Писателю необходима такая же отвага, как сол-дату: первый должен так же мало думать о кри-тиках, как второй — о госпитале.
Стендаль
У каждого человека наступает в жизни логический рубеж, когда, осмысли-вая пережитое и оглянувшись назад, он задумывается: где я был и что видел? И если не осталось о тебе памяти документальной, известной всем — назовись! Хоть для внуков напиши. Не обязательно издаваясь, напиши ясно и честно, без веще-зловещего, легко и с оптимизмом. Иначе читать будут со снисхождением, или вообще отложат в сторону дубовое чтиво.
Пока сохранился ум, не переросший в одну только неизбежную «муд-рость» — назовись!
Отчетливо понимая, что «мудрость» придет своевременно в кустистых бро-вях и съежит в ностальгической угнетенности и меланхолии любого человека в его упрямых утверждениях, что вот в наше время… Не дожидаясь этого, как бывший офицер-подводник, решил написать о том, где служил и что видел. Это откровенные воспоминания, что-то среднее в нише двух крайностей, написан-ных о флоте. С одной стороны, очень серьезных: о походах, авариях и катаст-рофах и с другой, — баек веселых и по-своему интересных и безответственных.
Мужайтесь! И вырывайтесь из умело расставленных перед вами капканов бесконечных юмористических телепередач и телесериалов, вкладываемых вам в рот, как таблетки.
Вам все же хочется смотреть?
Откройте и смотрите стр. _________ и увидите. Посмеяться? Читайте всю книгу, но если веселый сюжет — стр. _____ со знаком *. Желаете размышлений о времени недавнем и нынешнем? Стр. ____ *. Нуждаетесь в негодовании пра-ведном? Читайте стр. ____*. Хочется погрустить? Печали почти нет. На послед-нем листе разве только.
А лучше читайте все подряд. Писалось легко, даже весело, воспоминания переполняли.
Не все вошло в книгу, к сожалению, далеко не все фамилии, имена и детали прошедшего, не сохранившиеся в памяти.
Вспомнил личные ошибки в службе и сопутствующее им чувство вины, когда, особенно по молодости, обидел кого из-за своей горячности и нетерпи-мости. За это простите.
Итак, я назвался. Вперед, читатель, по страницам моей книги, которая, я надеюсь, не оставит вас равнодушным.
Глава 1. Киевское высшее военно-морское политическое училище
Будем смеяться, не дожидаясь минуты, когда почув-ствуем себя счастливыми, — иначе мы рискуем уме-реть, так ни разу и не засмеявшись.
Жан Лабрюйер
«Шел дождь, на корабле хлопали крышками», — класс оживился откровен-ным хохотком.
— Юра, ну кто так начинает писать роман, да и не хлопают на корабле ни-какими крышками, — обратился старшина 1 статьи Валерий Устинов к Юре Ге-расимовичу, курсанту I курса, отважившемуся прочитать вслух одноклассникам первые строки своей будущей книги.
Валерий имел за плечами трехгодичный опыт корабельной службы и без сомнения знал, о чем говорил.
Юра, коренной ленинградец, как и большинство молодых людей, жителей приморских городов, романтизировал флот и, конечно же, мечтал стать мор-ским офицером.
Но судьба распорядилась по-иному. Волей военкома, призвав в мотопехоту, где он два года «через день на ремень» нес унылую караульную службу. Где вся романтика отсечена суровой прозой Устава Гарнизонной и Караульной службы. Где, коротая молодые годы на караульной вышке, продуваемой всеми ветрами, в серой шинели и сапогах, с карабином за плечами, в нетерпении поглядывая на часы в ожидании смены и скудного обеда в караульном помещении, будешь сладостно фантазировать, представляя себя на мостике стремительного, пови-нующегося тебе эсминца в белоснежном кителе вахтенного офицера с биноклем на груди, повязкой «како» на рукаве и кортиком на поясе, ощущая приятную дрожь палубы и шум разрезаемой форштевнем воды.
Где вместо исполнения благородных требований Корабельного Устава ВМФ со слезами радости на глазах не будешь испрашивать разрешения коман-дира корабля на подъем флага, или на спуск катера.
Все эти романтические фантазии будут безжалостно прерваны лаем кара-ульной собаки и суматошными действиями во исполнение требования статьи Устава: «Услышав лай караульной собаки»… Нет! Только не это. В военно-морское училище! И сразу писать, писать… Чтобы к 25 годам быть не только блестящим морским офицером, но и известным писателем-маринистом, знаю-щим толк в службе и морской прозе.
Поступив в Киевское высшее военно-морское политическое училище (что по-украински звучит примерно: Кыйовское вище вийское-морське политичне вчилище), Юра с первого курса нетерпеливо начал писать роман о корабельной службе, которую боготворил, имея при этом о ней представление весьма скуд-ное, преимущественно из кинофильмов, книг и рассказов. Это позже он поймет прозу в стихах:
Кто видел море наяву,
А не на конфетных фантиках,
Кого долбали, как нас долбают, —
Тому не до романтики!
А сейчас, за отсутствием литературного материала, Юрий больше налегал на описание ужасных штормов и корабельной качки, отчего у него, как у крайне впечатлительного человека, несмотря на то, что до моря было очень далеко, а единственный военный корабль в Киеве — речной монитор времени II Мировой войны — навечно стоял на массивном бетонном пьедестале, — бледнело лицо и начинались верные признаки морской болезни. И кто бы мог знать, что служба сложится так, что, будучи замполитом разведывательного корабля, он неодно-кратно, по году и более, будет находиться в море и никакие шторм и качка не будут мучить его, как мучили при написании романа.
И всю эту романтику морской службы смоет штормовой волной где-нибудь в Бискайском заливе, и к 40 годам он не приобретет ничего, кроме иронической усмешки, что, в общем, так роднит нас — бывших курсантов первого выпуска КВВМПУ 1971 года.
Но сегодня бывшие матросы и старшины, солдаты, сержанты и даже мич-маны и некоторые ребята с «гражданки», среди которых был и я, только что за-численные в училище, сидели на самоподготовке и еще не нагруженные пости-жением ТУЖЭК (теория, устройство, живучесть и энергетические установки корабля), высшей математики, теоретической механики, физики, химии и дру-гими точными науками, попросту говоря, вели обыкновенные для самоподго-товки беспредметные разговоры.
В зрелом возрасте это юношеское, честное, бесхитростное и товарищеское общение будет вспоминаться как что-то цельное и навсегда утраченное в теку-щей прагматичной и суетной жизни. Эта ностальгическая память из юношества будет главным источником усиливающейся с годами тяги к ветеранским встре-чам со своими товарищами и друзьями молодости по школе, училищу и лейте-нантской службе.
Далее тема разговора несколько изменилась.
— Юра, а какой ты возьмешь псевдоним? Тебе без него никак нельзя, — не унимался Валерий.
Юра глубоко задумался. К такому вопросу он был явно не готов.
— Ну, смотри, были же Новиков-Прибой, Мамин-Сибиряк, Лебедев-Кумач и тебе, Юра, надо выбрать подходящий теме романа псевдоним, — перемигива-ясь, советовали одноклассники. Далее стали вноситься предложения: и Юрий Штормовой, и Юрий Корабельный, и даже Юрий Кильватер. Приоткрылась скрипучая дверь. На пороге — наш одноклассник, баталер роты и мой друг Ле-ня Попов. Мечтательно и задумчиво, зачем-то посмотрев на потолок, «Лео», как мы его звали, произнес:
— А я бы взял себе псевдоним «Туманов». Всеобщим хохотом разорвалась пятисекундная тишина:
— Туманов, Туманов!
Спохватившийся Лео понял, что сам себе подписал приговор, присвоив кличку. И что еще очень долго псевдоним «Туманов» будет преследовать его на вечерних поверках, и при всяком удобном и неудобном случаях. А он будет грозить, огрызаться, вызывая еще больший хохот и веселье. В бессильной яро-сти Лео очень точно метнул увесистый том классика марксизма-ленинизма в самого веселого обидчика, и уже не Попов, а «Туманов» убежал в баталерку, где и корил себя за эту непростительную слабость, за этот непродуманный при-падок откровенности, которым он щегольнул перед своими одноклассниками.
Самоподготовка кончилась.
— Построение через 15 минут! На торжественное собрание. Форма одежды номер три, первый срок, — объявил старшина класса мичман Анатолий Кудрин.
