, поздно будет оглядываться назад - заблудишься в снегу и замёрзнешь!
Прямо по курсу синела лесопосадка. Ребята сноровисто поправили сбрую на лошади, крепления на лыжах, поехали дальше. Там, где должен был стоять первый из трех капканов, еще издали увидели какое-то движение среди волн серебристого снега. Джульбарс стремглав помчался туда. Они заволновались. Витька - больше всех.
- Там кто-то есть! - закричал он, прыгая в санях.
- Чего ворон пугаешь! - рассердился Колька. - Орёшь как недорезанный. Слышь, как тихо вокруг? Вот и ты веди себя тихо.
- Лису бы поймать! - мечтательно закатил глаза Андруш, которому нотации старшего брата были давно известны. - Сделать воротник и матери в день рождения подарить. Она бы нас всех конфетами и пирогами с чаем от пуза накормила. Вчера в магазин сельпо трюфели завезли. Семь рублей кило - от-это да!..
- Лиса - это хорошо, но корсак лучше, - не согласился Колька. - Из корсака шапка получится тёплая, красивая, ноская.
Алька на добычу не претендовал.
- Еще не поймали, а шьёте! - поддел он братьев.
- Поймаем! - ответил Колька. - Не сегодня, так через неделю... О, гляньте, заяц!
По кромке лесопосадки петляющими прыжками бежал заяц-беляк. Джульбарс кинулся было вдогон, но Алька свистом вернул его назад.
- Пусть себе бегает, ладно? - сказал он роющей лапами снег возбужденной собаке.
Витька надулся. "Никого я не пугал! - мысленно с обидой возражал он Кольке. - Ворон здесь и в помине нет. Они больше вокруг помоек летают, что им в чистом поле-то делать? Зимой их вообще здесь не бывает - улетают туда, где потеплее."
Его обида прошла, когда он увидел оборонявшегося от собаки корсака. Зверек соблазнился приманкой - мёртвым поросёнком. Теперь метался в ловушке, приминая вокруг колышка снег. Тявкал по-собачьи, щелкал зубами, но ничего не мог сделать с чудовищным изобретением человека - железные челюсти капкана держали крепко, причиняя невероятную боль. От этой боли и лютой ненависти к людям глаза его горели красным огнём. До приезда мальчишек свободолюбивый корсак с яростью грыз собственную лапу, чтобы освободиться. Ему было больно, нестерпимо больно, но он рвал мясо, инстинктивно понимая, что свобода - это ещё и жизнь.
Люди хуже зверей. Они набросили на него мешок, связали веревкой, а израненную лапу хоть и вытащили из тисков, но перевязать не удосужились - бросили в сани так. Скрученный, он зализывал рану в пыльной вонючей темноте, и если бы мог думать, то вероятно подумал бы о том, какая участь ожидает его, сына природы, теперь по законам, которые он знал и по которым жил всегда. Он не мог жить иначе. А люди? Что им-то от него надо?
В Витькином лице - жалость и сострадание, в голосе - слёзы:
- Что у него с лапкой? Ему больно!..
Братья избегают смотреть ему в глаза. Им тоже жалко корсака, но как в этом признаться, если они - мужчины, охотники...
Алька поддержал Витьку. Колька выплеснул на младшего своё раздражение:
- Чего ты хнычешь? Увязался за нами! Сидел бы на печке со Светкой... она, поди, в дом играет, ей папы не хватает...
Никто с Колькой не спорил. Колька и побить может. Он - авторитет... Вот он небрежно бросил вожжи, полез в карман телогрейки, достал не какой-нибудь замызганный бычок, а целую пачку "Беломорканала", спички, закурил, от него понесло терпким дымом.
На обратном пути ребята искренне, каждый про себя, радовались: остальные капканы оказались пустыми.
- Надо было их свиным салом протереть, человеческий запах перебить, - ворчал Колька.
При въезде в село обнаружилось исчезновение корсака. Странным образом связывавшая зверька верёвка была не перегрызена, а развязана. Корсак прогрыз в мешке дыру и тихо сбежал. Поиски результата не дали. В Христианинбург въезжали с разным настроением: Колька угрюмо молчал, Алька и Андруш недоумевали, и только Витька ликующе постреливал ясными глазами на одураченных друзей...