Отрывок из романа
ВВОДНАЯ.
Главная героиня – Даная Квочкина, 26 лет, по прозвищу ТрубаДурочка (и отнюдь не за красивое лирическое контральто), диковатая, не от мира сего художница, с трудом закончившая среднюю школу, но читавшая Ницше и Шопенгауэра. У неё необычная внешность, несовременные мировоззрение и имя, данное ей отцом-художником, и тяга к уединению. Тем не менее, именно благодаря своим странностям, а также выучке у своего отца – профессионального художника – Даная стала модной и «продаваемой» художницей. Однажды рано утром, отправляясь в Подмосковье на пленэр, героиня натыкается на лесной дороге на тело избитого Иннокентия (Кенти).
Пока Даная пребывает в растерянности, она получает удар по голове. Нашедший её егерь Михалыч, отвозит девушку к деду – ранее врачу, а ныне леснику – в его Берлогу. Там выясняется, что некто, кого спугнул егерь, затолкал умирающего Кенти в багажник её машины и скрылся. Даная с дедом выхаживают «бедолагу», оказавшегося владельцем двух гостиниц, завладеть которыми мечтал шурин, связавшийся с наркомафией. Героиня и её дед попадают в поле зрения криминальной компании, разыскивающей Кенти, которому удалость скрыться за границей. Даная случайно узнаёт, что её отец, впав в запой, сболтнул лишнее «новым друзьям» и теперь дед в опасности…
В Квочкино я добралась почти в одиннадцать утра и, убедившись, что деда там нет, помчалась к Берлоге. Я никак не ожидала от себя той прыти, с какой неслась через лес! И это после вчерашней депрессии? А только дурное предчувствие гнало меня вперёд, как марафонца…
И всё из-за того, что дед так и не наладил связь, а до Михалыча вчера я дозвонилась лишь вечером и тот сообщил мне, что мой отец снова запил, да ещё с какой-то шпаной. Племянник егеря хотел наведаться к нему, но не стал заходить, увидев во дворе нашего дома собутыльников моего папаши. Ой, чует моё сердце, что Хлыщёв дотумкал, что я знаю, где скрывается Кенти и что развязал отец язык по пьяни и сдал Берлогу деда лихарёвцам…
Конечно, того, кого ищут, они не найдут и дедуня им тоже не нужен – они будут ждать меня… Но дед-то не может им этого позволить и непременно ввяжется в драку!
Погоди, дедуня! Я уже почти у цели, ещё минут десять…
Занятая дорогой и пугающими мыслями я чуть не вылетела с разбегу на Берложью поляну, но вдруг остановилась, как вкопанная: буквально в метре от бровки леса – сработало шестое чувство, которое подсказало, что что-то не так, не как всегда! Но что? Что?..
И лезвием полоснула догадка, от которой я похолодела: Барсетка не встречает меня!
Я затаила дыхание и бесшумным шагом прошла вдоль кромки леса, пока в поле моего зрения не попала утоптанная и уезженная площадка со стороны «секретной тропы», по которой я гоняла отцов жигулёнок. Это была единственная «подъездная тропа» и, если незваные гости явились на машине… Да! Носом к лесу стоит автомобиль: основательно затёртая «шестёрка»! Теперь у меня не было сомнений, что в доме чужие…
Моё сердце запрыгало как заяц и, чтобы не засветиться, я отошла немного назад, откуда хорошо было видно глухую стену дома, наше «философское бревно» и козырёк над крыльцом – и замерла, уговаривая себя не поддаться панике и не помчаться в дом, чтобы вцепиться в горло любому, кто посмел навредить моему дедуне… И начала думать.
Сколько их там? Уж точно не больше четырёх… А дед? Наверняка «утихомирен» и хорошо ещё, если только связан… А вдруг?.. Нет, об этом лучше не думать! Я стала искать глазами нашу собаку, заранее пугаясь того, что увижу, поскольку молчать она может только мёртвой… и услышала нарастающий звук мужских голосов и пошлый хохоток…
А вот и они сами! Вышли из дома, идут, похрюкивая, к бревну и тащат к нему лавку… Поставили и потопали обратно… А я всё терплю, не кидаюсь волчицей на бандюг! А то, что они бандиты, не вызывает сомнения, достаточно одного быстрого взгляда на их наглые походки… И голоса звучат по-хамски… Идут. Те же. В руках кружки и две бутылки. Это уже что-то… Значит, их двое, а то бы стали они лишнюю ходку делать! И они собираются пить… То есть они сейчас зальют глаза… Господи, дай мне сил и терпения!