После доклада начался праздничный концерт художественной самодея-тельности, посвященный открытию училища. Помимо курсантов и преподава-телей, в полном зале клуба было много гостей, преимущественно от партийных и советских органов столицы Украины. Погас свет, растворился занавес, и кур-сантский хор, как положено, грянул песней о Родине и Партии. Сейчас в Киеве так яро и с таким чувством поют «Ще не вмэрла Украина!» только депутаты Украинской Рады перед открытием заседания. Под дружные аплодисменты три развеселых курсанта натужно выкатили на сцену рояль, и профессиональная пе-вица Фируза Бабаева, пышная, в декольте и нарумяненными щеками, красивая яркой восточной красотой, но уже в бархатном возрасте, исполнив вначале вы-сокопатриотическую песню, лирическим сопрано сладко запела о любовных восторгах. Для нас, курсантов, она, безусловно, была хороша как старый рес-таврированный замок, а для таких салаг, как я, вообще была старушкой с на-крашенными губами. Но глаза профессорско-преподавательского состава поте-плели. Для них она была что надо… Те же курсанты укатили рояль и мы друж-но приветствовали Васю Фронтового.
Отслужив четыре года на Балтике, и участвуя в художественной самодея-тельности, Вася довольно неплохо танцевал.
— Матросский танец! — объявил конферансье. И Вася-Перец, как звали мы его, в до неприличия ушитых флотских брюках, более напоминающих наряд ар-тиста балета, с гордо поднятой головой, широко распахнув руки, начал сольный танец.
Торжественно пройдясь по кругу, ускорил темп до бега, время от времени грузно подпрыгивая и похлопывая себя по упитанным бедрам, перешел впри-сядку. И вроде бы, как хорошему танцору, ему ничего не мешало, и дружные крики «Вася, давай!» взбадривали его, делая танец еще более зажигательным, если бы не одно «но». Уж очень сильно, даже для артиста балета, Василий ушил брюки. Внезапно, присев на одну ногу и вытянул в сторону другую, он начал вращаться вокруг оси, перебирая по сцене руками. В ансамблях песни и пляски танцор крутится быстро, как волчок, но у Васи не шло. С побагровевшим от на-туги лицом он вращался мучительно и крайне медленно. Раздался негромкий треск. Это прямо по шву между ног лопнули брюки. Завыла от восторга кур-сантская публика. Вынужденно прервав танец, Василий с большим достоинст-вом артиста вежливо откланялся публике и, несмотря на крики: «Бис! Браво! Давай еще!», театрально-строевым шагом удалился за кулисы. Завершился кон-церт хоровым исполнением «Реве та стогне Днипр широкий», «Знову цветуть каштаны, хвиля Днипровська бье…» А под конец шуточной песней: «Ты ж менэ пидманула, ты ж менэ пидвэла…». Сказывалось положение училища. И как удовлетворенно заметил один из киевских гостей:
— «Хорошо! Как на вечере украинской песни побывал».
Наступили будни. К точным наукам прибавились мореходная астрономия, навигация, кораблевождение и т.п. Лучше учились зачисленные со срочной службы, а не вчерашние школьники. Эта закономерность объясняется какой-то приобретенной закалкой к преодолению трудностей бывшими матросами и сол-датами. За исключением одной — преодоления жесткой дисциплины учебного отряда, насаждаемой в училище. Посчитав, что подъем в 6.00 позади, — это позже его установили в 7.00, — впрочем, как утренний бег и физзарядка, беско-нечные наряды и заправка коек «кирпичиком», — многие погрустнели. Первый набор, всего один курс вместо четырех. Как правило, один раз в неделю в кара-ул, добавить к этому расходное подразделение, камбузный наряд, гарнизонный патруль и т.п.
Дисциплина насаждалась через бывших старшин и сержантов учебных от-рядов, как правило, с украинскими фамилиями. Требовательные не по годам, утробистые, на строевых занятиях они были бескомпромиссны:
— Выше, выше ножку!— и, безусловно, знали толк в заправке койки «кир-пичиком» и щеголяли перед призванными с гражданки «мудростями» военной службы:
— Враг опасен и хитер. Еще раз почисть затвор!
— Хорош в строю! Силен в бою!
— С уставом дружить — верно Родине служить!
— Живи по уставу — завоюешь честь и славу!
— В уставе каждое слово — наказ и воля отцова!
— Замаскируй объект, солдат! В руках шпиона аппарат!
— Лопата — друг солдата! и т.п.
Задумались, ох крепко задумались «ветераны» военной службы. Четыре го-да срочной, это еще куда ни шло, но восемь — это как Тарас Григорьевич на ка-торге. Необратимый процесс написания рапортов с просьбой об отчислении стал истинным бедствием для начальства.
Лавина рапортов нарастала после удовлетворения нескольких десятков из них. Стало очевидно, что к 4-му курсу учить будет некого. Ниппель закрылся. Вызывали в политотдел, агитировали, разъясняли, а потом просто перестали реагировать. Ох, загрустил мой друг, кандидат в члены КПСС, подводник, старшина 2 статьи Анатолий Умнов и дал прочитать очередной рапорт: «Прошу Вас отчислить меня из КВВМПУ, так как больше не могу обманывать мою Род-ную Коммунистическую Партию».
— Ну как? Сейчас точно прокатит? — весело улыбаясь, спросил он.
Нет, не прокатило.
Меня же назначили в состав группы почетного караула училища. И все бы-ло бы ничего, даже интересно побывать на различных торжественных меро-приятиях, но подготовка почетного караула с шагистикой в Киевской коменда-туре были чистым истязанием (я до сих пор могу четко выполнить ритуал приема-передачи флага).
Мы представляли Военно-морской флот — Юрий Кудрявцев, Валерий Ряб-цев, Виктор Ленков и я. Концерты, встречи с интересными людьми. Однако бы-ли и патриоты этой игры в солдатики. Комендантский взвод, сформированный из крепких украинских хлопцев, говоривших почему-то не «форма», а «хворма» и соперничающих между собой в отработке строевых приемов с карабином да-же в свободное время. Меня же это удручало, так как заметил, что изменилась даже походка, с забрасыванием одной ноги за другую. Так ходила рота почетно-го караула в Киеве, что сильно отличало ее от нормального естественного шага почетного караула в Москве. Этот шаг своей нелепостью напоминал дефиле на подиуме современных манекенщиц.
Служба в комендатуре была суровой, а комендант и его помощники, как и положено комендантским, серьезны и строги, как овчарки.
Однажды дверь комендатуры распахнулась, и к помощнику коменданта, сидевшему за перегородкой, развязной походкой подошел пьяный матрос. Фор-ма одежды краснофлотца была добросовестно подготовлена к ДМБ: погоны из мыльниц, между «БФ» с креном 45 градусов чайка из фосфоресцирующего светонакопителя, бескозырка диаметром чуть больше ладони, ленточки до коп-чика, на груди пышные адъютантские аксельбанты из пропиленового швартово-го конца, с подвешенными зачем-то к их концам автоматными патронами, рас-клешенными брюками и прочими позументами, аксессуарами и маленькими матросскими радостями. Некоторое время он мрачно рассматривал потерявшего дар речи капитана, дыша на него перегаром, как Змей Горыныч.
— Встать, когда с тобой разговаривает балтийский матрос! — зычно рявк-нул посетитель комендатуры.
Капитан вскочил, невольно исполнив команду. Матрос же нетвердо развер-нулся и зигзагообразным шагом вышел из комендатуры.
— Догнать! И в держи его! — вскричал помощник.
Патруль бросился вдогонку, но было уже поздно. Эскалатор метро «Арсе-нальная» уже унес героя на дальнейшие подвиги. Капитан, выплеснув гнев на нас, представителях ВМФ, затих за своей перегородкой.
Математика давалась мне с трудом. Выше «4» я никогда не поднимался, но и то не всегда. Приближались экзамены, в основном по точным наукам. Не сдавшие сессию лишались отпуска, а многим он даже приходил в сновидениях. А последняя ночь перед отпуском была характерна всеобщей бессонницей. Я же экзамены сдал успешно, но отпуска лишился по своей вине.
Стоя на подвижном посту по охране учебного корпуса, сев ночью на лест-ничные ступени и облокотившись на автомат, очнулся только тогда, когда де-журный по училищу капитан 3 ранга Адеков, радостно улыбаясь, разбудил ме-ня. Так добро улыбаются только гаишники, когда ведут нарушителя ПДД в ка-бину своей машины, чтобы задать сакраментальный вопрос: «Что делать будем, Дмитрий Александрович?» Вначале дежурный дал понять, что-де «все между нами», что он и сам не прочь поспать, но вот, понимаете ли, служба…
Подумалось, что пронесло, и будет мне урок, и что капитан 3 ранга таким благородным поступком только прибавит себе авторитета среди курсантов. Уж для этого я бы расстарался, но, видимо, поразмыслив к утру, Адеков решил, что больше зачетных очков заработает у командования, чем у курсантов, доложив начальнику училища о своем ревностном несении дежурства.
