Он, битый час, а, может день, недели, годы или даже столетья находился в этой душной, полусумеречной комнате, если так можно было назвать узкое, «слепое» пространство. Его руки, как впрочем, и все мышцы, словно, окаменели – в них не ощущалось ни тени схожей с движеньем жизни. Часто он спрашивал себя «а было ли что–то?» и сомненья постепенно обретали «лики» фактов. Порою до его слуха доносился шорох, звук шагов, фразы, но это было достаточно далеко, насколько он определил. Иногда он слышал глухие рыдания, это не было галлюцинацией – он отчётливо различал стенания и чувствовал, как в пульсе отстукивало что–то, что отдавалось тоскою и болью в венах.
Сегодня он открыв веки, ощутил яственно на лице прохладу. «Как странно, чтобы это могло такое быть?!» беззвучно прозвучало в его мыслях. На сей раз раздался голос и ответил ему:
«Это слёзы по тебе». От неожиданности и внезапности, он, растерялся и не с разу нашёл, что сказать, поэтому переспросил:
«Что, простите?», – и умолк, ему, вдруг стало страшно, что он вновь останется Один.
«Не бойся своих мыслей, самое страшное уже произошло», – равномеренно произнёс тот же голос. И, видимо, ощущая, остроту непонимания, голос продолжил:
«Ты, ещё не догадался?», – спросил голос. «А что я должен угадать?» бешенно крутилось в сознании.
«Ничего. Ты, умер», – первым, вновь, нарушил напряжение голос. Сказанное, точно, плитою «придавило» его всего – он был готов ко всему, но не к этому, не к такой правде.
«Я, знаю, что сейчас ты не веришь в услышанное. Мы все сначала не хотели принимать этот факт, ведь, разве, возможно такое в той жизни, что казалась нам единственной. Ты, свыкнешься с этим очень скоро», – приобрядряюще закончил голос.
«Кто, Ты?», – осмелев немного, спросил, он, голос.
«Ты, не перестаёшь удивлять меня, хотя...я тоже был таким же и я понимаю твою реакцию», – голос слегка усмехнулся и продолжил:
«Понимаешь, когда физически умираешь, то ты перестаёшь быть этим Кто–то – ты, становишься сущностью в мире мёртвых, а в мире живых – прошлым. Теряется лицо, род – грани становятся одинаковыми, понимаешь?», – наконец, ещё раз задал вопрос незнакомец. С дрожью и перемешанными мыслями, он, отчётливо для себя понял, что всё сказанное существует и рядом с ним, но в свою смерть, он, как не пытался не мог поверить.
«Я, не понимаю одного..., – он замешкался немного, продолжал говорить: Ответь, почему только сегодня, ты, мне, ответил? Я столько раз спрашивал, столько ждал ответа, почему?
«Я, скажу – послышалось в ответ: Ты, тот, с кем нам запрещено разговаривать. Подожди. Я закончу. Знаю, у тебя есть масса вопросов, но когда ты услышишь все, то не понадобится ничего более спрашивать, тебе. Так, вот – ты, совершил самоубийство в реальной, той жизни и тем самым обрёк свою душу на страдания сильные. Я нарушил правило, потому что мне было невыносимо слышать, как плачет Она по тебе...»...воцарилась непроницаемая тишина, что пугающе «звенела»
«Почему, ты, перестал говорить со мной?, – с отчаяньем закричал, он. В ответ было только, лишь, безмолвие. Он получил все ответы, что так желал; он теперь знал, кем был и кем стал, но одновременно пришла и тревога, что заиндевевшими «нитями» опутывала его всё сильнее и сильнее, сдавливая, шею. Внезапно, он, почувствовал, как что–то заструилось по его ресницам, а затем по щекам, что–то прохладное и тёплое истекало вникуда – он пытался распробовать, но ни одной капли не попадало на губы. Спустя время, откуда–то сверху, донеслись глухие стенания, что становились более громкими, и вскоре стоны плача наводнили всё вокруг и около – они с неимоверной силой били в запястьях. Он, закричал, но никто не откликнулся, потом ещё и ещё. Он до последнего усилия пытался кричать, пока не ослаб. Тут же ему припомнился сегодняшний разговор и тот отрывок про душу. Неожиданно, всё прекратилось, столп света ударил ему в лицо – он машинально смежил веки и увидел себя – он попытался пошевелиться и, к его удивлению, это у него получилось. Всё происходящее было ему знакомо, как кадр из любимого фильма. Не успел он осмотреться, как в противоположной стороне послышался глухой удар – он поспешно обернулся – на турникете какого–то двора повисало его тело, бьющееся в предсмертных судорогах. Он одним махом оказался рядом и, прикоснувшись к себе, уже бездыханному, остро ощутил горечь на губах, что постепенно перерастала в мучительные агонии тоски – она, казалось, стала его кровью, его дыханием, его кожей. В бессильи, он, опустился на колени, и, припав к земле, застыл...
Стало темно, и, он, вновь, очутился в безвоздушном вакууме, обречённость повисала на шее – он всё осознал. Он открыл глаза, и, подняв их вверх, прошептал: «Прости». Дышать было, по–прежнему, нечем, и, он, более не мог ничего вымолвить, как не пытался. Но теперь, он, знал, что никогда не поздно принять правильное решение, никогда не поздно изменить ложь, и, пусть, будучи уже воспоминанием и, даже мёртвым.