Я чувствую, что начинаю входить в то же удивительное состояние, в каком была на вечеринке Аглаи: вижу и слышу чётко и подробно только то, что важно в текущий момент. В таком же отстранённом состоянии я часто бываю, когда пишу свои картины. Как бы раздваиваюсь: одна моя половина остаётся на месте и внимательно наблюдает за всем происходящим, выстраивает композицию и анализирует, а другая, как через лупу, яркими вспышками видит все детали и ощущает их всеми органами взаимодействия с миром.
Вот и в эти минуты, ещё не имея чёткого плана действий, я уже обхожу Берложью поляну, вкрадчиво и чутко, как зверь на охоте, и останавливаюсь напротив противолежащей входной двери стены дома… На которой окно моей светлицы – и вижу, что оно разбито. И радуюсь: вот она лазейка! Через несколько минут я уже стою у окна и, проверив, не торчат ли в раме осколки, влезаю в дом. Раздаётся хруст стекла, я лёгким прыжком перелетаю в следующую комнату и взгляд сразу выхватывает скорченную фигуру деда. На топчане.
Дед лежит лицом к стене с вывернутыми назад и связанными руками. Ноги тоже опутаны верёвкой. Я протягиваю пальцы к его шее: пульс есть, хоть и слабый… «Жив ещё курилка…» – всхлипывает в моей звенящей от напряжения голове, и я распутываю верёвки и укладываю деда на подушку. Вынимаю изо рта полотенце и осматриваю его: пол-лица синие, левый глаз затёк, на плече, лбу и бороде кровь. Спокойно, Даная! Потом будешь скулить! Осторожно ощупываю плечи, руки и ноги деда: не реагирует, но вроде цел… Исследую рану на голове и повязываю её полотенцем, только что служившим кляпом. Дед издаёт стон…
Всё в порядке, дедуня! Мы с тобой ещё повоюем! В мозгу назойливо бьётся какая-то важная мысль и я машинально вытряхиваю свою сумочку прямо на стол. Телефон! Набираю номер егеря и, услышав тревожное «Даная?», горячим шёпотом выпаливаю: «Михалыч, миленький, у нас беда! В Берлоге чужие…». Отключаюсь и облегчённо вздыхаю: всё так, у меня всё получается. Теперь в сенцы – там ружьё и патроны. И надо запереться на засов, чтобы враг не спрятался от меня в доме. И не добил дедуню… А я вылезу чрез окно. Да! И верёвки взять с собой! Обмотаю их вокруг талии…
И вот я с двустволкой наперевес крадусь вдоль стены и на углу замираю. И слышу пьяные голоса бандитов.
– Слышь, Косой, что-то меня всё это стало напрягать, – прогнусавил один из братков. – Хлыщ сказал, что она обязательно заявится, а её всё нет и нет. Я бы сейчас добил деда – и дёру. Стрёмно мне тут в лесу… И голодно.
– Заткнись, Серый! Старшой велел привезти девку живьём – значит привезём. Твоё дело исполнять, а не о жрачке думать. Смотри лучше повнимательней по сторонам!
– У меня не сто глаз, – нудил Серый, – кто знает с какой стороны она вынырнет… И с кем! А если эта девка не одна придёт? Небось она не дура…
– Дура она, полная дура! – хихикнул Косой. – Димон сказал, что её ещё в школе прозвали Трубадурочкой, мол, такая дура, что труба дело. И никуда она не денется! По тропе от дач всего короче. Станет она лес чесать…
– А мне таки охота вмазать деду. Сильно он меня достал, хрен старый. Костерил, как флотский… И челюсть чуть не свихнул.