Меня наказали лишением отпуска и привлекли к комсомольской ответст-венности. Мое личное дело переросло в персональное и готовилось тщательно на комсомольское собрание роты. Враг опасен и хитер, а тут не то, что затвор не чищен, здесь — сон на посту! Вот и сатирическая газета готовится, выступаю-щие – клеймить меня позором. Но вопреки воли начальства собрание пошло со-всем по другому сценарию. Выступающие больше напирали на то, что «мы все сами виноваты», что нужно сократить количество нарядов, уже невмоготу, и ко-гда придем на флот с низкими знаниями, не сможем объяснить свое невежество тем, что в тот день были в карауле. Но главное, конечно, была круговая порука — народ был на моей стороне.
Оставался последний и единственный козырь — выступление секретаря комсомольской организации. Это был странный субъект.
Изможденный, худой и бледный, с комсомольским задором в глазах, он на-батным пафосом начал обличать, что я чуть ли не пособник международного империализма. Набравшись где-то фраз:
— На чью мельницу льешь воду, товарищ? То, что другие делают за день-ги, ты делаешь бесплатно!
Я даже глуповато, наверное, заулыбался, представив хрустящий конверт в кармане после постовых сновидений. Перейдя на ранее выступавших, он обви-нил их в беспринципности и мягкости предложения наказания. Заканчивал он красиво, стихами, уже покрывшись от возбуждения красными пятнами.
— Ишь ты, пятнами пошел, — прошептал сосед.
— Хорошо хоть не трупными, — съязвил другой.
Тем временем секретарь заклинал желающих отмолчаться.
— Если ты гореть не будешь, если я гореть не буду… То кто же тогда го-реть будет, — был смысл этих стихов.
Размышляя о том, кто уж точно сгорел, так это я, был очень удивлен, когда мои товарищи не вынесли мне взыскания, чем очень огорчили и возбужденного секретаря, и моих начальников.
Сразу после собрания один из ветеранов караульной службы обменялся со мной передовым опытом.
— Надо, – говорит,– подвесить себя прочной вешалкой тулупа за сук дере-ва, если пост наружный, значит, и зимой, ну, например, у склада ГСМ, и так ви-сеть и спать в свое удовольствие с автоматом поперек груди до смены. Придет разводящий, он и разбудит. А дежурный по училищу что — ходит да ходит. Ви-дит издалека — стоит часовой на посту, ну и нехай стоит. Главное, чтобы ве-шалка и сук были прочными, чтобы не рухнуть на землю в самый неподходя-щий момент и не повредиться, — добавил ветеран задумчиво, видимо, вспом-нив свой печальный опыт. Но на посту мне уже не спалось, хотя опыт был дей-ствительно передовым. Не до сна, особенно перед убытием в отпуск моих това-рищей.
Экзаменационная сессия не всем давалась «в лет». И, как известно, уча-щиеся делятся на три категории в зависимости от цвета диплома и морды лица.
1. Те, которые кончают вуз с синим лицом и красным дипломом.
2. С красным цветущим лицом и синим дипломом.
3. Все синее-пресинее при обретении диплома (не путать с приобретением корочек в переходе московского метрополитена).
Правда, был и четвертый список, немногочисленный. Здесь все красное. Старшины классов, партийные и комсомольские секретари выше средней руки. И в училище, и в академии на экзамен они заходили поодиночке, в конце. После совершения некоторого таинства получали отличную оценку. Но если вдруг кто-то из них покидал должность, или переизбирался, то вмиг, сдавая экзамен, не избегал общей участи и обрастал шпаргалками и тройками. Герои третьего списка назывались «трудовики», в честь фракции депутатов еще дореволюци-онной Государственной думы — представителей рабочих и крестьян. Наши трудовики занимались и день, и ночь, скучали среди всеобщего веселья и стано-вились оживленно-радостными лишь после обретения на экзамене заветных «3» баллов. Дежурный по училищу отправлял сопротивляющихся трудовиков спать, но они шли в другие аудитории, где все-же надеялись получить тот необходи-мый минимум знаний на «3» балла.
Преподаватели знали их поименно по обязательному присутствию на до-полнительных занятиях, консультациях. Мрачные, кряжистые, как правило, ни-же среднего роста, они были похожи между собой жестким пресечением любых шуток над собой. Один преподаватель даже пожаловался, что две недели не был в бане — трудовики не давали, ежедневно приглашали на вечерние консульта-ции, длившиеся из-за обилия вопросов до самого отбоя. Летом они старались избегать прямых солнечных лучей, были неестественно бледны, не забирались загорать на крышу учебного корпуса, и тем более не ходили на пляж. Дело в том, что преподаватели, не без основания, снижали на экзаменах оценку на один балл «за загар», которым, безусловно, обладали лодыри, разгильдяи и само-вольщики. Несмотря на отчаянные старания, трудовики не могли подняться выше «3». Причем, формировалась эта оценка из четкого строевого подхода к экзаменационному столу и громкоголосого доклада о том, что курсант такой-то на экзамен прибыл — «1» балл, ответ на билет — «1» балл, четкий разворот и выход строевым шагом та же оценка, что в сумме с состраданием преподавателя давало право на государственную оценку — «удовлетворительно».
Их доклады на экзаменах были по-военному четкими, без сентиментов, громким голосом и фанатическим пафосом.
— А граф Нехлюдов изнасиловал Машеньку, дал ей 100 рублей и уехал! — отчего, весьма интеллигентная и привлекательная, преподаватель русской лите-ратуры Михайлова Л. А. (Наташа Ростова, как между собой называли мы ее) опускала глаза и тихо просила переходить к следующему вопросу билета.
Один из славных представителей списка № 3 дозанимался до того, что убеждал кандидата математических наук Гетманцева В. Д., что ему удалось взять интеграл от НачПо (начальник политотдела) и получить Зам. НачПо. Гет-манцев хохотал:
— Экое дарование. 3 балла ему, 3!
Использовались и другие приемы. В глубокой скорби пребывал любимец роты — Миша Волобуев. Чрезвычайно обаятельный, красивый русский парень, сверстник и двойник по внешности актера Морозова — главного героя фильма «Семь невест ефрейтора Збруева», завалил вступительный экзамен по матема-тике. Вечером дождался на темной аллее лагеря зам. начальника училища контр-адмирала Борзаковского А. П. Поправил бескозырку, раздвинул кусты и подошел строевым шагом к адмиралу с личным вопросом, что де всю жизнь мечтал стать морским офицером, что все сдал, а вот математику, как в извест-ном анекдоте… Пригласил адмирал матроса в щитовой домик и совсем расчув-ствовался, когда Миша, электрик по специальности, мигом отремонтировал утюг, без которого адмирал никак не мог погладить брюки.
— Из этого парня выйдет толк! — видимо, подумал военачальник, и уже утром учебный отдел назначил Мише переэкзаменовку, где он и получил свои заветные 3 балла.
Но если серьезно, то требования к знаниям курсантов были высокими. Ди-плом — помимо образования «офицер-политработник» — давал штурманскую специальность. Преподавателей из категории «преподает как ефрейтор, а спра-шивает как генерал» не было.
Особая благодарность таким, как Герой Советского Союза Забояркин А.В., Овчинин В.А., Сидоров Н.В., Чернявский А.П., Гетманцев В.Д., Малков М.Ш., Константинов А.Х, Корпачев В.И., Михайлова Л.А., командиры нашей 1 роты Телин И.С., Рожденствин В.Д., мичмана Гарист К.А., Хоруженко А.А.
Но, так или иначе, мы стремились создать систему сдачи экзаменов (это так и называлось — «сдавать по системе»). Не от слабости знаний, а, скорее, нами овладевал некоторый молодой азарт, некий кураж, наверное, свойствен-ный картежникам-шулерам. Приемов было достаточно. От простых «боевых листков» с перечнем формул, таблиц и т.п., вывешенных в аудитории, до «идти на свой билет». Здесь главное — накануне экзамена проникнуть ночью на ка-федру и переписать порядок конвертов с известными номерами билетов, одно-временно поставив только для нас заметные метки. А потом, стоя в строю перед экзаменационным столом, до рези в глазах вычислять и следить за тем, где лег-ла твоя счастливая «карта».
Некоторые преподаватели с блуждающей коварной улыбкой, глядя на строй, медленно перемешивали конверты. Оставался другой вариант «системы» — пронос листов с ответами по уже взятым билетам. Самым сложным было пе-редать лист. Делал это либо следующий прибывший для сдачи экзамена, либо дежурный по классу, в обязанности которого входило вытирание доски и наве-дение порядка в аудитории. В случае неудачи 2 балла ставилось автоматически и тому, кому передавали и самому передающему.
Анатолий Тюляков, мой друг и мой земляк-феодосиец, был вдохновителем и организатором всех «систем». Досадная неприятность случилась с Васей Фронтовым. Надо выходить к доске, а лист не только передать, но и написать не успели. Но вот написали с припиской в конце:
— Вот тебе, Вася, и карты в руки.
Не очень понимая читаемое (лист передали в последний момент), Василий закончил выступление «на автомате», четко зачитав эту неуместную ободряю-щую запись. Экзаменационная комиссия, поставила 2 балла, и Вася, четко раз-вернувшись, пошел разбираться с автором листа.
Все разнообразие способов сдачи по «системе» описывать нет смысла. Ущерб современному учебному процессу нанесешь. Хотя с другой стороны: подвиги отцов — в наследство молодым. Сейчас интернет и мобильный теле-фон совершили, наверное, переворот. И придуманная нами телефонная линия с микрофоном в соседней аудитории, проводами между паркетными плитками, выведенными к экзаменационным столам, подковы на каблуках и наушники в рукаве вызывают лишь улыбку. Эта «линия» где-то замкнула, раздался писк, курсанты поджали ноги, а экзаменаторы, почуяв неладное, стали поднимать цветочные горшки, искать что-то в столах. Короче, не пошла.
Многие изобрели свои приемы получения желаемого результата. Если дер-заешь на оценку 5 — не докладывай все, что знаешь, оставь преподавателю возможность задать неизбежный вопрос из искусственно недосказанного. А ко-гда четко и обстоятельно ответишь, то спрашивать еще что-то вряд ли будут. Лично я использовал незатейливый прием, напирая больше на чувства экзаме-наторов, независимо от того, какой экзамен и по какому предмету сдавал, под-водя, в конце концов, к стихам известного поэта Николая Флёрова:
Все испытав, мы знаем сами,
Что в дни психических атак
Сердца, не занятые нами,
Не мешкая, займет наш враг!
Займет, сводя все те же счеты,
Займет, нещадно нас разя!
Сердца! Да, это те высоты,
Которых оставлять нельзя!
Это катило до тех пор, пока начальник кафедры боевых средств флота не остановил мой пламенный порыв:
— Довольно, Макрушин, вы уже это читали на предыдущем экзамене.
Эту ошибку я исправил во время учебы в Военно-политической академии, наладив учет, на каком экзамене и кому читал эти прекрасные стихи.
Похожий прием использовал Валерий Прошкин. Взяв билет на экзамене по тактике ВМФ (здесь листы не писались, т.к. материал был секретным) и, поняв, что 2 баллов не избежать, предложил председателю экзаменационной комиссии, начальнику кафедры Малкову М. Ш. компромисс:
— Товарищ капитан 1 ранга, а если я расскажу вам очень смешной анек-дот, вы поставите мне 3 балла?
Неординарный и с большим чувством юмора, он и сам любил пошутить. Задумался Малков:
— Да, Прошкин, я согласен, но если вся, я повторяю, вся комиссия будет хохотать.
И Валера расстарался.
— Три балла, три балла! — вскричал Малков. – И вон из класса!
Прошкин воодушевился. И на экзамене по мореходной астрономии та-лантливый рассказчик и большой нахал начал вопрос об элонгации светил с им-провизации на малознакомом ему малороссийском:
— Бывае выйдэ штурман на палубу, подивится на нэбо, а нэбо хмарно…
— Два балла! — оборвал его рассуждения об элонгации рассерженный преподаватель.
Валера отчеканив:
— Напрасно старушка ждет сына домой! — развернулся и, чеканя шаг, по-кинул аудиторию. Сгорел отпуск, безнадежно сгорел, и Валера отправился в винно-водочный отдел ближайшего гастронома за бутылкой фальшивого сча-стья — «плеснуть на колосники» Биомицином. По украински, этот общедоступ-ный напиток по 1руб. 42 коп. за бутылку назывался «Било мицне», или «Белое крепкое». Заняв очередь, матерым глазом обнаружил, в зеркальном отражении витрины, зашедшего в магазин командира взвода. Покинув очередь, Валера ожидал, когда подойдет очередь своего начальника. Как только очередь подо-шла, командир взвода почувствовал жаркое дыхание в спину подчиненного. Те-перь очередь пришлось покинуть начальнику. Оглянувшись, он снова встал в очередь. К моменту покупки опять за спиной тень. Махнув на все рукой, коман-дир взвода раздраженно заворачивал в газету с большим траурным портретом Хо Ши Мина — генерального секретаря Компартии Вьетнама — бутылку вод-ки, не обращая внимания на гнусавившего сзади Прошкина:
— Это что же вы, товарищ капитан 3 ранга, водку заворачиваете в портрет товарища Хо Ши Мина?
Миша Волобуев использовал несколько иной способ получения заветных трех баллов. Как-то, отциклевав паркетные полы на кафедре, он успешно сдал зачет по расчету остойчивости и непотопляемости корабля. Значит, науке нуж-ны его мускульные усилия, пришел он к стойкому выводу. Миша воодушевил-ся. На кафедру ТУЖЭК привезли в качестве учебного пособия турбину с япон-ского миноносца. Эта реликвия времен адмирала Ямо Мото, которую нужно было еще и разобрать, лежала в подвале. Воспарив духом, Миша вечерами рас-кручивал закисшие болты и уже представлял себя в дорогом его сердцу городе Мценске. Простодушно улыбаясь экзаменационной комиссии, он заговорил только тогда, когда ему объявили:
— Два балла!
— А турбина?
— Какая еще турбина?
— Ну, японская, в подвале.
— А причем здесь турбина и подвал? — сделал нарочито удивленное лицо экзаменатор.
Потеряв дар речи, Михаил еще выполнил какие-то непонятные манипуля-ции и в полной растерянности отправился сетовать товарищам на эту неспра-ведливость, постигшую в столь неподходящее перед самым отпуском время.
К моим воспоминаниям следует относиться с долей иронии. Я не имею желания язвить в отношении моих товарищей по первому выпуску, более того считаю, что созданные в соответствии с Постановлением ЦК КПСС от 21 янва-ря 1967 г. (Ну, представляю как сморщились некоторые читатели: Постановле-ние ЦК КПСС… О чем это он?). Так вот в соответствии с этим Постановлением «О дальнейшем улучшении партийно-политической работы в СА и ВМФ» было образовано семь военно-политических училищ, в которые на учебу были от-правлены лучшие матросы и солдаты, отличавшиеся безупречной службой в Вооруженных Силах СССР. В том памятном году я не мечтал стать офицером-политработником и считаю противоестественными мечты школьника-юноши о своей воспитательной работе и наставлении на путь истинный своих сверстни-ков. Несправедливо, не имея воинской доблести быть наставником своих со-служивцев. Очень правильно, что в авиации политработник должен был быть летчиком и, как правило, не плохим. И в ВМФ честь и хвала замполиту, допу-щенному к дежурству по кораблю и исполнению обязанностей вахтенного офи-цера на ходу, якоре, в надводном и подводном положении. В Военно-политической академии моряки учились в одном потоке с авиационным фа-культетом. Шла война в Афганистане. И если на стажировку на месяц после ка-ждого курса мы убывали на флот, то наши товарищи участвовали в боевых дей-ствиях. Учился в моем выпуске дважды Герой Советского Союза летчик-космонавт Климук Петр Ильич, нынешний глава Счетной палаты Степашин Сергей Владимирович, и легенда советского хоккея вратарь Третьяк Владислав Александрович. Климук стал начальником политотдела отряда космонавтов, потом начальником центра подготовки космонавтов. И имел он на это полное моральное право. Можно, конечно, пошутить, что это за профессия: «космо-навт-политработник», или «вратарь-политработник»? Главное, не портить свои чувства и мысли. Именно они, обладая личной доблестью, и, следовательно, моральным правом могли воспитывать своих подчиненных.
Считаю противоестественным со школьной скамьи идти в политучилище, как впрочем, весьма сомнительно в наше время изображать муки радения борь-бы с контрабандой, или преступностью при поступлении вчерашних школьни-ков в Таможенную Академию или Академию МВД, конкурс в которые необык-новенно высок. Здесь вообще все гораздо прозаичнее…
Никогда не мечтал стать офицером-политработником. Окончил в 1966 году среднюю школу в г. Феодосии (этот год был особенным — выпуск был из уче-ников 11-х и 10-х классов, а следовательно, и конкурс возрос в два раза). Стра-стно мечтал стать летчиком, и относился, да и сейчас отношусь к тем романти-кам авиации, которые, даже глядя в лужу, видели голубое высокое, высокое го-лубое небо. Успешно пройдя аттестационные и медицинские комиссии, я со-вершенно безосновательно не был допущен к экзаменам невропатологом обла-стного военкомата.