– Да… Дед у неё знатный. Не то что батя… Пьянь болтливая… Тьфу! – плюнул презрительно Косой. – Подвести под кулак собственного отца! А тот крепкий, как кряж. Но и мы не хлюпики! Угомонили бедолагу. Лежит себе смирно, не рыпается. Так что успеешь ещё, Серый, вмажешь ему по сусалам. Не оставлять же нам свидетеля? А хату спалим…
Добить дедуню?!! Спалить дом?! Меня захлестнули гнев и ненависть. Ту меня, которая должна хладнокровно анализировать ситуацию. А это плохо. Потому моя оперативная половинка дала команду сменить позицию: отсюда они меня заметят раньше, чем я вскину к плечу ружьё. И я начала двигаться к пристройке, где стоял дизель.
Обогнув её, я снова впала в шок. Потому что увидела нашу верную Барсетку. Вернее, её бездыханное тело. В луже потемневшей крови! Я закусила губу и прижалась спиной к стене: о, Боже! Не дай мне сорваться! И стала продвигаться к углу, полируя спиной стену и утихомиривая выпрыгивающее из груди сердце. Надо собраться перед решающим рывком!
Собраться мне удалось – и тут же пришло решение. Подсказка, как выплеснуться с пользой для дела. Я зажмурилась и открыла рот. Свой вопль я уподобила вою сирены милицейской машины и мои голос и слух не подвели меня: послышался мат, грохот опрокинувшейся лавки и звон разбитой посуды. Я вышла из-за угла и вскинула двустволку…
Как я и рассчитывала, бандиты в панике помчались к машине. И я выстрелила. Два раза. Прицельно: по пуле на братка. И точный глаз художника не дал промаху: оба мужика подпрыгнули с интервалом в секунду и рухнули. Наблюдая как они, хватаясь за раны на ногах, катаются по земле, я заломила ствол и вбила в него ещё два патрона. И выстрелила по задним колёсам их машины. И снова зарядила двустволку – на всякий случай. Теперь их надо вязать верёвками, чтоб не уползли гады! И я направилась к месту падения врагов.
Уползти-то они не уползли, но раскатились в разные стороны, и в мгновенье ока в руках обоих оказались ножи. Я на секунду растерялась: кого из них брать под прицел первым? И выбрала того, что покрепче и позлей – тот, другой, и так весь белый и дрожит. Того и гляди, плюхнется в обморок от одного лишь вида своей крови! А, по правде сказать, я и сама почувствовала слабость, увидев их кровавые раны вблизи, и поняла, что второй раз и, глядя в злые глаза, выстрелить в человека не смогу. Но ружьё вскинула:
– Бросай нож, сволочь! Ложись на живот и руки за спину! А то получишь ещё одну пулю! И на этот раз в лоб! – и я стала медленно приближаться, не сводя глаз с его рук.
Мужик, как-то уж слишком быстро послушался, откинул нож и гнусаво залебезил:
– Ладно, ладно, дура бешеная… С тебя станется… Вяжи... – и перевернулся на живот.
Мне бы обратить внимание, что он смотрел мне за спину, а не на меня, но я потеряла бдительность: повесила на плечо двустволку и, закинув её за спину, стала отматывать верёвку с талии. Однако мои две половинки, по-видимому, ещё не полностью слились в одну неосторожную Трубадурочку – моё оперативное «Я» почуяло опасность, а точнее яростный жар надвигающегося тела, и я резко развернулась.
Увидев вспышку занесённого надо мной ножа, я с размаху, снизу вверх двинула бандита коленом в пах. Тот взвыл, отскочил и согнулся от боли, успев чиркнуть ножом по моей инстинктивно поднятой для защиты руке: по запястью – и сразу же хлынула кровь, вводя меня в ступор. В глазах потемнело, но я ещё успела почувствовать, как тот, который лежал на земле, схватил меня за ноги и потянул на себя. Я покачнулась и устояла, но кулак травмированного в святое святых мужика опрокинул меня навзничь – что-то хрястнуло по моему затылку и сознание стало гаснуть.
Я успела услышать какой-то шум и собачий лай – и отключилась.
– Потерпи, потерпи, детка… – услышала я до слёз знакомый голос и от радости …застонала. – Я понимаю, что тебе больно, но ничего не поделаешь… Вот я тебя сейчас перевяжу и тебе полегчает. Самое страшное позади. Теперь всё будет хорошо…
Всё?! Хорошо?! Я распахнула глаза:
– А деда?! Он очнулся?