Нас, кандидатов в Ейское Высшее военное авиационное училище летчи-ков, всех до единого, начала отбраковывать миловидная врач, которая просто выполняла рекомендацию майора — представителя училища — о том, что кан-дидатов для поступления достаточно, остальных нужно отправлять домой. Чир-кая по обнаженному животу каждого острым предметом, она делала запись об отсутствии какой-то нервной реакции (живот должен был вздрогнуть), и всех оставшихся, всех до одного, признали негодными к поступлению с одним и тем же диагнозом. Пытаясь симулировать эту реакцию, пустил живот волнами, но кроме улыбки невропатолога ничего не добился. Расстроенный, с одним из то-варищей по неудаче, почему-то поехали не в Феодосию, а в Симферопольский аэропорт, где, пробравшись через брешь в заборе на стоянку самолетов, забра-лись в кабину пассажирского «ЛИ-2». Где с грустью и интересом рассматривали пилотажные приборы, нажимали на педали и крутили штурвал. Через месяц я повторил попытку, поступая в Сасовское летное училище гражданской авиации, где, успешно пройдя более сложную медкомиссию, не добрал проходных бал-лов на экзаменах. Уехал домой, готовился к поступлению на следующий год. Окончив учебный центр и став токарем 3 разряда, год работал на заводе подъ-емно-транспортного оборудования и слесарем в летно-испытательном центре ВВС.
В политучилище пошел, поддавшись на уговоры близких. Вот так, по-сути малодушный поступок порой определяет не только жизненный выбор, но и всю судьбу, в данном случае мою, связанную со службой в Военно-морском флоте, которой нельзя не гордиться любому мужчине, добросовестно посвятившему ей все лучшие годы. Не отталкивая читателя подобным пафосом, замечу, что во всех должностях поддерживал прибывших на флот представителей МГУ им. Ломоносова, МФТИ, МВТУ им. Баумана, Военно-морских училищ, которых набирали для поступления на льготных условиях, и вне конкурса — матросов и старшин Северного Флота. Был чрезвычайно рад письмам, когда кто-либо из них сообщал со словами благодарности о том, что поступил на учебу и доволен своим жизненным выбором.
К месту была бы эта практика сейчас, когда личный состав армии и флота, прошедший боевые действия в горячих точках, участники несения боевой службы принимались в вузы по этому принципу. И преподаватели не должны скупиться на оценки, которых на экзаменах должно быть достаточно для вне-конкурсного поступления на учебу людей, сознательно рисковавших здоровьем и жизнью на военной службе. Пора влить новую кровь в академии МВД, та-можни, дипломатическую службу, и тогда будем иметь честных и безупречных милиционеров, таможенников и дипломатов. Добились успехов в службе и ста-ли адмиралами Александр Кобец, Олег Плотников. Более 10-ти человек защи-тили диссертации и стали учеными.
Успешно возглавляют морские кадетские корпуса в Москве капитаны 1 ранга, профессоры, доктора наук Евгений Александрович Введенский, Николай Алексеевич Сусов. Возглавили крупные фирмы великолепные организаторы Михаил Васильевич Заводчиков, Александр Иванович Богачев, Леонид Гри-горьевич Попов, Константин Дмитриевич Королев, Александр Валерьевич Его-ров.
Заканчивался 1-й курс. Впереди штурманская практика на крейсере «Ком-сомолец» ДКБФ. Одновременно с прибытием, от борта корабля отвалил катер с нашими предшественниками — курсантами одного Севастопольского училища. Никаких проводов, знаков уважения, пустая палуба. Через месяц нас провожал весь экипаж, стоя у лееров и приветливо размахивая бескозырками. Наверное, каждый имел подарок от матросов — фото крейсера с дарственной надписью от новых друзей. Это фото мне дорого и сегодня. Потемнело небо. Это машини-сты-котельные дали прощальную «шапку» — громадный столб дыма, засло-нившего солнце. Почему так? Откуда такая разница в проводах? Наши курсан-ты, бывшие матросы и старшины, не были заносчивы, высокомерными. Сразу нашли земляков, принимали участие в корабельных мероприятиях и дали пре-красный концерт художественной самодеятельности в честь заставшего нас на борту крейсера приказа МО СССР о сокращении службы ВМФ с четырех до трех лет. Ликованию не было предела. А принимали нас на борту совсем иначе. Не успело мое отделение разместиться в кубрике под кормовой орудийной башней, как откуда ни возьмись, явился вертлявый матросик со шваброй в ру-ках. Отбив некое подобие чечетки, он безаппеляционно протянул ее Валере Иванову — на корабле объявили приборку.
— Ты из-под какого хвоста выпал? — вполне дружелюбно поинтересовал-ся Валера.
— Я-то?
— Да, ты-то. И по какому году служишь?
— По третьему.
— А я по шестому, — вздохнул Иванов.
— А сейчас лучше сгоняй на камбуз и принеси чая и по птюхе (кусок бело-го хлеба со сливочным маслом и двумя кусками сахара) каждому. Ножки у тебя молоденькие. Эк, что ты ими вытворяешь.
— Я сейчас, — и матросик уже летел вверх по трапу, опережая грохот соб-ственных «прогаров» (матросских ботинок).
Знакомство состоялось. Через 10 минут мы пили чай. Отношение к полит-составу — деликатная проблема. Главный источник неуважения — «комчванст-во» (коммунистическое, значит), о котором предупреждал В.И.Ленин. «Верх позора и безобразия — партия у власти защищает своих мерзавцев» (впервые опубликовано в газете «Правда» от 18.11.62 г. № 324).
Почему к такому, например, как капитан 1 ранга Гнатченко Юрий Василь-евич тянутся и ежегодно проводят встречи — уже после увольнения в запас — бывшие члены экипажа ракетного подводного крейсера К-214?
— Уж если и отказывает Иван Васильевич, то делает это так доброжела-тельно, что приятно, — так говорили об уважаемом начальнике политотдела ка-питане 1 ранга Бакуме Иване Васильевиче офицеры штаба СФ. Пенкин Алек-сандр Александрович, Важенин Валентин Васильевич — адмиралы человечные и достойные политработники. Не чванились, не ставили себя выше окружаю-щих.
Был у меня один начальник, неглупый человек, искусный интриган, ре-зультата достигал в подковерной борьбе. Такие всё знали за нас: и какие книги читать, и какие напитки держать дома в серванте в период борьбы с пьянством, и, не считаясь с мнением подводников, заменяли положенное к выдаче в море сухое вино соком. (Как звонко звучало на Военном Совете флота в период анти-алкогольного угара его заявление о том, что де все экипажи отказались от полу-чения сухого вина и просили заменить фруктовым соком). И на упрек о том, что нельзя так расправляться с кадрами, он, облизав свои пухлые губки (была у него такая привычка), подражая Сталину, заявлял:
— Потери будем считать после войны.
Как-то он задал свой коронный вопрос (явно позаимствованный у какого-то с чиновным апломбом кумира):
— За что вы ненавидите империализм?
Я заговорил, но тут же был устыжен:
— Товарищ дорогой, — прервал он меня своим любимым высокомерным обращением и заученными фразами доложил существо своей ненависти.
— Вы задали вопрос, за что я его ненавижу, а не за что ненавидите Вы…
Не складывались у меня отношения с чванливыми начальниками…
На 3 курсе училища произошел довольно забавный случай. Кафедра пар-тийно-политической работы поручила провести политзанятия в полку МВД. Тщательно готовился к первому в жизни публичному выступлению, составил прекрасный конспект и 45 минут с энтузиазмом выступал перед странной ауди-торией солдат. Все слушатели невысокого роста, черноволосые, с раскосыми глазами и одинаковыми лицами. Чрезвычайно дисциплинированные, они сиде-ли в полной тишине, ничего не записывая. Отточив «мастерство», спросил, есть ли вопросы. Тишина… Занятия закончились, и я поинтересовался у командира роты, почему никто не пишет, не задает вопросов.
— А они китайцы, они русского не знают… Пересекли массово границу у Байкала, их призвали в МВД нести конвойную службу.
Курьезный случай, похожий на мой, произошел с одним из членов Военно-го совета флота. Личным примером он показал, как бороться с неуставными взаимоотношениями, или, проще говоря, «годковщиной», показал, как сейчас выражаются, «мастер-класс». Прибыв на большой противолодочный корабль, он уединился во флагманской каюте, где ему подключили общекорабельную трансляцию. И в течение часа из-за двери, но не по корабельной трансляции слышались эмоциональные возгласы, грозные призывы, вопросы, которые сам себе задавал и сам отвечал на них. Прошел час. В каюту вызваны командир и замполит.
— Ну как? — удовлетворенно спросил ЧВС, вытирая со лба пот.
— Да ничего не было слышно. Трансляция не работала. Видимо, вы ее не-правильно включили, — проявил неуместную откровенность замполит.
— Как!? Я, понимаете ли…
Получалось, что целый час ЧВС наедине с собой сам себя агитировал, вос-клицал, взывал к совести. Понимаете ли?
Даже не попрощавшись, в состоянии великой апатии, адмирал убыл с бор-та корабля. Это чувство посещало меня не раз. Так, однажды, после пламенного выступления перед дежурным расчетом, прямо у зенитного орудия, рассказав об угрозе американских крылатых ракет «Томагавк» и под конец призвав удво-ить бдительность втройне, был сражен вопросом:
— А почему нам тогда не выдают боезапас?
Ох уж это чувство апатии. Действительно, все как в известной поговорке: « Долго в истерике биться нельзя, потом все равно наступит апатия».
Вывод один — любое мероприятие нужно готовить. Даже прозаический арест должен быть показательным: с построением, взятием под стражу и т.д. А не так, как, к сожалению, бывает часто. Подойдет к разгильдяю старшина ко-манды, обнимет и ласково шепнет на ухо:
— Собирайся…
Большой урон авторитету политсостава наносили аппаратчики. Я периоди-чески не могу совладать с собой, отвлекаясь на придворную тему. Похожее чув-ство, когда несут мимо покойника — смотреть неприятно, но тянет… Лучше о курсантских годах, когда и море было солонее и вода в нем мокрее. Но не могу остановиться — таки тягнэ, как говорят в Украине.
Матерые подхалимы, они могли смутить дух любого начальника своим не-прикрытым и изысканным раболепием. Так, один из них, Дьяконеску, в аэро-порту Мурманска яро бросился выцеловывать губернатора Курска и так искус-но симулировал свою любовь (внешне это напоминало незабываемую сцену из фильма «Бег», где генерал Чарнота — актер Ульянов — насильно целует второ-го героя — актер Евстегнеев), что возник естественный вопрос: неужели они так близко знакомы и настало время кричать «горько!?».
Другой верный прием — часто кивать головой, когда начальник произно-сит речь. Это какое-то подобие «кивачей» — так на уголовном жаргоне назы-ваются народные заседатели, кивающие судье при зачтении приговора. Подха-лимы, насупив брови, с деланной серьезностью начинают кивать, когда началь-ник поворачивается к ним, или стоя за спиной, но только в том случае, если идет телевизионная съемка — начальник потом увидит. Не в холостую же на-прягать шейные позвонки.
Встречаются и веселые приемы. Завершаются сборы идеологических ра-ботников флота. Член Военного совета ВМФ обращается к залу:
— Товарищи, у кого есть критические замечания по итогам сборов?
Поднимается рука, все затихли: это кто же такой смелый, — интересуются в первую очередь начальники.
— У меня!— поднимает руку один уже немолодой, замшелый пропаган-дист.
— Я буду очень крепко критиковать Вас, Василий Максимович.
Начальники пропагандиста в прединфарктном состоянии вжались в кресла.
— Я буду очень жестко критиковать Вас, Василий Максимович. Вы мало нас ругаете, Василий Максимович!
Но вернемся в курсантскую юность. Великая вещь — круговая порука. Как с ней ни борись, с этим неоспоримым свидетельством флотской дружбы и това-рищества, какие гневные телеграммы, директивы ни пиши, результат один — бесполезно. Так же, как и бесполезна вечная борьба командиров с крысами и тараканами. Побеждают крысы и тараканы. Общим любимцем курсантов был начальник медчасти майор медицинской службы Небукин. Он был заботлив о курсантах, как о собственных детях. В приказном порядке требовал надевать зимой нижнее белье и щедро раздавал презервативы идущим в увольнение. Доброжелательный и безобидный, он быстро приобрел истинный авторитет в курсантской среде, который определенно стал мешать ему в службе. Как-то во время выборов президиума собрания комсомольского актива, когда политотдел определил его состав и количество, раздался визгливый голос из зала. Это был один из тех, рапорт которого об отчислении из училища не удовлетворили, и ему, как пролетарию, нечего было терять кроме своих цепей, привлекая к себе своими экзальтированными выходками внимание начальников.
— Предлагаю избрать в состав президиума майора Небукина!
Зал рукоплескал. Родилась новая традиция — всегда избирать во все пре-зидиумы начальника медчасти. Вопрос поставлен ребром и сразу на голосова-ние. Сценарий политотдела пошатнулся. Мест в президиуме не хватило, нача-лась суета с поиском дополнительного стула. Под взыскательными взглядами начальника училища и начальника политотдела, виновато разводя руками, Не-букин занимает место в выборном органе. На следующем собрании все повто-ряется снова. Политотдел в глупом положении: запретить майору-любимцу масс посещать массовые мероприятия нельзя. С другой стороны, включать его в составы всех президиумов и потакать круговой поруке?
Популярность начальника медчасти росла. Если нет президиума, то его любое появление перед строем на плацу приветствуется дружными аплодис-ментами. Даже в кинозале, на концерте стоит кумиру попытаться незаметно в темноте проникнуть в зал — опять аплодисменты.
Трудно было представить состав любого президиума без майора Небукина. Заместитель начальника политотдела был в очередной раз смущен и в выступ-лении перепутал фамилию имя и отчество начальника училища капитана 1 ран-га Турчина Федора Филимоновича:
— И как только что сказал в докладе начальник училища Турчин Филимон Федорович…
Гоготнула курсантская публика. Начальник училища улыбнулся. Высту-павший поправился.
— И как только что сказал в докладе коммунист Филимонов Турчин Федо-рович…
Тут уже и профессорско-преподавательский состав не стерпел и дружным хохотом поддержал курсантов. Федор Филимонович же строго взглянул на вко-нец смутившегося докладчика и постучал карандашом по графину.
Небукин предпринял ответные действия. Под предлогом борьбы с кишеч-ными заболеваниями (где-то в СССР был зарегистрирован случай холеры), пе-ред входом в столовую была установлена емкость с хлорной жидкостью и каж-дый курсант под личным контролем майора медслужбы опускал руки в хлорку:
— Приятного аппетита! Очень приятного…
Была развернута непримиримая борьба с симулянтами, уклоняющимися от физзарядки, несения караула, нарядов. Один из таких явился в санчасть, искус-но симулируя нестерпимые «боли» в ухе. Он постанывал, даже приседал от «боли», закатывал глаза, не забывая периодически стрелять ими в сторону учи-лищной красавицы — врача-стоматолога. Внешне эта блондинка, с высоким пышным бюстом, очень походила на главного специалиста по ядерному ору-жию или члена антитеррористического комитета из современных американских боевиков. Навалившись грудью в декольте на страдающего, она сверлила зубы, мило улыбаясь, ласково шептала:
— Ах! А рот-то, какой поганый. Зубы прокуренные, черные… И как с вами девки-то целуются…
Но, так или иначе, курсанты вовремя лечили зубы.
Начальник медчасти этого клиента с «больным» ухом охотно отдал отола-рингологу. Та, ничего не обнаружив, что-то шепнула Небукину. Он тут же при-вел медсестру, которая мигом и безжалостно покрасила ухо зеленкой. Болезный с ужасом взглянул в зеркало. Сегодня у него важная встреча в клубе «Пище-вик»… Ну и танцы. Что, с зеленым ухом вальсировать, или твистовать? Эх!
Круговая порука потому и круговая, что выручает в самых безвыходных, порой отчаянных ситуациях. Находясь в самовольной отлучке, блаженно при-щурив глаза, курсант Володя Атласов принимал на киевском пляже солнечные ванны, подложив под голову парусиновую робу. (В выходной форме самоволь-щик сразу становится заметен). К реальной жизни его вернул голос капитана 3 ранга, командира взвода. Он был в отпуске, и, также одетый в плавки, удивлен-но рассматривал своего подчиненного, который ни при каких обстоятельствах на пляже в это время быть не мог:
— Товарищ Атласов, что вы здесь делаете?
Атласов, спокойно взяв под мышку робу и ничего не отвечая, бодрым ша-гом направился от начальника.
Начальник семенил сзади:
— Товарищ Атласов, стойте!
Легкой рысью Володя побежал по пляжу. Его еще некоторое время пытал-ся догнать командир взвода:
— Товарищ Атласов, стойте! Я вас узнал!
В училище самовольщик уже успел засветиться в читальном зале библио-теки, нескольких аудиториях и даже в планетарии, где в темноте, как и в других местах, предупредил своих товарищей, и, взяв наугад несколько конспектов, от-правился на разбор к заместителю начальника училища контр-адмиралу Борза-ковскому, где уже был и запыхавшийся командир взвода. Ему первому и пре-доставили слово:
— Товарищ Атласов, что вы делали сегодня на пляже?