– Очнулся, очнулся твой дед! Он у нас крепкий, как столетний дуб. Кряхтит и охает, но держится! Скоро бегать будет, как прежде. Ещё потопчет землю-матушку наш Мироныч.
– Барсетка… – вспомнила я, цепляясь за руку егеря. – Они зарезали нашу Барсетку…
– Знаю, Даная, знаю… Тут уже ничего не поделаешь. Такова её собачья доля. И работа: до последнего вздоха защищать хозяев.
– Она и после смерти защищала. Если бы я не удивилась, что Барсетка не встречает меня, я бы точно попалась им в руки. А так я сразу насторожилась.
– Вот видишь? Я прав. Теперь её душа в раю… В собачьем. Я похороню её в лесу, честь по чести. А деду принесу щенка от нашего Цезаря. Он у нас со дня на день папашей станет. И будет у деда внучка нашей славной Барсетки… Ты посиди немного, детка. Мне надо кое-что сделать. Для милиции.
Прежде, чем удивиться последовавшим за этими словами действиям, я огляделась и поняла, что сижу, опершись о машину бандитов, а те нос к носу лежат ничком там же, где случилась наша драка, и помалкивают. Рядом, на страже, стоит племянник егеря, Василий, с Цезарем, а ещё чуть дальше поблескивает его мотоцикл с коляской.
Дверь в дом распахнута настежь и оттуда показывается Михалыч – с двустволкой в руках. Ничего не понимая, я тупо наблюдаю, как егерь протирает ружьё, заправляет его патронами, встаёт у угла и делает два выстрела в воздух… Затем относит оружие в дом и направляется ко мне…
Заметив моё недоумение, Михалыч сжал мои плечи и склонил ко мне лицо – так близко, что я утонула в его расширенных от пережитого волнения зрачках:
– Слушай, Даная! Слушай меня внимательно! Стреляла не ты. Стрелял я. Потому что у меня есть разрешение на это оружие, это моё ружьё. Но недавно я забыл его у деда. А ты убегала от бандитов. Ты пришла к деду и увидела его раненным. И бандитов. Хотела помочь деду, перевязать его, а парни набросились на тебя, чтобы изнасиловать. Ты вырвалась и побежала. А тут я, как обычно, пришёл проведать Мироныча и забрать своё ружьё. И спас тебя. А ты была в шоке и точно ничего не помнишь. Просто увидела, что бандиты лежат в крови – и всё. Ты поняла?
– Да, – равнодушно подтвердила я. – Всё поняла. Они хотели меня изнасиловать, а вы их подстрелили. А я в шоке.
– Всё так. Ты у нас большая умница… – Михалыч промокнул своим носовым платком мой взмокший испариной лоб и осторожно прижал к себе. – Не переживай, детка, всё обойдётся. Дед жив, ты цела, бандиты повязаны… Сейчас мой Василий погрузит этих гадов в коляску и сдаст их в милицию, а я доставлю тебя и Мироныча в больницу. С милицией я как-нибудь всё улажу. А потом перевезу в Квочкино дедовы книги и прочее… всё, что ему дорого… Нельзя ему больше на отшибе жить, опасно. Да и здоровье надо поправить… А сейчас давай усаживаться в мой москвич. Ты в состоянии идти?
Как выяснилось, передвигаться я была не в состоянии и Михалыч понёс меня на руках, а усадив в салон на место рядом с водительским, позвал на помощь Василия, чтобы сходить за дедом. Должно быть, я потеряла очень много крови, потому что, вяло наблюдая в лобовое стекло, как тяжело передвигает ноги дед, не содрогнулась от ужаса, а лишь наполнилась меланхоличной скорбью.
Михалыч и его такой же рыжий и коренастый племянник уложили деда на заднем сиденье и я молча прослушала его охи и стоны, а на хриплое «Ты в порядке, внуча?» ответила предельно коротким «Да». Прости, дедуня, ни на что большее у меня сил нет…
Я ещё видела, как егерь запирал дом, повелевая Цезарю остаться, апатично приняла из его рук свою сумочку, даже что-то сказала ему – и в полузабытье откинулась на спинку кресла ещё раньше, чем он тронул свой москвич и повёз нас с дедом в Мытищи, в больницу…