— Я не был там, товарищ капитан 3 ранга.
— Товарищ Атласов, я к вам подошел и сказал: «Товарищ Атласов, что вы здесь делаете?»
— Это вы к кому-то другому подошли, товарищ капитан 3 ранга.
— Товарищ Атласов, вы встали, пошли, а потом побежали, а я побежал за вами.
— Это вы за кем-то другим бегали по пляжу.
Командир взвода стал выходить из себя:
— Товарищ Атласов, вы проявляете элементы нечестности! Я даже сказал вам: «Товарищ Атласов, стойте, я вас узнал!»
— Это вы кому-то другому сказали.
«Элементы нечестности?» — нагло ухмыльнулся вконец завравшийся са-мовольщик.
Адмирал Борзаковский:
— Так где вы все-таки были, Атласов?
— В читальном зале конспектировал работу Ленина «Материализм и эм-пириокритицизм», потом в классе, потом в планетарии.
— И кто это может подтвердить?
— Да все, товарищ адмирал!
Стали вызывать «всех», в первую очередь партийных и комсомольских ак-тивистов. И все, как один, утверждали, что да, Атласов был там. Поняв неле-пость ситуации и еще раз убедившись в силе круговой поруки, адмирал отпус-тил всех. Атласов, улыбаясь, пошел «конспектировать», а командир взвода в бессильной ярости догуливать отпуск.
Двое самовольщиков, курсантов первого курса, спускались по эскалатору метро, увидели поднимающегося навстречу командира роты. Что делать? Уже не убежать. Поздно. Решение было мгновенным. Сорвав шапки, они закрыли ими лица. «Попробуй, узнай», — хохочут пассажиры. И каждый поехал своею дорогой, а эскалатор своей.
Волны бьют в борта крутые,
Ночь над морем тучами встает,
Но ракетные стальные
Корабли идут вперед.
Ракеты новые, в полет готовые,
Хранят покой родной земли… и т.д.
В этой песне, исполняемой ежедневно на вечерней прогулке, мы вместо «в полет готовые» пели: «ракеты новые полуметровые…». И как только начальни-ки ни уговаривали вернуться к подлинному тексту! Все соглашались, кивали… Более того, при подготовке к праздничной прогулке по Киеву строй дружно подхватывал:
— Калина гей, гей! Калина!
Чернявая дивчина
В саду ягоды рвала!
Бороться с этим было так же невозможно, как и с проволочкой — малень-кой, стальной, загнутой в дугу и необыкновенно звонкой, которая бросалась под ноги строю. Эта забавная гнусная штучка со звоном перемещалась вместе с ко-робкой парадного расчета. Этот звон изводил начальников, шедших впереди строя. Просили отдать ее и по- хорошему и по-плохому. С призывами к партий-ному и комсомольскому активу. Не помогало. Коробку прогоняли по одной ше-ренге. Искали. Тишина. Но как только начинал играть оркестр, строй начинал движение, опять ненавистный начальникам звон.
Стремительно летело время. К третьему курсу многие женились, а некото-рые к выпускному курсу имели детей. Но, несмотря на возраст, 24-25 летние отцы не взрослели. Эта особенность большого и дружного коллектива верну-лась в наши ряды во время учебы в академии. Вернулись прежние клички, шут-ки и поведение, несмотря на то, что многие уже стали старшими офицерами. Благодаря черным шинелям в Киеве нас принимали за суворовцев. К курсанту Животченко подбежал восторженный мальчик:
— Суворовец! Мама, суворовец!
Животченко мрачно пригляделся к улыбающемуся лицу мамаши.
Шинель у него была нарочито длинная, как ряса у священнослужителя, и был он уже далеко не юношей.
— Вот, смотри, какой я суворовец.
И, наклонив голову, степенно снял шапку с лысой головы.
Отшатнувшаяся мамаша, схватив за руку сына, спешно удалилась. Были и другие пикантные ситуации. Когда один из курсантов, не очень разборчивый в женщинах, проснувшись в постели одной дамы, с ужасом слушал ее воспоми-нания о том, как немцы входили в Киев. (Точно, как в анекдоте — «так долго не живут».)
Большим сердцеедом слыл Миша Волобуев. Наш красавец атлетического сложения любил производить впечатление голым торсом и запахом парфюме-рии. К увольнению готовился тщательно, заранее, часа за два. Он принимал форму «голый торс», ходил по роте, держал в одной руке флакон с «Шипром», а в другой руке грушу пульверизатора. Таких диковинных штуковин сейчас не только у парикмахеров не увидишь (или, как их сейчас называют, «стилисты-визажисты»), но даже среди музейных экспонатов. Время от времени он пши-кал, орошая свое прекрасное тело недорогим одеколоном. Из отпусков он всегда опаздывал, приводя в негодование командира роты Ивана Степановича Телина. Но больше всего ждали Михаила его товарищи, ждали рассказов о многих при-ключениях, пережитых в отпуске, коих иным хватило бы на всю жизнь. Вер-нувшись глубокой ночью, пренебрегая естественным недовольством спящих, он смело включал свет и с мрачным видом садился на койку. Недовольства не бы-ло, все с нетерпением ждали героя. Миша тяжело вздыхал, снимал массивный пластмассовый черный перстень и бросал на койку…
— Все, что от друга осталось…
Народ ликовал. Начиналось…
— Миша, а где же твой чемодан?
— Украли чемодан.
— Как украли?
— Да только что в трамвае. Увидел преподавателя морской практики на передней площадке, пока обнимал его… (Миша не очень церемонился, он мог себе это позволить). Чемодан вынесли.
И тут же:
— А что я вез вам, ребята, из отпуска…
— Что, что, Миша?
Не задумываясь, Миша отвечал:
— Жареного гуся!
Народ катался, сон проходил окончательно.
— Миша, а что у тебя бровь зашита?
— С балкона упал. К одной подруге по веревке на второй этаж поднимал-ся. Только добрался, вышел муж покурить. Откуда он взялся? Я вишу, затаил-ся… Он вниз глянул, увидал, ну и давай меня кулаками. Я зубы стиснул, терп-лю. Главное, веревку не отпустить. Потом оборвался, и головой о бордюр, — скорбно вещает герой-любовник.
Эта известная категория людей, обреченных пребывать в приключениях. Ну и начинаются на следующий день шуточки, шепот на лекции:
— Миша, Миша! Говорят на берегу Днепра ручку от чемодана нашли.
— Миша! Вчера под мостом чемодан проплыл вниз по течению Днепра, а из чемодана жареный гусь шею вытянул, смотрит…
В ответ Миша только грозит кулаком. Лекция продолжается… Далее на месяц Михаил впадал в послеотпускную меланхолию. Покручивая чубчик (была у него такая забавная привычка), он шел в радиорубку и ставил задачу радисту: периодически, несколько раз в день, крутить пластинку «Восточная песня». Матросик-радист подчинялся беспрекословно. Но однажды вечером, он, на-строив радиоприемник не на ту волну, ушел, включив общую трансляцию. И вместо «говорит Москва», заиграли своеобразные позывные и хорошо постав-ленный голос на все политучилище начал на украинском: «Вы слухаете голос Америки з Вашингтону».
Проявив прыть и политическую бдительность, Миша мигом очутился в ра-диорубке и выключил трансляцию. Никто из начальников не узнал о случив-шемся, а радист до самого ДМБ попал к Мише в рабство. По несколько раз в день ласкает слух прекрасный голос Валерия Ободзинского: «По ночам в тиши я пишу стихи…» С ностальгией вспоминаю эти слова и мелодию. Это не ны-нешнее про «любовь» — «Ты целуй меня везде, восемнадцать мне уже…» Но что скажешь, новое время требует новых песен. Песни — вообще индикатор со-циальной психологии общества. Ну, а что любовь? Любовь, это, как говорил Карл Маркс, — та ось, вокруг которой всегда будет крутиться поэзия.
А Карл Маркс? А Карл и Маркс, товарищи матросы, это, как утверждал на политзанятиях их руководитель, — не муж и жена, это совершенно два разных человека.
На третьем курсе назначили нового командира взвода — капитана 3 ранга из учебного отряда. Не учитывая наших настроений и сложившегося уклада нашей службы, он решил перевоспитывать нас, как положено по Уставу в учебном отряде. Мы же были старшими в училище, «годковали» и никак не со-глашались вместо хромовых ботинок носить «прогары» с заклепками, вместо суконок — фланелевки и уже не могли вернуться к этому действительно армей-скому идиотизму — заправке койки «кирпичиком». В свою очередь, стали пере-воспитывать нового командира. Кто кого? Закрывшись на самоподготовке в классе, не открывали ему дверь. Уж как он колотил в нее, приказывал, стращал. В ответ на это из-за двери слышались лишь одобряющие и безликие призывы:
— А вы головой! И вы…
Попав в аудиторию, он ходил между столов, заклиная, что все равно добь-ется дисциплины, заставит носить положенную форму и заправлять койку «кирпичиком». Вот он остановился возле Толи Умнова:
— Умнов, все-таки, почему вы не заправляете койку «кирпичиком»?
Состроив виноватое до тошноты лицо, стыдливо опустив глаза, Толя отве-чал едва слышным голосом:
— Не могу, стараюсь, не получается. Я не представляю койку в трех изме-рениях.
Воодушевленный хохотом, Толя продолжал «ломать комедь» уже угро-жающему командиру:
— Если вы будете на меня кричать и угрожать… я повешусь…
Командир терял дар речи… А вдруг… Главный старшина, член КПСС… В политотдел надо что ли сходить, заранее, значит… Предупредить… Поперх-нувшись:
— Ну что вы, в самом деле, Умнов. Разве так можно. Ну не «кирпичиком», аккуратненько можно ведь.
Растерянно-обескураженный, не зная, что ему почему-то присвоили кличку «Эфиоп», он подходил к карте мира и зачем-то пристально рассматривал Афри-канский континент. А сзади опять хохот и веселье на вопрос Миши Пирожка:
— Что, в отпуск собираетесь, товарищ капитан 3 ранга?
Перевоспитали мы начальника, перевоспитали, замашки учебного отряда прочно забыты, погрузившись в нирвану безразличия, он, видимо, и сам разу-чился заправлять койку «кирпичиком».
Снова практика. Уже на Северном флоте. Крейсер «Мурманск» — этот ар-тиллерийский корабль почти всегда стоял на рейде на якоре, был объявлен «от-личным» кораблем и отличался высокой морской культурой. Это и понятно, чем можно еще отличаться, стоя на рейде, как легендарный крейсер «Аврора». Драйкой меди, построениями и ритуалами. Даже комендор главного калибра мог уволиться в запас в регалиях — «Специалист 1 класса», «Отличник боевой и политической подготовки» и т.п., ни разу не выстрелив из орудия. Старший помощник командира крейсера практически не сходил на берег, строго испол-няя упоминание статьи Корабельного устава о том, что должность старшего по-мощника несовместима с длительным пребыванием на берегу. Не упоминается должность главного организатора службы даже в известном стишке:
Солнце светит и палит,
В отпуск едет замполит.
На дворе мороз и вьюга,
Группенфюрер (т.е. командир группы) едет с юга.
Командир стоит, хохочет.
В отпуск едет, когда хочет.
Но вот старпома отпустили не только на берег, но и в отпуск, и какой — летний!
Легко бежит от борта катер, уносит СПК хоть на время, от круглосуточной нелегкой, можно сказать, собачьей службы, от его любимой книги корабельных расписаний, которую непрерывно, всю службу, нужно корректировать, перепи-сывать, что так роднит всех старпомов ВМФ. Метрах в пятидесяти на ют крей-сера выбегает боцман и, яростно жестикулируя, кричит вслед отпускнику о сво-их победах:
— Товарищ капитан 3 ранга! Я аварийно-спасательное имущество прове-рил, марочки на швартовые концы наложил, кранцы приготовил…
Катер все дальше, все громче кричит мичман. И только эхом над заливом ответный голос старпома:
— Боцман, ты дурак!
Отпускник и не догадывался, что в салоне катера непрошеный гость — наш легендарный Миша Волобуев. Но так уж случаен этот попутчик, являющийся однофамильцем командира 2-й дивизии противолодочных кораблей Волобуева Евгения Ивановича? (Мне в дальнейшем посчастливилось не только служить с этим уважаемым адмиралом, но и нести боевую службу на одном корабле в Средиземном море). Михаил на частые вопросы, не является ли он родственни-ком адмирала не говорил ни «да» ни «нет». Интрига крепчала от несколько раз-драженно-задумчивого ответа:
— Для службы это не имеет никакого значения…
— Имеет, ох как имеет, — завистливо вздыхают окружающие.
Возможно, по этой причине столь беспрепятственно Миша оказался на борту и, выскочив на причал раньше старпома, мигом растворился на пустын-ных улицах заполярного флотского мегаполиса. (Отпуска, все убывают на юг).
Это время для краткости можно пояснить следующим примером. Уже лей-тенантом, захожу в каюту флагманского специалиста. Вид мрачного и сильно утомленного человека. Дело в том, что уже 2 месяца он ведет беспорядочную половую жизнь. На вопрос: в чем дело, показывает телеграмму жены, дескать «встречай, прилетаю». Пытаюсь утешить:
— Но что здесь плохого. Успокоитесь, наконец, остепенитесь.
— Эх, Дима, вздыхает он, да разве в этом дело? Ты бы знал, как трудно в первую ночь изображать из себя голодного волка…
Но отдохнув и вдоволь нагулявшись, впервые Миша задался вопросом:
— А как же вернуться на рейд?
Сообщения с берегом не предвидится до утра. Но вот удача: от причала от-ходит знакомый крейсерский катер. Разбежавшись и пролетев над водой пару метров, Миша падает под ноги вице-адмиралу — заместителю командующего флотом — начальнику тыла флота. Не теряясь, надев слетевшую фуражку и поднявшись с коленей, четко представляется:
— Главный старшина Волобуев!
Адмирал рассержен:
— Товарищ курсант, я, собственно, не приглашал вас на катер. Вам что нужно и куда вы собрались?
— На Мурманск, товарищ адмирал, на Мурманск!
Вздыхает адмирал, разглядывая симпатичного, как он сам в юности, кур-санта. Оттаял… На Мурманск так на Мурманск. Эх, поменяться бы ролями с этим главстаршиной… отмотав кинопленку жизни лет 20 назад.
Адмиральские мечтания прерываются:
— Это куда же мы идем, товарищ адмирал?
— Ну, на Мурманск…
— А мне на крейсер «Мурманск».
Бинокль. Сигнальщик видит флаг — зам. ком. флота на катере, идущем к борту, доклад вахтенному офицеру, далее по команде — командиру крейсера. На ходу застегивая китель, капитан 1 ранга стремительно идет по борту, на ют, к трапу, замирает с отданием чести на его верхней площадке. Выполняется, со-путствующий посещению важной персоной, громоздкий ритуал встречи на бор-ту лучшего по морской культуре корабля флота. Но на юте и большой знаток Мишиных трюков — командир роты Иван Степанович Телин, мрачно рассмат-ривающий топчущегося на матике нижней площадки трапа, под видом вытира-ния ног, самовольщика. Удаляясь, командир крейсера настоятельно рекоменду-ет Ивану Степановичу провести занятие с курсантами о порядке и правилах ис-пользования корабельных плавсредств. Иван Степанович ласково манит Мишу наверх:
— Ну, хватит, довольно, неужели вы так испачкались. И где же в Северо-морске вы нашли такие грязные места…
На следующий день группа убыла для дальнейшего прохождения практики на большой противолодочный корабль «Севастополь». Приключения продол-жались.
Как и положено выпускникам, разместились в офицерской каюте и столо-вались в кают-компании. Перед обедом заглянул командир минно-торпедной боевой части:
— Ребята, в углу канистра со спиртом. Перед обедом рекомендую…
Внезапный звонок. Миша радостно:
— Стол в кают-компании накрыт, нас приглашают.
Пришли. Обедает только первая очередь офицеров. Нет с нами Михаила. Осенило. Торопимся обратно. В каюте мощный спиртовой духан. Старательно мочит носовой платок спиртом и очень правдиво объясняет так не вовремя за-глянувшему замполиту:
— Да нет, товарищ капитан 2 ранга, это я пятно вывожу с брюк.
Миша, Миша! Талантливый организатор, любимец роты и отзывчивый то-варищ, хороший друг. Даже свадьбу он организовал по всем правилам. Уж не помню, был ли на ней гастролирующий в Киеве цыганский ансамбль «Ромэн», но что за кулисами был замечен в переговорах Михаил, это точно. Но самый роскошный автомобиль того времени — «Чайка» — в день свадьбы был в его полном распоряжении.
А дело было так. Заприметив у правительственного здания черный лимузин и переговорив с водителем, Михаил четко, по-строевому, подходит к министру и просит разрешения обратиться. Оказывается, министр и сам служил матросом на Балтийском флоте. (Сейчас таких министров нет и в помине, не то время. Пожалуй, исключение — министр энергетики России Шматко Сергей, моей со-служивец по 31-й дивизии подводных лодок СФ). Растроганный приглашением на свадьбу, министр тут же дает водителю команду — обеспечить. Эх! Развева-ется фата, мчатся счастливые молодожены